Текст книги "Любовь нас выбирает (СИ)"
Автор книги: Леля Иголкина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 28 страниц)
Глава 4
Боже мой, как стыдно! Стыдно-то как.
Сижу, как наказанная, в этой ванной комнате, в доме своего покойного деда и не знаю, что в данной ситуации предпринять и как с «этим» разговор начать – мне определенно нужна помощь, нижняя часть одежды временно пришла в негодность – застирана и высыхает на сушилке, а я, похоже, внизу призывно голая – в одной рубахе и без кружевных трусов. Не хватает только подарочной упаковки с бантиком, которую зверь со всей «любовью» превратит в ошметки!
Сколько времени уже прошло? Я сейчас о чем? Со дня последней нашей встречи или с наступления моего позорного и предсказуемого в сложившейся ситуации положения? Такое впечатление, что целая вечность в обоих вариантах. Морозов, по-моему, повзрослел и стал мужественнее. О чем ты думаешь, Надежда? Нашла время и место. Вот же гадство! Как выйти мне теперь отсюда, как на глаза «этому» показаться? Если честно, свежо и холодно сидеть в ванной с обнаженным тылом! Поджимаю пальцы на ногах и подкладываю руки под задницу – растекшийся орех на белом бортике прилип, примерз и основательно закоченел. Перекатываюсь с одной половинки на другую, за каждым разом поднимаю ноги, при этом шумно выдыхаю ртом! Я застужусь и заболею, но показаться перед ним с белоснежным голым задом воспитание не позволяет и потом я точно знаю, что гад начнет издеваться, высмеивать, подкалывать, а при любом удобном случае растреплет всем! С ним так всегда, Максим определенно может! Вот же мучитель – зверь-Морозов. Откуда выплыл и опять появился на моем горизонте? Ведь мы расстались с ним шесть лет назад.
Отец, отец… Забыл, запамятовал или специально все подстроил? Он ведь не сказал, что в доме кто-то есть:
«Там ремонт, Надежда. Облагораживаю, кукла, твою будущую жилплощадь. Потерпи немного, там неудобно жить, там люди».
Ну, сколько выдержала слабая натура, больше просто не смогла! Всего каких-то жалких три недели, и я уже готова из этого города, куда глаза глядят, бежать! Так со мной всегда. Начну и брошу, пообещаю и струшу в самый неподходящий момент. Ежедневный утренний подъем в бывшей детской комнате, полезный готовый завтрак, ежедневные ритуалы, мамина сочувствующая улыбка и папино серьезное лицо стали последними каплями в море абсолютного недопонимания и борьбы за равноправие поколений отцов-детей:
«Что я забыла в благополучном отчем доме? Давно пора устраивать свое гнездо!».
Что? Зачем там вообще живу? До сих пор с родителями? Надо срочно съезжать! Засела шальная мысль в башке и двадцать один день меня кусала! Ну, не могу я жить с ними, в том «бывшем безоблачном детстве» – на сегодняшний момент отчаянно нуждаюсь в безусловной свободе и требую самостоятельности. Я все смогу сама, добьюсь и преодолею! Из кожи вылезу, но докажу, что взрослый человек, успешная и свободная женщина, что совершенно независима от мнения родителей, толпы, что всего добьюсь без посторонней помощи, без отцовского блата и материнского внимания, что мне никто не нужен для того, чтобы громко хлопнуть дверью и заявить о себе. Никто! Вообще, никто! Я – женщина-воин, борец за равенство и жалкое подобие дружбы между полами…
Я… Я… Я… Да жалкая, трусливая, сопливая девчонка в обмоченных от страха штанишках, увидевшая давно забытого «героя» из своих кошмарных снов о счастливом детстве и безумном отрочестве! Такая смелая и гордая необдуманно сбежала из-под родительской опеки прямо в лапы к зверю! Как всегда, Надежда! Талантливо – ни дать, ни взять!
Ни хрена не получается – все скатывается вниз и делается только хуже! Три недели в родном городе и абсолютно никаких подвижек. Ни в чем, ни в одном направлении! Нет для меня работы – то я не подхожу, то не устраивают предлагаемые условия труда, то график странный – почему-то поздно вечером и ночью, то мизерная оплата или ее полное отсутствие и долгий испытательный срок, то работодатель – аферист, пирамидчик и нулевой профессионал. Ношусь со своим портфолио, как зомби, по государственным и независимым издательствам, журналам, по частным фотостудиям, по откровенным творческим забегаловкам. Выкладываю кое-что из раннего творчества в открытый доступ во всемирный разум, распространяю через социальные сети, прошу репосты от контактных и одноклассных «друзей», клянчу от незнакомых людей лайки, насилую посторонних своими спам-рассылками. Все не то! Я для современности не модна, мои направление и тема слегка надуманы и, Господи, опять «бесперспективны»; работы странные, чудные и трудные для понимания обывателям, а я сама, как автор, для общественности «слегка заумна» – хотя предпочитаю характеристику в определении «интеллектуальна»; веду себя на собеседованиях зажато, нет шарма и самопиара – потенциальные работодатели отвечают сразу «нет», фактически прямой отказ молодому и подающему большие надежды «таланту». А теперь еще с Морозовым странно образовавшийся замес. С чего бы? Что он тут вообще забыл?
Странно, что он меня тут пока не беспокоит! Об этом начинаю волноваться! Уверена, что сейчас готовит какую-нибудь «изысканную» пакость в своем стиле, Максим испытывает истинное наслаждение от провоцирования меня на открытое противостояние и женскую последующую истерику или атаку. Такой дрянной у мужика характер. Мы с ним не ладим с детства. Так получилось! Родители смеялись над нашими препираниями и говорили:
«У этой парочки духовная близость, синонимичные характеры. Короче, братцы, практически та самая любовь»,
а мне кажется, зверь всегда чувствовал слабую, по сравнению с ним, девчушку, ту, которую он мог одним щелчком пальцев на лопатки уложить. Буквально и фигурально! В принципе, он так и делал, и результат, кстати, был тоже плачевный или мокрый, аналогичный полученному сегодня вечером. Черт! Вот и отец уже звонит…
– Да, папочка, – прикрываю рот и шепчу в телефонную трубку. – Извини, пожалуйста, неудобно было говорить…
– Надя, я понимаю, что ты взрослая женщина, что у тебя есть своя жизнь, но в моем доме о своих отлучках на ночь надо заранее предупреждать. Если ты забыла об этом старом правиле…
– Прости, пожалуйста. Очень закружилась и не смогла вовремя позвонить.
Назвать сейчас отцу точный адрес дедушкиного дома и послушать его телефонную реакцию на мое здесь присутствие или все же подождать? Мне очень интересно послушать, что он скажет, когда я начну его топорную игру разоблачать?
– Где ты? – спокойно задает вопрос. – Тебя забрать? Ты не взяла машину.
– У подружки. Мы тут устроили с ней посиделки, маленький девичник, время пролетело и я…
– Надь, не нужно, это лишнее. Достаточно сказать, что у тебя все хорошо и ты в порядке. Мы с мамой абсолютно не возражаем, только всегда предупреждай, кукла. Время сейчас не очень, сама понимаешь, а ты – женщина, я беспокоюсь за… Ну… Ты пока одна. Как будешь возвращаться? Некому проводить и защитить…
Отцу неудобно говорить о таком, слышу, что он, по-моему, действительно волнуется и начинает с пробуксовкой говорить.
– Я прошу у вас с мамой прощения. Такое больше не повторится. Обещаю!
– Ладно, детка. Не напивайтесь там слишком, и осторожнее со спичками и легковоспламеняющимися жидкостями, и горючими материалами на всякий случай, – отец смеется надо мной. – Надь, когда тебя ждать домой?
С ответом я зависла! Действительно, когда? На часах практически полчасика до полуночи, здешняя «подружка» куда-то смылась и не беспокоит – это хорошо, тут все устраивает, а вот то, что я без нижнего белья и без брюк – это очевидная проблема. С голым задом придется в этом доме заночевать! Это можно перетерпеть и выдержать, если бы не внезапный громкий стук в дверь и грубый недовольный мужской голос:
– Прохорова! Ты там уснула? Ответь!
– Папочка, приеду завтра, до обеда, обещаю. Спокойной ночи, родители, пока-пока, целую, – и быстро отключаю связь.
– Надь, спок… – вот и все, что папа успевает крякнуть мне в ответ, потом частые гудки и тишина. Вызов сброшен, а мой «дозор» с Морозовым, по-видимому, только начинается! Ночь однозначно будет трудной, наверняка в самом кошмарном сне невообразимой!
– Отстань! Уйди, убирайся вон из моего дома!
Максим настойчив до неприличия. Думаю, что если не открою замок, не выйду и не избавлюсь от него, то он просто выломает эту дверь и сам сюда, что называется, с ноги, по праву сильного, войдет. И вот тогда, тогда мне точно будет худо – маленькое замкнутое пространство, развешенное нижнее белье, мои чечеточные зубы, руки, испуганные и безумные глаза, а на «десерт» – голые ноги и такой же зад! Я его… Боюсь! С детства! Вернее, где-то с его половозрелого возраста, когда он сильно руки стал распускать – на мне не было живого места, где бы зверь не побывал. Мое маленькое тело – его своеобразный фетиш, что ли? Он обнимал за талию и опускался ниже – я отскакивала и дичилась, щекотал под мышками, чтобы за грудь потрогать – очевидную цель такого действия озвучивал открыто и даже не скрывал. Я поняла, что зверь – гиперсексуальный извращенец, и он настроен только на одно – разогнать на полную катушку свой и мой гормон.
– Максим, – высовываю дрожащий речевой аппарат наружу.
Прошу о помощи, у меня больше не осталось выбора – я замерзла, устала и хочу спать. Вот-вот заплачу, мне бы хоть какую-нибудь одежду – что у него тут есть? Может что-то женское, от какой-нибудь давней подруги? Надеюсь, что с этим поможет, но куда там! Он без зазрения совести откровенным и голодным взглядом таращится на мои бедра, колени и щиколотки. Стыд меня сжигает, а ему, похоже, на это наплевать! Этот гад наглым взглядом меня дальше раздевает!
– Надь, как в детстве, кук… – улыбается. – Тут ничего такого, я все понимаю, не страшно… С каждым бывает… Это вполне нормально, тем более ты слабенькая в этом отношении, тебе достаточно сильно посмеяться или…
– Заткнись, заткнись, козел. Перестань!
Не даю ему договорить, а о том, что раньше подобное тоже было, вообще не хочу вспоминать. Все неприятное, постыдное и грубое в моей недолгой жизни связано только с ним! Ему смешно и весело? Забавляется? Идиот! Если Морозов приходил в наш дом, в гости, по случаю, на какое-нибудь знаменательное торжество-событие, то все это обязательно заканчивалось моим добровольным заточением в своей комнате с крупными слезами на глазах или с тихим плачем в подушку, а потом, естественно, – задушевным успокаивающим разговором с матерью или отцом. Макс – язвительный мальчишка, парень, впоследствии мужчина, он издевался, подшучивал, подкалывал… Он доводил меня до бешенства и белого каления… Господи! Да! Да! Вот именно до этого жалкого и унизительного состояния… Он – энергетический вампир, питающийся исключительно моим хорошим настроением!
– Прохорова, не совращай меня своими голыми ногами и худосочным задом…
Ему, видите ли, не на что смотреть! Да ты, мерзавец, Макс! Не смотри – чего тогда уставился? У меня стройные, пусть и не супердлинные, ноги и отличная попка. По фигуре я – вся в мать! Так отец говорит, а мой отец – самый умный, добрый и красивый, не то, что некоторые.
Уходит? Замечательно! Это тоже по-Морозовски, обидел и ушел – сделал дело и гуляет смело. Стою, как неприкаянная на перепутье в холле второго этажа, в каком-то своем ритме переступаю с ноги на ногу – танцую индивидуальный степ, при этом дергаю рубаху, затем зачем-то зажимаю и перекрещиваю ноги, словно я «еще не все». Что мне теперь делать? Куда он ушел? А главное, куда мне…
– Надень пока это, женщина, – с откровенной издевкой в голосе швыряет мне в лицо какой-то серый клубок. – Сейчас еще не лето, а в доме холодно. Не хватало завтра тут соплей, помимо твоих мокрых мелких трусиков.
С бесцеремонным видом ухмыляется, провожая очевидное падение мной не пойманных носков. Я наклоняюсь за упавшим на пол щедрым «теплым предложением» и предсказуемо выпускаю полы рубашки. Морозов-гад смотрит на демонстрируемую мной картину, на оголившиеся бедра и ягодичные окружности, на выскакивающую из разворота грудь. Еще чуть-чуть и Макс выкрутит себе шею.
– Ты не мог бы перестать пялиться, ты меня смущаешь, это неприятно, я к такому не привыкла…
– Нет! Не мог бы! И даже не собираюсь, а тебе рекомендую – «привыкай»! И еще, кукленок, у меня есть встречное предложение – сгинь с глаз моих долой, прикройся чем-нибудь – прояви женскую смекалку в самом деле. Мне что, учить тебя? Ходите, как сучки, голыми телами соблазняете, а потом в насилии нас обвиняете. В ванной есть банные полотенца, замотайся в тряпку и внутренностями передо мной не сверкай. Ты приперлась сюда с не пойми каких делов и устраиваешь здесь секс-показ своих прелестей. Это, как минимум…
– Мой дом! – ору. – Я в своем доме! В доме, подаренном мне моим дедушкой! Моим де-душ-кой!
– Но живу в нем я, Надежда, – он издевается, и взгляд с моей фигуры в целом не спускает. Глазами трогает мне шею, затем ими же массирует грудь – соски встают и об этом громко заявляют, трутся о швы бюстгальтера и пекут. – Значит, правила нахождения здесь устанавливаю я. Выгнать тебя в ночь, к сожалению, не могу – у меня есть совесть и остатки сочувствия к вашему нежному и слабому, исключительно на передок, полу, поэтому прикройся и все! На сейчас этого будет вполне достаточно.
– Хам и грубиян! Это очень странно! Тебе не кажется? Твое присутствие, придуманные правила. Ты вообще кто? Завтра тебе придется отсюда убраться, какие бы ты тут порядки не развел.
– Еще посмотрим! Твой отец меня сюда пустил, разрешил пожить, я не стал отказываться, он был очень убедительным…
Отец? Врешь, Морозов, врешь! Он мне сказал, что в доме производится ремонт и это все затянется надолго. Папа никогда бы так не поступил со мной.
– Что с одеждой, Макс? Я попросила, а ты, – сую ему под нос его же носки, – только это принес. Все? Больше ничего не сможешь предложить? Или…
– Я одет, кукленочек, меня ничто не беспокоит и все очень устраивает. Как говорится, с этим полный порядок, а вот на твой пятьдесят шестой размер, естественно, ничего нет. С такими тетками я не имею ничего общего. Гуд бай, мини-пигги, крошечка!
– Я сорок второй ношу…
– Да пофиг! Не утруждайся с объяснениями, все равно в этом ни хрена не понимаю, но женские брюки от мужских штанов-подштанников все же отличаю. Мне нечего тебе предложить, ну, кроме вот этих носков. Извини. Полотенце ты и сама в состоянии выбрать!
Нечем крыть! Я раззявила рот от изумления и наполнила влагой глаза. Но вместо слез и слов негодования за меня громогласным продолжительным урчанием отвечает желудок – пищевой предатель. Я очень сильно есть хочу – просто дрожь в конечностях и помутнение рассудка! Испугалась, затем замерзла, разнервничалась, накричала – стрессанула, а теперь надо повысить уровень упавшей глюкозы в крови. Я сегодня на своей обычной диете – утром родительский завтрак и, как бы, все! В обед, как прогулочная лошадь, заточила кем-то всученное яблоко, но это не полноценная еда – простой и чересчур легкий и внезапный перекус! В сегодняшних вечерних грандиозных планах было добраться в этот дом, заказать чего-нибудь из вредного и калорийного – пиццу или суши, а в настоящем будущем – голодная, холодная, голая и очень злая женщина с бунтующим нутром препирается с непоколебимым упрямым и наглым мужиком:
«Приятного аппетита и спокойной ночи, Наденька!».
Такое урчание Максим, естественно, не оставляет без своего внимания.
– Ты ела что-нибудь? Надь? Ты голодная? – как-то внезапно участливо спрашивает. – Кукленок, Наденька?
Ему не все равно? Обо мне беспокоится? Не верю! Хочет свое эго потешить и доказать, что мужик-добытчик! Вот и все!
– Не смей так называть меня, Морозов. И, вообще, тебе какое дело до моего рациона? – опустив глаза, шепчу.
– Прохорова, – Макс хищно прищуривается, шипит в лицо словами, теперь уже основательно повышая тон. – У тебя со мной личные, индивидуальные, непреодолимые разногласия и проблемы или ты со всеми такая дикая и неуверенная? В глаза мне смотри! Сюда! Я немного выше! НАДЯ! – рявкает, а затем склоняет голову, как эдемский змей – ищет жертву для своего пронзительного взгляда. – В глаза, Прохорова! Я пока только спросил, по-моему, нормально, без подъебов, попытался проявить с тобой обыкновенную вежливость и внимательность. Я спрашиваю об этом, потому что могу накормить бесплатно, если не побрезгуешь моей стряпней…
Господи! Что я опять творю? Зачем так себя с ним веду? Мы – практически с этим зверем родственники, хоть и не кровные, а собачимся как будто супружеская пара. Сколько его помню в своей жизни, всегда именно так! Скандал, ругань, потом родительское примирение, потом «разбежались», а вот теперь, похоже, с Максом начинаем наш новый цикл…
– Максим, извини, пожалуйста. Просто, – глубоко вздыхаю. – Стою тут перед тобой с «незакрытым багажником» и это жутко раздражает, ты еще подкалываешь…
– Сказал же, что все нормально и понимаю твою естественную реакцию. Напугал тебя. За это прошу прощения. Но в остальном я не обманываю, из женских вещей у меня ничего нет. Нет женщины под боком в данный момент! Так получилось, – затем в сторону добавляет. – Может оно и к лучшему…
– Пожалуйста, не важен фасон и размер. Максим, не унижай меня. Я прошу тебя дать мне хоть что-нибудь из твоих вещей…
Он передергивает лицо, кривит рот и как будто шепчет «сука, хрен с тобой», а затем головой показывает направление:
– Выберешь сама. Идем!
Мы поднимаемся с Морозовым на второй этаж, следуем к его комнате в моем доме. Я точно помню, что там был кабинет, но никак не спальня.
– А ты давно тут?
– Три недели.
Значит, отец заранее знал, что мне здесь не жить, так как занята квартирка!
– Тебе негде жить, нет своего угла? Что-то случилось? – пытаюсь прощупать почву. – Я думала, что у тебя есть своя квартира или хотя бы съемное жилье, но не этот дом.
– Так бывает, Надя. Не хочу об этом говорить, давай не будем. Я уеду завтра, об этом не волнуйся.
– Максим, мне… Я…
По-доброму улыбается и придерживает мне дверь:
– Проходи. Вещи там. Только не разбрасывай их по всей комнате, осторожнее.
Я вхожу, а он выходит! Совсем! Просто, чтобы не смущать меня! За это, одними губами – он меня совсем не слышит, я говорю ему:
«Спасибо».
Выбираю быстро! У него типовой гардероб. Мне подойдут простые мужские темно-синие джинсы. Макс высокий – я в них определенно утону, если удержу, естественно, на своих бедрах. Теперь шустро рыскаю в поисках ремня, а вместо этого натыкаюсь на очень личные вещи – паспорт, бумажник, и какие-то фотографии. Не глядя откладываю в сторону и сразу отвожу глаза. Смотреть не буду – Морозов выдал мне кредит и пустил к своим вещам, значит, буду полностью соответствовать и не терять выказанное мне доверие. Продеваю в петлицы ремень и пытаюсь застегнуть – прорезей, естественно, не хватает. Возможно, завяжу кожаным узлом – нет, не получается. Поэтому бурчу себе под нос:
«Пятьдесят шестой, Макс? Какой тут пятьдесят шестой?».
Не уверена, что сорок второй! Наклоняюсь и, кряхтя, щедро подкатываю вверх штанины – выгляжу, как Гаврош, но вроде бы неплохо, словно маленький мужчина с женской грудью. Придерживая штаны за пояс, подтягивая их почти под мышки, спускаюсь вниз и прохожу на кухню. Иду на аппетитный аромат, который доносится из единственного освещенного помещения.
Я знаю, что Максим прекрасно готовит! Более того, Макс – профессионал, по образованию, вроде повар. Видимо, с той поры ничего не изменилось. Мы не виделись с ним в общей сложности, наверное, лет пять-шесть – так получилось! По-моему, он был заместителем или помощником шеф-повара в одном французском ресторане – кажется, су-шеф.
– Ты уже? – не оборачиваясь, каким-то образом замечает мое присутствие.
– Да. Спасибо за джинсы и ремень.
– Все подошло? – наконец-то удостаивает меня своим взглядом, хмыкает и кухонной лопаткой показывает на очевидный провал на талии. – Ты похудела, Наденька-кукленок?
– Не называй меня так, я прошу, это неприятно.
– Как скажешь! Как скажешь, – бухтит под нос. – Малыш…
Рассматриваю кухонное пространство, ищу, где могла бы присесть, непроизвольно заглядываю к нему через плечо:
– Что ты готовишь?
– Легкий супчик, тебе понравится. Время позднее, а ты, – размахивает с оттенком обреченности лопаткой, – женщина, которая не должна толстеть. Не ошибаюсь в этом выводе?
– Можно посмотреть?
– На что?
– Как ты это делаешь?
– Прохорова?
– А?
– Та на голову больная? – вполоборота разговаривает со мной. – На что тут смотреть? Или ты как эти, фуд-блогеры, кажется, так же их называтют? Будешь щелкать телефонной камерой, а потом выносить на суд молвы, что «Кукленок в час ночи ест!».
– У меня профессиональная камера. Я… – не дает договорить.
– Тем более, – закрывает своим телом весь процесс. – Не мешай, когда работает зверь, и присядь там.
Приходится вернуться на указанное место и молча ждать. Но… Не долго.
– Ешь, – выставляет перед моим носом глубокую пиалу со «слюно-мне-пускающим» запахом, вытягивает ложку, по-моему, из своего заднего кармана, улыбается и подмигивает. – Bon appétit, Надежда. Как закончишь свой ночной жор, поставишь грязную посуду в раковину и отправляйся, куда пожелаешь, спать.
Похоже, зверь собирается на выход:
– Макс?
– Что еще? – с глубоким выдохом мне отвечает. – Надь, я реально устал. Ты устроила сегодня мне и забег, и стресс-испытание, и ночную готовку, и…
– Посиди, пожалуйста, со мной. Поешь, прошу. Я так не могу, ты приготовил, а сам уходишь.
– Боишься, что отравлю?
По моему взгляду, думаю, он хорошо читает, какое слово у меня сейчас юлою вертится на языке, но:
– Не стоит. Я не убийца сладеньких маленьких куклят имени семейного подряда Андрея и Галины Прохоровой, Надежда Андреевна. Ешь и укладывайся спать. Спокойной ночи.
– Спокойной ночи. Максим?
Останавливается в дверях, громко вздыхает:
«Как ты надоела, Наденька!»,
Лицом, естественно, не поворачивается ко мне.
– Спасибо. За, – он так внимательно слушает меня спиной, что я основательно заикаюсь, – о-о-дежду и с-с-суп. Максим, извини, что вторглась…
Он хмыкает? Передергивает плечами? Что Макс сейчас делает?
– Не за что, кукла. Всякое бывает! Я для тебя всегда сварганю вкусненькое, для родни, как говорится, всегда готов…
Морозов покидает кухню, а я тут остаюсь в гордом одиночестве! Сижу на высоком барном стуле – раскачиваю ножки, с опущенной головой прокручиваю ложкой по часовой стрелке в полной суповой посудине, а затем, услышав хлопок закрывшейся наверху двери, начинаю голодным одичалым зверьком насыпанное есть. Ах, как это божественно! Просто охренеть как… Хорошо! Ммм! Спасибо-спасибо, спасибочки! Или я слишком голодная, или Макс нашел уникальный рецепт этого, чего это, что это вообще такое? Обалдеть!
Держу во рту ложку – жую, посасываю металл с привкусом употребленного бульона, двумя руками туда-сюда кручу опустошенную пиалу, дурную голову дурными мыслями гоняю.
Ничего не получается. Не выходит. Нигде! Ни в столице, ни в родном городе, везде одно сплошное «молоко», все мимо. Такое впечатление, что я кем-то заговорена или основательно проклята. Ни в личном, ни в рабочем поле нет никаких движений, полный штиль. Кроме того, сегодня или уже вчера соврала отцу. Нет у меня никаких подруг и знакомых, в городе никого больше не осталось – одна, как перст. Сижу в абсолютной тишине, ночью, в огромном дедовском доме, с заклятым детским родственником-другом-врагом. Вот же тварь, ты, Надя!
– Ты издеваешься, кукла?
Подскакиваю на стуле. Зверь по-охотничьи подкрался, стоит позади меня и сильно дышит в мой затылок:
– Три ночи! Надь, у тебя с режимом сна проблемы или ты просто решила доконать меня…
– Где ты был?
Морозов подходит к фильтру и набирает полный стакан воды:
– На втором этаже, по-видимому, в старом кабинете твоего деда, на досуге, перед сном изучал вашу семейную богатую библиотеку. И ты знаешь, сейчас уже штудирую четвертый том «Войны и мира». Надо было в школе, но там я был занят одним кукленком.
Я, кажется, закатываю глаза, а зверь тут же исправляется:
– У меня их было много, Надя. Слишком! И все куклята, как на подбор третий, четвертый, правда, был один второй! Шпилил их направо и налево, а надо было небо и деревья изучать. Поэтому, не принимай мой словесный поток на свой счет. Никогда! Это абсолютно лишнее. Поверь, кукла, в твоей прекрасной жизни такое точно не пригодится, а нервную систему основательно посадишь… Век воли не видать!
– Все эти годы, Максим. Я это имела в виду. Что ты делал? Где жил, что видел? Как сложилась твоя судьба?
– Сейчас об этом хочешь поговорить? Прямо сейчас, в четвертом часу утра? Надя, Надя, Надя! Не поздновато? Тебе завтра на работу не надо или ты на папочкиных дивидендах выживаешь? Золотая надежная, как отцовская шея, Надя-Наденька-Надежда!
– Я жила в столице, Морозов. Там, там, – демонстративно сглатываю и отворачиваю лицо, не хочу его зрительного контакта, не выдержу – мне стыдно перед Максом, – там плохо, зверь. Очень! Мне было плохо. Я сбежала оттуда из-за сексуальных домогательств своего шефа и абсолютно ничего в своих профессиональных занятиях не добилась. Под крыло к родителям вернулась… Я – посредственность, никто, бесперспективная лимита… Я…
– Я женился, кукла, через два года после твоего отъезда, а затем неожиданно присел. Я былл в тюрьме, Надежда. Полтора года – слишком долгие восемнадцать месяцев в неволе. Моя статья – умышленный поджог! Такая вот усмешка доли. Я – пожарник, Надя, в крепкой и дружной семье всеми уважаемого пожарного. Кость в горле у своих родителей, стыд и позор семьи, и этот, как его, человек в телогрейке, зэка. Вот только три недели назад вышел на свободу. Пока отбывал срок, с женой развелся, а все, что нажил – там немного было, я, как оказалось, не способный и в этом направлении тоже, истратил на судебные издержки, штрафы, компенсации. Лишился всего – жены, квартиры, машины, любимой работы, простого уважения. Живу в гостях у Прохоровых, на прямом иждивении своего неродного отца, пытаюсь заслужить утраченное доверие родной матери, параллельно вкалываю на общественно-полезных «подай-принеси» работах и ищу хоть какое-то занятие по душе. Я – недоповар-неудачник, Надь, который готовит в час ночи богатенькой зажравшейся девчонке на кухне в наследном доме ее деда по отцовской линии… Вот и…
– Я серьезно, а ты, как обычно. Пошел ты, Макс! – резко вскакиваю со своего места, с грохотом стул на пол опрокидываю. Отталкиваю ногой, швыряю грязную ложку в раковину и выбегаю из тесного от его присутствия помещения.
Заскакиваю в первую попавшуюся комнату и тут же замыкаю дверь на все доступное количество оборотов:
«Зачем ему открылась? Жаловалась на жизнь зачем? А главное, ЕМУ! Ему твои метания зачем, Надежда?».
Все просто! Хочу, чтобы пожалел, чтобы Максим пожалел. На жалость к зверю набивалась?
Утром просыпаюсь от осторожного, но настойчивого стука в дверь:
– Ты там не повесилась, Надежда? Кукленок? Тук-тук!
Что он хочет? Чего еще? Половина восьмого! Утра? Он что? Такая ранняя пташка или у него разыгралась почечная колика или воспалился долбаный аппендикс?
– Что? – распахиваю дверь, забыв «запахнуть» его штаны и свою расхристанную рубашку. – Чего тебе?
– Надя, – наглец моего вида не стесняется. – Твою мать! Ты опять? Я же попросил! Сука! Сейчас приедет мой отец.
– Надзорный орган за твоим недоморальным обликом, Максим?
– Ха-ха! Но, – тянется рукой к моему бедру – указывает, что мне следует закрыть, я отхожу в сторону, а там основательно прикладываюсь о дверной косяк плечом. – Застегнись на все пуговицы, а то тебя и меня заодно мой папа заругает. Я не намерен еще присесть за развращение малолетних девочек…
– Я не буду давать ложные показания. Ты на такое не способен. Не переживай! А я, Максим, не ябедничаю!
– Ты меня не знаешь, кукленок! Я – садист и сексуальный извращенец. Хочешь доказательств? – на меня как-то грозно надвигается.
– Нет, не хочу! – выставляю обе руки перед собой.
Нас прерывают? Звонок? По-видимому, «Папа Юра», Макс? Беги, открой дверь!
– Прохорова, я прошу. Надь, не подводи меня. Я на испытательном сроке. Слышишь? – он без конца оглядывается на меня и одновременно с этим направляется вниз, чтобы открыть своему отцу. – Пожалуйста, Надежда! Прошу!
