Текст книги "Шесть систем индийской философии"

Автор книги: М Мюллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 40 страниц)

УЛАМАНА (СРАВНЕНИЕ)

3. Далее следует сравнение (уламана), или признание подобия, объясняемое как орудие для определения того, что нужно определить, сходство с чем-либо, раньше хорошо известным. Например, когда говорят, что гавая (bos gavaeus) подобна корове, и когда человек видит животное, подобное корове, но не корову, он может сделать вывод, что это гавая.

ШАБДА (СЛОВО)

4. Слово (шабда) объясняется или как высказывание человека, достойного доверия, или как верное высказывание. Оно может относиться к видимым или невидимым объектам. Любопытно, что в числе людей, достойных доверия (апта), комментатор упоминает не только риши и арьев, но также и млеччхи (варвары), лишь бы они обладали надлежащими сведениями. Строго говоря, веды не подходят под определение шабды, если не доказано, что они аптавачаны, то есть достойные доверия.

ПРАМЕЯ (II)

Вторая падартха (предмет обсуждения) – все, что может быть установлено при посредстве четырех праман или что мы назвали бы omne Scibile. Упоминается о двенадцати таких предметах: 1) я, или душа, 2) тело, 3) чувства, 4) чувственные объекты, 5) понимание, разумение, 6) ум, 7) деятельность (воля), 8) ошибки, 9) переселение душ, 10) вознаграждение дел, 11) страдание, 12) конечное блаженство. Первые шесть называются причиняющими, каузативными, следующие шесть – причиненными, следствиями Далее Готама переходит к определению каждой из этих прамей, перечисляя свойственные каждой характерные черты:

1. Характерные черты я суть желание, ненависть, воля, удовольствие, страдание и познавание (буддхи).

2. Тело определяется как вместилище действия, чувств и их объектов[194]194
  По комментарию, ощущения, согласно следующей сутре, свойства чувственных предметов одни могут восприниматься


[Закрыть].

3. Чувства или органы чувств определяются как органы обоняния, осязания, зрения, вкуса и слуха. Предполагается, что они произошли из элементов.

4. Эти элементы (от которых чувства ведут свое происхождение и получают свои восприятия) – земля, вода, свет, воздух и эфир, тогда как объекты чувств – свойства земли и т. д. – запах, вкус, цвет, прикосновение и звук. Необходимо помнить, что первые четыре элемента вечны и невечны, а пятый акаша – слово, переводимое как эфир, – только вечен и, стало быть, не осязаем. Невечные субстанции бывают неорганическими, органическими или чувствующими, но они всегда имеют отношение к чувствованию, так что чувство света (зрение) воспринимает или видит только свет. Чувство обоняния воспринимает только запах и так далее.

5. Что касается буддхи (разумения), то последователи ньяи объясняют его как то же самое, что понимание или знание, и одновременно понятие (анубхава) и воспоминание (смарана).

6. Ум (манас) отличается от разумения; он объясняется как то, что не позволяет появление более одного понятия одновременно, иначе говоря, манас не позволяет, чтобы вторглись сразу в наше сознание всякого рода

чувственные впечатления и регулирует их в сознании. Иногда называют манас стражем или управителем, контролером чувств. Превращение ощущений в восприятия (percepts) и восприятий в понятия (concepts) – предмет, мало разработанный индийскими философами, – естественно подлежит ведению манаса. Индийские логики, однако, мало обращали внимания на этот вопрос, так энергично разрабатываемый европейскими философами. Индийские логики даже не вполне понимали отличие между восприятиями или представлениями (vorstellungen) и понятиями (begriffe). Манас (ум) рассматривается как ану (атом) и подробно обсуждается вопрос, каким образом ану, будучи атомом (ану), может соединяться с атманом, который есть вибху (бесконечно великий). Если признать вместе с последователями мимансы, что они могут соединяться, тогда не может быть какого-либо прекращения знания, как бывает, как нам известно, во сне, потому что соединение атмана и манаса, раз происшедшее, было бы уже неразрывным. Последователи ньяи полагают, что когда манас вступает в ту часть тела, которую называют пуритат, действие соединения атмана и манаса нейтрализуется и наступает сон. Если предположить, что манас сосуществует с телом, то он был бы анитья (невечный) и уничтожался бы вместе с телом и мы упустили бы то, что удерживает впечатление совершенных актов в теле, мы даже не были бы способны объяснить будущую жизнь и неравенства рождений в будущей жизни; мы должны бы были тогда действительно допустить следствие без причины. Поэтому последователи ньяи и полагают, что манас есть ану (атом), бесконечно малое и вместе с тем нитья (вечный. – Таркакаумуди, ст. 4), что он, подобно атману, вечен, отличаясь, однако, от амана тем, что по величине бесконечно мал (атом).

7. Деятельность (воля) – это усилие тела, разумения, действующего через ум (манас), и голоса.

8. Ошибки суть причина действий, а действия приносят плоды, хорошие и дурные[195]195
  См I, 20 Pravnttidoshagamtarthah phalam


[Закрыть].

9. Претьябхава – переселение душ.

10. Вознаграждения – результаты, производимые ошибками, в самом общем смысле этого слова, и следующими за ними действиями, так что иногда их объясняют как сознание удовольствия и страдания.

11. Страдание характеризуется огорчением, мучительностью; и так как удовольствие тоже включает страдание, то страдания и удовольствия трактуются под одной рубрикой страдания. Полное освобождение от страдания и удовольствия есть

12) апаварга (конечное блаженство).

Рассмотрев таким образом все, что может быть объектом нашего знания, праманами (мерами знания) и прамеями, перейдем теперь к третьему из шестнадцати предметов.

САНШАЯ (III)

Саншая (сомнение). Оно происходит от признания различных атрибутов, один другому противоположных, в одном и том же объекте, как например, когда мы в отдаленном от нас объекте признаем и свойства человека и свойства столба. Далее определение сомнения указывает, что древние логики Индии много думали о различных причинах сомнения, так что признавали три или даже пять родов его.

ПРАЙОДЖАНА (IV), ДРИШТАНТА (V), СИДДХАНТА (VI)

Все эти разъяснения, так же как и разъяснения, относящиеся к IV) прайоджане – цели и мотиву, V) дриштанте – примеру или известному всем казусу и к VI) сиддханте – положениям, не содержат в себе ничего, что представляло бы какой-либо интерес для историка философии, кроме того разве, что они еще раз с поразительной ясностью доказывают продолжительное и непрерывное изучение логики в древних школах Индии.

АВАЯВЫ (VII), ИЛИ ЧЛЕНЫ СИЛЛОГИЗМА

Гораздо важнее следующий предмет – так называемые члены, то есть члены силлогизма. Нам силлогизм и его строение настолько знакомы, что мы не чувствуем никакого удивления, встречаясь с ним в школах логики в Индии. И тем не менее, если мы не хотим допустить влияния греческой философии на индийскую или, наоборот, индийской на греческую, – влияние, которое ничем не доказано, – то совпадение между ними, несомненно, покажется нам поразительным. Что касается меня лично, то, признаюсь, я не вижу никаких доказательств какого-либо прямого влияния с той или другой стороны, хотя и не отрицаю совершенно его возможности; я продолжаю держаться убеждения, высказанного мною уже давно, что тут мы должны признать существование совпадений в большей степени, чем были склонны допускать наши предшественники. Мы не должны никогда забывать, что возможное в одной стране возможно также и в другой.

В то время когда европейские ученые познакомились впервые с различными системами индийской философии, все, приходившее к нам с Востока, считалось достоянием крайней древности. Существовали смутные предания о древней индийской философии еще до времен Аристотеля. У самого Александра Великого, как утверждают, это представление было глубоко укрепившимся, как мы можем заключить из его желания войти в сношения с гимнософистами Индии.

ИНДИЙСКАЯ И ГРЕЧЕСКАЯ ЛОГИКА

Одним из таких гимнософистов или дигамбаров был, по-видимому, знаменитый Kalanos (Кальяна?), умерший добровольно, сгорев на глазах у македонской армии. Поэтому европейские ученые признавали, будто индусские системы философии, и в частности индусская логика, были древнее греческой и что греки заимствовали первые основания их философии у индусов.

Мнение, что Александр действительно посылал в Грецию своему учителю некоторые индийские философские трактаты, и притом в такое время, когда, насколько нам известно теперь, рукописи в Индии были еще неизвестны, и что Аристотель только систематически обрабатывал их, теперь представляется нам прямо-таки непонятным, но оно было принято и горячо отстаивалось такими людьми, как Гёррес и другие. Гёррес доказывал даже, что греки удержали некоторые из технических терминов, взятых из санскритского языка. Например, так как индийские философы признавали пять элементов и пятый – эфир – называли анаша, то Гёррес, не делая никаких ссылок, прямо цитирует одно место из Аристотеля, где тот говорит о пятом элементе и называет его akasnominatum ‹…›. Несомненно бьшо немало совпадений в греческой и в индийской логике, но таких совпадений в терминах не имеется; а только такое совпадение, подобно совпадениям собственных имен в сравнительной мифологии, раз и навсегда решило бы вопрос.

Но с другой стороны, было ли проявлением высшей способности исторической критики, когда Нибур и другие выставили противоположное положение и пытались производить индийскую философию от греческой? Нибур говорил в своих лекциях о древней истории: «В индийской философии мы видим следы большего сходства с философией греков. Так как теперь уже оставили гипотезу, будто греческая философия образовалась после индийской, то мы можем объяснить это сходство не иначе, как теми сношениями, которые индусы поддерживали с греко-македонским царством, Бактрией».

Действительно ли это так? Для Нибура и для большинства эллинистов естественно представлялось почти невозможным, чтобы греческая философия, изучать которую возможно с самого ее детства, была чужестранного происхождения, ввозным из Индии продуктом.

Им известно, что греческая философия развивалась постепенно, что рост ее шел параллельно с развитием греческой поэзии, религии, искусства и цивилизации. Они понимают, что это продукт домашний и что Платон и Аристотель, несомненно, были греками, а не брахманами.

Но они не должны удивляться, что и санскритские ученые чувствуют то же самое и по отношению к индийской философии. Они ведь также могут доказать, что в Индии первые философские идеи, хотя и в очень еще смутной и неопределенной форме, появились в гимнах древних поэтов вед. Они могут доказать, что эти идеи породили обсуждение, и публичное и частное, что они принимали все более и более определенную форму и что они, наконец, стали достоянием философских школ в том виде, в каком дошли до нас. При этом они столь же уверены в том, что эта философия была туземной в Индии, как и в том, что Канада и Готама были брахманами, а не греками.

Что же останется? Мне кажется, что до тех пор, пока невозможно доказать исторически, что греки могли свободно общаться с индусами на греческом или санскритском языках по вопросам метафизическим, или, наоборот, до тех пор, пока мы не найдем в греческой философии терминов санскритского происхождения или в индийской философии терминов греческого происхождения, будет всего лучше принять факты таковыми, каковы они есть, и считать греческую и индийскую философии продуктами умственной жизни Греции и Индии; а на основании их часто поразительного сходства прийти к такому простому убеждению, что в философии имеется сокровищница истин, составляющих общее достояние всего человечества, – истин, которые могут быть открыты всеми нациями, если они будут искать их упорно и честно.

Выучившись этому, мы будем менее склонны, встречая совпадения какого-либо рода, немедленно заключать из этого, что объяснить их нельзя иначе, как допустив историческое соприкосновение и заимствование с той или другой стороны[196]196
  См М М (On coincidentes) – статью, читанную в Королевском литературном обществе в 1896 г


[Закрыть]. Несомненно имеются категории вайшешики – падартхи, имеются дравья – субстанция; гуна – свойство; род – genus, саншая; виды – вишеша, даже силлогизм – аваявы; есть индукция – вьяпти и дедукция – упаная, и в греческой и в санскритской философиях. Но почему бы им и не быть? Если они могли естественно развиваться в Греции, почему они не могли так же естественно развиваться и в Индии? Как бы то ни было, мы должны ждать и не препятствовать прогрессу исследования преждевременными утверждениями.

ТАРКА (VIII)

Но раньше, чем входить в обсуждение всех тонкостей индийского силлогизма, будет лучше закончить сначала то, что нам остается сказать о шестнадцати предметах ньяи. После пяти членов силлогизма следует тарка (VIII), которая объясняется как опровержение или рассуждение от пригодности данного случая – например, когда человек, видя на холме дым, не видит, что там должен быть огонь, и потому ему надо указать, что если бы на холме не было огня, то не было бы и дыма. Это равнозначно нашему reductio ad absurdum.

НИРНАЯ (IX)

Следующая, подлежащая рассмотрению топика (или предмет), есть нирная (удостоверение, определение).

ВАДА, ДЖАЛПА,.ВИТАНДА, ХЕТВАБХАСА, ДЖАТИ, ЧХАЛА, НИГРАХАСТХАНА (X – XVI)

За этим идут параграфы, относящиеся скорее к риторике, чем к логике: вада (X) – аргументация, состоящая из возражений и ответов, при этом оба спорящих заботятся об истине; джалпа (IX) – софистическая полемика или нападение на то, что установлено при посредстве обманных оборотов; джати (XIV) – пустота, происходящая от ложных аналогий; чхала (XV) – ухищрения, тонкости; ниграхастхана (XVI) – непригодность для обсуждения. В этих последних пяти случаях предполагается, что спорящие заботятся только о победе, а не об истине.

Если эта борьба не связана ни с какой попыткой действительно установить противоположное мнение, то это называется витанда (XII) – крючкотворство.

Далее идет хетвабхаса (XIII) – ложные аргументы, то есть паралогизмы и софизмы. Таковы: савьябхичара – аргументы, доказывающие слишком много; вируддха – аргументы, доказывающие слишком мало; пра-чаранасама – аргументы, которыми можно доказать противоположные мнения; садхьясана – то, что само требует доказательства; и калатита – аргументы не своевременные, неуместные.

Что касается чхалы (XV) – обмана при употреблений слов в смысле, отличном от того, в котором они обыкновенно понимаются, и джати (XIV) – ничтожества, происходящего от перемены класса, то о них уже упоминалось раньше. Трудно понять, почему джати (рождение или род) обозначает ничтожный, пустой аргумент, если только этот термин первоначально не обозначал transitio in alterum genus (переход к другому роду), как например, когда на аргумент, что человек не может идти, потому, что у него лихорадка, отвечают, что он может идти, потому что он солдат. Тут один и тот же человек относится сначала к классу людей, страдающих лихорадкой, и потом – к классу солдат, которые, как предполагается, всегда способны маршировать.

Последний пример ниграхастхана (XVI) – непригодность для обсуждения; когда человек не может понять предмета и, однако, продолжает говорить о нем и таким образом подвергается неодобрению.

Список, приведенный нами, достаточно длинен, хотя мы еще выпустили многие подразделения и, однако, в конце его Готама еще извиняется за его неполноту и говорит, что есть еще много родов ничтожества и т. д., которые пропущены им и о которых он будет говорить потом.

МНЕНИЯ ОБ ИНДИЙСКОЙ ЛОГИКЕ

Рассматривая этот список шестнадцати предметов как сокращение всей философии Готамы, как это делали некоторые из европейских философов, или признавая его, как другие, таблицей категорий, несомненно, мы имели бы право сказать то, что сказал Риттер в его «Истории философии», а именно, что изложение ньяи скучно, бессвязно и не методично. Конечно, в ней мы встречаем вопросы, не имеющие никакого отношения к чистой логике, но такой была и греческая логика вначале, например в школе Зенона Она может казаться нам слишком подробной и слишком мелочной, но ее все-таки нельзя никоим образом назвать бессвязной. Точно так же несправедливо обвинять ньяю и все другие системы индийской философии в непрактичности и в полном игнорировании всех проблем этики Мы должны помнить, что у индийской философии были совсем иные антецеденты, чем у нашей. Мы не в состоянии даже понять такой философии, которая в конце концов не имела бы в виду пользы и которая игнорирует все вопросы нравственности. Но нам приходится брать философов такими, каковы они есть. У брахманов нравственность зависит или от предписаний священного писания, (дхарма), или от того, что называется самая – согласие добрых людей. Но сильнейшая ее опора – в твердой вере в солидарность здешней и будущей жизни и в твердом убеждении, что ничто и никогда не пропадает. Народное мышление в Индии, по-видимому, никогда не сомневалось в том, что всякие добрые и дурные мысли и дела вырастают и приносят плоды и что никто и никогда не может избежать последствий своих действий и мыслей. Вопрос не в том, справедливо или нет подобное верование, а в том, что оно во всяком случае порождает глубокое чувство ответственности. Вместо того, чтобы жаловаться на несправедливость и жестокость Бога, людей учили думать, что несчастья, казавшиеся им незаслуженными, были вполне заслужены ими, что они в действительности – естественные последствия прошлых действий и в некотором отношении лучшее средство уплаты всех своих долгов. И в то же время философия поддерживала надежду, что в конце концов эта цепь последствий будет порвана и что я, просвещенное истинным знанием, возвратится туда, откуда оно пришло, – к себе самому и будет самим собой, то есть что оно снова будет Всемирным Я, навсегда свободным от цепей и страданий этого преходящего эпизода его земной жизни.

Эта высшая свобода и блаженство, по мнению индусов, зависели от философии и знания, они не могли быть достигнуты одними только добрыми делами или хорошими мыслями. И опять-таки это может быть верно или неверно, но я не вижу ни в этой, ни в индийской философии вообще бессвязности мышления Мы не должны забывать, что, с точки зрения индусов, земная жизнь есть только эпизод, может быть, и очень важный сам по себе, но ничтожный по сравнению с тем, что было за ним и будет после него, по сравнению с вечной жизнью души. Неужели индийские философы были уж так неправы, утверждая, что для истинной свободы и истинного счастья необходимо познание истинного отношения между человеком и миром и между человеком и Создателем Мира? И что верно по отношению к философским системам веданты, санкхьи и йоги, то в известном смысле верно также и по отношению к системе ньяи. Можно сказать, что основные пункты этой философии содержались в том, что может быть познаваемо (прамея) и в средствах знания (прамана), то есть Готама считал необходимым установить границы их, совершенно так же, как Кант начинает свою философию с критики чистого разума, определения границ чистого разума. Но сделав это подробно под своими шестнадцатью заголовками, Готама, подобно Бадараяне и Капиле, начинает объяснять процесс, которым только и возможно уничтожить незнание (митхьяджняна), составляющее, по его мнению, истинную причину ошибок или греха, «который есть причина деятельности, которая есть причина рождения, которое есть причина страдания» (1, 2). Будет ли это верно или нет, во всяком случае это вполне последовательно, и в том нет никакой бессвязности рассуждения, когда вся философия ньяи называется причиной конечной свободы и конечного блаженства. Современная ньяя почти совершенно ограничивается средствами знания (прамана).

ПОСЛЕДНИЕ КНИГИ НЬЯИ

Таким образом, первая книга ньяи сутр дает нам полный обзор всей философии Готамы, и следующие три книги входят в подробное исследование деталей. Так, вторая книга более подробно трактует о праманах, а третья и четвертая – о прамеял; пятая книга трактует обо всем, что подходит под заголовок паралогизмов. Некоторые из вопросов, обсуждаемых в этих книгах, вполне ясно показывают, что они должны были составлять предмет живой и продолжительной полемики, потому что, хотя некоторые из возражений представляются нам не имеющими особой важности, они во всяком случае доказывают сознательное к ним отношение древних последователей ньяи.

ПРАТЬЯКША (ВОСПРИЯТИЕ)

Нам кажется навряд ли нуждающимся в доказательствах то положение, что чувственное восприятие есть примана, или источник знания, авторитет. Но Готама или его оппонент ставит вопрос, на каком основании показания чувств могут считаться таким авторитетом, или что, или кто есть авторитет их авторитетности. Это такая идея, которая предвосхищает важный элемент современной философии. Как весы могут взвешивать, но и сами должны быть взвешены или проверены, так можно сказать, что авторитет чувств тоже нуждается в установлении его другим авторитетом; и так далее до бесконечности. Отвечая на это замечание, Готама прибегает к аргументу, который мы считали бы аргументом ad hominem, а именно: если вообще нет авторитета, то его не может быть и на стороне противника. Возражающий сам себе роет яму, рубит ветку, на которой сидит, и потому не имеет точки опоры для своих возражений (II, 13).

Но, допуская, что чувственное восприятие имеет авторитет, как лампа имеет свет, освещающий окружающие ( предметы, является следующий вопрос о том, что определение чувственного восприятия как происходящего от соприкосновения чувств с его объектом, не полно, так как для действителйгого восприятия должно быть соприкосновение не только с органом чувств, но также и между чувствами и умом (манас) и между умом и я (атманом). Готама и не отрицает этого, он только защищается, говоря, что нельзя связать всего одновременно и что его определение восприятия, хотя и останавливающееся только на том, что существенно (на соприкосновении чувства и объекта), отнюдь не исключает соприкосновения между умом и я, а, наоборот, признает его за доказанное. Он допускает также, что соприкосновение между чувством и объектом не всегда производит восприятие (представление), что в действительности может быть ощущение (чувствование, sensation) без представления, как например, когда мы настолько поглощены слушанием музыки, что не воспринимаем, вследствие отсутствия внимания, окружающие предметы. Это опять-таки напоминает нам о современной философии. Даже такие вопросы, как вопрос о том, имеется ли какой-нибудь промежуток времени между моментом, когда мы слышим звук слова, и моментом, когда мы понимаем его значение, задаются Готамой и его школой, и на вопрос о том, могут ли одновременно восприниматься несколько впечатлений, получают отрицательный ответ, причем указывается на прокалывание иголкой нескольких листов бумаги. Тут прокалывание кажется одновременным, но нам известно, что оно может быть только последовательным. Другой вопрос, в последнее время занимавший наших психологов и физиологов, о том, не включает ли восприятие и вывод, обсуждается Готамой (II, 31), в особенности в применении к тем случаям, когда наши чувства могут воспринимать только часть их объекта, когда они, например, воспринимают дерево, от которого одновременно мы можем видеть только одну сторону, тогда как все остальные его части даются нам памятью и выводом. Это приводит Готаму к другому вопросу о том, действительно ли существует такая вещь, как целое, и так как в действительности мы можем видеть только одну сторону, то он и пытается объяснить процесс, в силу которого мы принимаем часть за целое. Никто, например, никогда не видел больше одной стороны Луны, и однако, принимая ее за целое и за шар, мы постулируем и убеждены, что у Луны есть и другая сторона. Пример, приводимый Готамой, что дерево есть целое потому, что, когда мы трясем его за одну ветку, оно все трепещет, может казаться нам детским, но мне кажется, что настоящий интерес древней философии заключается именно в этих простых и так называемых детских мыслях.