355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Любовь Руднева » Голос из глубин » Текст книги (страница 7)
Голос из глубин
  • Текст добавлен: 12 октября 2016, 00:17

Текст книги "Голос из глубин"


Автор книги: Любовь Руднева



сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 37 страниц)

10

Седой негр приветствовал гостей сперва по-французски, но, увидев китель капитана Ветлина, перешел на английский, сочтя справедливо – моряк наверняка изъясняется по-английски.

Он провел Шерохова и Ветлина в кабинет главного хранителя наполеоновского музея Жильбера Мартино, французского консула.

Они уже знали, что ступили тут на крохотную территорию Франции. Перед самой Крымской войной, в середине прошлого столетия, английская королева Виктория передала Франции не только это последнее пристанище Наполеона, но и его архив. Для заострения исторического сюжета писали: королева вручила свой рескрипт внебрачному сыну Наполеона и польской графини Валевской, возникло консульство в Лонгвуде, на Святой Елене.

Худощавый, быстрый в движениях и своей речи, Жильбер Мартино с первых слов, обращенных к гостям, дал понять – ему интересен каждый, кто искренне любознателен.

Тут оказалась совсем иная атмосфера, чем в резиденции английского губернатора, Мартино даже вроде б и непроизвольно подчеркивал свою непосредственность, она сквозила в его обращениях, шутке, жестах.

После традиционного и тут кофе он положил перед Шероховым и капитаном шесть увесистых книг и воскликнул:

– Полистайте, если будет желание, но это потом, а сейчас, если не возражаете, я проведу вас по комнатам Наполеона. Часть дома занимали его генералы и маршал, разделившие с ним изгнание.

Они втроем ходили теперь по дому, уже полтораста лет покинутому прежними обитателями.

– Быть может, самое интересное увидеть как раз то, что свидетельствует о привычках узника, – заметил Мартино.

Андрей кивнул.

Ему не хотелось говорить вслух о своих противоречивых впечатлениях. Но его не покидало ощущение того, что вошел он в непосредственное соприкосновение с чем-то неповторным. И хотя сызмальства отталкивало все деспотическое, но этим не исчерпывалось отношение к Бонапарту и нисколько не обелялось коварство британских ретроградов.

А жилье Наполеоново отличалось неприхотливостью убранства. Увидели простенькую спальню. И была еще другая, где стояла походная койка, узкая, с пологом, спасавшим от москитов, – она напоминала о походах, скитаниях того, кто прожил тут шесть долгих лет. Шнуром помечено было место, куда перенесли койку умирающего – к окну… Сюда задували пассаты.

Мартино говорил с увлечением, а Шерохов, постояв у окна, куда не однажды бросал взгляд Наполеон, поежился, представив себе, как ему, раньше находившемуся всегда в движении, особенно тягостно было оказаться пригвожденным к потухшему вулкану.

Заглянули в бильярдную, зашли в кабинет.

Месье Мартино посетовал:

– Многие биографы почему-то игнорируют, как здесь, на острове, упорно исследовал все свои предыдущие действия, походы Наполеон. Именно тут работал много и упорно. Сохранял спокойствие, во всяком случае наружное, и тех, кто навещал его на Святой Елене, даже поражала его естественность. В Лонгвуде он диктовал воспоминания, очерки о кампаниях, осуществленных им. Составил и «Сорок четыре замечания на труд под названием «Рукопись, поступившая с острова Св. Елены неизвестным путем». Ее напечатали в Лондоне при его жизни, в издательстве Джона Мэррея, еще в 1817 году…

– Странно, – сказал Шерохов, – о себе он и в других работах писал в третьем лице. Может, хотелось объективного взгляда? Или он справедливо опасался лживых, извращенных фактов и оставлял почти сухой перечень и деловой анализ операций? Лишь заключительный обширный абзац этой рукописи неожиданно звучит исповедально.

Мартино разгорячился, услыхав такую трактовку сравнительно мало известной работы, и, поддержав соображения Шерохова, наизусть прочел ее заключительные строки:

– «Ни Карфаген, возмущенный вероломством Сципиона, ни Рим, желавший отвратить опасность, угрожавшую ему после Канн, ни Законодательное собрание, взволнованное манифестом герцога Брауншвейгского, ни Гора в 1793 г. не проявили большей активности и энергии, чем Наполеон в эти три месяца. Пусть автор рукописи с острова Св. Елены приведет в пример из древней или новой истории три месяца, лучше использованные: полтора месяца для восстановления престола империи и полтора для набора обмундирования, вооружения, организации четырехсоттысячного войска, – значит ли это забавляться заряжением ружей на двенадцать темпов? Стодневное управление отличалось деятельностью, порядком, бережливостью, но время – необходимый элемент: когда Архимед вызывался с помощью рычага и опорного пункта поднять землю, то он требовал времени. Богу понадобилось семь дней, чтобы сотворить вселенную!!!»

Мартино повел гостей в сад.

– Тут все как при нем, он сам и высаживал цветы, кустарник. Впрочем, кто из нас не находил хоть некоторое успокоение, копаясь в земле, возясь с растениями?!

Вернулись в кабинет консула.

– Теперь я уже вправе умолкнуть, а вы хотели полистать мои книги о нем.

Он протянул, сделав дарственные надписи, свои книги Шерохову и Ветлину. Андрей в ответ подарил каталог с репродукциями художника Петра Митурича, изобретателя «Волновика», полуутопического морского и наземного корабля будущего.

– Если б и имел я с собою оттиск статьи о наших исследованиях океанических хребтов, дна океана, не решился б вас отдаривать таким образом. Ваша материя доступна и нам, дилетантам, а наша малоувлекательна для стороннего взгляда. Ну, а в память о примечательном художнике и авторе «Волновика» названо наше судно.

Ветлин просматривал книгу Мартино.

– Спасибо, что подарили в английском переводе, для меня язык этот давно уже стал почти родным. Хочу на вашу щедрость ответить признанием. Я здесь по счастливой случайности. Как капитан научного судна, стал и я участником необычайной экспедиции. На века прославились те, кто были первооткрывателями новых земель, но более скромна известность тех, кто совершает открытия и исследования гигантских горных цепей, находящихся под водой, разломов, впадин, богатств и истории океана. Я же стал спутником, помощником, если так можно выразиться, именно такого ученого, доктора Шерохова.

И еще приятно сказать вам, как пожизненно влюблен я в вашего соотечественника Стендаля, с юности я не расстаюсь с ним. Его томик я таскал с собою, пересекая вместе с морскими конвоями океан. Он избавлял меня от односторонности. Кстати, он нашел в себе мужество трезво переосмыслить путь Наполеона и дал нам представление о его противоречивой личности. Стендаль меня учил правдивости, не спекулятивной, подлинной. Уже на подходе к Святой Елене я невольно думал и о его уроках – о жизни и слове, которые, как вы знаете, он и не расторгал. Совсем не случайно писал он: «Тот, кто совершил, сам же и рассказал»…

Андрей понимал – Ветлин не ожидал на острове заполучить в собеседники писателя-историка, пытавшегося воскресить то, что когда-то происходило здесь, на Святой Елене. Меж тем Шерохов рассматривал портрет Наполеона на супере книги. Будто проступил на нем лиловатый цвет вулканических пород острова, его базальтов. Из них словно и наплывало лицо с плотно сомкнутыми губами, сосредоточенным взглядом. Ветвистые негустые брови, прожилки на левом виске, как цель для дуэлянта, и прядь волос, свисающая на просторный лоб…

Но, прочитав авторское посвящение, напечатанное курсивом, крайне удивился и быстро отвел взгляд от титульного листа. По случайному стечению обстоятельств знал он уже в течение нескольких лет имя того, к кому Жильбер обращался. На приеме в Монако, где Андрей встретился со своим давним добрым знакомым Жаком-Ивом Кусто, он увидел и маркиза Лэнсдауна, и кто-то рядом, указав на него, заметил: «Он гордится своим предком, Талейраном. Тому нельзя отказать ни в талантах к интригам, ни в уме, отданном на их осуществление».

Отчего Жильбер позволил себе роскошь посвятить свой труд потомку ненавистного Наполеону интригана, даже не очень озадачивало Андрея, но невольно как-то зацепило, – впрочем, он и не собирался заговаривать о том вслух. Не однажды он уже встречал и порядочных людей, игнорирующих иной раз очевидные факты, обстоятельства, казалось бы вовсе недвусмысленные. Любя своих героев или сострадая им, они разрешали себе щедрость прощать даже их убийцам преступления. Мол, что с того, ведь протекло с той поры уймища времени! И палачи со временем получают преимущества перед правдоискателями, – как же, они-то, творившие расправу, и имели прямое касательство к своим жертвам. Возможно, потомок маркиза обладал своими достоинствами, но герб-то у него с предком общий, да и молва, кажется, их не разобщала.

Андрею захотелось побродить вокруг Лонгвуда, пройти и на могилу, уже бывшую, прах Бонапарта в 1852 году перевезли в Париж, в каменный помпезный «комод» – гробницу – во Дворце инвалидов. Там Шерохов был, и ему показалось – такое почитание, тяжеловесно-аляповатое, хуже забвения.

Когда Андрей и Ветлин уже выходили из усадьбы Лонгвуд, их догнал смуглолицый француз в комбинезоне, с большой холщовой сумкой, перекинутой через плечо. Он представился, но так невнятно пробормотал свое имя, что они и не разобрали, как его зовут. Торопливо и несколько сбивчиво пояснил, что ему, ботанику, хотелось бы, если только они не против, свести приезжих из далекой страны с необычайным коренным населением острова.

– Я случайно услыхал, беседуя с садовником поодаль от вас, мы возились с опунциями, они, кажется, схожи с вашими мальвами, как вы спрашивали у месье Мартино о древовидных маргаритках. Уже полугодие я тут изучаю их, готовлю новое сообщение о редчайшем – реликтовом чуде. Если только хотите, сейчас же вас познакомлю с ними, здесь вот соседствуют самые разные семейства.

И он, обрадованный согласием, как фанатик, заговорил о предмете своей страсти:

– Только обернитесь. Сделаем несколько шагов назад. Теперь вы очутились лицом к лицу со старыми деревьями живой изгороди Лонгвуда. – Он жестами попросил их не торопиться. – Вот один из видов древовидных маргариток – гамвуд. – Длинные пальцы как-то доверительно-ласково коснулись ствола, после легкой паузы он продолжал: – Когда-то он рос обильно на высоте четырехсот пятидесяти – шестисот метров, но теперь сохранилось лишь две с половиной сотни экземпляров. Такие искривленные, но огромные, они несут на своих как бы глядящих в сторону гигантских кронах следы неуступчивости. Ветры так и не смогли их обороть, лишь отклонили от вертикали – прямого хода вверх. Они общались с Наполеоном не случайно, даже охраняли его, если хотите. Стерегли его, стыдно сказать, три тысячи английских солдат и офицеров, а они, деревья, оберегали.

Я помесь – полуфранцуз-полуангличанин, – он слегка поклонился, – и во мне уживаются пристрастия и предрассудки тех, кто жил тут, разделял его судьбу, и тех, кто загнал его сюда. – Пьер сделал резкий отрицательный жест. – Нет, я не поклонник деспотов, но для меня не безразлично, кто судьи, как они ведут себя! Не скрою, я ищу и свидетелей его жизни в изгнании. Они остались тут, эти остатки Большого леса. Между прочим, всего за столетие перед появлением здесь Наполеона их собратья покрывали несколько сотен акров. А сейчас уцелел гамвуд лишь в отдельных местах острова.

После первых слов, произнесенных по-французски, Пьер Монестье – они все-таки решились переспросить его имя – изъяснялся уже по-английски, видимо вспомнив – его спутники именно на этом языке говорили с консулом. Он обвел вокруг себя рукой:

– В нескольких минутах ходьбы отсюда, в Лонгвудской долине, другой вид этих редчайших – скребвуд. Не находите, – он иронически улыбнулся, – такое имя под стать любому лорду?

Минут через десять после того, как покинули старых гамвудов, напомнивших им психологические причуды ван-гоговских деревьев, они увидели огромный куст, в поперечнике метра два с половиной. Пьер Монестье воскликнул:

– Всегда цветет, хорош собой, не правда ль?! Если б вы не покидали нас так поспешно, я б провел к утесам Человек и Конь, и полюбовались бы там собратьями скребвуда…

Идя бок о бок с гостями, он мечтательно произнес:

– Вот совсем запретят свободное содержание коз, и еще возродится древнейшее племя, по-своему полное отваги и сил. – Зеленоватые глаза на странно скуластом лице его, казалось, излучали надежду.

Андрей ответил:

– Будем надеяться на лучшее, Пьер. Жаль, что в это царство цветковых растений в начале шестнадцатого века завезли коз и их стада свели почти на нет чудеса острова.

Пьер покачал головой, неожиданно резко сменился характер его речи, он жестикулировал намного энергичнее:

– Все твердят нам о практичных людях – на них, мол, мир стоит! Чушь! Вы не находите? Они дальше своего носа и не видят, а вот у меня он не больно длинный, и никак не могу считаться с подобным мерилом. – Он рассмеялся. – Козы тут все слопали и вытоптали. Кстати, я слежу за научной информацией, и, кажется, вы допустили такую же дичь вокруг своего озера-моря Иссык-Куля! Овцы – что же они там наделали?! Перетерли копытцами тонкий, благородный слой земли, а лишь на нем и могут расти горные травы, кустарник. Беды нас с вами объединяют порой больше, чем радости.

Пьер неожиданно густо покраснел, хотя шло ему к пятидесяти, как и Андрею, впрочем, в густых его светлых волосах седину разглядеть было трудновато.

– Я не обидел вас?.. Нисколько? Простите, если в пылу своих страстей чуть зарвался.

Андрей и Ветлин, посмеиваясь, успокоили Пьера.

– Жертвы коз вовсе безгласны, – он развел руками. – А тут есть доживающие свой век одряхлевшие гамвуды-ублюдочки. Они и растут на обрыве, на юго-восточном склоне Маунт-Визи, их еще называют полузонтичным и капустным деревом. – Пьер пожал плечами, как видно, на этот счет имея особое суждение. – Впрочем, так ученые мужи окрестили самые разные древовидные маргаритки, потому что листья у них растут пучками на концах веток.

Пьер говорил с печалью и нежностью о том невезучем, съеденном козами ублюдочке, как отец о горбатеньком сыне, маленьком старичке…

– Вы толкуете о них как о живых существах, – заметил Андрей.

– Но разве и вам не видятся они так же, как и мне, партнерами человека, наверняка ведшего тут хоть с некоторыми из них дебаты на протяжении шести лет? Я не сомневаюсь, он предпочитал иногда их общество иным примелькавшимся лицам.

Ветлин, опережая Пьера, легко пробирался в густые заросли, как опытный пловец, выныривал из них, чтобы обозреть окрестности, едва они взбирались на всхолмье. Успокаивая Пьера, чуть подмигнув Андрею, сообщил:

– Вас слушает одержимый геофизик, так же фанатически видящий то, что никогда не увидят те, кому не свойственно шестое, седьмое, восьмое чувство глубин, расколдованных и вновь околдованных минералов и прочего, он верует свято, что камни пускают живые ростки, потому ни единое ваше словечко не пропадает даром, милый месье Пьер. А по мне, ни одна земля не раскрывается по-настоящему до той поры, пока на ней ты не повстречаешь трепетную натуру, хотя бы одного жителя. Пусть вы и наезжий тут, не коренной житель, но в вас пульсирует та самая лава, какая сорок миллионов лет назад, извергнувшись из недр Земли, породила этот остров.

Андрей поддержал спич Ветлина:

– Признаюсь, мы еще на подходе к острову сетовали, что вряд ли нам повезет и мы обретем тут верного спутника, – нам очень хотелось повстречать Вергилия, узнающего по стебельку, лепестку прошлое и будущее маленькой планеты – Святой Елены. Но мы уже заранее вызнали, что тут лишь на Центральном хребте высотой в шестьсот метров растут последние туземцы – цветковые растения и папоротники.

Пьер с простодушной улыбкой счастливого юнца выпалил:

– Да-да, вы правы. Во время пассатов облачный слой задерживается на этой высоте, а потому хребет всегда окутан туманом и на нем сыро. Он как бы разделен на две части, самая высокая вершина – пик Дианы – 816 метров, а две другие носят название Актеон и Кокхолдс-Пойнт. Диана украшена норфолкской сосной, сосна растет чуть западнее его вершины, тут и новозеландский лен, и заросли ежевики. Ежевики пропасть, но по крутым, скользким склонам.

А шесть видов древовидных маргариток схожи со своими сестрами, растущими в горах Восточной Африки, то есть за полторы тысячи километров от острова, и в Андах. Прозаически древовидную маргаритку высотой в шесть метров называют и там «черной капустой». Очень темная кора покрыта лишайниками, эпифитными мхами, папоротниками. Хороша и белоствольная капуста. Да, было с кем говорить Наполеону. Он увлекся цветами и, несомненно, оценил, что ему, единственному, деревья-цветы доверяли и ему, быть может, единственному, сопутствуют такие уникальные гиганты среди маргариток. И как только выстояли они под океаническими ветрами, натиском тяжелейшей влаги…

Но, пренебрегая его судьбой, приезжали сюда ботаники, мечтая лишь о встрече с маргариткой, с маргаритками самых разных обликов и свойств… Сюда добирались те, кто испытывал фанатическое влечение к существам, которые вовсе не казались им бессловесными. Разве шепоты листвы не улавливают даже самые прозаически настроенные люди? Разве поэты не стремились испокон веков переводить их на язык человеческий. Что же можно услыхать в колыхании ветвей древовидных цветов, явленных на вулканическом острове, которому стукнуло по меньшей мере сорок миллионов лет? Наверно, облик, цвет, ствол и рождение самого цветка, – а ведет он род из глубочайшей древности, – красноречивы для тех, кто одолел тысячи миль.

– Пьер, – Андрей удержал Монестье, спешившего все дальше и дальше от дороги, ведущей в город, – я бы много отдал, чтоб услыхала вас и свела дружбу моя жена. Ее отсутствие здесь для меня особо ощутимо. Наталья б полностью разделила вашу влюбленность, ее пристрастие – реликтовые чудеса.

Теперь Монестье поглядывал на Ветлина и Андрея как на сообщников.

– Вы заметили, люди часто обкрадывают себя?! После дальних странствий они будут рассказывать вам о чем угодно, но только не о встречах с фантастическими деревьями – маргаритками. – Пьер, предлагая полевой бинокль, твердил: – Сильнейший, – чтобы гости хоть посмотрели туда, где росли молодые и пожилые, раскидистые древовидные маргаритки. На концах черных, почти голых веток красовались большие глянцевитые темно-зеленые листья.

– В октябре – ноябре наступит разгар весны, ах, если б в ту пору вы вернулись сюда! – наивно восклицал Пьер. – На черном появится уйма зеленовато-белых, похожих на маргаритки, цветков до сантиметра в диаметре. К счастью и везению, – повторил Пьер, – дерево это все же встречается тут в разных местах, влажных, конечно, от хребта Лонг-Граунд до хребта Сича. Несколько деревьев растет с наветренной стороны Высокого пика.

Легко было догадаться по вдохновенному виду этого скромного человека в комбинезоне, что не так уж часто приваливало ему счастье находить слушателей, готовых разделить его пристрастие.

– А вблизи пика Дианы соседствуют и вовсе разные поколения. И какова инвариантность родни этих деревьев! А высота, подумайте, какая высота их обитания! У Кейсона, над дорогой Бейтс-Бранч и у дороги у гребня Сэнди-Бей! Вы, мистер Шерохов, покачали головой, как, мол, сыплю названиями, но ведь остров, вы и сами подтвердили, маленькая планета, и со своей историей, с древнейшей физиономией! И что ни место на нем, то поселение уникальных растений! Тут встречаются от полутора метров до четырех с половиной мужское капустное дерево, да и на склонах Центрального хребта и в долинах, ведущих к нему, сталкиваются нос к носу черные капустные и вот эти, о которых мы сейчас толкуем.

В век стандартизации и нивелировки, – с печальной гримасой сказал раздумчиво Пьер, – можно лишь удивляться, как тут еще соседствуют разные особи, мы могли б увидеть и белоствольное капустное дерево, стройное, с тонкими ветвями, но пощажу вас. А как хотелось бы пройтись по дороге капустных деревьев, единственной в своем роде!

Они распрощались. Пьер, уходя, воскликнул:

– Час, проведенный с вами, стоит нескольких месяцев жизни, да-да!

Пора было возвращаться на судно. Но еще спустились в глубокую долину. Под сенью высоких араукарий постояли молча возле небольшой ограды, поглядели на камень – тут было место первого захоронения узника. Едва выбрались на дорогу, увидели машину. Конечно ж Пьер, вернувшись, попросил консула выслать навстречу гостям авто. Шофер приветливо издали помахал им рукой.

– Передайте месье Мартино тысячу благодарностей, – сказал, усаживаясь в машину, Андрей, – мы уезжаем перегруженные самыми удивительными впечатлениями.

– Надеюсь, ваше судно выдержит их тоннаж? – ответил маленький пожилой шофер, с ходу оправдав репутацию французского остроумия.

– Вы выручили нас. Сегодня вечером мы ожидаем на судне визита учителей с вашего острова, радистов и, кажется, английского губернатора в придачу, – ответил Ветлин и осведомился: – Не захочет ли месье присоединиться к ним?

Шерохов неотрывно смотрел на мелькавшие за окном машины камни и кустарники.

– Надеюсь, – сказал он капитану, – наши отряды петрографов возвращаются сейчас на «Митурича», набрав всевозможные образцы базальтов. Все пойдет впрок, когда мы углубимся в характеристику поднятий подводного плато Святой Елены. А у меня, признаюсь, дух захватывает, что вот-вот и мы доберемся до хребта Китового и в ответ на все наши усилия, – а работа предстоит напряженнейшая, – он подаст голос. Ну, а остров не обманул наших ожиданий…


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю