355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Любовь Руднева » Голос из глубин » Текст книги (страница 4)
Голос из глубин
  • Текст добавлен: 12 октября 2016, 00:17

Текст книги "Голос из глубин"


Автор книги: Любовь Руднева



сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 37 страниц)

5

В ту же ночь на судне произошел несчастный случай: при спуске донного сейсмографа груз сорвался и раздробил фалангу на ноге незадачливого матроса Сушкина. Перед тем один из молодых сейсмологов, желая выказать особую физическую лихость на глазах у Градовой, самовольно оттеснил опытного матроса от лебедки и не подстраховал спуск концами фала. Непрошеный доброволец проморгал момент, когда груз завис, и не потянул фал до отказа. Шерохов жалел парнишку и навестил Сушкина в лазарете. Выйдя оттуда, столкнулся с Градовой, похоже было, она подкарауливала его. Уперев руки в бока, она преградила ему путь.

– Вряд ли это ЧП украсит ваш отчет, да и не поздоровится капитану Ветлину, где же техника безопасности? А моральный урон?! Даже я почувствовала себя не в своей тарелке – кровь на борту, уф-ф! – Градова кокетливо передернула плечами, заглядывая в глаза Шерохову.

– Нинель Петровна, нападение – лучшая защита, но из рук вон то, что лихачил ваш Снегирев. Да еще переговариваясь с вами, то есть с вашего благословения, и халтурил за счет четко отлаженной уже раньше работы палубной команды. Договоримся, когда действительно нужна помощь наших сотрудников, не отлынивать, а вот шутки шутить по ходу работ не стоит. Но разбирательство проведет специальная комиссия, пока не будем устраивать самодеятельность и работать под Сивиллу. Кстати, быть может, вы еще не знаете, но получено согласие властей Канарских островов на заход двадцать восьмого марта в их столицу Лас-Пальмас.

Сменив деланный гнев на милость, Градова всплеснула руками:

– Браво! Но, кажется, ваше начальство в Москве тоже что-то долго колебалось?

– Быть может, теперь-то, Нинель Петровна, когда суша даст возможность перевести дыхание после океана, к тому же все сделают на Канарах необходимые покупки, несколько поутихнут и страсти с заходом в манящее Рио-де-Жанейро?!

– Сравнили вы несравнимое…

Два дня изрядно штормило, а на третий, едва поутихло, с «Вимы», американского судна, запросили разрешение переправить на борт «Петра Митурича» студентку-стажера, чтобы судовой врач оказал ей помощь. Из-за собственной оплошности она серьезно повредила мизинец правой руки.

Хотя ветер упал до трех-четырех баллов, когда Шерохов вместе со старпомом подошел на шлюпке к американскому океанографу, «Виму» мотала килевая качка. Солнце село в восемнадцать десять, как ревниво заметил старпом, сердясь на быстроту исчезновения светила.

– Тут и в девятнадцать часов под нос суют тебе ночь, – проворчал он.

Андрей, едва шлюпка приблизилась к «Виме», попытался стоя обменяться дружескими приветствиями со своими давними коллегами, но куда там!

Девушка с перевязанной рукой ожидала их у борта, приняли ее прямо на руки, благо была невысокого росточка, тоненькая.

Волнение усиливалось, шлюпку захлестывало, и Сэнди, смахивавшая на подростка-мальчишку, с узким встревоженным личиком, судорожно вцепилась в руку Шерохова.

На судне в лазарете врач срочно сделал ей операцию, обнадежил – фаланга сохранится.

Андрей навестил больную и, как ребенку, долго рассказывал ей, пересыпая речь английскими поговорками, свою любимую русскую сказку о Василисе Премудрой, заговаривая боль Сэнди.

Через два дня, когда они уже переправили девушку обратно на «Виму», Градова при всех – они выходили из кают-компании после обеда – с шутливой укоризной заметила:

– Теперь-то мне все понятно – вы уже в том возрасте, когда интересуются только юными пери, притом малютка Сэнди, конечно, мила.

Андрей сделал вид, что не расслышал нелепую, пошловатую фразу, но невольно подумал: даже поднаторевшие в напраслинах торопятся сами выдать себя с головой.

Градова постепенно сама и перечисляла, что именно она собиралась брать на вооружение в том случае, если он не пойдет на приятную для нее мировую, то есть на сближение с нею.

Но едва вышел на палубу и увидел, как вспархивают, словно воробьи, летучие рыбки под самым носом судна, забыл о мелких напастях.

Отчего-то думалось о том, как много вроде бы знаешь о человеке, которого любишь, а может, скорее всего и не знаешь, а догадываешься, какие в себе он носит миры, о которых и сам не подозревает. Так случилось, что увидел он, когда работал в Ламонте, в Нью-Йорке, портрет русской балерины, жены художника.

Пикассо написал этот с виду пластично спокойный, женственный образ не в свойственной ему в начале двадцатых годов манере. Как бы погруженная в свое внутреннее ви́дение, сидящая женщина с небрежно заколотыми на затылке волосами, с одной движущейся, падающей прядью на шее, с обнаженными руками, сложенными на груди, поразила Андрея сходством с Наташей – одновременно доверчивая и замкнутая в себе. Одетая в белое платье, подобие туники, та балерина договаривала Андрею, какие силы души таятся в Наташе.

Когда жена приехала в Ламонт и он отвез ее в галерею, она долго стояла у портрета, он привлек Наташу, но не уловила она свою удивительную, как казалось Андрею, даже таинственную связь с этим образом.

– Странно, – заметила она, – линии так и текут, плавно, сильно, будто написан портрет в один сеанс, а вмещено тут все – и душевный строй обаятельного создания, и отношение художника, не только влюбленного в модель, а в то, что открылось ему…

Он не решился признаться, что находит в этом полотне догадку художника, делавшую и его, Андрея, счастливым, когда приходил сюда один, в гости к единственной картине. Он подолгу вглядывался в нее и вновь испытывал потребность прийти и свидеться…

Меж тем шла обычная экспедиционная жизнь. Накапливались новые материалы, и чаще Андрей беседовал с американскими коллегами, возвращались они и к исследованиям, которые вместе вели в разных частях Мирового океана, показывали участникам рейса свои слайды – возникали дискуссии.

Желая привлечь внимание к собственным планам, как она выразилась, «вполне конкретным и практическим», Градова вновь, но теперь уже несколько лихорадочно, принялась, по ее выражению, за «свой женский бильярд». Настаивала она уже перед самым заходом в Лас-Пальмас, чтобы Шерохов «затвердил» и заход в Бразилию.

– Вам не жаль времени, какое мы уже затратили на эти дебаты?

– Я не большой любитель, Нинель Петровна, запасных вариантов. Вынужден это повторить вам. Вся-то экспедиция затевалась для исследования Китового хребта и в случае разрешения властей островов Святой Елены и Тристан-да-Кунья…

«Дама под сорок», как любила острить сама собеседница Шерохова, видимо, собиралась дать решительный бой и по-своему подготовилась к нему. Сидя против Шерохова, она ласково поглаживала свои распущенные волосы, – перед этой встречей внезапно переменила прическу и даже цвет волос, сильно перекрасив их хной. Выдержав паузу, она парировала:

– Наш отряд имел варианты работ на случай, если заходы на острова не состоятся. Нам же и директорами обоих институтов, вашего и нашего, именно на такой случай оставлена возможность пойти к берегам Бразилии с заходом, – она чуть ли не пропела, – в Рио-де-Жанейро!.. Кстати, все жаждут поработать близ берегов Южной Америки, ну, и, конечно, пробыть несколько дней в Рио, сами подумайте, когда еще такая возможность представится!

Она полуприкрыла глаза, желая дать Шерохову время, чтоб он все-таки обратил внимание на ее необыкновенно длинные и темные ресницы. В наборе дежурных острот была и такая, давно обкатанная ею: «Жена на берегу, а сейсмологиня на борту». Впрочем, работала она безотбойно, руководила своим многочисленным отрядом умело, но, не имея к тому ни малейшего повода, все еще упорно старалась как-то сблизиться с Шероховым. Считая его ханжой, она не упускала случая вступить с ним в спор и склонила на свою сторону почтенного и тихого профессора, руководителя отряда биологов из Ленинграда.

Шерохов задержался после обеда в кают-компании, когда Нинель Петровна попросила его о серьезном разговоре «с глазу на глаз». По опыту знал, если она зайдет в его каюту, будет крайне трудно прервать беседу и деликатно выдворить темпераментную собеседницу.

Вот и сегодня она начала постепенно раздражаться, в ее голосе появились угрожающие нотки.

– Что ж, если надо, я и самостоятельно свяжусь с руководством своего института, а то и с вашим директором Коньковым, он вроде б вас в последнее время не больно-то жалует. Слыхала, старомодным становитесь, теряете гибкость. Да вряд ли она и была вам присуща.

Градова спохватилась, теперь говорить пыталась будто и шутливо, но уже изнемогала под потоком собственных доказательств, теряла контроль, хватаясь за то, что было под рукой, запасец оказался про всякий случай еще заготовленным на дальнем берегу. И зачастила, «Рио-Рио» уже высверкивало, как острие клинка…

Шерохов встал:

– Я соберу всех начальников отрядов, обсудим вместе, если нам и не разрешат заход на острова, мы должны и можем провести драгировку поблизости от них, поработать с вашей аппаратурой, со сейсмопрофилографами, а ежели пойдем к Бразилии, на переходах потеряем слишком много дней…

– Я же знаю, – она откинулась на стуле так, чтобы показать, какая у нее длинная, «просто лебединая шея, легкие, упругие груди», – все эти постоянные определения, как сокрушенно говорили даже ее почитатели, сама и выкрикивала на чьих-то днях рождения, чуть-чуть перебрав шампанского, и считала такую рекламу собственных прелестей невинной, но конечно же подогревающей шуткой. Теперь она медлила, Повторив несколько раз и многозначительно свое «знаю».

– Вы ищете доказательств для торжества своей гипотезы. Я, конечно, не так поднаторела в английском, как вы, проводя в Америках не то что недели, а иной раз месяцы и годы, но все же уловила тут в дискуссиях, как вы наших американских коллег берете на абордаж своими будто бы и очевидными доказательствами. Они вроде б и соглашаются. Но при их системе субсидирования работ не так-то просто им публично заявить о смене курса, потому они исподволь вроде б и «да» вам скажут, а сами… Но у нас ваша гипотеза о неоднородном строении дна океана заведомо будет отвергнута самыми авторитетными нашими силами. Вы из-за теории готовы жертвовать интересами коллег. Ну пусть мы не так знамениты, как вы, но некоторые из нас, согласитесь, вполне перспективны. И мы же не илоты, мы все значимые единицы, пусть нынче числимся и в одном ансамбле. Кстати, мы тут собрались на паритетных началах, не так ли?..

Она еще раз погладила сама себя по волосам, потом провела ладонью по своей шее, слегка поводя плечами.

Андрей не отводил от нее глаз, зная, если только он отвернется, она подойдет совсем близко, как бы ненароком обопрется о его плечо или возьмет за локоть, не подозревая, каких усилий ему стоит сдерживать себя, не сказать ей какую-нибудь резкую фразу. Он физически не выносил еще с юности того, что, возможно, показалось бы приманчивым некоторым мужчинам. Глядел он на ухищрения Нинели Петровны без тени усмешки, хотя его и подмывало высмеять и грубо оборвать ее. Но остерегался, понимая: дай только повод – и она ко всему присочинит, даже невольно, что-то совсем иное.

И все-таки усмехнулся, но она уловила: вовсе не поощрительно.

– Пока мы еще на пути к Канарам, надеюсь, вы все взвесите. Сумеете ж там удовлетворить свои прихоти и нужды в роскошном Лас-Пальмасе, не так ли, Нинель Петровна? А все более существенное, касательно сути экспедиции, как условились уже раньше, обдумаем совместно, со всеми руководителями нашей федеративной научной республики, – наконец он улыбнулся открыто, радуясь, что сумеет сейчас высвободиться от присутствия этого душного существа.

Про себя же он не без грусти подумал: «Ну вот, еще один кандидат для усиления дружины хороброй Эрика. Она-то мне не простит не Рио, а небрежение ее ухищрениями ящерицы. У каждого своя пожива, она, видимо, привержена к такой».

– Да, кстати, я заметила, вы экономно тратите время на общение со мною, хотя весьма интересуетесь результатами работы нашего отряда. Меж тем оказываете чуть ли не рыцарское внимание нашей мадам поварихе. Еще бы, – Нинель Петровна резко поднялась со стула, – подумать только, она ж дама с высшим образованием, а такую прозаическую должность ухватила. Весьма экстраординарно.

– Разве вы недовольны нашей кулинарией? Довольны, а в экспедиции это не так уж мало! Впрочем, думаю, у вас накопилось достаточно фактов, чтобы выстроить обоснованную речь, изобилующую самыми яркими примерами, и публично ее произнести. Нинель Петровна, бывают же у нас собрания, а?

Он проводил Градову до комингса, она же застряла в дверях.

– Но вы с таким увлечением с нею обговорили, как на Канарских островах пополните запасы овощей и фруктов и какие блюда она из них приготовит.

– Неужели вам это тоже не доставит удовольствия? – рассмеялся Шерохов.

– Но с вашими масштабами и входить в такие мизерные дела! Еще я слышала, вы посоветовали ей, какие именно достопримечательности надо осмотреть в Лас-Пальмасе и как, видите ли, славно, что там окажемся к пасхе.

Градова решительно затянула потуже поясок на брюках и, сердито смерив Шерохова взглядом, хотела шагнуть через комингс, но задержалась, мгновенно сменив гнев на милость, и, ласково улыбаясь, попросила, будто сунула ему медовый пряник:

– Может, вы проявите великодушие и в Лас-Пальмасе возьмете меня в свою тесную компанию? Хотелось бы на высшем уровне пообщаться там с представителями местных властей, это своего рода фольклор!

– Все гораздо прозаичнее на самом деле, я, капитан и мой заместитель имеем дело с шипшандлером, вряд ли вас этот уровень устроит. А потом мы будем работать, и даже если с ним отобедаем, то и общая трапеза обернется только на пользу экспедиции. – Он развел руками.

Но после разговора с Нинелью Петровной осталось неожиданно сомнение: может, все-таки хоть малейший повод дал он к назойливой демонстрации, какую она учинила.

Как всегда, когда возникали ненужные и вроде бы внезапные замутнения в отношениях, он упрямо еще и еще раз выверял свое поведение.

И чем мелочнее оказывались придирки и нападки извне или, еще того хуже, чем настойчивее кто-то искал любыми путями сближения с ним, вовсе не обусловленного характером уже сложившихся отношений, он пытался взглянуть на себя как бы со стороны и припоминал все, что тому предшествовало…

Его несколько наивно, и он отдавал в этом себе отчет, удивляло, как на борт экспедиционного судна некоторые упорно тащат свой утлый багажик привычек, страстишек, амбиций; уж наверняка, пускаясь в рейс, целиком отданный науке, хорошо б забыть на несколько месяцев все мелочное на берегу. И убеждался не однажды, именно подобное и случалось даже вовсе не у фанатиков, не у людей особо целеустремленных, так называемых цельных натур.

Когда же, наталкиваясь на вздорные свойства, старался в рейсе до поры до времени их не замечать, откровенно отстранялся от малейших контактов вне работы с такими людьми, переадресовывал их к заместителю, к первому помощнику.

Но вот с Нинелью Петровной не заладилось, она, как сама откровенно как-то ему сказала, решила взять его измором. И привычно пользовалась тем, что под руку попадалось, любым поводом и, кстати, присловьем – «Смелость даже города берет!».

6

Сколько ни ходи по океану, а волнение, скрытое или явное, проступает почти на всех лицах участников рейса – впереди суша, знакомый одним и вовсе не знакомый другим остров, полевые работы на нем, совсем не схожие с исследованиями океана новые впечатления.

Одновременно оглядываешь город и пытаешься, хоть и на ходу, что-то уловить в ритме его жизни, в отношениях местного населения. Приятная суета и в то же время обременительная, рейды по магазинам, попытка запастись сувенирами для близких и чем-нибудь практичным и необходимым для семьи. И желание как можно быстрее развязаться с этой мельтешней, боязнь что-то недосмотреть, недопонять из-за хождения по магазинчикам и базарам.

Но встреча начинается еще издали, с океана. Судно шло к острову Гран-Канария, и уже просматривались коричневые вулканьи бока его, и подчеркивала их яркая зелень тропической растительности. Опытный глаз замечал, как завихривалась белоснежная пена в разных местах на подходе к острову, возникали буруны вокруг рифов.

На внешнем и внутреннем рейде соседствовали суда под самыми разными флагами, рыболовные трудяги и франтоватые туристские лайнеры.

Прибыл на своем катерке лоцман и провел «Петра Митурича» на внутренний рейд. Вместе с представителями администрации на борт поднялся знакомый капитану шипшандлер – агент по снабжению судна, густобровый, с непослушной гривой черных волос, быстроглазый канарец Хезус. Он был одет по случаю наступления пасхи в совсем новый черный костюм, таково уж пристрастие испанцев.

После окончания деловой части разговора с Шероховым и Ветлиным он пригласил их к себе домой на обед.

– Ничего особенного не обещаю, просто вы посидите в обычном испанском доме, без затей, а моя семья обрадуется. Разве все мы не для того и живем, чтобы встречаться и вновь встречаться людям разных континентов?

Может, он и не впервые повторял эту фразу, но была окрашена она такой выразительной интонацией и так свободен был его жест, когда он развел руки, а потом соединил, переплетя пальцы, что казалось, у него впервые вырвалось это признание.

Сойдя на пирс, они прошли сквозь ворота порта и сразу попали на людную торговую улочку. Она потянулась вдоль берега узкого перешейка, что соединял остров с пустынным его аппендиксом, а названа маленькая загогулина была поэтично – Ислета – островок.

Хотя Хезус пригласил, как только сошли с трапа, сразу же сесть в его машину, Ветлин и Андрей взмолились:

– Необходимо пошагать, размяться, да и хочется оглядеть улицы, дома. После океана это приятнейшее из занятий.

Шли, жадно разглядывая на узких улочках самой разной архитектуры ярко окрашенные небольшие дома, смотрелись они празднично в соседстве с небоскребами.

Из дверей магазинов выглядывали на улицу, зазывали посмотреть их товары сами владельцы, среди них, Андрею показалось, особенно много было индийцев. Ласково поглядывали они на приезжих, обращались к ним на разных языках, угадывая скандинавов, французов, англичан, некоторые легко касались их локтей, рукавов, притягивали к своим дверям. Среди всевозможных вещей в витринах привлекали внимание выставки кинжалов, рапир, кортиков и ножей.

Но вскоре Хезус вывел Андрея и Ветлина на тихую улочку, тут играли на мостовой смуглолицые, подвижные испанские дети, на плоских крышах небольших домиков или надстройках, увитых цветами, сидели старики, молчаливо что-то созерцая. В маленьком сквере росли розы, над домами, вокруг него собравшимися, возвышались пальмы.

Едва вошли в дом шипшандлера, из сеней сразу попали в небольшое патио – дворик с крохотным бассейном. Навстречу гостям вышла слегка располневшая невысокая испанка – Химена, а за нею потянулся семейный хоровод, у Хезуса оказалось семеро детей. Как только отец представил всех, они окружили гостей, и каждый от себя преподнес им по цветку.

За праздничный стол уселись взрослые и дети. Старшие, Педро и девочки-близнецы, заботились о младших, тихо переговаривались, шутили, не мешая беседе взрослых. Капитан и Хезус вспоминали свои прошлые встречи, хозяин дома сетовал, что Ветлин, так расположивший его корректностью и познаниями в морских науках, только впервые делит с ним трапезу.

Хезус угощал русских вином с острова Ланцерота, они ели суп с шафраном, а после жаркого пили кофе. Дети же потихоньку вышли в патио, притворив за собою дверь.

Но едва допили кофе, распахнулись двери и в небольшую столовую, где на стенах висели гравюры с изображением старинных парусников и текла мирная беседа, – Ветлин рассказывал, как ему не повезло и в каждый его заход в Лас-Пальмас дом Колумба оказывался закрытым, – ворвалось шестеро сорванцов, девчонок и мальчишек, в масках, а у старшего в руках красовалась шестиструнная гитара, и он наигрывал танец.

Родители растерялись. Андрей и Ветлин сразу поняли: тут разыгрывалась импровизация.

Дети Хезуса, видимо, были обрадованы подарками капитана и Шерохова: маленькими альбомчиками с видами Москвы, значками с изображениями диковинных и красивых суздальских и владимирских соборов, кружечками, украшенными кувыркающимися крохотными петрушками в красных колпачках и балахонах. Разве могли юные канарцы ударить в грязь лицом, если двое северян выказали им такое щедрое внимание!

Впереди всей ватаги, приплясывая под аккомпанемент гитары, выкаблучивался в буквальном смысле слова, притопывая каблуками своих башмачков, мальчишка лет восьми. На нем была маска с огромными пустыми глазницами, оскаленными зубами, а на черном трико, натянутом на худощавую фигурку, обозначались белой краской ребра. В руках он держал косу и размахивал ею.

Но испанские дети не боялись смерти, через мгновение уже гоняли ее почем зря, потешаясь над нею.

Ее преследовал крохотный бродячий рыцарь, скакавший верхом на палке с ослиной головой, и ангелоподобная маска с крылышками за плечами, и цыганята в ярком тряпье и темных масочках с красными разводами.

Потом Педро уже выводил веселую, шутливую песню-танец.

Пантомима быстро завершилась громким хохотом, малыши повалились на пол, а старшие дети, скинув маски, взяли их за руки и быстро увели.

Хезус вернул Педро, усадил рядом с собою, забрал у него гитару. Пальцы его сухощавой смуглой руки коснулись струн, и будто в гостиной появился сразу главный собеседник – гитара. Маленькая увертюра настроила слушателей на серьезный лад, и Хезус запел старинное романсеро, а сын вторил отцу.

Андрей переглянулся с капитаном: по имени героя романсеро, по ритму и отдельным словам догадались – Хезус поет о Дон Хуане ту самую песню, какая им давно уж полюбилась, но впервые они оба слышали, как звучит она в натуре, по-испански.

Хезус пел, приникнув к гитаре, вслушиваясь в ее звучание, его баритональный голос постепенно набирал силу, а лицо резко меняло свое выражение. Слегка улыбчивое вначале, оно в диалоге между изящным кабальеро и черепом становилось все более тревожным, суровым.

Лишь исполнив начало романсеро, завязку, Хезус перевел по-английски его содержание:

 
К ранней мессе кабальеро
Шел однажды в божий храм,
Не затем, чтоб слушать мессу, —
Чтоб увидеть нежных дам,
Дам, которые прекрасней
И свежее, чем цветы.
Но безглазый желтый череп
Оказался на пути.
Пнул ногой он этот череп,
Наподдал его ногой.
Зубы в хохоте ощерив,
Грянул череп, как живой.
«Я тебя к себе на праздник
Приглашаю ввечеру».
«Ты не смейся, кабальеро,
Нынче буду на пиру…»
 

– О, история эта не длинная, но я научил петь ее старшего сына, и второго, и уже третьего, в ней есть над чем поломать голову. По-моему, лучше поломать голову смолоду, чем потерять ее зрелому из-за пустяков. Хотя, говорят, Дон Хуан родом из Севильи, но и по Лас-Пальмасу и в наши дни бродят его тени, двойники…

Хезус продолжал петь, а Педро вторил. У него, худощавого, быстроглазого, такого же гривастого, как отец, был проникновенный лирический тенорок. Как и глава семьи, он обладал природным артистизмом, и в тот момент, когда комнату заполняло романсеро, для них обоих ничего более не существовало, кроме течения музыкальных событий.

 
В дом смущенный кабальеро
Воротился в тот же час.
Долго он ходил угрюмый.
Наконец и день угас.
А когда спустился вечер,
Стол накрыть послал он слуг,
Не успел вина пригубить,
В дверь раздался громкий стук.
Тут пажа он посылает,
Чтобы тот открыл запор.
«Ты спроси-ка, твой хозяин
Помнит ли наш уговор?»
 

В этот момент, сделав паузу, чтобы слушатели почувствовали, какой происходит слом, тут уже преддверие, а за ним кульминация действия, Хезус зажмурился, будто собирался опрометью кинуться в холодную воду, а Педро, оборотясь, суеверно взглянул на двери, и они продолжали:

 
«Да, мой паж, скажи, что помню,
Пусть он входит, так и быть».
Череп сел в златое кресло,
Но не хочет есть и пить.
«Не затем, чтоб есть твой ужин,
Я явился в час ночной,
А затем, чтоб ровно в полночь
В церковь ты пошел со мной».
 

И опять провисла пауза меж видением и его последующим жутковатым действием.

Наступили сумерки, молчаливая Химена сидела неподвижно, опершись на руку и не сводя глаз с мужа, но на лице ее проступило смятение.

Эти взрослые, много пережившие люди продолжали в глубине души оставаться детьми, и лишь в присутствии музыки они как бы отпускали на волю свое детское изумление перед темными силами, действующими и по сегодня, как когда-то в средневековье.

Но Хезуса и Педро, исполнителей, и их верную слушательницу завораживали ритм и слова, знакомые с детства.

Андрей и Ветлин сами превратились в слух, как принято весьма справедливо выражаться о людях, способных проникаться артистическим чудодействием.

 
Чуть пробило час полночный,
На дворе петух поет,
И они идут ко храму,
Только полночь настает.
Там открытую могилу
Видит рыцарь посреди.
«Ты не бойся, кабальеро,
Ты входи туда, входи.
Будешь спать со мною рядом
И вкушать мою еду».
«Бог не дал мне позволенья,
Я в могилу не войду».
 

Хезус замотал головой, откинулся назад всем телом, и снова наступила пауза. Выжидание. Потом Хезус вновь приник к гитаре – так что же развяжет страшный узел, завязанный в романсеро? Имело оно свою, более давнюю, чем литературные, версию судьбы Дон Хуана и смело-наивную; Андрей и Ветлин понимали, без музыки, без голосов Хезуса и Педро они не проникли б до конца в суть народного толкования того, как все же следует поступить с перепуганным грешником.

 
«Если бы не имя божье,
Что хранит тебя от зла,
Если б ладанка на шее
Твою душу не спасла,
Ты б живым вошел в могилу
За недобрые дела.
Так ступай же, недостойный,
Снова в дом к себе вернись.
Если череп повстречаешь,
Низко-низко поклонись.
Прочитавши «Патер ностер»,
В землю ты его зарой,
Если хочешь, чтоб по смерти
То же сделали с тобой».
 

Хезус умолк, но все еще сидел, склонившись над гитарой, а Педро хранил молчание, будто прислушиваясь к шагам удаляющегося Дон Хуана: они, должно быть, гулко отзвучивали в пустой церкви, пока дошел он до спасительного выхода из нее, в рассвет.

Так виделось Андрею. И, поймав взгляд капитана, догадался: тот, хлебнувший вдосталь испытаний войны, тоже подумал, как и он сам, – где-то мог валяться и его череп. А кто-то мог невзначай пнуть его ногой, даже и вовсе беззлобно, не наученный главному – уважению к памяти, пусть и о безымянном человеке.

Однажды Ветлин, навестив в Севастополе старшего своего друга, капитана Грига, видел, как молодые ребята на мысе Херсонес играли в футбол черепом. Когда он остановил их, рассердились:

«Может, вы верите в загробную жизнь?»

«Хочу верить в ваше человеческое достоинство».

«Тут сплошь скала, и они-то, черепа эти, опять и опять выныривают на поверхность».

«Один из них, может быть, был вашим отцом, ну, если не дядей – дедом. Да просто ж он, как и вы теперь, ходил тут, жил».

Ту историю капитан как-то рассказал и Шерохову, – у них обоих оставалось про запас при любой непогоде и в вёдро общее прошлое, их богатство и боль…

Вот куда завели внезапно Андрея и Ветлина последние строки романсеро. Но каково же было удивление Хезуса, когда Андрей сказал ему:

– Собираясь в рейс, я долго загодя подбираю книги, которые помогают мне лучше понять ту страну, куда мы хоть на короткое время заходим.

Хезус попросил говорить медленнее, он все переводил с английского на испанский для Химены и Педро. Андрей продолжал:

– Я не мог придумать, что же выбрать, – хотелось ведь глубже почувствовать колорит острова Гран-Канария. И решил: а возьму-ка я с собой красивую и прекрасно переведенную книгу испанских романсеро. Вдруг на этот раз мне повезет и я окажусь под гостеприимной кровлей настоящего испанца. Тогда я покажу ему, как и мы почитаем обычаи его великой родины и есть люди, которые даже разучивают старинные романсеро у нас, как стихи.

Андрей извлек из внутреннего кармана своего пиджака «Романсеро».

– Я счастлив, дорогой Хезус, что смогу вам по-русски прочесть особенно полюбившееся мне, это как раз и есть романсеро о Дон Хуане. Нет, – остановил Андрей движение, возникшее вокруг него: Хезус поднял руки к потолку, жена его всплеснула руками, – ничего тут нет сверхъестественного, любовь и уважение одного человека к другому, одного народа к другому и приводит к таким вроде б и расчудесным совпадениям. У нас с вами прозаические профессии.

Хезус согласно закивал, чуть качнулся вперед.

– Я вожусь с тяжелыми приборами, с камнями, потом с бумагами и графиками. Но мы открываем в своем деле самые невероятные превращения, потому что это правда – мы живем для встреч, и океан – это дорога, по которой друзья идут друг к другу.

Хезус и Педро настояли, чтобы Андрей после того, как они пропоют еще несколько романсеро, прочитал им по-русски «Дон Хуана».

– Я только скажу вам еще об одном – это романсеро перевел один из лучших наших поэтов, а украсил своими гравюрами один из лучших мастеров ее.

И, дочитав до конца по-русски про Дон Хуана, Андрей передал в руки Хезуса томик. И тогда Хезус опять позвал всех детей, он показывал даже самым маленьким рисунки – и те, что украшали супер, по нему скакал рыцарь, и те, что выбегали на поля книги, и делал свои пояснения, будто книга эта давным-давно поселилась в небольшом и уютном его доме.

Хезус, дока, портовый коммерсант, превратился тут, на глазах Андрея, в беззаветного артиста и самозабвенно растворился в романсеро, становясь то грандом, то бродягой, то прекрасной и кокетливой дамой.

Его лицо, когда пел, менялось при каждом повороте маленькой поэтической фабулы.

А сейчас, когда держал в руках вещественное доказательство понимания его излюбленных романсеро, по-ребячьи прижмуривался, а то широко распахивал глаза, будто не веря такому совпадению-чуду, и вновь, и вновь убеждался в нем.

– Вы правы, – обернулся он к Андрею и сделал знак детям, чтобы они отправились играть в патио, – вы правы, так доверяя своему собеседнику. Я это чувствую, когда смотрю на вас и капитана. Вы пришли в дом и оказались не посетителем-гостем, а гостем-другом, я этого не забуду.

Хезуса увидал Андрей вдруг и беспомощным, глаза его влажно блестели.

– И Химена моя не сможет забыть сегодняшний вечер. – Он взглянул на жену, ища у нее поддержки.

Она сидела молча, облокотясь на руку и не сводя глаз с мужа.

И в этот момент Андрею внезапно стало жаль Градову, вспомнил о ее просьбе, о товарищах по рейсу и попросил Хезуса, коснувшись рукой гитары:

– Обещайте, вы придете на судно всей семьей. И захватите свою гитару, Хезус, и, если только можно, споете для наших моряков и всех участников рейса. Они так много работают, вы подарите им праздник, и никто не забудет, как бывают щедры настоящие канарцы. Как говорят у нас, Хезус, по рукам?!

А Ветлин, улыбаясь, добавил:


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю