Текст книги "Голос из глубин"

Автор книги: Любовь Руднева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 37 страниц)

19

Еще загодя, в конце января, зная, что путь Ветлина лежит на Балтику и на гарантийном ремонте его сухогруз окажется в Гданьске, Андрей попросил друга заглянуть в Институт океанографии тамошнего университета.

Отладив свои дела, капитан, попав в институт, нашел нужную лабораторию и, как шутливо описал это Андрей, двух Казимиров, молодых польских ученых, бывших участников экспедиции, которой руководил Шерохов. Им-то Василий Михайлович и должен был вручить книги и атлас, вышедшие под редакцией Андрея.

Едва Ветлин представился коллегам Шерохова, он услыхал обрадованные возгласы.

– Какое совпадение! – воскликнул коренастый, бородатый молодой геофизик. – Пройдемте в соседнюю комнату.

Он взял руку капитана и повел, будто предстоял долгий путь, но этот порывистый жест тронул Ветлина.

– Я как раз сегодня говорил старшекурсникам о работах профессора Шерохова. Но вообразить не мог, что сам профессор помнит о нас, да еще пришлет такой нужный подарок.

В аудитории стояли черные лабораторные столы, снежный голубоватый свет бил в окна, высинивал на карте в полстены океанические воды, а рядом темнели очертания подводных гор – это была шероховская рельефная карта дна Тихого океана…

– Я же сегодня, – говорил Казимир, – всего два часа назад рассказывал подробно о той незабываемой атмосфере, какая сложилась в рейсе, во время экспедиции. И толковал слушателям о самом методе построения этой карты, и как тут графически выявлена генетика связей между морфологией дна океана, его геологическим строением, историей. Миллионы сведений, добытых геологами, геофизиками всего мира, легли в ее основу, и, конечно, результаты советских экспедиций. Тут ведь не только дно океана – характер строения земной коры.

Но Ветлин, пока бородач витийствовал, ошарашенно смотрел на черную большую доску, висевшую на противоположной стене. Крупными буквами на ней мелом были написаны имена «Шерохов», «Хорен», «Вуд», «Менард». В лабораторию вошел второй Казимир, румянолицый, большерукий; жесты его были радушными, широкими.

– Как говорится, вы, капитан, легки на помине! Сейчас мы строим свой курс, широко используя и последние работы профессора Шерохова, да и других его советских коллег. Собирались его пригласить к нам, чтобы прослушать курс лекций. Как вы думаете, он найдет время махнуть к нам в Гданьск?

И тут Ветлин не удержался, рассказал подробно, как в марте сорок пятого Андрей Шерохов вылетел из Замостья, где тогда дислоцировалась его летная часть, на бомбежку Хеля, скопления гитлеровцев. И налетели на бомбардировщика три немецких истребителя. И какого ж лиха хлебнули штурман и его друзья, вот тут, над Гданьском, пролетала уже израненная, дымящаяся машина.

Удалось неимоверными усилиями воли пилота Комарницкого и его штурмана Андрея Шерохова дотянуть машину до Эльблонга, совершить посадку на бывшем военном аэродроме гитлеровцев, еще наверняка и не зная, какой конец ждет их обоих на летном поле. К тому моменту оба стрелка были уже мертвы, один из них выпал в люк…

– Теперь, – продолжал Ветлин, – я обещал Шерохову, моему, в сущности, и боевому другу, – тут Василий Михайлович пояснил, что и сам участвовал в Отечественной войне и ходил в северных конвоях, – разыскать могилу стрелка-радиста, проехать в Эльблонг. Тогда Шерохов со своим командиром похоронили его на краю летного поля.

Взволнованные океанологи повели Ветлина в комнату директора, бывшего польского партизана, быстро все выложили и ему. До крайности взбудораженный, он немедля соединился с одним из ведущих инженеров комбината Сверчевского в Эльблонге. И пересказал тому историю, которая, как он считал, имела теперь прямое отношение к каждому из них. Держа трубку так, будто сжимал руку друга, он просил:

– Януш, я знаю, ваш ассистент, завзятый спортивный летчик, базируется как раз на том бывшем военном аэродроме. Какое совпадение! Помогите капитану Ветлину, хотя до завтрашнего дня почти и невозможно разыскать какого-нибудь свидетеля той поры. Но чем черт не шутит! И что ему, черту, стоит для парадокса, что ли, сотворить парный случай, но только уж с хэппи эндом. Похлопочите перед ним, а?! – Его лицо высветилось доброй усмешкой.

Назавтра Ветлин, почти не веря себе, ехал на машине по бетонке, построенной немцами перед самой войной. Это была часть автострады, которой задумали они соединить Берлин с Кенигсбергом, но у них это не вышло, не успели. Василий Михайлович хорошо помнил: в Эльблонге, по немецким обозначениям Эльбинге, при Гитлере был филиал знаменитых верфей Шихау, выпускавших не только малые суда, но и подводные лодки-малютки с торпедными аппаратами. Теперь там и находился комбинат, где кроме всего выпускали и судовое оборудование.

Ветлина встретил у ворот комбината инженер Януш, подошел и его ассистент, и сразу они повезли капитана на спортивное летное поле. Небольшого роста, худощавый, с большими зеленоватыми неулыбчивыми глазами, Януш, чуть прижмурясь, сказал:

– Все-таки нам удалось кое-что уточнить, – он свободно говорил по-русски. – Я еще раз убедился, как памятливы мои соотечественники.

Машину остановили около летного поля, шагали по смерзшейся прошлогодней траве. Падали редкие снежные хлопья, но широкоплечий, статный, с густыми темными волосами и чуть раскосыми глазами Лешек не поднимал капюшона своей куртки.

Небо то серело, то прорывались на нем голубые прогалы, и по обнаженной темнеющей земле прогуливались чайки. Море давало о себе знать, насылая порывистые ветры.

– Сюда пройдемте, капитан, – говорил с особенным, польским акцентом, как бы окрупняющим каждое слово, Лешек. – Отсюда лучше видно. Вон, глядите – старые ангары еще стоят. Тут одно время и базировался полк немецких штурмовиков, а чуть левее, ближе к нам, видите, караульное помещение. Тогда все было оцеплено проволокой. – Сообщая подробности о той поре, Лешек стал заметно волноваться.

Ветлин прикинул: его собеседнику по виду лет-то выходило около тридцати пяти, может, и чуть побольше, и решился Василий Михайлович спросить, как случилось, что вот он, еще сравнительно молодой человек, то давнее близко к сердцу принимает.

– Про меня не так уж интересно, но потом отвечу вам, отчего и мне такое не безразлично. А сейчас хочу поточнее передать то, что вчера лишь разузнал от двух очевидцев, которых разыскал.

В тот момент, когда дымящаяся советская машина появилась над аэродромом, они стояли вот тут, – Лешек показал на летное поле. – Мой старший приятель, теперь мастер нашего комбината, в ту пору вырвался только-только из концлагеря Штутгоф, он работал там в специальной команде, расчищавшей аэродром от снега, и после освобождения тоже занимался уборкой на летном поле, а другой еще мальцом – теперь он служит в милиции – тогда случайно околачивался здесь же. Оба они видели: двое летчиков вышли из дымящейся машины, изрешеченной… Вы заметили красные флажки в центре поля? Это парашютный круг спортивного аэродрома, а тогда чуть дальше этих флажков и сел самолет. Штурман вывел его точно – по единственно возможному курсу: на самую длинную диагональ поля, с юго-запада на северо-восток. Длина ее больше двух тысяч метров. Любой другой курс был бы для них смертелен. Так мне кажется.

Он усмехнулся и как-то стеснительно добавил:

– Тут я все своими боками выверил: три раза падал на спортивном самолете за парашютным кругом.

Ветлин, хоть и был в дубленке, поежился, пробирала его не февральская сырость, а вдруг воочью представил себе то, что слыхал от Андрея.

Еле-еле дотянули тогда по-над самым леском до аэродрома. И вывалились оба летчика из истерзанной, дымящейся машины, чудом не взорвавшейся. Шатануло, вроде б как после сильнейшей качки.

И, стоя бок о бок со своим другом пилотом, видел тогда Андрей, по летному полю от ангаров бегут к ним рослые парни в мундирах мышиного цвета, и все захолонуло у него внутри. Те бежали, яростно размахивая руками, что-то вопя, и тут Шерохов и друг его выхватили револьверы. Неужто аэродром опять перешел в руки немцев?

И только когда вблизи Андрей смог разглядеть лица, почти отчаявшись, разобрал: кричат бегущие к ним по-русски. «Из смерти в смерть будто швыряло, – говорил он Ветлину, – а технари наши поистрепались в дымину и потому воспользовались новенькими мундирами, оказавшимися на складе, в ожидании собственного обмундирования, которое вот-вот должно было подоспеть»…

Лишь теперь Василий Михайлович как следует осмотрелся. Вплотную к спортивному аэродрому прибило садовые участки – низенькие заборчики, и совсем близко вышагнули к летному полю две старые яблони. Ветлин помнил: Андрей на своем чертежике, присланном ему в январе, пометил могилу стрелка-радиста под одной из кривоватых яблонь.

Лешек постоял рядом с Ветлиным под оголенным деревом.

– Год или два спустя после освобождения и эту могилу перенесли на общее военное кладбище. Там лежит более двадцати трех тысяч советских солдат и офицеров, они пали в боях за Эльблонг. Мы потом проедем туда. А в двух десятках километров отсюда еще кладбище – шестьдесят тысяч, Эльблонг несколько раз переходил из рук в руки. – Но тут же Лешек поднял голову, вытянул руку и показал: – Ваш друг, Шерохов, вон оттуда летел, видите?

Ветлин увидел ольховник и камыши над снегом.

– Там озеро, заповедник, – добавил Лешек. – Дикие утки, лебеди.

И вдруг ни к селу ни к городу у Ветлина вырвалось:

– Андрей бредит заповедниками. Вот бы ему туда сейчас, в теперешнюю тишину.

Посетив кладбище, они ехали обратно. Немногословный Януш пригласил капитана пообедать вместе с ними и добавил:

– Ваш друг ученый, видимо, очень занятой человек. Но пусть он будет нашим гостем, навестит это памятное для него место. Я серьезно приглашаю его. Наверное, он женат, и его жена захочет сюда выбраться, чтобы представить себе в подробностях, как именно все тогда приключилось. На месте и видится отчетливее даже не прямому очевидцу, не так ли?

В маленьком придорожном ресторанчике с низкими деревянными сводами Лешек, после обеда, когда пили они кофе, рассказал о себе.

Его двухлетнего отобрали нацисты у родителей-крестьян и увезли сюда, под тогдашний Эльбинг, определили в детский дом, где воспитателями у польских ребят оказались эсэсовцы. Когда после войны родители, разыскав с трудом его след, нашли Лешека, он не только не узнал их, не мог произнести ни единого слова по-польски.

– История вашего друга, – пояснял Лешек, – едва я услышал о ней от Януша, взяла за живое. И конечно ж не только из-за того, что я тренируюсь на том же летном поле, где все и стряслось. У нас с ним, как ни странно это звучит, в чем-то общая судьба.

Лешек умолк, пожал плечами, будто сам удивившись этому скрещению судеб, и продолжал после вроде б маленькой передышки:

– В сущности, мы обгорели на одном огне, он – юношей, я – малым хлопцем.

Ветлин, приехав в Москву, уже по телефону из аэропорта сказал Шерохову:

– Я выполнил все ваши поручения, Рей. И чудная это штука, куда судьба ни забросит нас, мы вновь возвращаемся невольно на круги своя.

А дома у Шероховых, после подробного рассказа обо всех впечатлениях от вояжа в Гданьск и Эльблонг, он воскликнул:

– Вот не идет у меня не то что из головы, из сердца этот Лешек! Мало того, что там, в Эльблонге, будто с вами, Рей, провернулся в обстоятельствах из ряда вон, я представил себе крохотного польского мальчонку, три года мотавшегося в чертовой карусели. И, став взрослым, он ничего не забыл, и видите, едва прослышав, что приключилось когда-то на его родимом аэродроме, ринулся на всех скоростях разыскивать очевидцев как лицо, заинтересованное самым кровным образом. И это в свои-то тридцать восемь лет!

Шерохов сидел, упершись локтями о стол, сжав виски руками, и смотрел, как Наташа непрерывно вертит одним пальцем блюдце, почти совсем прикрыв глаза.

– И надо ж, еще не перевелись недоумки, они-то пытаются доказывать с пеной у рта, мол, тогдашнее быльем поросло или интересует лишь «предков». Вульгарный и печальный вздор, а главное – это обкрадывание самих себя.

Василий Михайлович дотронулся до руки Наташи, погладил ее, как бы успокаивая.

– Кстати, побывал я и в Варшаве. Смотрел спектакли в театре Шайны.

И так хотелось побродить с Амо, потолковать о том, как я, зритель, там превращался будто в действующее лицо, – да, неожиданно впрок пошли все уроки Гибарова. Программки отослал Ярославе, в Прагу, вместе с бестолковой попыткой втиснуть в письмо ошеломляющие впечатления.

Помните, Рей, как толковал Амо о нитях, которые помогают нам разыскать выход из самых запутанных лабиринтов… Вот он все и наталкивает меня на поступки самые неожиданные. И я догадываюсь – без его присутствия они наверняка не состоялись бы.

Андрей вдруг протянул руку, рядом, прислоненный к стене, стоял большой черный зонт. Старый партнер Гибарова, он и не мог быть обитателем прихожей. Его место, чаще всего безмолвного соучастника дружеских встреч, оказывалось по соседству с креслом Андрея то в кабинете, а то в столовой.

Теперь Шерохов взял его и положил к себе на колени, поглаживая ручку.

– Этот добрый приятель Амо, когда я ночами засиживаюсь над рукописями, кое-что рассказывает. Правда, едва слышно. Притом в доме должна воцариться полнейшая тишина. И самое удивительное – он никогда не повторяется. Среди былей его и невероятных приключений мелькают лица подлинные, порой даже из тех, что сюда заглядывали ненароком, а то и вовсе неведомые мне. Некоторые из них не без странностей и озорства. Они то грустят, а то учиняют розыгрыши. Иной раз этот верный партнер Амо шутит. И лишь изредка он просит вдруг его раскрыть и, когда за окном идет дождь или мокрый снег, как нынче в феврале, прогуляться под ним по нашему саду… Тогда тихо он добавляет: «Вы сегодня очень устали, пройдемся. Амо так полюбил ваш сад и хотел бы наверняка вместе с вами пройтись по его дорожкам…»

1975—1981