Текст книги "Любовь нас выбирает (СИ)"
Автор книги: Леля Иголкина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 28 страниц)
Ох, ни хрена себе! Тут все ее вещички, что ли? Кажется, нашел занятие на вечер – лучше телесериала! Пожалуй, начнем с коробки с многообещающей эпичной надписью:
«Дневники – кому сказала, не влезай, убью».
Угрожает стерва! Так и хочется сказать:
«Если допрыгнешь, маленькая корова».
Ухмыляюсь и обхожу этот ящик с брезгливой осторожностью. Нет! Не хочу знать о крови на ее трусах, о первых поцелуях, о первом разе, о влюбленности в какого-нибудь козла, об оценках, об ее успехах и слезах.
«Мягкие игрушки» – это сразу мимо! Тебе не стыдно, перезрелая Надежда, в куколки играть? Как была ссыкухой, так ею и осталась, видимо!
«Мои работы – люди, еда, утварь, цехи, ресторан»… Не в курсе, что она работать умеет, а главное, кем, на что она способна? По-моему, ее очевидный талант – нервы своему молчаливому папочке трепать, играя на материнских чувствах. Присаживаюсь на пол, складываю по-турецки ноги, выкладываю из кармана свой пока еще девственный мобильный телефон, ставлю увесистую пепельницу рядом. Безумным взглядом полосую приговоренную коробку, отрываюсь от нее на несколько секунд, чтобы закурить сигарету и… Дымлю! Забил совесть в дальний угол и:
«Вот, пожалуй, с этого и начну, сучка Прохоровская… Наденька-кукленок!»,
как безумный, ржу.
Глава 3
Вроде ничего, нормально, даже терпимо…
Все могло быть значительно хуже, похоже, я привык и основательно втянулся или мне так думать хочется. Обживаюсь на новом месте, стараюсь стать «полноправным» гражданином, потихоньку восстанавливаюсь, возрождаюсь? Или пытаюсь? Это, если свеженькие перья не подпалю. С огнем даже уголовным кодексом повязан? На любой положительный момент в моей новой старой жизни теперь всегда готов быстрый ответ с подчинением «если». Ну, по крайней мере, я не в тюрьме, не в ограниченном и замкнутом пространстве, в той грязной тесной клетке, пропахшей мужским потом и мочой, а на свободе – брожу по городским улицам, на свежем воздухе, в ярко-оранжевой жилетке, в компании себе подобных, таких же штрафников и отщепенцев цивилизованного «высшего» общества! Так себя утешаю и продолжаю выполнять свои обязательные трудодни на благо государства – пять дней в неделю, по три с половиной часа, на протяжении полугода я буду делать то, что скажут и предложат, с обязательной оговоркой «не требует специальной профессиональной подготовки», бесплатно и только в свободное от основной работы время. Тут, как говорится, выбор большой – на всех подобных мне лиходеев хватит. Покрась забор, подрежь деревья, вычисти сухостой, осуществи уборку производственных и служебных помещений. Вот так я изо дня в день стараюсь искупить свою вину или отвлечься от настоящих проблем, которых с каждым «обязательно отработанным» деньком как-то меньше не становится. Хрен его знает, поживем-увидим, а пока трудимся и дышим в две сопелки! Я что-то делаю, пыхчу, усиленно стараюсь восстановиться в своих по-глупому утраченных правах – живу и приобретаю полезный новый опыт. Сейчас мой распорядок дня весьма прозаичен и до тошноты стабилен.
Пришел, отметился, получил задание, исправно отработал, попрощался, а затем ушел, чтобы завтра начать все заново. Но, как правило, на новом месте и с новым «полезным» действием. Все! Больше в моей жизни ничего не происходит! Повар-универсал с клеймом судимости не нужен в заведениях общественного питания независимо от их классификации и уровня – в каждом услышанном отказе слышится вот такая формулировка. Твой потолок, «Максюша», обрезка сухих веток и побелка молоденьких деревьев – шуруй активнее макловицей и не зевай. Ты отсидел, значит, по самому определению, неблагонадежен, а если еще привести порядковый номер статьи, пункт, подпункт и маленький параграф, инкриминированные тебе, то…
– Морозов! – зовет «мой новый рОдный братик» по несчастью.
– Я! – не поднимая головы, отвечаю. – Что ты хочешь?
– К тебе тут гости…
Прелестно! Этого еще только не хватало. Кого там нелегкая на трудотерапию принесла? Выпрямляюсь и медленно разворачиваюсь.
Родители! Оба! Вместе! Мама и папа – мои неожиданные гости, отец просто улыбается, а мать, наоборот, очень сильно плачет. Сейчас, сам того не желая, я эмоционально убиваю эту женщину? Вот такой я – «родненький сынуля», блядь. Слезы неспешным ходом идут из ее глаз, она их уже не отирает – смирилась и терпит мою изысканную пытку. Зачем только отец ее сюда привез?
По-видимому, это наше с ней второе примирение – Шевцов настойчив в своем желании на возрождение теплых отношений между своей женой и ее нерадивым старшим сыном? Ведь первое пропало, мы с ней его проспали тогда, на второй день после моего «эпического возвращения» – скомкали, словно грязный лист, и выбросили в урну жизненных событий. Тогда при той нашей пробной встрече мать плакала и выставляла свои руки – очень яростно меня отталкивала, словно от чего-то заразного ограждалась, категорически запрещала подходить к ней, чтобы обнять; потом, заикаясь, с зареванным красным лицом, кричала о том, как я испортил свою жизнь и как по-глупому лишил себя всего, как опозорил славную фамилию, подвел родных людей, как уничтожил и растоптал все, чего с таким трудом и рвением добился, как обрек себя и всю семью на вечный позор и порицание, как фактически в той тюрьме бесславно сгинул – мать, скорее всего, хоронила меня в тот жуткий, злополучный день. Она ругалась, орала, затем шипела змеей, а на финал нашего «вынужденного и внезапно нарисовавшегося» свидания вдруг выдала, что:
«Потерять доверие, Максим, – легко, а вот обрести заново – трудно, очень сложно»;
а с ней, с моей мамой, это практически на сегодняшний момент:
«Невозможно?».
Отец сочувствующе смотрел на наши препирания и только головой качал, мол:
«Держись, „зайчонок“, отойдет она. Еще немного! Ей нужно время! Надо подождать!».
Папа знает – он с ней такое проходил, причем неоднократно! У него есть стаж, иммунитет и определенная закалка. Отец сказал:
«Терпи!»
и я терпел! Так вот сейчас, похоже, выяснилось, что ровно три недели! Надеюсь, все не зря! По-видимому, на двадцать второй день нашего молчания мама решилась дать мне шанс или навсегда обрубить нашу уже несуществующую родственную связь?
– Максим, – она подходит ко мне, а я зачем-то непроизвольно отступаю. – Привет!
Не потому, что боюсь, а просто не знаю, что сейчас услышу от нее. Прощение, материнское проклятие, благословение, то самое отречение или совсем нежданное:
– Как у тебя дела, сынок? Как ты, родной?
Мне не положено отвлекаться от работы, но я отбрасываю свой мусорный мешок и стягиваю грязные перчатки:
«Нормально мама, спасибо, что пришла».
Хочу теперь обнять эту женщину и сказать, как я ее люблю и что больше не намерен трепать ее нервную систему, что лучше глотку себе перегрызу, если еще когда-нибудь увижу, хоть маленькую слезинку из-за меня в ее глазу. Хочу заверить маму, что все осознал, все переосмыслил, обдумал, принял верное решение, что больше никогда ни с кем не пойду на такой рискованный контракт и впредь буду очень осторожен, что я скучал за ней, что ее безразличие было страшнее всего, а вместо этого с дрожью в голосе шепчу:
– Все хорошо, – затем опускаю голову, громко сглатываю и, наконец, решаюсь на очень трудные и важные слова. – Прости меня, пожалуйста. Я больше так не буду! Не повторится, обещаю! Сейчас не знаю, что и как сказать, как надо попросить у тебя прощения. Все, что из детства помню, так и говорю. Ты же знаешь, я не мастер по этим задушевным разговорам…
– Макс, – мать заключает мое лицо в свои теплые и мягкие ладони. – Я так по тебе скучала, детка! Господи, что ты наделал? Зачем с собой такое сотворил?
– Прости меня, мам. Пожалуйста! Мне очень жаль, что все произошло… Не думал, что так получится, я хотел всего лишь… Ей помочь! А вместо этого… Мама! – шепотом кричу свое оправдание. – Я не поджигал тот ресторан, я не виноват в том пожаре. Это неправда, неправда, ложь, клевета, подстава, слышишь? Меня подставили, и это не был мой умышленный поджог! Веришь? Мам, пожалуйста-пожалуйста, поверь! Если не ты, не папа, то кто тогда? Если мне свои не верят то, что тогда о посторонних говорить?
Твержу, как заведенный, это до царапин заезженное слово:
«Поверь, поверь, поверь…».
Она мне верит? Затем отстраняюсь, резко замолкаю и одним лишь взглядом спрашиваю разрешение ее обнять:
– Иди сюда, сынок. Иди ко мне…
Охренеть! Как это все сложно! Мам, я прощен? Я вошел в твой круг доверия или все затраченные усилия снова мимо, а КПД как был, так и остался нулевой? И все сначала по идеально нарисованному кругу?
Она такая маленькая по сравнению со мной, худенькая, даже слишком, очень щуплая, элегантная родная женщина. Я легко ее отрываю от земли и пытаюсь покружить, а она пищит:
– Максим, поставь, поставь на место. Смотри, кругом же люди. Это неудобно, на нас все смотрят. Сынок, перестань! Ну, Макс!
В круговороте замечаю улыбающееся лицо отца и утвердительное кивание головой. Вот же хитрый батя-бес! Мы с ним добились моего прощения? Мать оттаяла и приняла меня?
– Перерыв закончен, Морозов, – общественный вертухай мне напоминает. – Хватит прохлаждаться! Кто за тебя будет работать?
– Тут так строго, сынок? – причитает, а затем поворачивается к Юре. – Родной, можно это как-то заменить? Как долго это будет продолжаться? Я думала…
– Идем домой, леди. Таковы условия его свободы, пусть сын работает, – ей отвечает, а ко мне обращается с вопросом. – Что с основным занятием? Может в гости зайдешь как-нибудь и расскажешь о своих успехах?
Их нет! О неутешительных результатах в поисках отец прекрасно читает по моей кислой роже – мне нечем хвастать, моей прошлой жизни больше нет, и больше не предвидится; живу в человеческом болоте – молва судачит – квакает, сплетни пузырятся – схлопываются и булькают, а поднятые на поверхность ил и муть, увы, никак на дно не сядут! Все, как обычно, в белом, а я, Максим Морозов, в том самом темно-буром…
– Все ясно. Ничего страшного, разберешься, значит, будет что-то другое. Выше нос, парень! Смотрим вперед и не расслабляемся.
– Я знаю, пап. Знаю! Меня просто не хотят нигде брать, тут дело не в моей квалификации, недостатке опыта, и даже не в юном, для нашей профессии, возрасте или моей смазливо не смазливой морде. Я сидел, а значит, зэк, неблагонадежный! Для нашего сострадательного общества – это основательный приговор. Я заклеймен выдумками, клеветой и ложью, и на финал той купленной статьей, по которой был осужден…
Отец прерывает мое оправдание красноречивым жестом, притянув свой палец к губам, мол:
«Тшш, не говори так много и жестоко, не расстраивай ее!».
Я сразу затыкаюсь и тяну ту лыбу, от которой весь женский пол порхает.
– Мам, все будет нормально. Я обещаю, слышишь? Я смогу!
Она подходит, встает на цыпочки и расцеловывает меня в щеки:
– Не забывай нас, сынок. Ты, – оглядывается на отца, – ты ведь всегда можешь на нас рассчитывать. Правда-правда. Мы обещаем, что поддержим и поможем тебе. Слышишь? Скажи, что понял и еще… Максим, я тебя очень прошу, хоть иногда отвечай на телефонные звонки и сообщения своей матери. Я ведь волнуюсь! Ты хоть и взрослый, но ведешь себя, как маленький ребенок, а твой бешеный характер сведет меня в могилу раньше срока, а я ведь внуков понянчить еще хочу…
Мать осекается и замолкает, отец очень громко шикает и качает головой, а я злобной тварью на целый мир смотрю! Да! Каюсь! Я молчал эти долгие три недели, а она звонила. Тогда после нашего скандала, она, наверное, все-таки пыталась наладить наше общение, а я телефонную трубку не снимал. Если честно, мне просто было тяжело, стыдно и противно. Я сволочью себя считал, а с ней, родной матерью, еще и неблагодарным сыном!
– Извини за такое поведение. Это больше не повторится, обещаю.
– Морозов! Время идет, а работа стоит, – мне еще раз напоминают цель моего посещения этого архиважного мероприятия.
– Родители, мне пора! А то штрафные баллы впаяют. С этим строго!
Отец протягивает руку, а мать следит за нашим рукопожатием. Шевцов подтягивает мое тело к себе, сильно прижимает и шепчет мне на ухо:
– Что с деньгами и продуктами? Все освоил или подвезти?
– Я, пап, это, наверное… Экономлю, не голодаю, но…
– Да или нет? – батя не приемлет сейчас моего отказа, а я не в том положении, чтобы демонстрировать ему свой неуживчивый характер – средств-то к существованию все равно нет.
– Да, если можно. Помоги, – очень тихо добавляю. – Пожалуйста, если тебе не трудно. Я все отдам…
– Приеду завтра утром. Лады?
Утвердительно киваю.
– Вот видишь, было просто, – затем поворачивается к жене, – ну, родные люди, я с вами чокнусь, если вы такое впредь будете мне демонстрировать. Ко всем нашим имеющимся проблемам, вы совершенно не облегчаете мою задачу. Надеюсь, теперь все? Тут инцидент исчерпан? Мать? Дальше живем и служим?
– Юр, помолчи, пожалуйста. Что ты за человек такой! – внимательно рассматривает меня.
– Я так и думал! – мне подмигивает, а маму обнимает за талию и разворачивает к машине, потом мудрое напутствие выдает. – Макс, работай качественно, но про родителей не забывай. Завтра с утреца к тебе заеду.
Я, кажется, даже улыбнулся? Впервые с момента призрачной свободы. Забыл, что еще так могу. Может все и не так уж плохо! Разберемся, успокоимся и заново, с того самого чистого листа, начнем. Попробуем, а вдруг получится! По-видимому, я внушаем, раз, как долбаную мантру, повторяю:
«Чистый лист – попробуем-начнем, а вдруг получится».
Так эта баба меня и окрутила? Вложила сладкий мед в мои уши?
С улыбкой поглядываю на оставшееся мне время – еще часок, и я абсолютно свободен, естественно, до завтра. Значит, ставим в импровизированном трекере выполнения жирный крестик и считаем, что еще один день прошел – срок идет, а безусловная свобода все ближе, где-то рядом! Но планов на стремительно выкатывающийся вечер, как обычно, нет, значит, пойду домой, тем более что там еще не все коробочки «куклёнка» изучены – я очень неторопливо и внимательно в ее добре шурую. Все-все просматриваю, что ею и моей совестью не запрещено! Похоже, ее детские угрозы «не влезай – убью» на меня срабатывают, в личное не суюсь, а ту коробку вообще под кровать задвинул. От греха подальше и с глаз моих долой!
Если честно, то в картонном царстве с фотографиями под названием «Мои работы» интересным для меня оказалось все! То, до чего добрался, определенно стоило внимания. Прохорова, похоже, искусствовед! Возможно, музейный работник или реставратор. Ну что ж вполне предсказуемо, что «золотая кукла» пошла по слишком легкому пути. Однозначно женская профессия, а для богатой девочки – вполне предсказуемая. Не энергозатратная, не пыльная, спокойная, по-моему, даже скучная, короче, как раз для нее. Посмотрим, что сегодня «Наденька» мне на вечерний интеллектуальный десерт приготовила.
Заканчиваем точно по времени, практически как в школе, по звонку. Выдвигаюсь домой, неспешным шагом следую уже хорошо изученным маршрутом, но до пункта назначения добираюсь слишком быстро. «К ней» за зрелищами тороплюсь?
Ужинаю, как старик, под без конца о ерунде бубнящий телевизор. Затем тщательно намываю рабочее пространство – пытаюсь профессиональный навык не растерять, немного медитирую над печью, рассматриваю каждую конфорку, трогаю руками регулировку пламени, прикрываю глаза и каждый раз представляю, как неторопливо помешиваю с добротой и лаской готовящееся там блюдо, мысленно прогоняю все свое отрепетированное меню – мечтаю! Сука! Я за всей этой «внутренней кухней» определенно скучаю, как долго вхолостую, без своего профессионального допинга, смогу протянуть? Затем поднимаюсь на второй этаж и захожу в «эту» ее приват-комнату. Там усаживаюсь на уже привычное для моей пятой точки место и, застыв с открытым ртом, в абсолютной тишине и серой темноте рассматриваю то, что есть. Что она сегодня предлагает? О, там, определенно, есть на что взглянуть!
Очень странные и необычные работы…Черно-белые фотографии людей! Плачут, улыбаются, просто смотрят. Молча! Но такое впечатление, что со всех этих фото они безмолвно со мной, как с невольным зрителем, о чем-то личном разговаривают, жалуются, веселят, чем-то секретным даже делятся. Есть тут просто снимки помещений – вроде ничего такого, иногда пустые, иногда с диковинной обстановкой, словно из другого мира, какие-то геометрические формы, круги, овалы, ромбы, кубы, замысловатое расположение, сюрреалистические композиции… Очень стильно! Но, что все это такое? Почему так много? Где снято, а главное, кем? И еще меня интересует…
Что там такое? Что за шорох? Или показалось? Галлюцинации или все же посторонний шум? По-моему, на первом этаже в реальном, не фотографическом, а в этом, доме кто-то ходит и что-то будто бы бухтит? Там бродит посторонний человек и что-то сам с собою говорит? Прелестно! Морозов, ты до синих соплей допился и пересмотрел всякой Прохоровской мути? Да нет! Совсем не пью! Я абсолютно трезв и точно помню, что входную дверь на ключ запер, а в доме был один и гостей сегодня вечером не жду. Вот опять! Блядь, мне ведь не показалось? Там точно кто-то есть!
Отбрасываю последнюю фотографию на пол, осторожно поднимаюсь, аккуратно встаю на цыпочки, боюсь поднять ненужный шум. Подхожу к двери и медленно ее приоткрываю. Выглядываю в холл – тут вроде никого. Выдохнул. Но, похоже, рано! На первом этаже промелькнул какой-то шустрый силуэт. Сука! В доме точно кто-то есть, и он там ходит. Где мой телефон? Руками хлопаю по пустым карманам – естественно, не здесь!
Тень что-то громко шепчет и, очевидно, женским голосом. Я хорошо слышу, как миниатюрный человек произносит неоднократно:
«Где здесь свет? Да, где здесь этот сучий свет?».
Там девчонка? Маленькая? Сколько лет? Этого мне только не хватало? Пожалуй, в комнату уйду. Я прячусь от того, кто в дом к Прохоровым забрался, в «будуарчике» кукленка? Жизнь научила, а мозг переварил и тут же быстро выдал:
«Какая светит в этом случае статья? Лучше спрячься и не высовывайся, Макс».
Так и сделал! Стою! Даже завернул за угол возвышающейся башни из набитых ерундой коробок. Я скрыт от посетителя, на случай его проникновения сюда, ровно наполовину своего тела. Теперь начинаю вспоминать все известные молитвы о том, чтобы случайно забредшая в этот дом душа, как можно скорее покинула его. Но, видимо, никто уже давно меня не слышит – на небесах, как о неподдающемся, забыли. Дверь в комнату приоткрывается, и я вижу, как внутрь пробирается нежный контур, слишком тонкая и мелкая, но до тошноты и боли, оскомину набившая, знакомая фигура… Да твою ж мать:
– Надя? – вслух выдаю. – Какого черта? В самом деле? Что ты тут забыла?
В ответ только:
«А-а-а-а-а! О, Божечки! И, как обычно, помогите!».
Да! По звонкому голосу – она! А я, по всей видимости, сильно напугал девчонку и в своих предположениях не ошибся. Прохорова дергается, высоко подскакивает на месте, затем визжит и сверкает розовыми, я надеюсь, пятками на первый этаж. Слышу, как цепляется за что-то, вскрикивает, стонет, быстро поднимается, пищит, скулит, по-видимому, сильно растирает ушибленные коленки, и все же продолжает свой трусливый бег. А я, тот самый рыцарь без страха и упрека, вместо того, чтобы просто отойти, дать ей успокоиться, отдышаться и привести себя в порядок, пытаюсь быстро оказать всю имеющуюся помощь, на которую по отношению к ней способен – за ней бегу, оттого еще больше эту куклу своей фактурой пугаю!
– Пожалуйста, не надо! Пожалуйста, – истошно кричит, меня, естественно, не слышит, зато всем телом отмечается на каждой стене. – Отпустите, я уйду. Помогите!
– Надь, прекрати. Это я…
– Папочка, папа, – она испугана и у нее истерика. – Помогите-помогите. Пожалуйста, не надо…
Она же сейчас с этой «мраморной» лестницы амором, вниз головой пойдет! В моем чугунке опять включается инстинкт самосохранения – быстро щелкают статьи УК о причинении вреда человеку по неосторожности и моя горячо любимая – по злому умыслу. А тут, сейчас, уже все ясно – еще чуть-чуть и взъерепененный кукленок исполнит танец лебедя, раскрыв на полную свои «крылья», но я иду наперерез и успеваю подхватить малышку! А дальше? Как на замедленном повторе в дешевой киноленте. Хватаю девочку за талию, потом под грудь руки перемещаю и прижимаю маленькое дрожащее тело, словно любимую игрушку, к себе. Вдвоем летим! Но, хорошо, что я – назад и на пол, а Прохорова – прицельно легкой массой укладывается сверху на меня. Пищит, визжит, изображает поросенка, и не перестает брыкаться. Откуда у нее такая сила?
– Хватит! Тшш, тшш, да что ж такое? Надь, пожалуйста, перестань. Это я, Максим, слышишь? Надя, Надя…
– Отпустите, отпустите, я вас прошу, – захлебывается слезами, дрожит, но попытки освободиться не прекращает. – Пожалуйста, я вас умоляю. Не надо! Не надо!
Я очень сильно напугал ее! Не хотел, даже в мыслях такого не было. Опять!!! Она ведь своему папе в ярких красочках расскажет, как я буйно пировал и зверствовал на ее практически бездыханном теле, изгалялся, мучил, а на самом деле, даже не приступил!
– Тшш, перестань, – говорю спокойно и как можно тише. – Это я, Морозов, Максим, Макс. Помнишь? Надя? Слышишь?
По-моему, до нее дошло:
– Максим? Морозов? То есть…
– Ну да, – пытаюсь развернуть ее к себе лицом, пока не получается.
Зато очень четко ощущаю, что в своем желании я, как будто даже не один, «нас» вроде «двое» страстно жаждущих заглянуть в ее глаза и маленькое тело. Чудеса!
– Отпустите меня, пожалуйста…
Что за черт? Когда мы перешли с ней на «вы»? Этого не помню. Думаю, что она по-прежнему нуждается в подтверждении моей темной личности. Тогда, пожалуй, перечислю знакомых и родных людей:
– Послушай, тшш, тшш. Я знаю, что твоего папу зовут Андрей, а маму – Галя, ваша фамилия – Прохоровы, и у тебя есть шустрый дядя, мой отец, Юра Шевцов, а жена его, моя мать…
– Марина, – начинает отвечать.
– В наличии родные брат Димка и сестра…
– Наташа, – шепчет.
– Ну? Вспомнила? Надь? Или дальше всю родословную перечислять?
Она расслабилась, а я больше не ощущаю ее намерения сбежать. Помогло? Выдыхаю. Но рано! Теперь Надя хочет встать с меня. Опирается всем телом, руками как-то странно машет, словно лапками, как божья коровка, неудачно приземлившаяся на спину, ощутимо бьется затылком о мой подбородок, кряхтит, стонет, квохчет, а главное, там внизу она устраивает мне настоящий танец с острой саблей. Твою мать! Давно по времени, сам уже не помню сколько, не вступал в интимные отношения с женщинами – увы, мне было не до того, восемнадцать месяцев был напряженно занят. Но вот сейчас, с этим маленьким упругим танцующим на мне женским телом, некстати всплывший недостаток о себе дает знать. А ведь я не думал… Сука! Она угомонится когда-нибудь? Я ж ее сейчас разложу и успокою… Ну что за дрянь!
– Ты не могла бы все это на мне сейчас не делать? Очень больно и неприятно, – сочиняю и выкручиваюсь, как могу. – Ты – хорошая увесистая корова, плюс извиваешься ужом. В самом деле, Надежда, слезь с меня! Дышать не могу – очень тяжело!
– Извини, пожалуйста. Хочу…
Аккуратно выталкиваю ее своей грудью, руками стараюсь ни к чему не прикасаться от греха подальше, затем осторожно перекатываю девчонку на собственные ноги. Она – молодец с индивидуальной соображалкой, тут же упирается руками в пол, затем присаживается и встает, и почему-то быстро отворачивается. Я приподнимаюсь на локтях, затем подтягиваю к себе колени и, подперев спиной лестничные перила, рассматриваю с неподдельным интересом возможное, но не состоявшееся, лобное место для этого кукленка. Почему-то только это глупое прозвище занимает мой воспаленный мозг.
– Надежда?
Она молчит. Стоит ко мне спиной, свесив голову на грудь. Молитвы, что ли, произносит? Или себя рассматривает? Изучает? Не насмотрелась еще? Не пойму…
– Наденька? – добавляю ласки – вдруг в нашем незадавшемся общении поможет.
– Мне нужно в ванную, – всхлипывая, произносит. – Где здесь свет, Максим? Почему ты в темноте сидишь? Как его включить?
– Я так привык, – хочу добавить «за маленький тюремный срок», но просто поднимаюсь и сильно хлопаю по пластиковой крышке выключателя, освещая для нее весь холл. – Надеюсь, ванную теперь найдешь?
Она как-то очень быстро перебирает ногами в правильную сторону и громко шмыгает носом, по-моему, даже хрюкает или икает. Опять я во всем этом беспределе виноват? Слышу, как заскакивает в нужное ей помещение и закрывается там, по всей видимости, на два полных оборота. Вот это да! Вот так меня боится? Да уж замечательное продолжение охренительного вечера!
Если честно, то чувствую себя сейчас последней мразью, до самых печенок паршиво, хотя вроде и не делал ничего такого, все, как обычно, но, когда мы с этой куклой встречаемся, все именно так и происходит! У нас с ней однозначная человеческая непереносимость? Я всем существом довожу ее до эпилептической трясучки и очевидной ненависти к моему присутствию, а потом, как правило, получаю отеческое вливание о том, что:
«Она же девочка, тем более, младшенькая, Максим, так нехорошо, слишком грубо».
Наших доблестных отцов сейчас тут нет – и, слава Богу, а значит…
Она там утопилась, что ли? Я под дверью цепным псом сижу уже битых полчаса – ни журчания воды, ни всхлипов, ни рева, ни шороха. Вообще, ни звука! Оттуда только гробовая тишина, но точно кто-то дышит!
– Надежда? У тебя там все нормально? Ты там жива? – ритмично перебираю пальцами по дверному полотну. – Я могу тебе чем-нибудь помочь?
– Уйди, Морозов.
Прелестно! Она живее всех живых и значит, я там ей не нужен. Разворачиваюсь на пятках и вприпрыжку двигаюсь вниз. Пусть там хоть в лягушачий анабиоз впадет – будить эту соплячку не буду. Ты посмотри, какая пава! Что за характер, что с ней не так?
Сижу на кухне, листаю то, что первое мне под руку попалось – какой-то девчачий журнал с очередным надуманным животрепещущим вопросом. Наслаждаюсь тишиной, и, кажется, уже второй по счету чашкой кофе за последний час! Вот же стерва! Сидит и не выходит! Поднимаю руку и с громким выдохом смотрю на время – там определенно половина двенадцатого! Ночи! Надо спать! Ее родители не заругают, баиньки этому ребенку не пора? Она решила так своеобразно заявить свои права на наследство, а мне, похоже, следует отсюда убраться? Странно, о таком скоропалительном событии отец меня не предупреждал, хотя мы виделись сегодня.
– Прохорова, – барабаню в дверь. – Ты там уснула?
– Уйди, пожалуйста, Максим. Отстань!
– Слушай, честное слово, не пойму…
– Я сказала, убирайся из моего дома. Пошел вон! Выметайся! Не стой под дверью!
– Из твоего дома? Прямо сейчас?
– Да! Да! Да! – орет белугой, а потом вдруг тихо разрешает. – А впрочем, как захочешь?
Ну уж нет! Этого в ночь точно не будет – я не уйду. Хороший хозяин даже свою плешивую и старую собаку не выгоняет ночью, в дождь и стужу.
– Я не уйду сейчас, слишком поздно. Доживи там, будь добра, до завтрашнего утра, не околей. А поутру я свалю, – шиплю и тихо добавляю. – Вот же зажравшаяся стерва!
Видимо, это помогло? Определенно! Слышу щелчок дверного замка и замечаю узкую полоску словно внеземного света, а потом заплаканные глаза, чрезвычайно красный нос и тихий жалобно просящий голос, говорящий с придыханием:
– Максим…
Так! Похоже, зверь ей пригодился? Что-то дама хочет? Одним кивком показываю, что чересчур внимательно готов слушать и по возможности выполнять:
– Ты не мог бы… Дать какую-нибудь одежду… Я… Господи…
Весьма доходчиво, Прохорова! Твой страшный дикий зверь абсолютно ничего не понял!
– Надя, скоро полночь, постарайся сформулировать свою мысль до конца этого дня и представить мне на рассмотрение. Честное слово, твои детские загоны и забавы мне уже вот здесь сидят, – рукой указываю точное месторасположение, при этом не специально, а так само собою происходит, вниз свой взгляд бросаю на ее… Что?
Она босиком стоит на холодном кафельном полу с молочно-белыми ногами, при этом дрожащими руками оттягивает полы своей слишком длинной, словно не с ее плеча, рубашки с безумным, как и ее хозяйка, рисунком.
– Что ты делаешь? На хрена разделась? Решила искупаться?
Скулит и стонет, по-детски кривит свое лицо. И тут до меня доходит… Она очень сильно испугалась – я в том виноват, не отрицаю, видимо, кукленок не удержался и сформулировал ко мне претензии в своей манере – в мокрой форме.
– Надь, – немного улыбаюсь, пытаюсь успокоить и сказать, что все в порядке. – Не страшно, я все понимаю. Как в детстве, кукл…
– Заткнись, заткнись, козел. Чего ты ржешь, гад? Что ты понимаешь? Я испугалась!!! СИЛЬНО! Да! Мне было до чертиков страшно. Я с жизнью попрощалась, а тебе смешно и весело. Посмотрите, какой у нас в семье есть жизнерадостный идиот? Что я тебе сделала, чего ты прицепился, зачем издеваешься надо мной? Что делаешь в этом доме? Это мой дом! Мой! Мой! Мне дедушка его подарил! А ты? Кто ты вообще такой, безродный? Если бы ты был мужчиной, а не зверем…
– Ты закончила истерику? Все? Я могу уйти, чтобы не смущать тебя?
– Дай хоть какую-нибудь одежду. Что ты вообще здесь забыл, в нашем доме? Я все отцу скажу.
Почему-то совсем не сомневался в последнем утверждении.
– А без отца тебе слабо? Ты хоть что-нибудь можешь делать без своего «папы»? – разворачиваюсь и со спины ей говорю. – Жди там и не высовывайся. Не совращай меня своими ногами и худосочным задом – там абсолютно не на что смотреть.
Блядь! Какую одежду я могу ей предложить? Шотландскую мужскую юбку? А самое интересное, как Прохорову выпроводить домой? Все так некстати, Надя. Ты здесь, прости, незваный гость, а завтра утром сюда к нам еще заедет батя…
