Текст книги "Любовь нас выбирает (СИ)"
Автор книги: Леля Иголкина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 28 страниц)
– Да, – тихо говорит, затем кивает и громко показательно, словно с судорожным дерганием, сглатывает. – Давай.
С треском раздираю ржавый бегунок на ее безобразных брюках и сдергиваю все тряпки вниз. Она стоит с раскрытым, обнаженным задом, как завороженная, не двигается, и не убегает, словно еще чего-то, согласно половому этикету, ожидает.
– Надя, не тормози, помогай, – злюсь и жестко отдаю команды. – Что тут сверхсложного? Раздень меня!
– Максим, – дрожащими руками осуществляет с моими джинсами то же самое зеркальное действо. – Я думала, что мы…
Нет! Здесь! Сейчас! В этой комнате. Я до кровати просто не дойду.
– На пол! – командую.
Она сначала неуверенно опускается на острые коленки, не сводит с меня испуганных глаз – держит тот самый пресловутый зрительный контакт, затем неуклюже пытается усесться на пол, а потом лечь на спинку.
– Прости меня, – тянусь за ней, одной рукой сжимая в кулак великолепные волосы, а другой массируя хрупкое плечо, – Надь, я… Нежно сейчас не будет. Я не сдержусь. Я… Потом, кукленок… Все потом. Если ты захочешь?
– Я понимаю, все нормально, Максим. Понимаю, правда-правда. Не обижаюсь… Не сержусь, – ложится и поворачивает к стене раскрасневшееся дрожащее лицо.
Она смотрит на нас, на ту идиллическую и лживую картину, старательно выписанную ею по каким-то долбаным фотографиям. По-черному завидует той, восемнадцатилетней беззаботной женщине. Прохорова сейчас ревнует того Морозова к себе. А у меня сейчас злой, безумный вид, расширенные зрачки, какое-то, сука, неконтролируемое слюноотделение и в ушах звучит как будто по нашей с ней судьбе похоронный набат. Знаю, просто знаю, что я – зверь, мерзавец, тварь жестокая и злопамятная. Не только знаю, но именно так и чувствую себя. Кровь бьет в голову, в член, адреналин и тестостерон бельма до краев заливают, а моя Наденька легла на пол, раздвинула ноги и покорно ждет. Ждет моего гнева и своего наказания. Блядь! Да за что?
Накрываю куклу своим телом, пытается немного оттолкнуть – выставляет тонкие ручонки, упирается ладошками мне в грудь.
– Нет! Перестань. Делаешь ведь только хуже.
Резко руки убирает и прижимает их к себе.
– Просто обними меня, Найденыш. Просто приласкай. Не надо зажиматься, прятаться, я здесь, с тобой. Не уйду, если сама об этом не попросишь…
– Максим, давай просто покончим с этим, прошу…
Запечатываю рот поцелуем – дальше слушать этот лепет не хочу. Все бред и чушь! Проталкиваюсь языком внутрь и вперед, вылизываю внутренние щеки, нёбо, прикусываю сладкий язычок. Немного отстраняюсь лишь для того, чтобы свою «куклу» разглядеть. Красивая! Такая красивая, что страшно даже трогать, а не то, что поломать и, как мне вздумается, на сыром каменном полу оттрахать.
– Надя, Надя, Надя, – шепчу в перерывах между поцелуями, пытаюсь улыбнуться, расслабить, отвлечь – все ведь очевидно, как сильно я ее пугаю. – Не буду, не буду. Перестань! Слышишь, детка? Ну, не плачь. Я пошутил! Ты испугалась, рыбка? Не плачь…
Прикусываю острый подбородок, затем зализываю, аккуратно всасываю – она мне, глупенькая, вдобавок шею предлагает. Беру, даже не задумываясь, как там и что! Отвлекаю от того, что хочу с ней грубо сделать.
Все время кажется, как будто мы под колпаком, каким-то странным наблюдением, словно кто-то пялится на сплетение наших тел со стороны. ОНИ! ЭТА СЧАСТЛИВАЯ ЗАДРОЧЕННАЯ ПАРА! Те беззаботные, Максим и Надя, улыбающиеся, разморенные страстью и сексом, не знающие еще беды.
– Надя…
– Пожалуйста. Максим, Максим…
Расслабил и завел – Прохорова крутится подо мной змеей, руками беспорядочно шурует по всему телу. Трогает бицепсы, сжимает осторожно шею, гуляет пальцами по волосам. Задираю ее кофту, оголяя две красивые возвышенности – у кукленка шикарная и стоячая грудь. Прикладываюсь жадно ртом к каждому просящему соску. Сильно втягиваю, прижимаю, трогаю клыками, с характерным чмокающим звуком отпускаю холм.
– Скучал, Надька. Вот по этому, всему, по нашим разговорам, по нашим актам, по твоим, сука, слезам, по всему, по долбаному ванильному сексу, по случайному внезапному перетраху. Ты это понимаешь? Понимаешь, что ты натворила? Мать твою!
– Пожалуйста, Максим, – стонет, просит и еще раз, замыливая мне глаза, каждую сиську предлагает. – Мне так приятно, хорошо.
Упрашивать не надо – я еще раз прохожусь по каждой своим влажным языком. Наверное, слишком сильно зажимаю полушария, Найденыш тут же сообщает – ойкает и пытается вверх уйти ползком.
– Тшш, тшш. Все, все! Немного не сдержался, Наденька. Погорячился, извини. Ты как?
– Да-а, – стонет и выгибает мне навстречу тело.
Совесть! Долбаная совесть, а еще какой-то мерзкий липкий страх – если нагрублю, затрахаю, то, определенно, Прохорову потеряю. Возможно, навсегда! Просовываю руку между нашими телами, пробую горячую промежность, аккуратно растираю по нежным гладким лепесткам обильно выступившую влагу, прижимаю и легонько хлопаю.
– А-ах!
Отстраняюсь на мгновение. Рассматриваю всю картину в целом. Румяная, с безумным блеском в глазах, изнывающая от жажды и захваченная добровольно в плен совсем не грубой лаской – помечено «СОБСТВЕННОСТЬ МОРОЗОВА. НАДЬКА ПРОХОРОВА – ТОЛЬКО МОЯ»!
Приставляю член ко входу, жду разрешения – девчонка смаргивает, я сразу же проталкиваюсь. Все… Я – там!
– Ммм, – приподнимает голову, осторожно кожу трогает и небольно прикусывает плечо.
– Хо-о-о-рошо! – по-волчьи вытягиваюсь, шиплю сквозь зубы, прищуренными глазами с ухмылкой и оскалом рассматриваю ее.
Толкаюсь сразу быстро, без долбаного позволения, подготовки – все, как и обещал, Надька от меня не отстает и помогает. Вращает тазом, прижимает двумя руками к себе грудью и лицом. Близко, тесно, плотно, скученно, без размаха. Я шиплю, рычу, стону, как будто тяжело дышу, но темп и ритм не убавляю.
– Еще, еще, еще… Еще хочу! Хочу!
– Сука! Я так тебя хотел… Всю жизнь! На-а-а-дя! Ведь любил только тебя, заразу, любил тебя, дрянную стерву. Слышишь? Слышишь? Только одну любил. Открой глаза! – рявкаю и движение не прекращаю. – Глаза! КОМУ СКАЗАЛ! ОТКРЫВАЙ!
Глубокое проникновение – кукленок истошно пищит, затем вдруг ноет и скулит:
– Я знаю, – тянет очередное долбаное признание. – Знаю, знаю. Прости мен Макси-и-и-м!
– Открой глаза, детка. Пожалуйста. Надя, я тебя прошу, – двигаюсь и жалко умоляю. – Не закрывай их, маленькая. Хочу смотреть, как ты сейчас со мной!
Не знаю, кончим ли мы с ней в этом темпе – это гребаная скачка, жесткий секс, спонтанный грязный незапланированный трах. Но не любовь? Ведь не она, проклятая? Ее не может быть! Кровь долбит вены и артерии, адреналин сжигает напрочь мозг, а темп нашего движения совсем не убавляется – мы с ней не устаем и нам так хорошо.
Разнесем к чертям все, что она тут нагородила – вдребезги, наотмашь, навзничь, на хрен, все эти краски, кисти, растворители, старую бумагу, какой-то пупырчатый полиэтилен.
– Максим, пожалуйста, – стонет, заклинает. – Прошу, прошу… Я… Я… Господи, не могу. Уста-а-а-ла…
Ведь понимаю, о чем просит… Взмокла – потная и скользкая, грудь в ссадинах ноет от моих прикосновений, ласк, укусов, низ живота тянет, спина болит, а ноги крутит – вся ее надуманная против мужиков броня по швам трещит.
– Надя, детка. Потерпи еще немного…
Делаю быстрые неглубокие толчки-удары, кукленок впивается ногтями в мои плечи и звонко верещит. Я зажмуриваюсь, резко вылетаю из ее измученного лона, шиплю и орошаю семенем бедра и очень быстро сокращающийся живот.
– Твою мать! Надя! – обеими ладонями глубоко и медленно проглаживаю грудь, внутреннюю поверхность бедер и еще подрагивающий живот.
Улыбаюсь ярко, широко, открыто. Склоняюсь к маленькому уху, прикусывая обводочек, ей шепчу:
– Есть вопрос, Надежда! Готова, куколка?
– Ммм, яяя, ууу…
Замечательный ответ!
– Ты выйдешь замуж, Прохорова? По ритуалу – платье, кольца, родители, торжественный обед? М? Прохорова! Прохорова! Ау! Ау! Пора очухиваться и приходить в себя! Кукленок, ку-ку! – и еще раз громче повторяю. – Найденыш, ты выйдешь замуж за меня?
Глава 19
Вот же маленькая стерва, кукла заводная, хитрая бестия, золотой ребенок, Прохоровская Наденька-Надежда, творческая метущаяся натура, а также лгунья, актрисулька, мой персональный инквизитор, рыцарь совсем не Круглого стола… Как много у нее имен – придумываю просто на ходу, особо долго не задумываясь, только успевай записывать и издавать! Любой ее промах, малейший ляп или по отношению ко мне именно сознательное и в то же время аффективное поведение – все, стопудово, моя выданная ей характеристика тут же подгребла. Незамедлительно, практически мгновенно, как по мановению волшебной палочки! Раз – Надька-маленькая кнопка, два – бездушная мегера, три – ведьма, твою мать! Она не устает меня разыгрывать, провоцировать, испытывать, а я не перестану ее по-своему, как пожелаю, называть.
Ведь не ответила, зараза! Абсолютно! Глухо! Молчание, полное отсутствие звука, только рваная связка – вдох-выдох-тишина, расфокусированный взгляд и беспорядочное блуждание руками по моему влажному телу, словно все мои рефлексы проверяла – жив, в сознании или тупо брежу, раз задаю вопросы, которые вроде бы зарекался больше никому не задавать. Ну, хотя бы так! Ничего! Пусто! Наверное, так, как и должно быть, так, как и надо – с этим трудно спорить! Засада какая-то или подстава, не пойму? Просто – ни «да», ни «нет», даже не услышал вечное женское «ну, ладно, я, наверное, еще подумаю». Последнее, если честно, немного успокаивает и расслабляет – думать уже не о чем, тут надо жестко меры принимать. Но! Твою же мать! Сама ведь клянчила, канючила, ревела, умоляла – мне же это не снилось:
«Максим, Максим, спроси, задай вопрос, предложи… В последний раз!».
Я задал! Может быть не тот, конечно. Но из недавнего, что очень хорошо, в мельчайших подробностях, помню – это слезная просьба, практически последнее желание умирающего на одре:
«Еще раз предложи…».
Возможно, предложение должно было поступить в ювелирно-письменной форме, но, если честно, в тот момент, я вообще ни хрена не соображал, а полагался лишь на одни инстинкты. По всей видимости, животные, потому как мы знатно оторвались на том полу – в постель пришлось ее тащить, что называется, на собственном горбу. Она только загадочно улыбнулась, притянула к себе, страстно поцеловала и:
«Хочу спать, Максим. Ты не мог бы? – Никаких проблем, Найденыш, отнесу!».
Прелестно! В тот момент хотел немного придавить кукленка, но все-таки сдержался, а вдруг завтра с утра, хорошо выспавшись, потом сытно наевшись, положительно кивнет. Зря надеялся, уже ровно две недели – не кивает и не говорит, но живет со мной и спит – и на том «спасибо, Надя». Как говорит ее отец: «Не удирает, Макс, и ладно. Надо потерпеть!».
Хрен тебе, а не свадьба, Зверь, по-видимому! Это она мне демонстрирует все четырнадцать дней? Молчит окаянная натура, слова не вытянешь – каждый вечер зрительно пытаю, потом физические упражнения добавляю, но все, очевидно, мимо – сигнал идет, но через женскую антимаскулинную защиту не проходит… Глухо!
– Так он женится или не женится? Леха, ей-богу, ни хрена не понял, – Велихов, как на свидании, глаза в глаза, задает Смирнову вопрос. – Ты разъясни, по-товарищески, по-братски, по-мужски, или из чувства жалости к моей скромной персоне. Ничего ведь не догоняю, а я вроде… Не дурак. Какая-то игра? А кто против Морозова тогда играет? Там есть соперник и будет та самая дуэль, или что? Не пойму.
Похоже, Гришаня, когда все это произносит, то сам себе не верит потому, как недоуменно пожимает плечами и укладывает в пасть очередную порцию еды.
– Макс, эта закусочка весьма аппетитна, – Гриша работает на два фронта, Смирнягу пытает и мне отвешивает похвалу. – Остренько, пикантно, очень необычно – все, как я люблю. Я бы еще и от винца не отказался, но сегодня время идти пораньше в одинокую кроватку. Не хотелось бы на завтрашнее утро сушняком страдать, а у меня от красного всегда такая, сука, благодать. Я не пойму…
– Приятного, мой старый друг. Пожалуй, вас покину…
Приподнимаюсь и выстраиваю четкие намерение и вектор с направлением прошествовать на кухню, чтобы, наконец, закончить этот слишком долгий, очень затянувшийся ужин. Есть, правда, еще некоторые важные выездные планы на этот холодный вечер – супермаркет и теплая кроватка вместе с куклой, поэтому сидеть и слушать их логические цепочки, домыслы, предположения уже не в силах – не могу.
– Нет-нет! Мы ни хрена не поняли. Морозов, будь другом, присядь, и не мелькай – голова болит и ломит все суставы, а тут еще ты, как заведенная блоха, скачешь туда-сюда, – Смирнов не просит, он просто тянет меня за форму и силой усаживает за чуть, по грубой неосторожности, не покинутый мною стол. – Ты сделал ей предложение, МаксиЗверский? Отвечай, зверина. Смотри, тут даже Велихов, который не дурак, не догоняет ни хрена. Признавайся, как на духу! Как на исповеди, перед Всевышним, перед Господом Богом. Ну-у! Тут, конечно, святых и благородных, девственных и не замазанных уже как бы нет, но тем не менее, мы с Гришаком заслуживаем узнать правду, что называется, из первых тех самых пошлых уст. Так Голден леди получила то самое признание в вечном, никак не убиваемом, чувстве, или ты не смог три слова выдавить из себя, или для вас с вашим общим стажем это уже и не важно? Максим, прием! Заканчивай вилять!
– ЛёшА, иди ты к черту, а впрочем, иди в компании – идите на хрен оба, – недалеко, по всей видимости, Смирнягу с другом по несчастью посылаю, ведь он не унимается и продолжает донимать.
– Это значит, «да». Так-с! Григорий, ты фиксируешь? Факт гражданского преступления отмечаешь? – обращается к Велихову, а тот утвердительно кивает. – Мы ведь сейчас снимаем показания с этого зверька. Макс…
Он щелкает перед моим носом пальцами, а я тупо ни хрена не вижу, а пялюсь бешено на Надькин силуэт, неспешно перемещающийся по залу ресторана:
«Вот опять! Что-то где-то как-то бродит, рассматривает свои фотографии, то подходит ближе, то наоборот, подальше. Что за на хрен? Поворачивается, вроде бы меня замечает, таинственно улыбается и за каким-то хреном закрывает красивые глаза…».
– Пацаны, отвалите. А? – шепчу. – Правда, абсолютно не до шуток.
Она меня изводит, достает, пытает, мучает, доводит до исступления. Если сегодня не признается согласием – в порыве страсти задушу!
– Ты извини, Морозов, но это, как в том фильме, «общее дело» и потом, наше золотко, – замечает мой нехороший взгляд, поэтому мгновенно исправляется, – твое-твое, да ради Бога! Чересчур, я бы сказал, даже слишком, одним словом, увесистый финансовый член нашей команды, а если вы с ней объедините свои золотовалютные фонтаны то, что нам с Гришаней прикажешь делать? Тут только одно на ум приходит, Велихов. Ты готов, дружище?
Тот ему кивает в знак вопроса и возможного согласия.
– В черных брюках и беленьких рубашках подавать французские элегантные блюда, а затем яростно мыть посуду. Заметь, вручную и в кипятке! Эти сучьи рабовладельцы отыграются на нас по полной программе! Посмотри только на рожу Макса и на виляние перед ним хвостом этой неприступной Голден леди. Я тебе клянусь! – и поднимает правую руку, словно гордо произносит ту упомянутую клятву.
– Ты заткнешься, Смирняга? Как-то ты задрал, Леха. Очень много говоришь…
– То есть она не сказала «я – твоя, перед Богом и людьми, согласно букве нашего очень уважаемого закона»? Я прав, Максим? – Лешка быстро перебивает. – Потому как по твоей кислой роже все понятно, что дело по-прежнему на том самом холостом ходу.
Нет! И да! Первое – не сказала и, более того, до сих пор молчит, и второе – сука, ты так прав, Смирняга, что придушить тебя охота, чтобы ты заткнул свой черный и поганый рот.
– Ну, это еще ничего не значит. Зная нашу Прохорову, тут надобно сказать «слава Богу», что вообще согласилась с тобой спать, – теперь пытается топорно безобразно утешить горемычного страдальца.
Нет, не ее! Все решено – я его сейчас убью!
– Смирнов, заткнись, пожалуйста. Не вякай, желчь свою не источай – откажет печень, а я кусочка на пересадку пожалею, отрежу лишь свиной – вот ты и будешь, как свинья, визжать! Тебя, сученок, противно слушать! Такую чушь несешь, может быть тебе винца за наш общий с Велиховым счет подлить, залить, вылить за пазуху, чтобы захлебнулся. Ты иногда откровенная тварь, циник и конченый ублюдок, что просто страшно, как у сильного доблестного отца и благовоспитанной матери такое чудовище на свет произвелось.
– Не завидуй, Максик, не завидуй. Меня папка в детстве ремешком не ходил ни разу, хотя там поводов было хоть отбавляй, вот я и вырос избалованной неблагодарной, иногда дебильной, тварью. Кстати, слова не мои, а моего, как ты сказал, доблестного отца.
– Дурак ты, Лешка. Языком молотишь, лишь бы пошлее и похабнее выглядеть. Да ты и так не особый образец целомудрия, чести и долга. Ты – силач, но, извини, зачастую, в жизни такой дурак…
Не дает мне договорить:
– Ах, кто бы говорил! Хотя, вот с этим, сука, не поспоришь, я даже так себе каждое утро перед зеркалом и говорю – настраиваюсь, так сказать, на очень продуктивный день, и плотский, если повезет, вечер. Дуракам, Смирнов, напоминаю себе с улыбкой, легче и проще живется, не высовывайся, будь общительнее, говорливее, всегда дурнее, чем ты есть на самом деле, оттопыривай хлебосольнее лопатник, башляй за всех в компании и бабы на твой пестик долбаной тычинкой прилетят. Не забывай про контрацепцию и фальшивый номер телефона. Но, – вытирает губы салфеткой, а затем, как вшивый аристократ, оттопырив мизинец, откладывает ее на край стола. – На хрена жениться, Морозов, если и так все дают без спроса и задушевных просьб, строго по времени, по расписанию, иногда и вне – тут, конечно, кому как повезет. Зачем, скажи? Вот, честное слово, не понимаю. Я точно никогда не женюсь. Гарантирую! Моя Смирновская стопроцентная гарантия – тавро на жопе мира! Не женюсь! Готов даже поклясться на чем угодно. Родители, как взбесившиеся, повернутые на добропорядочной семье, просят внуков. Я отвечаю так: «У нас есть маленький Сережа, он будет понадежнее, и там, по-моему, генофонд получше». Хотя у того козла свои тараканы в голове. Мать, по-моему, забыла, как он выглядит. Мотается, как блудный, по всему белому свету, но девок точно шпилит, не удивлюсь, если мой батя, сам того не зная, уже сотню раз дед.
– Лешка? – Велихов окликает, а потом еще раз, после неответа, зовет. – Леш? Смирнов?
– Что? Что тебе надо, Гриша? – опустив голову и прикрыв глаза, со злой ухмылкой отвечает.
– Обидел кто? – тут уже и я вклиниваюсь в разговор. – Ты на себя сегодня не очень-то похож.
– Все класс, братва! Все зашибись! Блеск! Блядь! Отлично! Так, когда свадьба, Зверь? Когда эта, – кивает на Прохорову, – соизволит твои яйца отпустить и дать «зеленый свет»?
Да если бы я знал! Когда? Найденыш, когда же наша свадьба?
– Ладно, – Смирняга по-дружески хлопает по плечу, – проехали. Не сердись на меня. Слышишь? Не хотел! И твою Надежду я не обижаю…
Да ты попробуй только, тут тебе и батя твой не поможет – дружбе однозначно придет конец! Однозначно!
– … Макс! Я, наверное, хотел бы быть дружком на твоей свадьбе, если, – ухмыляется по-доброму и одновременно с этим заглядывает мне в глаза, – ты меня еще не вычеркнул из общего товарищеского круга. Макс?
– Димка… – прерываюсь на мгновение, вспоминая, как мы с ним когда-то об этом еще в детстве договаривались. – Я ему обещал.
– Димка – твой родственник, младший брат! Забудь! Гришаня?
– Ну-у, – тянет нагло Велихов, – да-а и в то же время, вполне возможно, как говорится, а почему бы и нет. Закон однозначно этого не запрещает, тем более Димон не женат, наверняка в активном поиске, а значит, вполне может переспать с подружкой невесты, и никто не будет против, заинтересованных же в зале нет! Глядишь, и девочку найдет себе для здоровья. Да и в мальчишнике он может принимать активное участие и возьмет, например, на себя стриптизерш, так сказать, проверит на себе. Морозову ж нельзя, – как-то оценивающе на меня смотрит, что даже неудобно, – да он, по всей видимости, уже и не сможет. Зверь расклеился и поплыл…
– Максим, – Надя, остановившись в двух-трех метрах от нашего мужского стола, тихо зовет. – Можно тебя? Привет, ребята!
Она нам улыбается, а отвечающей лыбой сигнализирую только я – пацаны в курсе, что сейчас можно с Надькой, а чего в моем присутствии с ней категорически делать нельзя. Я спокойно поднимаюсь, а меня тут же, как по команде, сопровождают улюлюканье и идиотский смех этих двух макак.
– Заткнулись, черти, – шиплю. – Иначе отравлю, подсыплю яду и скажу, что неосторожно разожрались в чебуречной или беляшной за углом…
– Ой-ой-ой! Цаца пальчиком поманила, песик-кобелек встал в стойку, хвост задрав. Пусть привыкает, что у мужчины есть другие интересы и постоянные надежные друзья, – парирует Смирняга. – А ты прям подкаблучником стал, зверина! Позвала дебильным словом «можно», ты и подскочил. Слизняк!
– Уберете сами, – стараюсь на последнюю тираду не обращать внимания и затаивать на этих двух обиду или даже готовить долбаную месть. – Все! Пока!
Пожимаем руки, Смирнов приподнимается и подается к моему уху:
– Макс, не обижайся, слышишь? Я…
– Все нормально. С чего ты взял? – мое встречное наушное предложение.
– Я, наверное, просто тебе завидую, поэтому так по-скотски язвлю. Блядь! Прости меня. Она… И потом я ведь знаю, как ты тогда… Переживал. Просто девочку другую представлял, не думал, что это наша Надька Прохорова. Слышишь, братан? Нормально все? Без обид?
– Леш, успокойся, пожалуйста. Мне кажется, что у тебя сейчас не все в порядке в жизни. Что-то ведь определенно происходит? Есть какие-то проблемы? Может помощь нужна?
– Максим, не бери в голову…
– Мы – друзья, и даже больше, – со смешком напоминаю, – Тонечка у нас с тобой одна. Мне вообще как-то с женским полом повезло по полной программе, кругом одни женщины, а я в них, как в цветах…
– С шипами, Макс, шипами, просто охренеть какими! Ты знаешь, сейчас, именно сегодня, после того, что я тут узнал, немного задевает счастье других людей – все остальное как будто бы в порядке, в норме. Бесит просто! Сука! Зависть топит, видимо. Не знаю, правда, как описать… Это надо чувствовать. А ты насчет дружка в моем лице все-таки подумай. Не пожалеешь! Я ведь тоже не женат, а значит, могу трахать дружку точно так же, как и твой Димасик, возможно, даже лучше. Чем он краше меня, в конце концов?
Похоже, у Смирняги начинается период той самой аналитической депрессии, глубокого самоанализа, подведения итогов и естественной расправы над самим собой. Накатывает на Лешку знатно – уже заметно! Скоро начнет говорить, что его образование, успешная карьера, любимое хобби-работа не стоят ни хрена, все лишнее, никому не нужное, энергозатратное и даже нервное. Ему бы исчезнуть с поля видимости наших семейных радаров, сдрыснуть куда-нибудь на Эверест или на худой конец поехать покорять Эльбрус, а он тут с нами киснет и дрючит свою жизнь.
– Там, где больше двух, уроды, – Гриша врезается тараном, – говорят, как правило, вслух, и не засевают внепланово сплЕтенные поля и огороды.
– Братский разговор, Гришаня…
– Максим, – Надя канючит. – Пожалуйста, на одну минуту.
– Все, валите, черти, отсюда на хрен. Пугаете людей своим взъерошенным видом! Смирнов, остынь! Велихов, ты, друг любезный, спать иди!
Мы, наконец, прощаемся, и я подхожу к своей Прохоровой:
– Что, кукла? – наклоняюсь и целую засекреченное для чужих людей местечко за правым ушком.
– Мы…
– Уже все? Ты закончила с инспекцией, Найденыш? Что-то ты тут все бродишь, высматриваешь, словно к чему-то примеряешься. Я волнуюсь! Что задумала? Признавайся, пока еще можно все обговорить, – обхватываю ее за талию, затем рукой спускаюсь немного ниже и за бедро притягиваю к себе. – Идем?
– Родители звонили…
По-видимому, атака на наш гордый бастион открыто начинается! Думаю, что старшие поколения Прохоровых и Шевцовых решили объединить усилия и намечают внеплановый абордаж нашего утлого суденышка. Что ж я не возражаю, тем более что в наших не совсем стройных рядах, я – та самая пятая колонна, которая при самом подходящем случае переметнется к ним в окоп и будет уже оттуда свою Прохорову «добивать».
– Чьи? – спрашиваю. – Твои или мои?
– Папа, – поворачивает голову и заглядывает в мои глаза. – Зовет в гости. Практически настаивает и говорит, что…
– Когда?
– Сегодня, – шепчет, – сейчас. Если мы уже освободились, Максим? То есть, если ты…
Оглядываюсь по сторонам и, по-пацански, затягиваю Прохорову в подсобное помещение. Шипит, немного упирается, но все равно идет.
– Максим! Надо ехать! Пожалуйста…
– Ничего не знаю, Надька, – вталкиваю в какую-то хозяйственную каморку, захлопываю дверь, резко куклу разворачиваю и придавливаю ее спиной к двери. – Ты меня сейчас конкретно завела. И потом, я жду ответа. Долго, терпеливо, но… Найденыш, по моим подсчетам, Боженька два раза мир уже сотворил. Думаю, здесь на Земле, и, вероятно, тут я, конечно, не уверен, на Сатурне, на худой конец, на Марсе сможет что-то соорудить, если ты… Надь! Слышишь? Ты…
С ходу губами прикладываюсь к шее, а руками прощупываю ягодицы и поцелуйно наступаю ей на грудь:
– … ничего не хочешь мне сказать, Надежда?
– Я…
– Могу дать подсказку, – прикусываю скулу и тут же отстраняюсь, чтобы ее взбудораженное лицо разглядеть.
Горят глаза, алеют щеки, а руки беспорядочно гуляют по моим плечам.
– Я…
– Слово начинается на букву «Д», а заканчивается на букву «А». Произнеси, пожалуйста, и наш внепланово нарисовавшийся родительский совет-вечер пройдет под лозунгом троекратного раскатистого «Ура!». Слышишь?
Пока она что-то обдумывает, сопит, возможно, мысленно чешет репу, я подхватываю ее под зад и закидываю себе на талию.
– А ты потяжелела, кукла? Хорошо кушаешь, видимо! Замечательно, значит, будем продолжать!
– Я…
– И как-то молчаливее стала, послушнее, что ли…
– Перестань!
Поздно! Я вошел в игру и не собираюсь слишком быстро сдавать с таким трудом отыгранные на предыдущем раунде позиции.
– Пацаны настроены на свадьбу, Найденыш! Я не могу обмануть их желания и просьбы, – прикусываю пока еще прикрытую белоснежной рубашкой грудь. – Надя, можно это расстегнуть? Ты не поспособствуешь скорейшему освобождению своих сисечек для беспощадного моего обзора? Будь любезна, кукла, пожалей меня!
Она отпускает мои плечи и сосредоточенно аккуратно разбирается с каждой пуговицей на своей груди. Сопит и тянет, тянет и проталкивает, по-моему, даже считает – одна, вторая, третья, четвертая и, наконец, та самая – пятая. Я то на это действо смотрю, то жадно вскидываюсь на ее лицо.
– О, твою мать, какие кружева! Красивое белье, кукленок! Такое даже жалко рвать…
– Максим, – с недовольством и лютой злобой квохчет. – Попробуй только, я тебе тогда…
– Успокойся, кукла. Не буду! Просто сделал комплимент! И предупредил, что намеревался, хотел бы, но не буду делать. Красиво ведь…
Это правда! Чистейшая! Белоснежное, о таком говорят, стерильно-снежное, прозрачное, невесомое… Легкое и кружевное! Теперь у меня обзор пошире, а возможностей, стало быть, побольше, вот я и пользуюсь сполна. Причмокиваю, пробую, затем кусая, всасываю – там будет тот самый гарантированный ярко-алый след.
– Макс… Перестань! Следы! Это как-то жестко…
– Не страшно, рубашечкой прикроешь, тем более что тебя голенькую всегда вижу только я. Не хнычь, не нервничай, не дергайся – ну, не порвал же, хотя, – опускаю ее на пол только за тем, чтобы расстегнуть свои штаны и попросить ее об ответном аналогичном жесте. – Надь, детка, помоги…
– Да, – она, поднимаясь на носочки, стягивает свои брючки, теперь меня целует в шею, в тот самый кадык. – Мы успеем?
Люблю, когда она такая! Дерзкая! Забавная!
– Обещаю! Все-все сможем и преодолеем, надеюсь, что и расслабимся, и кайфанем! Когда мы там приглашены, – расправившись с ненужными предметами гардероба, промежностью и пахом заново слились. – Надь, Господи… Что ты творишь? Что у тебя там?
– Я ничего, только то, что ты просил, – по-моему, с нотками недовольства это все звучит. – А что не так, собственно говоря, Максим?
– Мне кажется, у тебя высокая температура. Ты чересчур горячая, как будто бы пылаешь и слегка дымишь!
Упирая нашу склеенную намертво человеческую фигуру в дверное полотно, насилую губами ее рот, скулы, ушки, шею, а Прохорова тихонечко мычит:
– Папочка сказал, чтобы обязательно приехали, там будет какой-то ужин, он что-то даже запланировал. Господи! Ма-а-а-аксим!
Если Андрей позвал, значит, это важно! Прежде всего для нас. Пусть кукленок и не в курсе, какую роль в нашем долгожданном примирении сыграл ее отец, я-то об этом прекрасно уведомлен, значит:
– Будем-будем, кукла. Ну? Найденыш? Ну?
Она отталкивается тазом от двери, словно предлагая мне себя, а я направляюсь именно туда, куда ей нужно:
– А-а-а, ммм!
– Тшш, тигрица! Тут же люди, – издевательски хихикаю и подмигиваю.
Прохорова недоступна – нет вразумительного словесного ответа! Ладно, значит, подождем! Ее глаза прикрыты, а губы беззвучно что-то шепчут. Мне слышно только:
«Максим, Максим!».
Толкаюсь сразу глубоко, на всю длину и очень мощно – Надька дергается и стонет:
«Хорошо!».
– Скажи мне «да» и кончишь быстро! – по-моему, я шантажирую девчонку.
– Не-е-ет, – шепчет. – Нет!
– Это твой окончательный ответ? Расстаемся, разбегаемся? Надя?
Толчок! Толчок! И, наконец-то, долгожданная остановка.
– Не-е-ет! – уверенно, пока еще сознательно, отвечает.
Продолжаю в том же темпе – кто-то скажет, что я ее насилую, ведь не даю того, что Прохорова просит уже, наверное, минут пять-шесть. По-видимому, мы задержимся сегодня, нанесем родителям слишком поздний визит – Наденька никак не кончит. Негодования не выказывает, но по-партизански молчит.
– Ма-а-аксим, – шепчет и хрипит.
Наращиваю темп, значительно ускоряюсь, теперь девчонка бьется щуплой спиной и своим затылком о дверь, затем вдруг утыкается в плечо и стонет, слышу лишь как тихо просит:
– Потерпи, потерпи, Максимочка, еще…
Ах, ты ж стерва! «Потерпи, Максимочка!» СКОЛЬКО?
– Сколько, – запыхавшись, но не останавливая своего таранящего движения, задаю вопрос, – сколько, сколько, Надежда? Как долго мне терпеть? Скажи, я потерплю…
Она, словно изнутри, взрывается, откидывается головой, закатывает глаза и сильно дергается в моих руках. Да чтоб меня! Не ожидал! Как быстро куклу накатило! Значит, и мой экстаз не за горами. Прищурившись, слежу и стопудово ощущаю, как она скрипит зубами, беспорядочно вертит головой, что-то произносит, словно заклинание на мой приворот повторяет, и как там, внизу, она, пульсируя, меня сжимает.
