Текст книги "Любовь нас выбирает (СИ)"
Автор книги: Леля Иголкина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 28 страниц)
Глава 2
Не сплю, по ходу, третий день, с того момента, как обо всем узнал…
Я сижу на жесткой кровати, упершись спиной в холодную зеленую стену, согнув ноги и вольготно свесив на коленях странным образом похудевшие руки. Колышутся от запястий до предплечий, как шелковые ленты! Пытаюсь рассмотреть неповторимый рисунок на ладонях – пока не очень, не выходит. Глаза слезятся и заливают всю картину, я прищуриваюсь, потом широко распахиваю и быстро-быстро смаргиваю – нет, ничего не вижу, никак судьбу свою не рассмотрю. Я ослеп или у меня нет будущего? Тут ведь не темно? Убирать полностью освещение запрещено условиями нашего содержания, а яркость добавляют/убавляют всегда по расписанию с шести утра до двадцати двух ноль ноль – здесь особо с этим не загуляешь. Ритмично прикладываюсь затылком о бетон, отсчитываю оставшиеся часы-минуты. Принюхиваюсь к своему телу – определенно, я воняю, как старое больное животное, возможно, как замученный жаждой верблюд, трехногая косуля или недобитый живодерами-охотниками бешеный волк. А мне ведь только тридцать один год! На сколько, интересно, я сейчас выгляжу? На сто один? Или на все триста?
Двумя руками прочесываю слегка обросший затылок и ими же прикрываю свое щетинистое лицо. Плачу? Да нет же! Просто жду, жду, жду… Устал немного. Ждать, потом бежать и догонять! Вот, наконец-то, затаился и высматриваю свою «добычу»! Так я готовлюсь, собираюсь с духом, представляю, фантазирую, подгоняю очередные оправдания, при этом отчаянно хочу забыть все, что со мной за последние пять лет произошло, все, что было. На хрен, долой! Какой-то кошмарный сон и жуткая несправедливость! Все хочу извлечь из памяти, растоптать и выбросить, кроме него, кроме любимого темноволосого мальчишки…
– Она оформила официальный развод и забрала сына. Максим, ты меня услышал? Понял информацию? – Гриша спокойно, словно мировые новости, сообщил позавчера. – Мадина покинула нашу территорию, в стране их больше нет. Более того, я думаю, что они за океаном. Он своего добился, думаю, что она официально уже его законная жена, а сам Зауров, естественно, отец твоему ребенку. Макс, очнись, будь любезен. Ты осознал, услышал?
– Это же мой сын, – все, что выдавил тогда из себя. – У меня есть права. Я – его отец. Ему всего три года, Гриш. Я не пойму, как такое возможно. Меня ведь даже не было на суде. Какой развод, какая свадьба, какой на фиг океан? Мы с ней женаты, а Ризо… Нет! Я абсолютно не догнал!
– Макс, мы это уже с тобой обсуждали. Обстоятельства сыграли против тебя – это неоспоримый факт, так получилось или подстроилось, кто теперь расскажет. Я, лично, склоняюсь больше ко второму предположению. Если хочешь знать мое мнение, – он откинулся на спинку стула, – то это, безусловно, очень красивая игра. Прекрасная партия, фактически мат тебе за два хода…
– У меня есть права! Есть же закон, в конце концов, согласно которому меня благополучно осудили! Мадина – моя жена, у нас с ней были отношения. Блядь, да я сына сделал. Как это можно все опротестовать или не принять во внимание, где бы я ни находился? Так не должно было случиться. Почему вы допустили…
– Она утверждала на суде, что у вас был фиктивный брак, и ваша свадьба ей была нужна исключительно для получения гражданства, чтобы избежать отцовского гнева и возвращения на родину, в свою семью. А ты впоследствии, через некоторое время, я сейчас цитирую – «скот и зверь», принудил ее к сожительству, в результате таких насильственных отношений у вас и появился ребенок. Это не дитя любви и добровольного согласия, а право сильного и случайный залет. Фактически, она обвинила тебя в физическом и психологическом насилии. Ты это понимаешь? Ты изнасиловал ее до сына, – тогда ему пришлось умерить пыл, по взгляду моему все понял, поэтому опомнился и поубавил свой адвокатский тон. – Макс, Мадина утверждала, что ты с сексуальными извращениями, садист, плюс настоящее положение дел сыграло совсем не в твою пользу – ты фактически пироман по вменяемой тебе статье, да и новый муж, по-видимому, тоже постарался. Он с большими связями, да еще финансово успешен. Плюс…
– Я лишен родительских прав?
– Увы. Мне очень жаль. Вы из разных миров. Разные национальности, вероисповедания. Я, вообще, не понимаю, как ты мог?
– Ответь, пожалуйста, прямо. Моя страна лишила меня прав на собственного ребенка? А? Так получается? СУКА! Ненавижу, ненавижу, ненавижу всех вас. А этих блядских баб…
– Макс, перестань. Давай подумаем лучше о том, что скоро на свободу.
– И что? На хрена мне теперь моя свобода? У меня что-то в жизни еще есть?
– Макс!
– Гриш, я ей помог. Помог! Слышишь! Веришь мне? Никого никогда не принуждал, не насиловал, пальцем против желания не трогал. Тем более женщин. Зачем мне? Ни одну, сука, ни одну! Бля, да их немного-то и было. Твою мать! Это не по моим правилам и я не так воспитан.
– Максим, это все с твоих слов. Понимаешь? – адвокат пытался утешить или продавить на ненужную искренность.
– Нет! Ни хера вообще не понимаю, – я шипел и заводился. – Я говорю, что не насиловал, значит, так и есть! Говорю, что требую встреч с сыном, значит, буду добиваться.
– Есть две стороны, а ты, мой друг, основательно в дерьмо уложен. Тебе никогда не продавить эту ситуацию. Послушай лучше…
– Получается, что я – зверь, а она – жертвенная овца? Я сексуально истязал бабу против воли, затем девять месяцев за ней пристально следил, чтобы она выносила моего ребенка. Ты сам-то слышишь, как это все звучит? Я, повторяю тебе еще раз, я просто ей помог! Помог! Помог! Мадина меня об этом попросила, – по-видимому, я подскакивал на жестком стуле и тем самым терроризировал тюремную охрану, адвокат периодически прихватывал мое запястье и шепотом просил присесть и успокоиться.
– Перестань! Слышишь, не делай хуже. Мы многого добились, отец твой развернул такую кампанию, что даже страшно. Он подключил больших влиятельных людей. Морозов, за тебя впрягались все, от начальников пожарных частей, до главных инспекторов, плюс на финал еще следаки и медицина подтянулась. А ты? Максим, не делай этого сейчас. Не надо, успокойся. Послезавтра выйдешь на свободу и начнешь жизнь с чистого листа. Забудешь все, устроишься на работу, встретишь женщину, женишься, детей родишь. Да так, чтобы головы не поднимать, все для них и ради них же делать! Слышишь…
Гриша! Гриша! Гриша! Ты сам-то хоть веришь в то, что тогда нарисовал мне, художник ты хренов. С какого чистого? Как забыть? Забыть жену и сына? Если с первым я, возможно, справлюсь – перешибу другой, то с мальчишкой так не смогу. Тут все сто процентов!
В наличии еще один вопрос, мой юридический друган, если в уголовку я по тыковку замазан, как с чистого листа теперь начать? Тоже не пойму! Где найти работу, если я имею в паспорте отметку о том, что осужденный, о том, что отсидел, пусть не слишком долго, пусть статья не жесткая, но я отсутствовал на воле и некоторое время был ущемлен в своих правах? Недолго – завтра будет ровно полтора года! Плюс, я хотел тогда, перед своей спонтанной ходкой, выкупить у Влада то место и, наконец-то, уйти от этой гниды и батрачить только на себя, как папа Карло. Пусть скромно, но с моим вкусом, меню, подачей, с моим выбором продуктов на худой конец. Сейчас это возможно? Мне позволят? Государство разрешит или заклеймило навсегда, пожизненно? Я, у которого основные орудия труда – нож, разделочная доска, кастрюля, сковорода, могу работать с открытым огнем, кухонной печью, духовкой, шипящим маслом, с мангалом, грилем, газовой горелкой, например, или это все перечисленное сейчас для меня противопоказано, табу и будет вызывать у надзорных органов кислую мину на рожах? Ведь я, по их определению, пироман! На что, в конце концов, я имею право в своей стране, как бывший зэк? Если родина по щелчку пальцев богатеньких иноземных дельцов лишила меня отцовских прав на собственного сына… На х. й! Не могу!
Про баб и про женитьбу хоть на одной из представительниц слабого пола вообще не думаю. Видимо, хватило! С этим после, если хоть на одну еще когда-нибудь встанет, тогда и буду разбираться, а пока – точно нет!
Одно жгучее, колючее желание – видеть сына. Все! Больше ничего не хочу! Готов даже здесь пожизненно сидеть, лишь бы только парень на свидания ко мне захаживал. Вот же влип с этой недофиктивной женитьбой, как кур в ощип!
Так получилось…
Пять лет назад я «помог» юной красивой восемнадцатилетней девушке оттуда, с восточного зарубежья. Она умоляла, плакала, рассказывала мне о том, как попала к нам, как хотела бы остаться, потом вдруг перешла на перечень наказаний, которые ее ждут там, если вдруг власти депортируют в родную страну. Я внимательно прослушал, в чем-то посочувствовал и предсказуемо не отказал, не смог, проснулось благородство, видимо. Отец основательно в мозги вложил про помощь, взаимовыручку, поддержку, сочувствие. Тем более от меня требовалась не физическая услуга – рыцарское сражение на ристалище, например, а юридическое простое, как я считал тогда, одолжение – тут нет проблем! Я на ней женился! Не знаю, с какого перепугу, под дулом пистолета или еще по какой причине, а может по скрытой большой любви, а может просто бравировал, мол, смотри, как я могу. Но брак был фиктивным! Поначалу! Так с ней предварительно договорились, я не трогал ее, она не жила со мной, печати в паспортах стояли, а ее документы на законное пребывание в стране лежали на рассмотрении в нужном департаменте – все-все подтверждал, когда об этом спрашивали соответствующие органы и представители закона. Не отрицаю, врали нагло и самоуверенно, потому что безнаказанно, играли в семью и моей родине недоговаривали! Мы обманули государство, я цинично затеял, а она поддержала и мы раскрутили этот маховик на полную. Но!
Мадина, как женщина, мне понравилась – не ожидал такого. Я не очень влюбчив, с женским полом вроде как подозрителен, в серьезных отношениях даже хладнокровен – срабатывает иногда инстинкт «беги, пока не окольцевали, видимо». Мать в последнее время называла меня, своего родного сына, «вещью в себе», иногда «диким» и даже «зверем». Правда, последнее прозвище дала мне маленькая наглая девчонка, дочь младшей сестры моего отца – мать просто повторяла и соглашалась в определении с этой дрянью. Стерва прозвала так за то, что я подкрадывался к ней и якобы пугал «малышку» до усрачки:
«Зверь, зверь, папа, папочка, тут этот дикий зверь, пусть он уйдет, он меня пугает» – шалопутная верещала. Я неоднократно затыкал ее фонтан, укладывая на спину эту тварь. Терзал ее щекоткой, пока она не пудёрила в свои розовые трусы – мелкая ссыкуха! Но высказанное прозвище приклеилось – все подхватили! Так, с четырнадцати лет я перестал быть маминым «зайчонком», Морозовым Максимом, а стал своим в доску «Максизверским братаном»! Вот и ЛёшА, сука, некстати вспомнился! Зверь, по-видимому, все же просится на волю? Да, «Максим»? Да, определенно…
Я не помню как, но мы стали близки с Мадиной, по-настоящему, как муж с женой, все было по обоюдному согласию – я не насиловал ее и никогда не принуждал. Это клевета! Ложь! В один из вечеров «законные супруги» перешли на новый уровень отношений – вот и вся любовь. Я заявил на ее тело свои мужские права, а она не сказала «нет», тем более мы женаты. Знаю, что не ошибся и не ошибаюсь сейчас, когда все это в памяти прогоняю. Все было добровольно, без принуждения! И вот я наивно думал, что все уже официально и ладненько сложилось, я женат на самой дивной женщине из другого мира, а после рождения нашего сына, в этом абсолютно не было никаких сомнений. Я создал свою семью – неосторожно поймал удачу за хвост. Так рано и самый первый из всей, как отец говорит, многочисленной когорты зажравшихся обалдуев. Моя семья приняла нас, Мадину, Ризо, маленького сына. Родители получили внука и экзотическую невестку, а я законную жену и был счастлив ровно полтора года. Потом я… «Ушел». «Свернул», похоже, не туда, «увяз», «застрял» и в результате потерял все, даже право на сына. Она лишила меня этого. Гадюка!
А сейчас? Кто я для своих? Помнят обо мне? Обрадуются завтрашнему возвращению блудного сына? Мать обнимет или в сторону уйдет? Она, похоже, отреклась от меня, как от своего ребенка. Такое разве возможно?
Паршивая овца, заблудший сын, утративший доверие! Вот, кто я! Я больше не ее «зайчонок», не «Максимка», не «Максюша». Я – самый настоящий зверь и это не детская выдумка! Так мать сказала, когда узнала, что я натворил и какие от всего этого последствия. Нет, она не билась в истерике, не устраивала концерты на свиданиях, на которые приезжала, я все читал по ее лицу. Она расстроена и очень разочарована в своем сыне. А тогда, на суде, на какое-то одно мгновение показалось даже, что она меня стыдилась. Ей было больно, обидно и крайне неприятно слышать всю информацию, которую выставили на всеобщее обсуждение в качестве неопровержимых улик и доказательств. Это был…
Умышленный поджог, а я, ее «зайчонок», устроил все это на почве дикой неконтролируемой ревности к своей Мадине, которую обвинил в связях с богатым клиентом, часто посещавшим ресторан другого состоятельного «героя». Короче, не находясь в состоянии аффекта, а по злому умыслу и с явной целью навредить и обанкротить своего работодателя, ближайшего и драгоценнейшего друга новоиспеченного хахаля своей жены, я поджарил это заведение, в результате чего нанес невосполнимый ущерб хозяину, лишил его средств к безбедному существованию и травмировал трех официанток. Девчонки получили ожоги больших участков тела различной степени тяжести. А это, друг мой… Другая статья! Штрафом за неосторожное обращение с огнем и обязательными, или исправительными работами, или на худой конец краткосрочным взятием под стражу тут не отделаешься. Мне дали полный срок – два года, большую часть которого я отмахал, а то, что осталось, адвокат с отцом «заменили», с большим трудом вытребовали, выцыганили обязательными работами на соответствующее количество часов. Я буду мантулить без оплаты и трудового стажа – на добровольных началах и в свободное от основной работы время. Прикольно! Новый опыт! Только где и есть ли у меня на сегодняшний день какое-то официальное занятие, хоть какая-то работа? Думаю, что однозначно – нет!
– Морозов!
– Я! Осужденный Морозов… – быстро «представляюсь» и называю свою статью.
– С вещами на выход!
Похоже, мне пора. Поднимаюсь, поправляю одежду, пятерней прочесываю волосы и подхожу к увесистой двери. Слушаю скрежет ключа в замочной скважине и скрип несмазанных петель.
– Лицом к стене.
Выхожу и поворачиваюсь.
– Будем скучать, шеф, – с верхних коек громко раздаются голоса. Блатные полюбили мою стряпню и мое дежурство на кухне, отсюда и уважение. – Не говорим «Максим, возвращайся», но если вдруг где пересечемся…
– За мой счет, братва. Все будет за мой счет.
– Отставить разговоры, – охрана дверь закрыла. – Направо и прямо, – грозно отдают приказы, а я следую в указанном направлении. – Лицом к стене…
И так в общей сложности раза три-четыре, перед финалом моего тюремного коридорного выступления.
– Проверяйте вещи…
Часы, ремень, мобильный телефон – увы, разряжен, фотография с женой и сыном, и… Обручальное кольцо. Последнее отодвигаю в сторону, подальше:
– Забирай.
– Оно не мое, – отхожу от стойки и жду звукового сигнала открывшейся двери. – Чужое. Вы ошиблись…
– По описи числится за тобой.
– Сказал, что не возьму. Выкиньте. Претензий предъявлять не буду. Хотите забожусь, – и подношу большой палец к зубам, показываю по-блатному – сокамерники научили.
Охрана ничего не отвечает, лишь сочувствие читаю на отдельных минах. Ну-ну! От тюрьмы и от сумы, как известно, не стоит зарекаться. А влезть в дерьмо по уши, как оказалось, для таких талантливых, как я, ноль проблем. Достаточно было жениться на красивой беззащитной женщине, заделать ей ребенка, потом от ревности спалить к ебеням дорогой французский ресторан и вот ты греешь нары в течение почти двух лет. Не женитесь, парни! Никогда. Не надо!
– До свидания, – зачем-то говорю.
– Здесь не принято прощаться, – в спину мне доносятся разумные слова. – Не возвращайся, Морозов. Иди на волю и там живи. Здесь тебе не будут рады.
Спасибо за совет! Я вышел! Иду неспешным шагом к воротам, глазею по сторонам, рассматриваю тюремный двор, словно никогда тут не был, и все в новинку, псы лаем вторят моим негромким шагам. Подхожу на выход, караульный кивком головы указывает на калитку – все, я свободен, больше тут не задержусь!
Сегодня солнечный день, как по заказу. Великое событие – Морозов отмахал свой срок. Оглядываюсь по сторонам и замечаю вдалеке как будто знакомую машину и мужской крупный силуэт… Отец! Шевцов, мой названый отец, мы с ним не кровная родня, но почему-то только с этим «папой» я чувствую ту самую близость и единение душ. Он стоит, уперевшись задом о капот своей машины, дымит любимую сигарету и, вероятно, ждет. Кого или чего? С моря погоды? Тут разве что с вонючей городской реки! Кого здесь, на отшибе, в промке, может ждать заместитель начальника Седьмой пожарной части, полковник, передовик службы и отличник в своем профессиональном деле? Надеюсь, что меня и он приехал за отбившейся от Шевцовского стада тупой овцой – безрогим бараном-пироманом. Да за кем еще, Макс, проснись уже и глаза открой! Отец приехал за тобой. А мама?
Опускаю голову и ускоряю шаг, а когда между нами остаются какие-то жалкие сантиметры, Шевцов сам отталкивается от раскаленного металла, подается ко мне навстречу и захватывает в жесткий клинч:
– Сын! Здравствуй! Бл, привет, герой!
У меня нет слов! Он очень крепко держит, мощно хлопает по плечам, а я дергаюсь при этом, как припадочный, отец, как куклу меня трясет, периодически отстраняется, разглядывает с ног до головы, прищуривается, присматривается, словно в первый раз так близко видит:
– Макс, ты возмужал. Сильно! Тебе, прости, конечно, в этом направлении тюрьма пошла на пользу. Не пойми меня неправильно…
Да, юмор все тот же! У отца этого не отнять.
– Все нормально. Я понимаю, что ты хотел сказать. Устрашающе выгляжу?
– Взрослее – да, но не страшный. Оброс немного, – дергает за волосы. – Хорош, сын, сухой, поджарый. Как ты вообще? Здоровье, настроение?
– Нормально, – не знаю, что ответить на все вопросы, которые он мне задает. – Все нормально, пап. Вроде бы здоров, по крайней мере, «общественные тюремные лазареты» не посещал ни разу. Как там мама? Она…
– Я не сказал ей, что на полгода раньше выйдешь, не хотел давать надежду, Макс, пойми. Она и так очень сильно переживала. Вдруг сорвется и…
– Не сбудется?
– Ну, ты и сам все прекрасно понимаешь. Так, давай-ка быстренько в машину, – подталкивает в спину, практически пихает. – Давай, давай. Не стоит нам здесь задерживаться. Как говорят, плохая примета. Все вижу по глазам. Устал?
– Бессонные ночки выдались. Последние особенно. Пап? – хочу его о бывшей жене и сыне спросить и не могу. – Пап?
– М? Что, сына? Что хотел?
Нет! Пока не буду, немного подожду.
Вот это да! Как давно я не был…в машине. Дожился! Рассматриваю обстановку, как маленький ребенок, а ноги непроизвольно устанавливаю на места отсутствующих для пассажира педалей и слегка их… Выжимаю!
– Ремень, Максим, – отец кивком указывает на мое пока что противоправное «деяние». – Пристегнись, пожалуйста. С деньгами напряженка – такие штрафы я уже не потяну.
Молча, с улыбкой выполняю. Шевцов все тот же, не смотря на свои шестьдесят лет. Задира есть задира! Шустрый, верткий правдоруб:
– Мы продали твою машину, Макс, – оглядывается по сторонам и выезжает со стоянки. – Пришлось, прости, траты, траты, плюс компенсация и взятки…
– Я понимаю.
– Штраф сто двадцать косарей, судебные издержки, девчонкам оплатили лечение, одной – пластику, всем трем – восстановление. Мы…
– Думаю, что одной машиной тут не обошлось? – отворачиваюсь к своему окну, потому как определенно знаю, что он сейчас ответит, пожалуй, помогу. – Квартиры тоже больше нет и всей обстановки? А мои ножи? Надеюсь, хотя бы наборы остались целыми и невредимыми.
– Да, конечно, мы их уберегли, за это не переживай. Послушай, – Юра прокашливается, сейчас, по-видимому, будет сглаживать возникшие острые углы, – Максим, все будет. У тебя все наладится, восстановится, нужно подождать немного. Ты вышел на свободу, только десять минут прошло, отдохнешь, приведешь себя в порядок, встанешь на ноги, найдешь работу, спокойно доработаешь свой срок, если можно так сказать. Мы тебе поможем. Финансово и морально…
– Куда мы едем? К вам домой? Порадовать мать нерадивым чокнутым сыном-поджигателем? – зачем-то завожусь и повышаю тон.
– Нет, Макс. Ты очень взрослый человек, чересчур самостоятельный. Я подумал, что жить с родителями, как в первом классе, тебе будет неудобно. Короче, я договорился с Прохоровым…
Еще лучше! Только этого мне не хватало.
– Я буду жить у них? Это что шутка? – хватаюсь за ремень безопасности и сильно дергаю. – В качестве кого? Прислуги для твоей сестры? Их личного повара? Домашнего зверя для зажравшейся дочурки?
– Максим, перестань. Нет, конечно. У Андрея есть дом его отца, Петра Андреевича. Там никто не живет, они для дочери его берегут, пока…
Вот эта голубая дщерь меня как раз страшным зверем называла, а сейчас я буду жить в ее «приданом доме», сторожить наследство, как цепной верный пес:
– Не хочу! Лучше на улице!
– Что? – отец прищуривается и смотрит на меня. – Что ты сказал?
– Сказал, что отвези меня в какой-нибудь дешевенький отель или в ночлежку для бездомных, раз мне нельзя вернуться в твой хлебосольный дом, не будучи ребенком.
Отец бьет резко по тормозам, а я прикладываюсь лицом о переднюю панель, и ремень безопасности не сдерживает мой стремительный полет – из моего носа тонкой струйкой сейчас кровь идет. Не успеваю подняться, как ощущаю на своей шее жесткий захват отцовской руки. Он придавливает мою голову, размазывает по торпеде и, склонившись надо мной, шипит:
– Я сказал, успокойся и послушай.
– Мммм, – все, что могу ответить на его слова.
– Андрей и Галка помогли тебе, предоставив дом и склепав новые свидетельские показания об учиненном тобой пожаре – они теперь подельники, вместе с тобой, со мной, блядь, со всеми нами. Там вся часть теперь для тебя исправно врет! Так что, будь добр, оцени их доброту и рвение. Ведь ты не прав, Максим!
– Я не поджигал…
– Этого никто не знает! Жизнь разберется! Баста! Я устал от твоего нытья о судьбе, неудавшейся личной жизни. Ты же сильный, мужчина, муж, отец…
– Папа, папа, папа! Она забрала моего сына, Ризо увезла, – похоже, я скулю, – а меня всех прав лишили. Я потерял ребенка…
Отец вдруг ослабляет хватку и позволяет мне ровно сесть.
– Мне очень жаль. Сука! Очень-очень жаль. Григорий не сказал об этом, я ничего не знал. Перестань, – он тянется рукой к моим глазам и хочет вытереть слезу. – Макс, слышишь? Прекрати ненужную истерику. Извини, мы знали только про развод, про сына нам не сообщили. Блядь!
– Она вышла замуж за жирного богатенького хрыча. Хрен с этим! Меня лишили родительских прав в мое отсутствие, когда я был в этой долбаной тюрьме! Она меня уничтожила, просто раздавила. Эта неграмотная смазливая баба! Ненавижу этих сук! Всех! До единой! Всех-всех! Шлюхи и продажные твари, ищут член и как теплее пристроить свой зад…
Еще один удар в мое лицо, наконец-то, отрезвляет и приводит в чувства:
– Макс, перестань! Прости меня за это, но ты должен успокоиться. Посмотри на меня, повернись, кому сказал, – пытается схватить меня за подбородок, а я кручусь.
– Со мной все нормально! Что мне станется? Пап, не надо.
– Максим…
Отец ни разу не прикасался ко мне. Юра никогда не поднимал на меня руку, ни в моем счастливом детстве, ни в шальной юности – беспечной молодости. Это не его методы! Так было раньше, до «теперь»! Почин, по-моему, положен? Теперь я буду получать регулярные отцовские затрещины? Тюрьма меня сломала, вылечила или сделала настоящим человеком?
– Поживешь в том доме. Там очень хорошо, уютно, все есть – газ, свет, вода, доверху забитый холодильник, теплая постель. Он чересчур большой, двухэтажный, практически дворец – я заезжал туда, все проверил, загрузил тебе под завязку на первое время продуктовый набор. Приготовишь сам, тут я не спец, а ты развеешься, вспомнят о работе руки. Макс, – отец заводит двигатель и тут же обращается ко мне, – это все удобно. Андрей – надежный друг, он от всей души. Поверь, тут ничего такого. Все нормально! Слышишь, сын?
Я – не сын тебе! Не сын! У меня больше нет родителей. Для матери я сгинул восемнадцать месяцев назад, а для тебя… Для тебя никогда им не был! Очень жаль…
Охренеть, какая домина! Не преминул, естественно, съязвить.
– Хорошо начальнички воруют. Вот это дом отгрохал, – я слегка присвистнул. – И все на деньги жалких налогоплательщиков или за пожарную мзду?
– Максим, закрой рот и вылазь из моей машины. Ты, наверное, все же спать хочешь, раз такую ересь всю дорогу на одном глазу городишь.
Просторный двор, широкая подъездная площадка, гараж, закрытая беседка, наверняка там есть еще камин, сам дом с широким крыльцом, укрытым каким-то вьющимся кустарником. Воровал изрядно «дядя» – этого, похоже, не отнять! Я помню хмурого серьезного старика, старшего Прохорова, недружественного моему отцу «сурового дядю Петю». Андрей стал на него чем-то похож. Такой же высокомерный, здоровый крендель, с завышенной самооценкой и откровенным презрением в глазах ко всем нам, нищебродам, земным пещерным обывателям.
– Сколько? – следую за отцом, швыряю вопросы в спину. – Сколько ты ему заплатил, чтобы он меня сюда пустил? Он точно в курсе? Я ж дергал за жопу его любимую «золотую куклу», сиськи у нее искал в свои пятнадцать лет, потом пару раз прикладывал стерву о землю, подставляя ей подножки. Он что забыл об этом? Забыл, как собирался мне…
– Ты закроешь свой рот поганый? Или еще раз помочь тебе его закрыть?
Ладно! Я захлопнул речевую калитку.
– Проходи и располагайся. Жилые комнаты все наверху, твои личные вещи здесь – с ними самостоятельно разберешься, – Шевцов руками указывает на горы картонных коробок. – Димка все подписал, где, что, хрупкое и мягкое. Все наши тебе передают привет…
– Какую из имеющихся опочивален можно выбрать, чтобы не наследить в царских хоромах и не испачкать блатной тюремной грязью?
У отца дергается верхняя губа, как перед укусом, прищуривается один глаз, а руки синхронно сжимаются в один огромный кулак:
– Макс, перестань! Баста! Я сказал! Хватит! Все уже понятно! Тебе тяжело принять тот факт, что теперь ты – нищий, никому как будто бы ненужный отсидевший голодранец, но это все не так, а то, что сам себе надумываешь – не приговор, поверь, пожалуйста. Сегодня успокойся, отдохни, выспись, приведи себя в порядок, приготовь, поешь, я не знаю, просто ящик посмотри. Там внизу есть маленький спортзал – покрути педали, намотай километраж, штангу рвани пару раз, нокаутируй грушу. Делай что-нибудь, а не жалкой бабой вой…
– Пап…
– А послезавтра мы с матерью заедем к тебе. Подготовлю почву для вашей жаркой встречи. Я просто больше врать Марине не смогу, точно зная, по какому адресу прячу ее родного любимого сына. Вопросы есть?
– Я хотел бы вернуть Ризо.
– Максим, давай сначала разберемся с текущим неудачно сложившимся положением, найдем тебе работу, докажем, что ты законопослушный гражданин, с отсутствием пиропроблем…
– Там без шансов? С сыном?
Не отвечай, отец! Не надо, все понятно по твоим глазам – сына я потерял «невозвратимо».
– Твой телефон, – папа ловко уходит от ответа на неудобные мои вопросы. – Номер новый, но известные мне общие контакты вбил, так что можешь позвонить своим друзьям.
– У меня их, по всей видимости, больше нет.
– Отчего же, у тебя есть родной брат, потом Алексей Смирнов тобой частенько интересовался, тот же Гриша Велихов, твой адвокат. Наташка просила о себе напомнить, вы как-то с ней повздорили – призналась вот недавно, так вот, сейчас просила передать, что тебя простила. Все наши номера – мама, я, Смирная детина, Андрей, Галя, твоя любимая мама-крестная. Сын, тебя все ждали, зря ты так…
Сердечно благодарю! Вздыхаю, но все же телефон беру – полистаю список «верных оруженосцев» на досуге.
– Макс?
– У?
– Я вот, что еще сказать хотел, только давай спокойно. Ты, сынок, пока не совсем свободен, – Юра опускает вниз глаза, – те оставшиеся полгода будешь под постоянным контролем надзорных органов…
– С браслетом на ноге, – перебиваю папу. – Как эта слежка будет осуществляться?
– Есть инспектор…
– Это что-то типа УДО?
– Нет, сын. Тебе просто заменили часть наказания обязательными работами, но отмечаться нужно, как и при условно-досрочном освобождении.
Прелестно! Я – привязанная шавка!
– Машину тебе не даю, я…
– На это не претендую. Мне не нужно. Куда ездить с моим сверхзагруженным графиком? Разве что на отметку, как на обязательную наркотическую ширку.
Отец подходит и резко обнимает. Он крупный, сильный мужчина, а я сегодня… Жалкий соплежуй. Захлебываюсь от недостатка воздуха:
– Макс, я тебя люблю! Слышишь? Давай начнем сначала. Давай, родной, мы ведь столько вместе пережили. Перестань травить себя, слышишь, мальчик? Ну? Как слышно, парень?
– Да, я, – хочу пообещать или попробовать, не знаю, не определился, – все-все понимаю. Пап… Прости меня… Я не виноват в том, в чем меня все обвиняют. Я не поджигал тот ресторан, так получилось.
Отец отстраняется и заглядывает мне в глаза.
– У тебя есть друзья, их много, есть родня, знаю, что будет и любимая, – отец прокашливается и все-таки отводит глаза. – Твоя жена была большой ошибкой, за которую ты очень дорого заплатил, зачем же вспоминать прошлое….
– Там сын, она его забрала…
– Макс, он не один, а со своей матерью, которая нашла ему еще одного отца. Думаю, что не прогадала. Ризо тебя совсем не знал, как человека. Сколько ему было, когда вы расстались? Год с небольшим! Это же несерьезно, поверь, я знаю, о чем говорю. Сын, слышишь?
Забудь! По-видимому, это слово отец хотел сказать, пытался подобрать корректную формулировку. Я вроде слушал, в чем-то соглашался, но это трудно. Вырвать из сердца безумно дорогого человечка – единственного сына!
Отец уехал, немного посидев со мной на кухне, за чашкой кофе погоревав о моем несостоявшемся семейном положении. Сейчас я тут один! Совсем! Как перст! Крикнул – тихо, даже эха нет! Чудесные хоромы!
Медленно переставляя ноги, брожу по дому, заглядываю во все комнаты, с интересом рассматривая богатенькую обстановку. Вдруг вижу, что за черт:
«Мой будуарчик! Прохорова Наденька-кукленок!»
– детская надпись на двери в одно из помещений. Видимо, для внучки дед соорудил персональный замок, там ее приватное пространство? Я тут сейчас хозяин, поэтому с нескрываемым удовольствием посмотрю на весь девчачий скарб этой самой младшей Прохоровой. Такая сука эта «Наденька», должен сказать! Просто чистоплюйская стерва, богатенькая дрянь! Все сознательное детство меня тошнило от этой малолетней грымзы.
