Текст книги "Голос из глубин"
Автор книги: Любовь Руднева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 37 страниц)
11
Уже в океане Ветлин, выверяя курс «Петра Митурича» по карте, сказал Шерохову – тот пришел разделить с капитаном ночную вахту:
– Встреча все же произошла, хотя б потому, что могли мы во что-то вглядеться и в себя самих. И в обстоятельства наших дней, они-то рельефнее проступают, когда пытаешься разобраться в прошлом, чье дыхание нет-нет, а обдает, даже обжигает нас. И еще подумалось после знакомства с Пьером, наверное, психологическая фантастика Саймака рождена доверием к природе, вот такой, как на этом потухшем вулкане.
– Саймак и вправду чем-то смахивает на Пьера Монестье, он как бы вступает в заговор с таинственными растениями, и вы, Василий Михайлович, правы, я даже подозреваю, наш новый добрый приятель состоит с ним в духовном родстве. Пожалуй, Кларк и Саймак только мне и по сердцу из всей фантастики. Ну, если не считать еще Шекспира, он дал им фору на четыреста лет вперед, а все ходит, хитрец, в реалистах.
Ветлин рассмеялся.
– А с Наполеоном ох как не просто. И какая уродливая, но железная закономерность: блистательная личность, ума палата, талантище, а, став тираном, развел вокруг себя сонмище посредственностей. Приближал к себе чуть ли не заведомых предателей, чего стоят Фуше и Талейран, хотя они-то по-своему были уникальны. Но тут, на Святой Елене, он поздновато, а все же, кажется, предъявил себе счет. Ну, смолоду, сдуру, ошибаемся иной раз в людях. Порой даже катастрофично расплачиваемся за это всю жизнь. Но он-то?!
Ветлин внимательно посмотрел на Андрея, выражение горького сожаления скользнуло по его лицу. Капитан понял: темная тень Эрика Слупского в этот поздний час наведалась к ним.
Ничего тут не попишешь, Ветлин ходил в рейсы и с бывшим другом Шерохова. Мог оценить его незаурядные знания, внешнюю выдержку, но и понять двойственность его позиций, лукавство, тщательно замаскированный и сильнейший эгоцентризм. Не раз и во время тех экспедиций прямо, а чаще косвенно Слупский пытался принизить, обесценить работы Шерохова, он третировал или переманивал в свою лабораторию учеников его. Ни дли кого не было секретом, что травля, какую он исподволь вел против друга своей юности, продолжалась.
Андрей размышлял:
– При уме и опытности Бонапарта такие просчеты? Тщеславие ли, гордыня оболванивают даже выдающихся людей. Болезни посредственности сокрушительны для личности незаурядной, вы не находите этого, Василий Михайлович?
– Я за жизнь устал от дурачья, грешен. Потому, хотя и совпадаю с вами в оценках, разрешил себе роскошь грустноватую, прямо скажем, сокрушаться во время визита в Лонгвуд по поводу кривых путей, которые прочертила такая блистательная комета. И еще отвратительно мне, хотя Наполеон и нами всяко судим, трусливое изуверство его английских тюремщиков.
– Да, аналогии мучают всех нас, выпрыгивают, как бесенята, из уважаемой современности. Но заход на Святую Елену все едино подарок судьбы! А образцы, собранные на острове, и что возьмем на Тристан-да-Кунье, помогут проследить связь структур островов и подводного хребта.
Два дня работали неподалеку от Святой Елены, драгировали вершины и склоны подводных гор, обнаружили много подводных вулканов.
Уже взяли курс к югу от острова, направляясь к подводному хребту Китовому, но капитан, Шерохов и старший штурман, изучая синоптические карты, поняли: надо немедленно идти к островам Тристан-да-Кунья, расположенным в самой южной части океана, неподалеку от Антарктики.
Добро на заход получили, а перемена обстановки к худшему могла вот-вот сделать такой зигзаг невозможным. Померкло солнце, тропики оказались позади, и их сияющий свет представлялся чуть ли не миражем, как и чистое небо, и синий океан. Море отливало тусклым металлом, а то и чернело, не предвещая легкого плавания, солнце укрылось облаками, участники экспедиции натянули на себя свитера и куртки.
Шерохов, еще не выйдя на Китовый хребет, обдумывал детальные полигонные исследования и тревожился, что дадут драгировки коренных пород хребта. Наступило то состояние, когда необходимо было сказать своим коллегам: пора! Пора ответить на разные вопросы, что поднимаются со дна океана, далеко не однородного происхождения. Но простые истины и вызывали возмущение совсем не мальчиков, а мужей науки, среди них первую скрипку играл Слупский. Ему, Андрею, одному из пионеров тектоники плит, дрейфа континентов, спустя полтора десятка лет, теперь необходимо было обосновать гипотезу о том, что не все явления в образовании дна океанов вызваны рифтогенными процессами, расширением океанического дна за счет них. Под слоем осадков порой встречались почти до неузнаваемости измененные породы несомненно континентального происхождения. Пока публично Шерохов воздерживался до конца высказать то, что выстраивалось в цепь доказательств новой гипотезы, еще во время рейсов на «Гломаре Челленджере-2» и на «Эваристе Галуа».
И сколько ж ученых, сперва в штыки принявших в начале шестидесятых годов освободительные в ту пору, даже революционные в геологии доказательства тектоники плит, теперь хотели быть правовернее папы. Среди них Эрик Слупский. Тогда он презрительно говорил: «Затянули бедного собрата мыслишки о дрейфе материков, мол, в районе срединно-океанических хребтов выходят глубинные породы, постепенно растекаются по обе стороны хребта, дно океана расширяется, а тут и подвижка плит на пластичной подстилке – астеносфере, – во-он как увлекательно!». И избегал Эрик серьезных дискуссий, подыгрывал демагогам.
Тогда Андрея обвинили в ереси, теперь опять, но шли от обратного: как осмелился усомниться в универсальности теории тектоники плит?! Он же стремился понять природу явлений, которые не укладывались в привычные толкования.
А Китовый хребет должен был, хотела того подводная громадина или не хотела, вступить в диалог с Андреем. Драги и колонки, ленты записей сейсмопрофилографами должны помочь доуяснить то, что подсказывали уже материалы, добытые со дна океана, и с помощью бурового судна «Гломар Челленджер-2». Ведь Андрей сам принимал участие в тех экспедициях, ища ответа на загадки, что загадал океан.
Пока Шерохов беседовал с учеными разных стран, выслушивал их еще предварительные суждения по уже собранному материалу, Ветлин готовил экипаж к заходу, не сулившему им легкой работы.
– Там, у Тристан-да-Куньи, всегда крайне сильное волнение, а добираться в закрытую бухту придется на малом суденышке, на шлюпке, «Петр Митурич» должен оставаться на рейде. Но ковш бухты закрытый, меж двумя бетонными молами проход узкий, и если захлебнется мотор лодки, выкинет на скалы, – пояснил капитан Шерохову.
Андрей зашел в радиорубку, где и застал Ветлина. В этот момент с Тристан-да-Куньи пришла радиограмма: «Высаживайтесь на вертолете».
– Трогательная забота, они не допускают, что у нас его просто нет, – усмехнулся Ветлин. – Да, надо бы иметь и вертолет, и автономную подводную лодочку для исследований. Ах, как надо б! Урванцев и Большаков Слава спят и видят, когда наконец-то будет выбран один из вариантов из их проектов подводной лодки.
Но сетования обычно терпеливого Ветлина были прерваны получением другой радиограммы, в ответ на ветлинскую: «В вашем распоряжении самоходная баржа».
За два рейса баржа доставила участников экспедиции на остров. Быстро и точно ныряла она в горловину ковша-бухты, проскользнув стремительно через угрожающее у мола клокотание волн.
Издали остров казался фиолетовым, сплошь скалистым, вблизи он радовал глаз зеленью прибрежных лугов, деревья тут и вовсе не росли. По лугам бродили коровы и овцы, а пастырями у них были крупные, смахивающие одновременно на колли и лайку собаки.
Радушие немногочисленных островитян располагало. Напоив гостей молоком, разместили их на двух тракторах с прицепами. Посмеиваясь, молодые парни в ярких свитерах – ведь остров продувало со всех сторон – не только рассказали, но и издали показали свою достопримечательность: единственный автомобиль, «фольксваген» местного полицейского, стоял на приколе. Как они пояснили, «сунуться» на нем тут и некуда было, здешние кручи оставались для него недоступными.
Но даже на тракторах участники экспедиции с трудом смогли взобраться вверх по узкой террасе, одолели лишь километра три, отряды разделились для сбора образцов: один двинулся к востоку, другой – на запад. Сперва трактор с прицепом, на который вместе со своими спутниками взобрался Шерохов, проехал по прибрежной дороге, минуя множество маленьких угодий. Они отделены были друг от друга сетками примерно через каждый километр. Так обозначались границы частных владений.
Всюду слышались задорные петушьи голоса, ни куры, ни их властелины, гордо вышагивавшие по острову со сверхромантическим названием, не обращали ни малейшего внимания на веселых черных собак, а у тех франтовато на черной шерсти выделялись белые носы и лапы. Один из псов, радушно взлаяв, с ходу прыгнул на прицеп, угодив прямо к Шерохову на колени.
Хозяин собаки, рослый рыбак, оказался неподалеку и сразу же представил пса Андрею:
– Пусть Рекс и будет вашим проводником, вы не пожалеете.
Едва трактор останавливался и геологи расходились в разных направлениях, собирая образцы вулканических пород, Рекс, отыскав хоть крохотный оазис, поросший травой, валился на спину, предлагая поиграть с ним. Андрей мимоходом поглаживал пса и звал его с собою. Собака послушно бегала за Шероховым, охраняя его не иначе как от местных вулканьих духов, ибо вдруг к чему-то невидимому принюхивалась в воздухе и отчаянно лаяла, всем своим видом показывая, как она охраняет гостя.
– И как ты, собачья душа, догадался, что ты симпатичен мне и отдаленно, правда, но напоминаешь мне дорогого нашего Жукина, – тихо говорил ему Андрей, похлопывая собаку по взволнованно вздымавшимся бокам. Шерохов тосковал по своей овчарке-другу…
Собрав изрядные коллекции образцов, оба отряда благополучно спустились вниз, к побережью, поблагодарили хозяев острова.
Уже через час на борту судна оказались многие обитатели острова и стайка школьников, а начальник почты, смахивающий на губернатора, таким он был подтянутым и сдержанным, сам продавал марки и конверты, медленно и торжественно ставил штемпель с датой захода на остров.
Андрей накупил конверты с изображением водорослей, пингвинов, а Ветлин приобрел марки, на которых красовался в самых разных позах его весьма опасный заочный оппонент, таковым он оставался и после кончины своей, – Уинстон Черчилль.
История их взаимоотношений восходила ко временам второй мировой войны, и Ветлин, лейтенант, участник северных конвоев, зная чудовищную вину Уинстона перед своими же собственными моряками и кораблями, то есть английскими, не мог ему простить гибели конвоя «PQ-17».
Но к этой истории в подробностях он старался никогда не возвращаться. Однако ж досконально изучил и книги Черчилля, и даже его романическое произведение, так хитро заплетенную биографию и историю возвышения.
Поздно вечером они с Шероховым, усталые, но довольные, в каюте начальника экспедиции рассматривали марки, спорили, как мальчишки. Тут же Андрей подарил Ветлину провороненные капитаном марки с картами Атлантики и Тристан-да-Куньи.
Потом долго еще стояли на палубе и рассматривали созвездия Южного полушария.
Ветлин говорил:
– Я все же рад, островитяне нас так удачно эскортировали на остров и обратно на своей сильной самоходке. Матросы преотличные, заход на Тристан-да-Кунью без их заботы мог бы осложниться. А поглядите, тут молодой месяц выглядит как старый. Солнце всходит и заходит не там, где нам привычно, – вроде б не там, где надо. – Он рассмеялся. – В этой части Атлантики я во второй раз хожу, но вот на островах-то не был, виват вам, теперь я умиротворен.
Андрей ловил себя на том, что порой, как сейчас, по дороге к Китовому хребту, в преддверии исследования вглядывался в неожиданное так, как бы увидал его Гибаров.
Делясь с Наташей, знал, будь она тут сама, все б и видела схоже с ним, Андреем. Как и он соприсутствовал в ее опыте, впечатлениях. Но точка зрения Амо рождала вовсе иные промеры.
Амо управлялся с солнцем и лунами, зажженными или потухающими над манежем, как с партнерами. Ну хотя бы в той потасовке с верзилами, о которой он рассказывал накануне Андреева отъезда, о сценическом сражении с грубой и тупой наступающей на хрупкого героя силой, он и спасался, уплывая на лунном серпе.
«Есть желание иногда в момент опасности сперва рвануться по вертикали вверх, потом, описав кривые в воздухе, исчезнуть, выбив зрителя из привычного лада. Тут и приходит на помощь воображение и точное наблюдение, то ли твое личное, то ли подаренное другом, вот таким единственным, как вы. Каждый сызмальства всякое-разное навертывал вокруг лунной рожи, она старая знакомая. О ней с нежностью толкуют японцы в средневековых танка – пятистишиях. Но мне попался личный пронзительный серпик, вступивший в сговор со мною. В тот раз лунная небывальщина вырывала меня из мещанских лап, такое дорогого стоит».
Андрей, рассматривая здешнюю луну, над океаном, слушая Ветлина, думал об Амо. У памяти тоже есть свой слух. Андрей как бы улавливал, какой ход, наверняка парадоксальный, нашел бы тут Гибаров, ведь жил он в своем особом, очень быстром ритме, действительно ощущая, как истаивают мгновения, из которых складывается одна, все-таки часто до удивления короткая человеческая жизнь.
Он будто торопился и бежал взапуски со своими выдумками, ему чудилось, они все обретут долгую жизнь и после того, как его не станет.
– Я не то чтоб тороплюсь, но знаю «век уж мой измерен». Когда я охватываю спасительный лунный серп, меня захлестывает радость освобождения от преследователей. Помните, в моем будущем спектакле «Автобиография» серп меня и уносит вверх, я исчезаю. Время как будто окрупняется, это весело и опасно. И я про себя твержу: «Но чтоб продлилась жизнь моя». Луна мне и продлевает ее там, над цирковой ареной. Вы же мне верите…
Андрей подхватил:
– Конечно, при всех шутках, свойственных цирку, вы наверняка не перестаете ощущать своим старшим братом Гамлета, а отцом – рыцаря Ламанчи. Иначе б не могли сохранять свой дух отваги и страсть к размышлению…
Амо, рассмеявшись, закончил фразу друга:
– Как форму противостояния всякому мрачку.
Он не мог поехать на дальние острова, но, побыв на своем вымышленном, как бы приходил в себя от бешеного мелькания характеров, физиономий, равно нуждаясь в общениях и одиночестве. Вновь обретал отвагу жить в самой гуще зрителей и прохожих.
Андрей теперь представлял, как будут они, выкроив свободный час, бродить с Гибаровым по Петровской роще, вблизи от странной Андреевой улицы-аллеи, и он расскажет Амо о рейсе как о странствиях к говорящему хребту Китовому.
В том, что Китовый заговорит и «расколется» именно в эту встречу, Шерохов не сомневался. И будут они уже вдвоем с Амо заглядывать то на Святую Елену, то на малолюдный остров Тристан-да-Кунья, где распрекрасные молодые ребята, мотористы, рыбаки, учителя, ни за какие коврижки не хотели бы от своего примитивного быта уйти на континент, потонуть, как считали они, в гигантском человеческом водовороте.
С Китовым наконец произошла встреча, он вступил пусть и в относительное, но все-таки содружество с Шероховым и его коллегами.
После большого числа станций на короткой встрече участников экспедиции Шерохов, выслушав мнение коллег, сказал:
– Пока мы с вами узнали: юго-западная оконечность Китового хребта сильно раздроблена, тут многочисленные подводные горы. Мы стараемся понять, – он как бы курсивом подчеркнул слово «понять», – что это? Вулканы или тектонические глыбы? Впереди нас ждут работы над основной, более монолитной частью хребта.
За ужином в кают-компании капитан поздравил Шерохова и всех присутствующих.
– Вовремя зашли мы на Тристан-да-Кунью и еще более вовремя ушли из этого района, сейчас там штормит вовсю, а у нас антициклон.
Утром Шерохов, едва рассвело, поднялся в штурманскую рубку, ему ж обещали, что небо сохранит ясную голубизну, а море – синеву.
– Ветер не сильный, все вам благоприятствует, Андрей Дмитриевич, – заметил вахтенный штурман, будто вручил начальнику экспедиции свой личный подарок.
Антициклон оказался устойчивым, и Андрей лежал на солнце в трусах, под свежим пассатным ветром, потом вскочил и после пробежки принял соленый душ. Ему казалось, понимают его и океан, и солнце, и ветер, и только оттого, что он на верном пути. Редко, когда предположения так последовательно подтверждались. И хотя сулило это не только полемику, даже «возмущение среды» в институте, сейчас он ощутил непривычное умиротворение.
И все просто вчера и сегодня ложилось на бумагу. Он уже в своей каюте как само собою разумеющееся записывал выводы, будто и не было вымота денно-нощной работы.
«Китовый хребет, – писал Шерохов, – почти определенно материкового происхождения. Он сложен древними известняками, и внизу, по-видимому, лежат граниты и метаморфические породы, хотя и перекрытые базальтами».
А в письме к Наташе, которое, возможно, она получит из его рук, добавлял:
«Мне вряд ли поверят, это слишком вразрез привычному. Так, как не поверили в свое время в мантийное происхождение пород из рифтовой зоны, но это не только моя судьба: всякое опережение лет даже на десять вызывает отпор как раз тех, кто уже двинулся за тобой, провозгласив, что именно они, несомненно, раньше так и думали. Но вот ты опять делаешь новый ход, и опять те, кто потом объявят – это их гипотеза и большинство доказательств нашли они, пустятся во все тяжкие.
Но трудно привыкнуть к самому факту, как талантливый ученый, такой вот Слупский, оказывается среди них. Тут, возможно, играет роль амбиция.
Образцы повезем Костину, он отличнейший стратиграф. Может, он определит возраст по фораминиферам. Эти образцы были получены драгами на обнажениях акустического фундамента примерно на глубинах двух тысяч метров. А под ним уже лежат породы со скоростями сейсмических волн, характерных для гранитно-метаморфического слоя континентов. Так что возраст известняков в какой-то мере отвечает возрасту погружения, минимальному для осадочного чехла древней материковой платформы.
Образцы уникальные. Мы все не нарадуемся на них. Если бы они открыли рот, обрели голос и рассказали не только про древнее, но и про те баталии, которые тут происходили уже на борту судна вокруг них… На всякий случай Градова готовит себе возможность прослыть по возвращении моим постоянным научным супротивником. Хотя, пожалуй, все попроще и поплоше, и это надо отодвигать в сторону как мелочное, хоть и крайне порой досадное».
На демарши Нинели Петровны, кстати, обратил внимание и капитан. Шутливо, хотя и сдержанно, он сказал об этом Шерохову:
– Мне мерещится, тут, на нашем «Петре Митуриче», Градова репетирует роль царицы амазонок. Потерпев, как она думает, урон в этой роли, она стала себя чувствовать полномочным представителем команды Слупского, если прибегать к современным межконтинентальным определениям. Но все это побоку после того, как вы нашли ключ к загадке происхождения Китового.
– Надеюсь, через несколько месяцев я смогу вам написать кое-что существенное, после тщательного изучения образцов в Москве. Этот рейс нас обогатил интереснейшими встречами, Василий Михайлович, и тут Китовый при всей своей громоздкости играет роль первой скрипки, и он ее заслуживает.
– А между прочим, Андрей Дмитриевич, признаюсь только вам, вот с Наполеоном-то я не развязался после посещения Святой Елены, наоборот, оказывается, то, что виделось там эпилогом, особенно когда мы навестили могилу под араукариями в мрачноватом лесу, теперь мнится чуть ли не прологом. Если с Черчиллем я с гибели конвоя «PQ-17» счеты свожу на серьезном уровне участника северных конвоев всю жизнь, то тут желание хоть как-то, пусть самым обрывочным, фрагментарным образом, понять, кажется, сверхконтрастную личность…
– Я давно догадался – на переходах океан нас тянет к раздумьям, какие невозможны б оказались на суше, на приколе. Прикол приколом, а суеты – собраний-пересобраний – уймища. Поток бумаг, конвейер, где голову поднять для сосредоточенной работы сложно. А тут, хоть и множество станций, непрестанно следим за приборами, пишем статьи, можем прошвырнуться и к предкам, не прибегая ни к каким мистическим ухищрениям, высвободив воображение, обретя желание совершать прыжки, о каких в обычное время и не мыслил даже. Хотя охота, ох какая сильная у меня охота как-нибудь выспаться. Я рассчитывал отоспаться в рейсе, и впрок, но не вышло. – Он усмехнулся и пожал плечами.
Ветлин заметил, и не впервые: в рейсе Андрей будто сбрасывал груз со своих плеч, подшучивал над собой.
В ту же ночь они открыли большую подводную гору и весь день исследовали ее…
