Текст книги "Шесть систем индийской философии"

Автор книги: М Мюллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 40 страниц)

ЗНАНИЕ ИДЕЙ, А НЕ ВЕЩЕЙ

Оппонент – по-видимому, буддист – снова делает смелое обобщение, отрицая существование каких-либо внешних вещей. Он говорит: «Все, что мы имеем, есть знание, а не вещи; ничего отличного от нашего знания или от него независимого для нас не существует». Готама возражает на такое учение (видьяматра) прежде всего потому, что если бы было невозможно доказать существование внешних вещей, то столь же невозможно доказать и их несуществование. Если мы сошлемся при этом на сны или на образы, производимые миражом или фокусником, то следует помнить, что и сны, подобно воспоминанию, предполагают предшествующее восприятие вещей; даже в том случае, когда мы принимаем что-нибудь за другое, когда мы ошибаемся, мы все-таки принимаем это за что-нибудь; так что ложное знание всегда может быть устранено истинным. Если мы признаем это, то нам остается еще только один вопрос: как сохранить это истинное знание, раз оно приобретено; так как нам известно, что знание не вечно, а исчезает. И тут ньяя внезапно обращается за помощью к йоге и учит, что самадхи – упорное, напряженное созерцание – будет верным обеспечением знания вопреки всем внешним препятствиям, причем сама философия ньяи сохраняет свою специальную полезность, так как ею можно пользоваться для защиты истины против всех на нее нападающих; и в этом случае оказываются полезными даже такие средства, как полемика и ухищрения (софизмы).

Это очень скромное признание для философской системы, с самого начала обещавшей изучающим ее конечное блаженство как высшее вознаграждение. Но принимая во внимание ту грандиозную философскую деятельность, указания на которую мы находим как в древней, так и в новой истории Индии, мы поймем, что философы, опытные во всех искусствах и ухищрениях рассуждения, хотели обеспечить за своими системами то положение, которое несомненно занимала и еще теперь занимает[207]207
  Коуэль. Report on the Toles of Nuddea, 1867.


[Закрыть] ньяя среди признанных систем ортодоксальной философии.

Было бы бесполезно снова повторять рассуждения о предметах знания (см. XIV-XVI), джати (бесплодие, ничтожество) – ниграхастхана (неодобрительные поступки), о которых подробно трактуется в пятой книге.

СИЛЛОГИЗМ

Есть, однако, один предмет, требующий специального рассмотрения, а именно – силлогизм, или пять членов (см. № VII). Этот предмет всегда возбуждал особый интерес европейских логиков вследствие поразительного сходства, несомненно существующего между ним и силлогизмом Аристотеля и схоластиков. Но с точки зрения индусов силлогизм, и даже вообще логика, отнюдь не составлял главной цели философии ньяи, да и не составлял ее исключительного достояния. Этот предмет подробно обсуждался в системах веданты и санкхьи и потом также в системе вайшешики, но так как он составляет некоторую гордость ньяи, то говорить о нем именно здесь будет всего более уместно[208]208
  См. М.М. Приложение к Законам мышления архиепископа Томсона; Гарбе. Theorie des indischen Ratinalisten von den Erkentmssmltteln, 1888


[Закрыть].

Как цвет считался отличительным свойством света, так и знание выдвигалось на первый план как самая характерная черта я. Ньяя смотрит на знание как на нераздельно связанное с я, так как это я есть в широком смысле слова причина всякого понятия, выражаемого в речи. Знание, согласно ньяе, есть восприятие или воспоминание. Восприятие опять-таки двоякое: верное или ложное. Верное восприятие представляет вещь такой, какова она есть: серебро, например, как серебро. Это и называется истиной (прама). Ложное восприятие представляет вещь такой, какова она не есть: например, перламутр как серебро. Верное восприятие по философии ньяи бывает, как мы видели, четырех родов: чувственное, выводное, сравнительное и авторитетное, и производится чувством, выводом, сравнением и откровением авторитета. Тут мы снова возвращаемся к средствам знания (пра-манам), обсуждавшимся в начале; и тут специально обсуждается одна из этих праман, а именно: анумана (вывод).

Таким образом, следуя сутрам, нам приходится возвращаться назад. Различные системы философии, как мы видели, различаются по числу праман, признаваемых ими единственными достоверными путями к знанию.

ПРАМАНЫ В РАЗЛИЧНЫХ ФИЛОСОФСКИХ ШКОЛАХ

Одна примана (восприятие) – школа чарвака.

Две праманы (восприятие и вывод) – вайшешика и буддисты.

Три: восприятие, вывод и слово (откровение) – санкхья.

Четыре: восприятие, вывод, откровение и сравнение – ньяя.

Пять: восприятие, вывод, откровение, сравнение и предположение – Прабхакара (последователь мимансы).

Шесть: восприятие, вывод, откровение, сравнение, предположение и небытие – последователи мимансы.

Некоторые признают еще айтихью (предание), самбхаву (равновесие) и кешту (жест).

После рассмотрения чувственного знания, познающего субстанции, свойства и действия, появляется вопрос: каким образом мы можем познавать вещи, не открываемые нам чувствами? Как знаем мы, например, что в горе есть огонь, которого мы не можем видеть, что гора эта вулкан, когда мы видим только то, что гора дымится? Нам нужно запомнить, что существуют три рода ануманы (вывод), называемые Ньяя-сутры, II, 34), 1) пурвават – вывод из причины, 2) сешават – вывод из следствия и 3) саманьятодришта – вывод из сосуществования. При первом роде вьшода признаком прошлого дождя было вздутие рек, при втором – признаком будущего дождя были муравьи, таскающие свои яйца, а при третьем – признаком движения солнца было то, что мы видели его в разных местах. Знание невидимого, приобретаемое такими тремя способами, называется выводным знанием (анумана); для того чтобы получить его, мы должны, как утверждают, обладать тем, что называется вьяпти. Это, как мы видели, наиболее важный термин индийского силлогизма.

Слово это буквально обозначает проникание, проникновение (pervasion). Вьяпта значит проникаемый, вьяпья – то, что проникается, и то, что проникнуто, а вьяпака – проникающий. Это выражение (проникать) употребляется логиками в смысле неизменного, неразделимого или всеобщего сопутствования. Так, например, морская вода всегда проникнута соленостью, нераздельна с ней, и в этом смысле вьяпья (проникнутая) употребляется как то, что мы называем средним членом силлогизма. Вьяпти (неизменное сопутствование) может иногда считаться общим правилом или общим законом, а в некоторых случаях это просто необходимое условие, sinequa поп. Таково, например, вьяпти: дым проникнут или неизменно связан с огнем или, как сказали бы индусы, дымность проникнута огненностью, но не огненность – дымностью. При посредстве индукции мы приходим к вьяпти: там, где есть дым, есть и огонь, а не наоборот, где есть огонь, есть и дым. Эта последняя вьяпти, для того чтобы быть верной, требует условия (упадхи), а именно: дерево было сырым. Если мы обладаем истинной вьяпти, вроде того что дымность проникнута огненностью, то нам необходимо только рассмотрение (парамарса), чтобы сделать дым, который мы видим поднимающимся из горы, пакшей – членом нашей вьяпти: где есть дым, есть и огонь. Тогда является и заключение: та гора, на которой показывается дым, имеет в себе огонь.

Все это может показаться европейским логикам очень неуклюжим, но было бы не трудно перевести это на наш философский язык. Мы легко переоденем Капилу в греческий костюм и сделаем его почти похожим на Аристотеля. Вместо того чтобы сказать, что выводное знание происходит от открытия в объекте чего-нибудь, всегда проникнутом чем-нибудь другим и что проникающий предикат применяется ко всему, предикат чего есть про-никаемое, мы можем сказать, что наше знание о том, что S есть Р, происходит от того, что мы узнали или открыли, что S есть М, а М есть Р. То, что Капила называет пакшей (членом проникания): например, дымящая гора, можно перевести как субъект или terminus minor (малая посылка); то, что проникает – вьяпака или садхья – огненность, можно перевести как предикат или terminus major (большая посылка); а то, что проникается – вьяпта – дымность, будет terminus medius. Но что мы этим выиграем? Все оригинальное в индийской логике исчезает, а остальное можно будет считать неуклюжим подражанием Аристотелю. Multa fiunt eadem, sed aliter (многие делают то же, но каждый по-своему) – и именно это-то по-своему aliter и составляет главную прелесть сравнительного изучения философии. Даже такие термины, как силлогизм или заключение, здесь неудобны, так как они для нас имеют известную историческую окраску и могут дать предмету неверное освещение. Санскритская анумана, не совсем то же самое, что греческое symperasna, что означает измерение чего-нибудь при посредстве чего-нибудь другого. Это измерение производится посредством того, что мы называем силлогизмом, а индусы описывают как парамарсу – попытку найти в объекте что-нибудь, что может быть измеряемо чем-нибудь другим или что может сделаться членом проникновения. В действительности это соответствует отысканию среднего члена terminus medius. В системе Капилы (I, 61) главной целью вывода признается трансцендентальная истина, то есть та истина, которая выходит за пределы наших чувств. Вещи, которые нельзя видеть глазами, познаются посредством вывода: как например, познается огонь, когда виден только дым. Поэтому Готама определяет результат вывода (I, 101) как знание связного, то есть как знание, происходящее от перцепции связи или закона. Но опять-таки отношения между проникающим и проникае-мым отличны от того, что мы называем отношениями сосуществования между двумя понятиями. Дальше это будет еще более очевидным. В настоящее же время мы должны помнить, что акт доказательства при посредстве ануманы в нашем случае состоит в том, что мы знаем, что в горе есть нечто, всегда проникнутое чем-то другим и неотделимое от чего-то другого: в нашем случае дым всегда проникнут огнем, и, стало быть, гора, дымящаяся, имеет в себе огонь. Таким процессом мы приходим к анумити – результату ануманы, или выводному знанию; наша гора огнедышащая, вулкан. Это все говорится о выводе для нас самих. А далее идет вывод для других.

АНУМАНА ДЛЯ ДРУГИХ

Все последующее взято из учебника Аннамбхатты. «Акт вывода, составления заключения, – говорит он, – двоякий: он совершается или для себя самого или для пользы других. Первый есть средство приобретения знания для себя, и процесс этот таков. Повторяя наблюдения, как в случае кухонной печи и тому подобных случаях, мы вспоминаем правило (вьяпти), что когда виден дым, мы видим и огонь. Потом мы подходим к горе и соображаем, есть в ней огонь или нет. Мы видим дым, вспоминаем правило и непосредственно воспринимаем, что сама гора огненная. Таков процесс, когда мы рассуждаем для себя самих.

Но если нам нужно убедить кого-нибудь другого в том, что на основании вывода мы знаем истину, процесс будет иным. Тогда мы отправляемся от утверждения: гора огненная. Нас спрашивают: почему? И мы отвечаем: потому что она дымится. Потом мы приводим свое основание или большую посылку: все, что дымится, есть огненное, как мы видим, например, в кухонной печи и тому подобное. Теперь вы замечаете, что гора дымится, и из этого вы заключаете, что я был прав, говоря, что гора огненная. Это называется пятичленной формой изложения и каждый из пяти членов называется так[209]209
  Ньяя-сутры, 1,32


[Закрыть]:

1. Утверждение (пратиджня) – гора имеет огонь.

2. Основание (хету)[210]210
  Синонимы хету – ападеша, линга, прамана и карана Вайшешика-сугры, IX, 2,4


[Закрыть] – так как она дымится.

3. Пример (удахарана или нидаршана) – взгляните на кухонную печь и припомните о вьяпти относительно дыма и огня.

4. Применение (упаная) – гора дымится.

5. Заключение (нигамана) – стало быть, она имеет огонь»[211]211
  Термины вайшешики таковы 1)пратиджня, 2)ападеша, 3) нидаршана, 4) анусамдхана и 5) пратьямная


[Закрыть].

В обоих случаях процесс вывода одинаков, но второй процесс считается более риторическим, более убедительным и потому более полезным в полемике. То, что Ан-намбхатта называет заключением для себя самого, буквально соответствует первой форме силлогизма Аристотеля: все, что дымится, – огненное; гора дымится; стало быть, гора огненная.

Мы не должны, однако, забывать, что вся эта формальная логика для Готамы имела только одну цель – описать знание как одно из свойств я, и, так как это знание не ограничивается чувственными восприятиями, Готама признает себя обязанным объяснить характер выводного знания и доказать его законность. Его интересует не столько логика, сколько теория познания. Он совершенно ясно понимает нераздельность индуктивного и дедуктивного рассуждения. Формальный логик от времен Аристотеля до наших дней проявляет чисто технический интерес к механизму человеческого мышления; он собирает, распределяет и анализирует функции наших способностей рассуждения, наблюдая за ними. Готаму же занимает такой вопрос: каким образом мы знаем то, что не воспринимаем и не можем воспринимать нашими чувствами; каким образом мы можем оправдать выводное знание. С этой точки зрения вполне понятно, что его не могут удовлетворять ни индукция, ни дедукция сами по себе. Дедуктивное рассуждение само по себе может быть полезным для составления вьяпти, оно может значительно разнообразить наше знание, но оно ничего не может прибавить к нему. И если, с одной стороны, Готама не может пользоваться дедукцией, так как она не учит ничему новому, то, с другой стороны, он не может вполне полагаться и на индукцию, так как она не может учить ничему достоверному или необусловленному.

Единственный объект знания, по мнению Готамы, есть абсолютная истина (прама). Заключение, к которому приходит путем индукции Аристотель, что животные, имеющие мало желчи, долговечны, может быть названо вьяпти. Он приходит к такому заключению таким образом: человек, лошадь и мул (С) долговечны, у человека, лошади и мула мало желчи (В); стало быть, все животные, у которых мало желчи, долговечны. Рассуждение Готамы не особенно сильно отличается от этого, но он выразился бы иначе. Он сказал бы так: там, где мы видим атрибут малой желчи, мы видим также и атрибут долголетия, как например, у человека, лошади, мула и т. д. Но он не остановился бы на этом. Он считал бы эту вьяпти только средством для того, чтобы установить новое правило; он воспользовался бы ею как средством дедукции и сказал бы: «Теперь нам известно, что у слона мало желчи, и потому мы знаем также, что он долговечен». Или возьмем другой пример, когда Аристотель говорит, что все люди смертны; Канада сказал бы, что человечество проникнуто смертностью или что мы никогда не видели человечества без смертности; и если Аристотель заключает, что цари смертны, потому что они принадлежат к классу людей, то Канада, рассуждая для себя, а не для других, сказал бы, что царственность проникнута человечеством, а человечество проникнуто смертностью и что, стало быть, цари смертны.

Было бы нетрудно привести возражения против подобного рода рассуждений, и мы увидим, что и сами индийские философы не замедлили выставить эти возражения и ответить на них. Одно только можно сказать в пользу индийского метода. Если мы будем собирать примеры для составления индукции, если, как в вышеприво-димом случае, мы будем говорить о лошадях, мулах людях и тому подобном, то мы, несомненно, все более и более будем приближаться к общему правилу, но мы никогда не будем в состоянии устранить все реальные, а тем более все возможные исключения. Индус, наоборот, утверждая, что там, «где мы видим атрибут малой желчи, мы видим также и атрибут долговечности» и «никогда не наблюдаем долговечности без атрибута малой желчи» и приводя известное количество примеров и притом только ради уяснения, не допускает реальные, хотя и возможные исключения. Он утверждает как факт, что то, что видит он, видит и другой и таким образом переносит onus probandi противного на другую сторону. Индус настолько хорошо знаком с характером индукции, что может сказать словами европейских философов, что из того, что в девяносто девяти случаях правило (вьяпти)[212]212
  Satasah sahakantayor арі vyabhikaropalabhed. Ануманакханда Татва-чинтамани.


[Закрыть] оказалось верным, совсем не следует, что оно было верным и в сотом случае. Если, однако, можно доказать, что никогда не бывало, чтобы дым был виден без огня, то взаимосуществование и нераздельная связь дыма и огня устанавливается более прочно, чем их можно было установить каким угодно количеством примеров, когда дым и огонь видимы вместе.

Условия (упадхи), при которых позволительно составить вьяпти, – общее и даже всеобщее универсальное правило, сильно занимали умы индусских философов. Множество томов было написано по этому предмету, и не добавляя ничего нового к вопросу о происхождении, они во всяком случае представляют любопытную параллель попыткам европейских философов защитить индуктивное и дедуктивное мышление.

Теперь, по-видимому, навряд ли будет уместно критиковать индуктивный и дедуктивный методы, выработанные индусскими философами. И прежде всего, конечно, следует более подробно их изучить. Возражения, которые выставлялись против них до сих пор, были, конечно, известны и Готаме и Канаде. Следуя своей системе выводить на сцену пурвапакшу и уттарапакшу (возражающего и утверждающего), они выставляли сами всевозможные возражения и подробно анализировали их и отвечали на них. Так, например, европейские ученые указывали, что предложение «где есть дым, есть и огонь», в действительности утрачивает свой универсальный характер[213]213
  Ритгер говорит, что «два члена аргумента Канады, очевидно, излишни, так как введением примера в третьем универсальность заключения уничтожается» – Риттер. История философии, т. JV.


[Закрыть] введением примера, «как в кухонной печке». Но индусские логики прекрасно знали, что такой пример не является существенным для силлогизма.

Они смотрели на пример просто как на полезное напоминание для целей полемических, как на иллюстрацию, помогающую памяти, а не как на существенную часть доказательства. Этот пример должен напоминать нам, что мы должны искать вьяпти относительно дыма, который мы видим, и огня, который не виден, но предполагается. Поэтому пример является уместным только в риторическом силлогизме или в силлогизме для других. В сутре (I, 35) Готама говорит: «Третий член или пример есть какой-нибудь знакомый факт, который в силу того, что он имеет свойство (характер), неизменно со-путствуемое тем, что должно быть установлено, устанавливает (в соединении с основанием) существование того свойства, которое должно быть установлено». Поэтому индийская риторика, а не индийская логика ответственна за введение этого третьего члена, то есть возбуждающего возражения примера; а риторика, хотя и не есть логика, но, как замечает Уотли (Whately), есть отпрыск логики.

Дело в том, что Готама гораздо более заботится о составлении вьяпти (проникновения), чем о том, как эта вьяпти будет потом служить основой силлогизма, что уже зависит от характера вьяпти. Школа Готамы признавала вьяпти тройной: анвая – вьятиреки, кеваланвайи и кевалавьятиреки. Первая (анвая – вьятиреки) – присутствующая и отсутствующая – объясняется таким примером: «Где есть дым, там есть и огонь» и «где нет огня, там нет и дыма». Вторая (кеваланвайи) – только присутствующая – объясняется таким примером: «То, что познаваемо, то и выражаемо, называемо, а то, чего невозможно выразить, не познаваемо». Третий случай (кевала-вьятиреки) объясняется таким примером: «Земля отлична от других элементов, ибо она имеет запах». Тут мы не можем идти дальше, не можем сказать: все, отличное от других элементов, имеет запах, ибо единственным таким случаем (удахарана) будет опять-таки только земля. Но можно сказать, что то, что не отлично от других элементов, не имеет запаха, например вода. Но эта земля не такова, она не непахучая, а стало быть, не неотлична от других элементов, а отлична от них.

Индусские философы обращали также особое внимание на действие упадхи (условия), приписываемых вьяпти. Так например, в обычной, знакомой нам вьяпти: есть в горе дым, потому что есть огонь, – присутствие сырого топлива было бы упадхи, или необходимым условием. Упадхи (условие) проникает то, что должно быть установлено (садхья-вьяпака) – в этом случае огонь; но оно не проникает того, что устанавливается (садхана-вьяпака), то есть дым, так как огонь не проникается или не сопровождается непременно сырым топливом, как например, в случае раскаленного докрасна железного шара, когда действительно имеется огонь без дыма. Стало быть, из того, что есть дым, не необходимо следует, что есть и огонь; или из того, что нет дыма, не следует, что нет и огня. Насколько индусы были способны заниматься такими мелочными рассуждениями, видно из примера, приводимого Баллантайном в его лекциях о философии ньяи, основанных главным образом на Таркасанграхе: «Постоянно сопровождать то, что должно быть установлено (садхья-вьяпакатва), значит не быть противо-сущностью (апратиёджитва) какого-нибудь абсолютного небытия (атьянтабхава), имеющего тот же субъект присущности (subject of inhesion – Samanadhikarana), как и тот, который должен быть установлен. Не быть таким постоянно сопровождающим аргумент (садхьяна – вьяпакатва) – значит быть противосущностью (пратиёджитва) некоего абсолютного небытия (не невозможно), пребывающего в том, что владеет свойством, предъявляемым как аргумент».

Перевод этот принадлежит не мне, а покойному д-ру Баллантайну, которому помогали распутывать эту паутину логики ньяи пандиты ньяи (ученые, занимающиеся нья-ей) санскритской коллекции в Бенаресе. Для такого подвига действительно необходима подобная помощь туземных ученых.