355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Любовь Руднева » Голос из глубин » Текст книги (страница 6)
Голос из глубин
  • Текст добавлен: 12 октября 2016, 00:17

Текст книги "Голос из глубин"


Автор книги: Любовь Руднева



сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 37 страниц)

Ветлин кивнул и продолжал:

– Там было у меня другое облюбованное место, тоже открытое мне отцом, – Петровский монастырь. Не мешали мне ни склады в нем, ни чудна́я публика, обитавшая в бывших кельях. Я играл во дворе бывшего монастыря, просиживал с приятелями дотемна на надгробьях родственников Петровых со стороны матери его Натальи Кирилловны Нарышкиной. Мы по надписям восемнадцатого века пробирались в те времена, а то заглядывали и в семнадцатый век, как влюбленные по веревочным лестницам, заброшенным одним концом на балкон возлюбленной.

И там же клялись друг другу в дружбе, были ж мы не только забияками, грубыми мушкетерами, но и рыцарями. Меня настраивал батя чувствовать себя в истории как рыба в океане. И мне вправду мерещилось, что я открыватель новых земель какой-то петровской экспедиции, то сражаюсь с Наполеоном или сочувствую Анри Бейлю, его интенданту, будущему писателю, – чего только не связано с той порой в матушке России, и сколько ж полуфранцузов вплелось в нашу историю?!

Какое наследство принес поход россиян до Парижа, соприкосновение наших офицеров с идеями Великой Французской революции, а? Быть может, все это повлияло на декабризм, не так ли?

Ветлин хоть и реже, но, подобно Андрею, любил предаваться в свободный или даже тяжкий для себя час мыслям историческим, приближать к себе людей, с какими, живи он в те времена, может быть, никогда б и рядом не стоял.

Судно шло по направлению к Святой Елене, и вскоре в бинокль Андрей смог различить контур острова.

Он сказал Ветлину:

– Есть свой смысл в том, что последнее пристанище Наполеона – умолкший вулкан, ну, верхушка подводного вулкана, скажем поточнее. Самый пик его срезан выветриванием горных пород. Потому склоны круты и обрывисты, смотрите, как отчетливо видно издали, на подходе. Да, вулкан с вулканом состукались тогда.

Ветлин отдавал команды, а потом, рассматривая в бинокль Святую Елену, ответил:

– Как же изрезаны склоны глубокими ущельями. Я уже раньше говорил вам, из-за постоянного волнения и мелководья, у берега наше судно подойти к берегу острова не сможет. А вон, видите, – он указал рукой вправо, – это ущелье развернуто к океану, там и образовалась удобная бухта, к ее причалу мы сумеем подойти на шлюпке.

Теперь Андрей в бинокль внимательно рассматривал небольшой городок.

– Забавно, – проговорил Ветлин, – как меняются масштабы с Гулливерова Нью-Йорка или там Рио-де-Жанейро к крохотной, лилипутской, а тоже ведь столице пусть и малого острова. Но какого! А звучит столичное имечко гордо-прегордо и украшает карту Южной Атлантики – Джеймстаун.

Конечно ж, думалось вновь и вновь, как врезана в этот вулканический остров судьба личности трагической, мало того – породившей или развязавшей трагедию миллионов своих современников.

И сколько ж более чем за полтораста лет прохлынуло меж ними людских судеб… А к той поре не переставали по разным поводам возвращаться правители, ученые и просто пытливые люди.

Теперь Андрей и Ветлин смотрели на старинную крепость Джеймстауна, выплывавшего из океанских вод. Построили его вездесущие предприниматели Вест-Индской компании. Ветлин радовался предстоящей прогулке по суше, по уютному городку. Он обернулся к Андрею и, еще не веря себе, полуспрашивал-полуутверждал:

– Неужели пойдем в странноватые такие гости?! А перед тем рассмотрим вблизи, что за дома построили здесь еще в семнадцатом – восемнадцатом веках. Глядите, отсюда видна и другая небольшая крепость, ну скорее усадьба, я узнавал – это уж точно восемнадцатый век. Там и оказалось последнее пристанище Наполеона, в Лонгвуде.

Андрей почти деловито ответил, как бы устыдясь волнения, которое нахлынуло на него:

– Сорок миллионов лет острову! Явимся непрошеные с рюкзаками и геологическими молоточками к Наполеону и, конечно, будем брать образцы с разных террас, базальты со Святой Елены. Весь материал этот сгодится в сопоставлении с образцами, которые получим при исследовании подводных хребтов. Камни красноречивы.

Но хорошо б найти на месте знатока реликтовых растений, поднабраться ума. Тут и чудеса есть – древовидные маргаритки с прозаическим именем капустных деревьев. Вездесущий обыватель, кабы застал нас здесь врасплох, уж обязательно обвинил: почему-отчего такие-сякие нетерпеливо ожидают встречи с каким-то малым островом! Подумаешь, мол, предания, история, образы и все такое прочее… И хоть полторы тысячи миль отделяют нас от Южной Африки, но именно она тут в соседстве. И у острова свои постоянные отношения с сильнейшими пассатами – самыми невероятными превращениями в атмосфере и океане. А еще день-другой, и мы окажемся у подводного хребта, главного «сюжета» нашего рейса.

– Что ж, дорогой Андрей Дмитриевич, повезло и вам, и мне.

Ветлин, не одергивая себя, продолжал размышлять вслух о Бонапарте, только чуть лукаво улыбаясь:

– Еще какой-то часик, и мы пойдем на шлюпке к Святой Елене, ошвартуемся там же, где он. Что океану наши с вами даты, у Атлантического счет иной, для него времечко с 1815 года по наш убывающий двадцатый век вовсе не столь объемно. Как и того, насильно сюда доставленного, нас тоже ждет сильное океаническое волнение при подходе к острову, но мы-то сами себе хозяева!

9

Меж тем на судне все пришло в движение, громко переговаривались ученые и матросы, обменивались впечатлениями.

Каждому не терпелось как можно подробнее рассмотреть наплывающий из океана остров. Иные наверняка прикидывали, как потом и не раз будут по памяти, по слайдам восстанавливать каждую деталь захода.

Когда Шерохов вместе с капитаном и своими спутниками вышагнули наконец с бота на причал, оглядели вблизи голые скалы, старинную пушку, нацеленную на океан, мелькнуло у Андрея: «На изгнанника, верно, сразу надавила громада обнаженного камня».

И еще думал Шерохов о том, как торопится воображение наново прокручивать давние трагические истории, едва сам ты ступаешь на ту землю, где они происходили. Тем обостреннее такое развертывается, чем реже места эти посещают. И пока поднимались не спеша по дороге вверх, разглядывая гиганты кактусы и кактусы-кустарники с привычной симпатией к их колючкам. Но опять пробежало знобким дуновением: тому, изгнаннику, сперва виделся лишь голый камень то с желтым, то с фиолетовым отливом, потом растения с колющей кожицей.

– Я вот люблю кактусы, а на многих они нагоняют тоску причудливыми толстыми листьями, кусачими на ощупь, – как эхо, но, видимо, следуя течению своих мыслей, произнес Ветлин. – Вглядывался еще перед рейсом в старинные гравюры, не знаю, как сейчас на самом острове, но издали точно передан его абрис, и не то что топография важна, а дух отторжения от далекого материка.

– Какие тут жесткие травы, – Андрей на ходу провел по ним рукой, как по встрепанным волосам малыша-туземца.

– И жесткие травы наверняка теснили Наполеона, потому он так много сил тратил, разбивая вокруг своего жилья сад. Может, хотел, чтобы цветы, запахи спасали. А микроклимат в Лонгвуде поганейший.

Вошли в уютный городок, современные постройки не мешали рассмотреть физиономию домов семнадцатого или восемнадцатого века. Среди вывесок привлекала внимание огромная фирмы Соломон, той самой, что вслед за бывшим императором обосновалась тут в качестве поставщика. Окружали строения привычные ивы с недвусмысленно грустновато свисающими прядями, по-своему не менее женственные, чем березки. Тут росли и родственники Шата, дубы с фигурными листьями, и жители тропиков баньяны.

Все выглядело умытым, обновленным, дома и газоны на немногочисленных улицах города. Редкие прохожие не без сдержанного любопытства, как бы мимоходом, поглядывали на пришельцев, уж конечно весть о советском судне распространилась быстро, но даже маленькая девочка – она шла им навстречу, – решилась разглядеть их как следует только после того, как они прошли мимо. Она высвободила руку из материнской, остановилась, рассматривая северян из дальней страны. Когда же заметила, что двое, Шерохов и капитан, тоже обернулись и даже ласково поздоровались с нею по-английски, смущенно заулыбалась, уставясь на свои красные туфельки.

– Странно, – сказал Андрей, – может, зовут ее Жозефина, как любимую жену Бонапарта, или она Елена и тут родилась. Здесь, где стерегли его долгих шесть лет три тысячи солдат и офицеров – британское воинство. И ходит она гулять вон туда, – Шерохов махнул рукой в направлении крепости.

– Зелень там вроде бы темнее, и волнами сюда, как пряди водопада, эвкалиптовый настрой. – Ветлин жадно втянул в себя воздух. – Влаги на плато больше…

У ворот нижней крепости, как окрестили ее Шерохов и Ветлин, встретил их молодой чиновник, смахивавший на спортсмена. Англичанин приветливо поклонился и пояснил, что здесь канцелярия губернатора, но тот поручил ему встретить гостей и проводить в резиденцию. Они и направились туда. Поместье находилось над Джеймстауном, по дороге в Лонгвуд, там и было первое пристанище изгнанника.

Они прошли через холл, украшенный батальными картинами во славу английского флота, и уже на пороге просторного кабинета их поджидал пожилой, подтянутый джентльмен. Губернатор откровенно признался: приезд гостей всегда оживляет несколько монотонную островную жизнь.

– Тем более мне не надо будет отвечать на тысячу вопросов о Наполеоне, о его ста днях последнего царствования и шести годах пребывания здесь. Об этом вам со всеми подробностями с превеликим удовольствием расскажет французский консул, он автор, кажется, шести книг о Бонапарте и всех перипетий его пребывания тут. Лонгвуд волей королевы Виктории, уступившей его отечеству Наполеона, уже столетие территория Франции. Я же – англичанин и по-прежнему с ним не примирился. А вот у вас жил я больше ста дней и меньше шести лет, догадайтесь, в качестве кого?

– Конечно же дипломата! – воскликнул Ветлин.

Губернатор удовлетворенно закивал головой. Он несколько раз вставлял в свою добротную английскую речь русские словечки и сразу же предложил «тшай».

Пили чай, узнавали от гостеприимного хозяина подробности о Москве «времени моего воцарения в ней», острил он, потом долго рылись с наслаждением, с его разрешения, в шкафах, где стояли английские фолианты семнадцатого, восемнадцатого веков.

Но, примостившись у огромного открытого окна, заглянув в сад, Андрей внезапно опять ощутил себя мальчишкой, раскачивающимся на Шате в Петровском форпосте, так лет девяти окрестил он свой околоток. Тогда на соседнем дереве резвились белки, а под Шатом, не замечая младшего, разговаривали отец и Аркадий, старший брат Андрея, позднее так и не вернувшийся с войны.

– Раньше или позже, но каждый деспот обречен пасть, – говорил отец.

Аркадий с запальчивостью переспросил:

– А если поздно и его сменит еще худший деспот?

И тут отец с не присущей ему горячностью что-то ответил, а потом, заговорив о Наполеоне, обличал его.

Но Аркадий перебил:

– Такое несравнимо, иные времена, разные обстоятельства. А какое-то время он и не был деспотом. Заставил же всю Европу очухаться, но дальше…

– Нет, он закономерно угодил на Святую Елену, очутился на острове среди океана, на другом краю света. Как библейское проклятье, его настигла кара.

Тогда Андрей перестал качаться, замер. Ему непостижимо далеким представился остров-скала, и дрожь прохватывала от такой расплаты. Опять перед ним возник Наполеон. Речь о нем вон как давно велась в домике Шероховых, еще мама певала о полководце и его солдатах.

Отец, всегда спокойный, с особым пристрастием судил уже наказанного, хотя сам втолковывал сыновьям: «Бойтесь в себе нетерпимости». Теперь нет Аркадия, нет и отца, а есть вулканический остров, впереди опять долгий путь в океане, а сейчас он бок о бок с Наполеоном, чуть ли не добровольно залезшим в ловушку англичан.

«Но какого черта, – думал Андрей, – когда все для него было уже кончено, писать принцу-регенту, противнику, с берега моря, из Рошфора, 13 июля 1815 года: «Как Фемистокл, я ищу приюта у очага британского народа». Ну какой же народ принц-регент?! Какая справедливость уготована для поверженного, который среди своих правд и кривд поднялся к власти на гребне революции?! Потом он предал ее, но каковы оказались стражи?»

Наполеон писал, в сущности, палачу своему, потом оглянулся назад. За плечами его разбросаны были крестьянские домишки на побережье. Сам поднялся по шаткому трапу на бриг «Ястреб», дошел на нем до рейда, где стоял английский «Беллерафонт». Его, добровольно явившегося, загнали на этот остров, тесня мелочной опекой и предавая уже преданного даже самим собой.

Губернатор с ласковой улыбкой попрекал теперь, уже в конце двадцатого века, Наполеона за то и за сё, но Андрей думал о своем и Наполеоновом, потому что тот, раздираемый противоречиями, больше касался его, Шерохова, чем сверхблагополучного губернатора. Бонапарт сыграл свою парадоксальную роль в России, но то была роль! Он невольно, а в чем-то и вольно, пустил по миру бродило, от которого уже не волен был отказаться, хотя сам себя предавал, верный уже военному гению своему, и то бродило аукнулось в декабризме. Да, образ его являлся Пушкину, Лермонтову, Стендалю, без которых не было бы главного в Андрее и Ветлине, того внутреннего мира, той духовности, каковой они-то особенно дорожили.

Губернатор безмятежно поглядывал на своих гостей, ведя словесную осаду, он метал стрелы в Наполеона, тем самым как бы признавал его существование и ныне, о чем тут же, хотя и шутливо, сказал Шерохову.

– А у вас его след давным-давно заметён, не так ли?

– Представьте, не говоря о более серьезных свидетельствах, но даже в моей семье следы пребывания Бонапарта в Москве были найдены моей тетушкой лично, – она и теперь здравствует. Жила она в самом центре города, в маленьком Рахмановском переулке, в двухэтажном домишке, весьма неказистом. Но про тот дом шла молва, – уцелел он при пожаре Москвы 1812 года. Ей минуло лет пять, когда она вырыла глубокую ямку у подножья старого клена, ее личного приятеля, так как он своими ветвями лез в окна квартиры на бельэтаже, где она жила. Чтобы похоронить воробушка, задавленного пролеткой, старательно рыла поглубже.

Годы шли двадцатые, голодные, девочка ослабела, но продолжала, хотя и медленно, свое занятие и вдруг уже на самом дне ямки нашла плоский, тонкий камушек, оттерла его и закричала, увидев чеканный профиль мужчины в треугольной шляпе. У золотой монеты оказалась мозаичная каемка. Девочка побежала вверх по черной лестнице, ведущей со двора на кухню, испуганная и ошеломленная находкой. Она отдала золотую монету – наполеондор – своей матери. Теперь моя почтенная тетушка, – закончил рассказ Шерохов, – любит припомнить, как на эту монетку с лицом Наполеона, позднее сданную в «Торгсин», своего рода меняльную контору той сложной поры, магазинище, вся семья питалась месяц: белая мука, сахар, масло, – тетушка даже прижмуривается, как одарил ее, пусть и посмертно, этот парадоксальный человек, принесший на нашу землю столько бед. И вправду тот домишко, где жила тетушка, уцелел от пожара 1812 года, видно, в нем жил кто-то из знатных французов, а может, еще что приключилось с той монетой, и у нее случились неожиданные странствия.

Но при всех своих предрассудках губернатор проявил чисто английский юмор.

– Вы меня убедили в реальности ваших прямых связей с Наполеоном! – воскликнул он и поднял над столом обе выхоленные руки. – В награду я обеспечу, мистер Шерохов, вашу очную встречу с живым любимцем сосланного, да-да! У нас проживает такой старожитель, очень нравившийся Буонапарте. Не пугайтесь, он не из красавцев, сильно морщинист, но существо живое, и вы не представляете, какого еще обаяния. Но уж имя у него ирландское, ничего не попишешь, нарекли его так лет, может, и двести назад.

Радушный хозяин провел Шерохова и Ветлина в дальний конец обширного сада, где под сенью густого кустарника на траве дремала огромная черепаха.

– Хотя Джонатан и живая реликвия, но вы убедитесь, он весьма снисходителен к людям нынешнего столетия.

И, как бы подтверждая правоту англичанина, Джонатан охотно подставил Андрею свою голову, вытянув морщинистую шею, чтобы пришелец из-за океана почесал его за ухом, что-то в том проявил он собачье.

– Сожалею, не догадался захватить с собою хоть маленький кусочек хлеба, вы могли бы угостить Джонатана, – посмеиваясь и досадуя на себя, повинился англичанин, в тот момент он, розовато-округлый, был исполнен завидного благодушия.

Ветлину очень хотелось курить, но в присутствии Джонатана, особы столь почтенного возраста, он как-то не решался, хотя Андрей заметил, как Василий Михайлович раз-другой сунул руку в карман куртки за коробкой сигарет.

Меж тем Андрей вытащил из своего кармана маленький пакетик и ответил англичанину:

– А я запаслив, у меня с собою есть хлеб, да еще наш, корабельный, собственной выпечки, я собирался угощать ваших островных птиц, а теперь буду иметь честь преподнести хлеб-соль именитому знакомому мистеру Джонатану.

Губернатор рассмеялся, а черепаха тут же неспешно уплела хлеб, взяв его из рук Андрея безо всяких церемоний и с полным доверием.

– Мистеру Ветлину я хочу показать свое собрание старинных карт, а вы наедине побеседуете с мудрейшим существом, но, надеюсь, вскоре присоединитесь к нам.

Когда губернатор и Ветлин скрылись за деревьями, Шерохов, присевши на корточки, тихо спросил черепаху:

– Он же наверняка с тобою о чем-нибудь да толковал, ну, когда вы оставались с глазу на глаз. У него же и здесь не иссякло воображение, а ты был, Джонатан, тогда еще молод. Тебе, конечно, не понять было другое существо, совершавшее фантастические курбеты, но теперь ты уже умудрен опытом. Вспомни, он наверняка признавался, как еще семнадцати лет от роду записывал: «Люди, с которыми я живу и с которыми, вероятно, должен жить всегда, нравственно столь же далеки от меня, как свет луны от света солнца…» Так вот причина, по которой он мог только с тобою и толковать. А?

Андрей огляделся, провел рукой по, увы, крохотной голове Джонатана.

– Он и тут, не так ли, выказывал рвение, а работоспособности был всегда поразительной. Ты оценил это в нем? Странно, Джонатан, начинал он в юности с таких вот утверждений: «Деспотизм поднимает свою отвратительную голову, и униженный человек теряет свою свободу и свою энергию». А потом? Курбеты. От влюбленности в революционное действие к императорству. А что ты скажешь о нем как об авторе новелл, романа? Шутка ль, его юношеский роман, – тогда Бонапарт увлекался Дезире Кларк, потому роман и оказался автобиографичным, – нашли-то вовсе недавно, называется «Глиссон и Эжени». Сто лет пробежало после того, как автор тут, возле тебя, и умер. Отыскалась рукопись только в 1920 году, в Вене. Но для тебя сто лет лишь какая-то первая половинка твоей жизни, у нас разные мерила, мой уважаемый Джонатан.

Черепаха опять задремала, но Андрей, почесав ее за ухом, будто заставил прислушаться к своим соображениям.

– По мне, его литературный талант сказался особенно сильно в эссе. Да ладно, зачем переутомлять тебя, когда ты сам молчишь, как воды в рот набрал. Но, может, я просто не слышу твоих ответов? А творил он легко и быстро, а ты так медлителен. Не спеша перемещаешься в пространстве, но хвала твоим свойствам, потому наверняка ты еще здравствуешь, Джонатан, и мы вроде бы беседуем, не так ли? Признаюсь, охота именно тут вот потолковать с одушевленным существом.

Я тебя понимаю немножко потому, что у меня кроме разных там парящих чувств есть близкое тебе, ну, чувство собственной подошвы. Признаюсь в том, в чем никому еще не открывался. Шлепаю по земле, особенно когда ношусь босой по своему саду, и удивляюсь, как вроде б небольшая подошва выдерживает такого длинного дядьку уже полвека! И благодаря двум подошвам я вышагиваю по островам и континентам с рюкзаком, наполненным камнями, по Исландии, Большому Каньону в Северной Америке или по Карелии и чувствую себя, даже валясь от усталости, совсем еще молодым. Хождения пешком до одури да с увесистым геологическим молотком в руках, странствия по океану делают жгуче ощутимой землю, мне нравится она, хоть иной раз буквально, как в Исландии, обжигает подошвы. А хвоя под ногой, мхи Карелии, камни в ручьях скальной Америки?

Шерохов притронулся к густой, влажной траве, к кустарнику. Помолчал. И снова тихо заговорил со странным существом:

– Ты такими мягкими лапами перетрогал на Святой Елене каждый миллиметр, по которому вышагивал изгнанник. Скажи, что знают люди об изгнании? Совсем не много, кое-что сенсационное. Впрочем, я толкую о событии начала прошлого века. Ты, Джонатан, вызвал неуемное любопытство, хотя допускаю, про тебя кое-что присочинили, накинули годков. Но о многом ты наслышан. И о том, кто сперва служил высокому, а потом императорствовал. Он и заслужил суровую кару, но нет оправдания мелочному коварству его недостойных судей. – Шерохов встал. – Неохотно расстаюсь с тобой, черепашья ты душа, рано утром мы уйдем в океан…

Андрей в библиотеке резиденции губернатора долго разглядывал старинные карты.

– Мистер Шерохов, между прочим, – сказал Ветлин губернатору, – руководил научной группой, составляя карту дна Тихого океана. Они учли более одиннадцати миллионов отметок глубин, полученных разными экспедициями. Опирался он и на результаты своих исследований, многими научными рейсами руководил сам. Перед вами не просто ценитель коллекции, но и тот, кто умножил ее.

Андрей укоризненно покачал головой, пробормотав:

– Зачем так много слов в похвалу гостю, когда наша обязанность благодарить хозяина за знакомство с уникальным собранием?

Губернатор посетовал:

– Занимаясь историей картографии, до сих пор диву даюсь, как долго хранили в тайне мореходы секрет своих карт, – подумать только, вплоть до семнадцатого века! Скольких несчастий в океане могли б они избежать, если б, – да о чем говорить, нам и сейчас дорого обходятся подобные умолчания в разных сферах науки, не так ли?

Отказавшись от любезно предложенной губернатором машины, Шерохов и Ветлин простились с ним.

Они поднимались по дороге, ведущей в Лонгвуд, на верхнюю террасу острова.

Шерохов заметил:

– А ведь забавно, как губернатора здешнего потухшего вулкана чуть ли не обижает известность Наполеона. Он с ним находится еще в состоянии престижной войны. Что ж, у каждого есть своя палата мер и весов, но и без того все так относительно, Я как-то, будучи в Чехословакии, проезжал город Славков, там, в огромной долине под городом, музей-памятник. На том месте, в той долине, и происходило знаменитое сражение под Аустерлицем, немецкое название Славкова. Очутился я там в июне, бродил вокруг музея. Он стоит, взнесенный на холм, и оттуда взгляд сразу, охватывал всю зеленеющую огромную равнину. Тишь. Покой. Я не удержался, спустился в долину и бросился на землю, лег на спину, зажмурился. Где-то тут, может, и поблизости лежал Андрей Болконский, тяжело раненный, и смотрел в небо Славкова, называя его аустерлицким…

Ну, а дальше я неожиданно услышал вой самолетов, настигавших меня, так сместилось мое взбудораженное воображение, вступила в права память о последней войне, о тех, кто напал на мой самолет, – три вражины! Поспешно поднялся с земли, а надо мною чуть не на бреющем полете несколько машин в воющем азарте гонялись друг за дружкой, – то ли учения, а может, в обучении.

А вернулся к музею, вошел внутрь, в одной из комнат наткнулся на подписи Наполеона – фототипию. Соседствовали красноречиво молодой росчерк и сильная роспись зрелости, поры взлетов Бонапарта. А в завершение я увидел вместо уверенных, чуть наклонных букв внезапно разъезжавшиеся, вроде б я читал расписку в поражении. Имя, долго звучавшее паролем для многих, оказалось только собственным именем одного человека, вступившего в полосу личных бедствий.

…Вдоль дороги, ведущей вверх, росли бугенвилии. Андрей приостановился, рассматривая их вблизи. Взобрались на гору и пересекли рощу эвкалиптов и араукарий. Самое усадьбу Лонгвуд, вовсе и не похожую на крепость, хотя ее так называли, окружали удивительные, ни с чем не схожие деревья.

– Должно быть, реликтовые, вроде б нигде подобных не встречал, – засомневался Андрей.

Шли рядом молча, знали – вон в той уже видневшейся старинной помещичьей усадьбе и жил Наполеон, занимая половину дома, а в другой половине обитали его генералы и один маршал.

Ветлин неожиданно, очень тихо, будто извиняясь за вмешательство в мысли Андрея, произнес:

– Говорят, тут, в старом Лонгвуде, кажется, уже тогда почтенном, хотела быть с Наполеоном любимая им женщина, однако он отверг ее, храня верность уже предавшей его императрице…

– Вы так деликатно, но убежденно говорите, будто вам передали эту романтическую историю из достоверных источников, впрочем, весьма трогательно проситься в такую полутюрягу.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю