Текст книги "Любовь нас выбирает (СИ)"

Автор книги: Леля Иголкина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 28 страниц)

Любовь нас выбирает

Глава 1

– Зачем же ты пришла, Надежда, если не за этим? А? Уверен хочешь так же, как и я. Ну, я жду! Снимай пиджак, а дальше я все сам сниму. Не утруждайся, мне нравится самому вас раздевать – от тебя пока лишь добровольное согласие…

Не оскорбляй меня, не надо, Глеб! Ведь я – не проститутка! Не шлюха, разве по мне этого не видно. И потом, я думаю, что я тебя… Люблю или испытываю ту самую сильнейшую симпатию? В последнем не уверена, не знаю! А ты так грубо требуешь – это очень больно, чем я такое скотство заслужила? Не пойму! Или так и надо, так все и происходит, а у меня явный недостаток опыта в этом направлении и слишком эмоциональное отношение к такому обращению?

Повзрослей, да повзрослей же, детка! Ты – папина маленькая золотая кукла! Тебе ведь не счастливые пять лет и даже, к сожалению, не радужные десять, и как в том фильме, слава Богу, – не шестнадцать. Ты давно, Надежда, не ребенок! Принимай взвешенные взрослые решения, отвечай за слова и действия, и не иди на поводу у своих неконтролируемых эмоций и чувств – остынь и выкинь эту долбаную мнительность, максимализм и юношескую чушь. Надо соглашаться на выказанную Глебом честь? Мне будет хорошо, а ему приятно? Хотя бы после?

Взрослая современная женщина – ничего такого, правда? Все через «это» рано или поздно проходят. Он же ничего такого не позволил, что могло бы оскорбить меня. Правда? Или вымысел? Сама себя на гадость заклинаю – дожилась, а его оправдываю! А что? «Это» же оно – нормальное мужское предложение! Плотское! Да? Да! Вот так себя пытаюсь безуспешно утешить, что ли? Глупость, мелочь, такой себе житейский пустяк? Займет от силы минут пятнадцать-двадцать, думаю, не больше, и я свободна – он удовлетворен, это если вдруг ему понравятся мои оказанные «услуги». Вот же гадство! А на что я рассчитывала, постоянно задерживаясь после окончания рабочего дня? Вообще-то на финансовое премирование – тут следует подчеркнуть определение, и только первое! А не на «это»! Ладно, проехали, а что сейчас в сухом остатке? Глеб хочет секс-услугу! Такое разве могут требовать начальники от подчиненных? Домогательство или в «этом» я как бы тоже виновата? Спровоцировала – теперь ему все можно? Когда, в какой момент не уследила за собой, за своим, по-видимому, слишком вызывающим поведением? А главное, зачем все это мне теперь и как без потерь в свою пользу разрулить? Да уж, влипла! На что Глеб повелся, что можно взять с меня? Очевидно, не на мозг – я думаю. Нет! Уверена – точно!

Определенно в наличии выступающая грудь и рельефная задница – это на сегодняшний день, увы, пока мое единственное взрослое достижение, но, тем не менее, оно есть, да и мужчины это стопроцентно подтверждают. Похоже, Андреев и заметил этот факт, активно и бесцеремонно заглядывая под мою практически всегда отсутствующую «юбку», ощупывая жадным взглядом ягодицы, при этом делая абсолютно недвусмысленные предложения с весьма неоднозначными и в чем-то где-то пошлыми комплиментами. Я, естественно, с этим активно боролась и борюсь, и повода не давала, не даю и не намерена давать:

«А может, дать? И, наконец-то, перестать мучиться?».

Веду себя с мужчинами холодно и закрыто, на слишком близкий контакт не иду, если сама того не пожелаю – по-детски забито поступаю, но бешено работаю и по карьерной лестнице вверх усиленно иду. Пусть! В своей простой, но качественной, одежде предпочитаю закрытые свитера, серые безликие кофточки, исключительно мешковатые брюки, те же джинсы. Напрашивается сам собой простой вопрос: когда и где под всем этим нагромождением он смог разглядеть мою упругую задницу и небольшую грудь? Я же прячусь! Сознательно! Твержу, что еще не время, еще успеется и все это с такой банальной целью – из толпы не выделяться, пусть окружающие виртуально представляют стройность моих ног и безобидно фантазируют себе о том, что там между ними и выше живота сокрыто:

«Крутая телка… Хочешь шоколадку? А пососать…хотя бы леденец? А ты о чем подумала, герлА?».

А вот мозгами и острым язычком – да-да, тут я на передовых позициях, тут я однозначно выделяюсь! Тут, если можно так сказать, я – настоящая прима!

Пора взрослеть – твержу, как заведенная и все равно словно маленький обиженный ребенок действую. В чем? Да в чем угодно и когда захочу! Двадцать четыре полных года как-никак, в моем возрасте некоторые уже имеют своих детей и учат их уму-разуму, а я никак не вырасту из матерью надетых ползунков, все чего-то добиваюсь – иногда внимания, все чаще поощрения и банальной похвалы, как для собаки; при этом с кем-то или с чем-то до крови борюсь, теряю жизненную силу и энергию, коплю негатив и обязательно на весь мир злюсь. Эх ты, слепая и глупая Надежда!

Отбрось же, наконец, инфантилизм, нарисуй на своем совершенно не смазливом личике и заруби на неиспорченном пластическими операциями носу, что:

– Со мной ты будешь только через жаркую постель и ежедневный страстный трах, ведь я чересчур ненасытен и крайне требователен в сексе! Иное для моей тонкой душевной организации, ведь я художник, мастер, праздный созерцатель мира, – нежелательно, губительно, а в твоем случае, детка, – бесперспективно! Я вяну, чахну и тогда ничего не творю, не изображаю и не вижу. Уяснила все, похотливая сучка? Тебе понятно, куда я веду?

Имеется один вопрос! А «бесперспективно», это как? То есть, все зря? И я напрасно стараюсь и что-либо делаю? Тянусь, пыжусь, иногда голодаю, во многом себе отказываю. Шутка или что это сейчас такое было? А может, он просто пьян? А я настолько испорчена этим миром, что только про интим расслышала? Не уверена, что правильно все поняла. Не уверена, поэтому еще раз уточняю:

«Это шутка, Глеб? Ты пошутил, разыгрываешь так?»,

тогда однозначно:

«Грубо! Мерзко! Пошло! А для меня, само собой, недопустимо!».

Он как-то слишком нагло и презрительно искривил рот – оскалился, словно по-шакальи. Похоже, все это не сон и тут, как говорится, полная картина маслом – какие уж тут шутки, Надя! Включи мозги, приди в себя и прочувствуй, как тебя без члена и вколачивания внутрь сейчас имеют в разных позах! И так, и так, еще пару раз «так-ах-так», а на закуску – «так-ах-так-ах-так»! Никак не «кончит», урод, не изувечив тело, душу! Над моим достоинством жестко своим цинизмом издевается!

– «Девочка» меня хорошо услышала?

Противно! Протягивает руки, нагло трогает лицо, вытягивает мои губы. По-хозяйски сдавливает шею:

«Задыхаюсь, мне очень неприятно – не могу!».

Согласна на условия или по-прежнему ломаться будем? Если да? Тогда приступай к непосредственным обязанностям – ложись на спину, отсутствующий взгляд в потолок, раздвигай пошире ноги и активно двигай жопой – подмахивай и очень громко вой, а затем посасывай, надрачивай, подключай руки – трудись на благо своего возможного успешного статуса промежностью и ртом! Да и еще! Зубки спрячь, а чувство собственного достоинства основательно вытравливай из своей метрики – мир любит сучечек покладистых, словно заранее объезженных кобылок, с объемным крупом и с чугунными копытами.

Мне такой вариант развития событий однозначно не подходит… Нет! Нет! И нет! Отпусти – дышать хочу:

«Глеб, пожалуйста, послушай…».

Да какой там! Какой «послушай»!

Ах и ох! Так у меня имеются какие-то возражения, условия, гордость, не вырванные жизнью зубы, наконец? Ну что ж, таких, как я, молоденьких девчонок по всему миру пруд пруди, стоит только свистнуть:

«Так иди, козел ракообразный, на гору и там свисти!».

Да пошел ты, с мудрыми, абсолютно никому не нужными, советами, пророк великий, непризнанный философ, специалист по межличностным отношениям. Как меня угораздило в такого великовозрастного извращенца втрескаться? Безусловно, Глеб талантлив в своем деле, его работы регулярно рвут все местные и зарубежные выставки, но вот, как человек сам по себе оказался так себе – ни то, ни се. Животное! Сейчас, вот именно по факту и по моим ощущениям, Глеб Андреев – самая настоящая тварь, спекулирующая на настоящих чувствах глупых девочек. Трахать юненьких моделей из фотостудии, лизать им, а потом возвращаться в свой дом и как ни в чем не бывало этим же ртом целовать верную жену и двух детей – вот и вся его работа! Он самый настоящий сорокапятилетний монстр, пытающийся и ко мне залезть «под юбку»!

Как оказалось, он, естественно, женат, имеет близнецов-мальчишек, и, безусловно, не намерен что-либо менять в своем ближайшем устаканенном будущем, хотя жена уже «не глубоко берет» за душу, а в чем-то даже омерзительна, на нее «родную» у него только для детей член стоял и для их полной совместной стабильной финансовой выгоды – все в большой семейке фундаментально и железобетонно, все гладенько, как на выбритом лобке, все шито-крыто. Нет вопросов – я в чем-то определенно завидую твоей, наверное, умнице-жене, ты однозначно молодец, предусмотрительный мужчинка! Отличный семьянин, вероятно, первоклассный любовник и в то же время непревзойденный лжец, больной ублюдок – все в одном флаконе, а я – наивная девчонка, получившая от тебя, «любимый», грандиозный жизненный урок. За это говорю «спасибо» – да, это было, безусловно, круто! Похотливая сволочь и жадный скот! Они сейчас такие все, я не пойму? Кобели человеческие некастрированные! Всех-всех их ненавижу!

– Ты хорошо подумала? Еще раз предлагать – прямое противоречие моему кодексу. Бери, что дают, другое не обещаю. Нет? Тогда проваливай отсюда. Надоело с тобой сопли развозить, потом жевать. Бездарность, провинциальная дешевенькая шлюха.

Но я так не могу и не смогу! Извини, с тобой не буду:

– Тогда… Прощай!

По-моему, это все? Добилась? Так, а чего тогда ты хочешь, Надя? Ответь сама себе на чересчур простой вопрос! Ответь уже, раз задаешь его неоднократно!

Конкретно? Хочу, чтобы он медвежью лапу с моей задницы прибрал – мне очень больно, и шею перестал давить – в анамнезе имеются проблемы с недостатком воздуха в критические моменты, а вообще, хочу просто от него уйти, убраться, сдыхаться и вырваться из его студии на волю…

А еще? Катастрофически хочу домой! Просто жуть, как тянет к маме с папой! К родителям, к тем, кто любит меня без условий, искренно. Любит меня именно такой, какая есть. С моими недостатками, загонами, с моим самокопанием и перфекционизмом в выбранной профессии, с моим в чем-то иногда неадекватным мировоззрением, со всем моим дерьмом. Со всем тем «скарбом», присущим только очень гордой «Прохоровой».

И все-таки, какой же гад, Андреев Глеб! Как он нагло на протяжении двух лет пользовался мной, унижал и наслаждался этим самым унижением. Такое трудно вытравить! Он, наверное, самый настоящий мужик-садист, а я в своем диагнозе имею в качестве сопутствующего заболевания определенно «односторонний мазохизм»:

«Подай, принеси, убери, долой! Надя, выведи, вывези и вынеси все это. Свет, фокус, линза, перспектива, антураж, модель, потекший макияж. И на финал дождалась – ложись сюда, детка, теперь все снимай и давай!».

Пошел ты! Я что ему, носильщик или ассистентка, или проститутка, соска-малолетка, на худой конец! В последних двух определениях, к его сожалению, ошибочка нечаянно выплыла. Я – фотограф, Глеб! Такой же, как и ты, художник быстрых картин. Ты обознался, мой кумир. Хотел как лучше и свежее, а вышло, как обычно… Плохо! Цвет блеклый, фокус на ценности слегка смещен, а главная героиня не фотогенична, абсолютно! Выглядит, как трухлявые дрова на картинах в грубых позах с упором лежа, на спине, и стоя на коленях…

Да уж, занавес! Финал!

Согласно выдуманной статье из «собственного КЗоТа» меня, естественно, уволили! Без рекомендаций, характеристик, направлений, но и без волчьего билета. И, слава Богу! Все заново надо начинать? Искать работу! Очень стыдно! По-видимому, устала, утратила внимательность и не держу такой удар. Ладно! Как там учит папа:

«Надька, запомни раз и навсегда, должен быть план, пусть слабенький, но свой, в котором ты пусть на несчастные пять процентов будешь уверена. Так сможешь хоть чем-то в своей жизни управлять!».

Ну что ж! Поехали!

План на сейчас такой…

Вот я, побитая личным опытом, но с гордостью и все же слабым вызовом в глазах, вернулась в детский город и наяриваю своим родителям, домой. На том конце телефонной линии спокойно отвечает мама:

– Алло.

– Мамочка, привет! – включаю звонкость в голосе – для матери держусь.

– Надька, зайка! Как дела? – мама жизнерадостно стрекочет. – Как у вас там погода, ты здорова, детка? Господи, как я рада! Андрей! Андрей, иди сюда! Надюшка на телефоне!

Слышу, как она зовет отца, который, без сомнений, не спеша, уверенно и чересчур степенно к ней сейчас подходит.

– Андрей, ну, перестань! Отдай! – мама как-то глуше «причитает» в трубку, а потом и вовсе замолкает. Я слышу только скрип, шорох и отдаленный мужской голос:

«Галка, дальше сам, за телефон огромное спасибо!».

– Мамочка, я, – как сказать, что их дочь-неудачница вернулась, несолоно хлебавши, из очередного бездарного похода за выдуманной славой, – мам, я тут приехала…

– Надежда, здравствуй! – тихий голос отца окончательно взрывает мои уши.

– Папочка! – неконтролируемо плачу и шепчу. – Папочка, папочка! Привет, мой родненький! Папочка!

– У мамы грязные руки, так что я с тобой поговорю, ты ж не против, кукла. Как ты, доченька? Как твои дела? Я вот только-только из твоей комнаты вышел, детские рисунки, фотографии перебирал, остались еще даже школьные работы, порядок у тебя там наводил. Надька, будешь бита, тут как-то много провокационного материала имеется. Есть даже кое-что секретное – я просто охренел! Ты что творила? А? Тебе не стыдно?

Да ничего там нет! Пусть не выдумывает – отец подкалывает и заставляет меня злиться. Нет, конечно, он просто шутит – это бывает очень редко, значит, сегодня как раз тот самый день – мне крупно повезло, и папа в духе. Отец безумно любит, просто до беспамятства, обожает свою единственную дочку. Такого искреннего и большого чувства, как у нас с ним на двоих, больше нет на всем белом свете. Мы – Прохоровы, мы – власть и сила, а я, как он любит часто повторять, практически всегда с издевкой, «выстраданная гордость его величественного пожарного рода»!

– Пап, я здесь, в городе.

– Конкретнее! Где, дочура? Я за тобой приеду.

– На железнодорожном вокзале, только из поезда вылезла, немного сонная. Да, блин, я спать хочу. Пап? – в трубку жалостливо всхлипываю, отец чувствует гнилое настроение и все подмечает.

– У тебя неприятности, детка? Что-то нехорошее? Вкратце, очень быстро, как твои дела и на какой срок приехала? Надя, слезы спрячь и отвечай!

– Я, – еще раз носом шмыгаю, даже с икотой и начинающимися рыданиями пытаюсь связать слова и выстроить жалкое подобие предложения. – Если. Я. Папочка, вы ведь меня не выгоните. Я у дедушки могу пожить, в том его доме.

– Через полчаса буду у тебя. Постарайся успокоиться. Ребенок?

– Да, я слушаю, слушаю.

– Мы рады с мамой, детка, твоему возвращению. Все будет хорошо, Надежда! Веришь? Даешь надежду на спасение и веру в лучшее, хлюпик?

– Да-да, конечно, я уже спокойна. Все-все подтверждаю. Папочка, очень жду тебя. Посижу тут на вокзале – не страшно. Спать не буду – обещаю. До дома потерплю.

– Я очень быстро!

– Не торопись, все равно ведь я уже добралась и точно никуда не собираюсь с твоего горизонта линять. Вот даже надежду пообещала тебе дать.

– Надь?

– Да, папа.

– Все еще будет, детка. Успокойся, все наладится. Главное, что ты, ребенок, наконец-то дома, с нами, – отец шепчет в трубку. – Угу? Как слышно?

– Слышу четко, папочка.

Пожарный сленг так просто не изжить из речевых обыденных оборотов, как бы я ни старалась. Ничего не получается, а это только маленькая капля в огромном море всех моих проблем – удалить из лексикона слова-паразиты, залитые в меня родителями давным-давно, чуть ли не с молоком матери. Все безрезультатно, без толку, даже мимо, а Глеб еще сказал, что и «бесперспективно», и напоследок признал, что бездарно и вообще неисправимо! Значит, я – никто, посредственность, каких на свете много? Ясное дело, что не для родителей, но от осознания этого как-то совершенно не становится легче, наоборот – все только хуже.

Подхожу к лотку с мороженым и покупаю сразу две порции – сливочный и шоколадный пломбир. Одновременно! Попеременно жадно прикладываюсь к вафельным рожкам – то белое, то коричневое укушу-лизну, покатаю по щекам, затем почмокаю. Это у меня с детства – так привыкла, так люблю. И вот еще одна неискоренимая привычка. Кто-то имеет тягу к алкоголю, сигаретам, а «Надька» пикирующе заходит на бесконтрольный сладкий стол и тупо нажирается, а потом страдает, что животом не сдержалась.

На протяжении всей своей учебы и жалкого недолгого подобия работы в студии у Глеба, жила в столице, пусть и в общежитии, но отдельно от родителей, а затем кантовалась на чужих, съемных, квартирах. Наращивала броню – перенимала опыт. Наивно полагала, что хорошо устроилась, повзрослела, поумнела, стала сильнее и яростнее в своих желаниях, а на самом деле как? Да, никак. Супер-боссу отказала в сексуальных отношениях, пресекла его домогательства, и в результате сижу в зале для гостей на нашем «жэдэ» в провинциальном большом городе, наращиваю вредные калории, с нетерпением ожидаю папу. Весь опыт псу под зад, зато свободна и с гордостью как будто бы порядок! Так что не так? Чем недовольна?

– Надежда.

Отец хромает сильно! Господи, очень сильно, очень-очень. Еще эта палка. Нет-нет, он совсем не изменился, не постарел, он именно такой, каким я его всю жизнь знаю, помню. Добрые глубокие глаза, огромный рост и колоссальная мощь в руках и во всем теле. Прохоров Андрей! Теперь уже для всех на своей неизменной службе Андрей Петрович – начальник городского спасательного центра. Покойный дедушка был очень рад, когда его единственный сын, наконец-то, получил такое «долгожданное» повышение.

– Папочка, – встаю с кресла, тянусь за чемоданом и с наигранно радостной миной подкатываюсь к нему. – Привет! Можно тебя обнять?

Отец кривится глупому вопросу дочери. Мы обнимаемся, он одной рукой поднимает мое тело – очень сильный, а я миниатюрная, как мать, – его любимый мелкий хлюпик. По сравнению с мужской громадной фигурой – блоха на стройных ножках в разорванных хлопковых штанах.

– Привет-привет, моя золотая кукла. Ну, – ставит нерадивую дочуру на пол, – красавица, такая уже взрослая, серьезная женщина. Детка, как твои дела? Что с джинсами? Финансовый крах незаметно подъехал?

В смысле? Наклоняюсь и рассматриваю.

– Все в порядке.

Он пальцем поддевает декоративную дыру:

– Так все еще модно, или это вещи твоей мамы? Узнаю ее забавы. Такое точно не забудешь. Особенно с бисером и разрезами на заднице, а ну-ка, повернись. Дай гляну!

– Это были стразы, папа. Когда-то. Сейчас там ничего нет. Не буду поворачиваться. Мне просто нравится эта вещь и этот стиль, за современной модой не слежу, – знаю, что обиженно звучу, но то ли настроение на нуле, то ли еще какая блажь, но даже папе не желаю объяснять свой странный выбор.

– Не задувает ветер в эти дыры, все-таки апрель – не май?

– Мне не холодно, вполне комфортно. Пап, хочу домой. Может быть, уже поедем?

Он тянется за ручкой чемодана:

– Я сама. Спасибо, управлюсь, не надо.

– Надька, перестань. Ты – женщина, я – мужчина. Прояви хоть какую-то толику женственности и от мужиков зависимости, позволь ухаживать за тобой, кукла. Руку убери.

– Пап, это лишнее, привыкла полагаться исключительно на свои силы. Говорю, что справлюсь, значит так и будет.

– Это плохо, Надя. Очень! Нам нравятся…

– Все равно. Не надо, – перевожу его внимание на кое-что другое. – Сильно болит? Или терпимо? Как давно? Ты был в больнице, что говорят врачи?

Ничего не изменилось. Совершенно ничего:

«Об этом говорить не будем. Врачи по-прежнему советуют почаще переключать внимание – я и выполняю».

Понятно! Ну и я свое слово держу – не передаю немногочисленные бабские вещички папе. Сама прекрасно справлюсь, до этой встречи все могла, и дальше проявлять самостоятельность буду. Вот такой дурной характер и непокорный нрав:

«Вся в упертого отца – хочу и буду».

– Не желаешь? – отец протягивает ключи от маминой машины.

– Ты на этом приехал? Смешно, наверное, в «дамской сумочке» смотрелся.

– Я знал, что заберу любимого водителя со стажем. Хочу с тобой проехаться, дочь. Покатаешь папу?

Это я люблю! Мамина машина – это нечто. Маленькая женская карета, идеально вписывающаяся в гараж, но странно выглядящая рядом с огромным «жеребцом» отца, ее законного мужа. Они, вообще, красивая, но странная человеческая пара.

– Воу-воу!

– Надь, давай без этого. Берешь или нет?

Естественно! Не премину покататься на любых колесах, а тут само в рученьки идет. Почему бы и…

– Да! Еще бы! Спасибо, папочка.

– Матери скажешь слова благодарности. Только не гоняй, Шумахер. Ты ж знаешь, как галчонок может злобно щебетать. Машина только с мойки, Надька. Мамочка просила также учесть и этот факт.

Мама может наказать! Она тоже не без способностей. Моя мать – женщина-майор службы гражданской защиты, пожарный-спасатель, как и папа, но только нормативно-правовая часть, инспектор всего Центрального района, прикрепленный к части «супер-Семь», в услужении своего старшего брата и «дяди Смирного», того Смирнова, как папа говорит, слишком «грозного пожарного Максима».

– Город как преобразился! Не узнать! Клево! Очень красиво и современно. Есть интересные места, – включается профессиональная чуйка, вращаю головой на все триста шестьдесят градусов, все рассматриваю. – Раньше не видела. Что-то новое?

По-видимому, я вовремя вернулась. Фиксирую места, которые мы проезжаем – в голове ставлю метки, что посетить, когда, в какое время суток, года, какой тут свет, какая камера, объектив, автофокус, и что я вижу в городской картине в целом. Я – фотограф-урбанист, тот самый архитектурный и уличный фотограф! Меня интересуют геометрические формы, дизайн, промышленность, пейзаж, ночное небо и, конечно, простые… Люди! Их лица, силуэты и фигуры, само собой, людские эмоции и чувства – любовь, счастье, улыбка, слезы, грусть и откровенное горе. А что тогда там, в блатной столице, было? Фальстарт? Определенно! Модельная студия-бордель у Глеба – так называемая подработка, приближение к своему индивидуальному «мазку», момент преображения, потом прицеливание, намеренное размыливание глаза и накопление профессионального опыта. Та самая стажировка и услужение у мастера! Видимо, не столь удачно, как мне того хотелось. Переживу!

– Время прошло, Надька. Жизнь на месте не стоит. Тут не один цикл сменился. Ты сколько дома не была? Напомни своему древнему отцу, – рукой показывает на светофор. – Красный!

– Вижу-вижу. Но спасибо, что следишь, – поворачиваюсь к пассажиру и улыбаюсь. – Где-то в общей сложности лет пять. Ну с переменным-то успехом я навещала вас.

– Слабенькая отмазка, согласись, детка? – и тут же суфлирует мое движение. – Желтый, а здесь налево. Заедем к дяде Юре.

– Пап, я спать хочу.

– Заедем, я сказал. Он сегодня дома и к тому же твоя мама приготовила ему духовой картофельно-грибной подарок. Дядя, видимо, все-таки постарел, раз пирожки жрет, как не в себя. Юрец набирает жировую массу и теряет мужскую силу.

– Мы там долго?

– Передадим и смоемся. Быстро, по-армейски, – отец улыбается и кивком головы указывает мне направление. – Теперь направо, кукла.

Тут все изменилось – город стал как будто больше и мощнее, а ко мне, наверное, построже. Широкие улицы, активное движение, за счастьем бегущие люди и я в машине моей матери с отцом еду к родному классному дяде, к Шевцову Юре.

– Пап? – пытаюсь неприятный разговор начать.

– М? – сейчас он на меня не смотрит, таращится по сторонам, словно здесь впервые оказался. – Внимательно!

– Меня уволили, – скажу сама и сразу, похоже, что отец об этом у меня не спросит. – Из студии. Там все кончено, я больше не вернусь туда.

– Я так и понял, просто не хотел тебя смущать. А причина? Зарплата или обращение и что-то не поравилось, или…

– Или. Ты знаешь, я как-то выросла, мой уровень стал выше, мы не сошлись с мастером во вкусах. Но все улажено, ничего не произошло, все нормально, – краем глаза замечаю, как левая рука отца сжимается в кулак, поэтому спешу его еще раз успокоить. – Правда-правда, пап, у меня все хорошо. Смотри, я вот даже улыбаюсь и нос не опускаю. Выкарабкаюсь, только потерпите мои метания еще немного.

– Дальше что? Что с работой? Надь, тут метров триста, там темно-коричневые высокие ворота, – рука разжалась, теперь отец массирует больную ногу. – Надеюсь, ты не собираешься необдуманно слинять еще куда-нибудь?

Нет, папочка! Я точно больше не уеду. Буду тут – все решено. Дома и родные стены начинающему фотографу помогут. Сегодня отойду, отдохну с дороги, а завтра, прям с утра, начну искать работу. Сидеть на шее у родителей не буду. Это точно не мое.

– Нет. Буду с вами, – притормаживаю у знакомых ворот. – Здесь же?

– Угу, – отец обращает свой взор на «крепостную стену». – Выходим.

– А может лучше я в машине посижу? Сонная, грязная и неухоженная.

– Оттого еще роднее и любимее. Поднимаем зад, малыш, – отец с ехидством улыбается, замечая открывающиеся ворота. – А нет! Смотри-смотри, проснулась у кого-то совесть. Нас как будто приглашают в сей гостеприимный двор. Газку, детка, и быстренько въезжаем, пока хозяева не передумали.

Шевцов, Юрий Николаевич, старший сводный брат моей мамы, стоит с широчайшей улыбкой на лице и висящей на честном слове и на одной нижней губе сигаретой, скрестив руки на груди и подперев поджарым боком входную дверь.

– Вот же пожарная сволота. Задиристый гаденыш. Ты посмотри на эту вызывающую позу. Надька, придержи своего отца, хочу втащить полкану, аж костяшки чешутся. Уроду однозначно надо дать леща. Ишь, зажравшаяся рожа.

И это самый лучший друг отца, близкий родственник любимой до беспамятства жены? Нет! Даже ближе! Они как самые настоящие братья. Почему «как»? Никаких сомнений – все так и есть. «Пожарное братство» – такой отпечаток на душе и коже у этих мужчин на всю жизнь огнем по службе выжжен. Дядька хорош и ни капельки не разжирел – кто-то, по-моему, слегка преувеличил. Похоже, папка врет, а может быть завидует! Ох уж эти мужики! Как они завидуют открыто!

– Ну, посмотри на этого жениха. Стоит и совращает подрастающее поколение, – отец кивает на «выход из машины». – Погнали, кукла!

Выходим из автомобиля и следуем тропинкой к Юре.

– Какие столичные гости к нам пожаловали? – Шевцов с губы снимает сигарету, зажав между пальцев, а затем, разведя руки в стороны, строит шаловливые глазки вновь прибывшей «девочке». – Иди-ка, детка к дяде. Андрей, ты подождешь! Я хочу с юной женщиной потискаться.

– Поосторожнее. Тиски на хрен отрежу и станину разорву, – папа хорошо засыпал дядечку угрозами. – Своих будешь тискать. Надя, будь любезна, отойди от мракобеса.

– Дядя Юра, здравствуй, – папу не слушаю, он точно шутит, а с Юрой обнимаемся крепко-крепко.

– Ты к нам? Когда пожаловала? Надолго?

Сразу перебиваю:

– Сегодня и навсегда.

– Вот и славно, – обхватывает мои плечи. – Надька, дай в щечку хотя бы поцелую. Прекрасно выглядишь.

Он приглашает своих гостей в дом и мы, естественно, заходим внутрь, а я краем уха улавливаю какой-то странный разговор:

– Андрей, все нормально? Без проблем? Ты не возражаешь?

– Да, абсолютно, Юрок. Бери, – отец, кажется, что-то передает дяде. – Там пусто уже три года.

Что он там «торжественно вручает»? Мамины пирожки? Мое женское любопытство в наличии – горит лицо, чешутся ладони, и уши разворачиваются как раз туда, куда и надо, но почему-то именно сейчас мне неудобно резко остановиться и обернуться к отцу и дяде для получения этой сверхсекретной информации.

– Когда? – папа негромко спрашивает.

– Через неделю. Блядь, еще семь дней. Всё уже под парами.

– Юр, очень рад. А что Марина?

– Она была не в курсе.

– Ты, падла, охерел? Совсем?

– Возможно. Да! Я принял решение! А вот теперь, извини, вообще не знаю. Да, блядь, не знаю. Что будет и что нам дальше с этим делать?

– Мы поможем. Не сомневайтесь! Без проблем! Финансово и по-человечески…

– Спасибо, братуха, – и, наконец-то, дядя замечает мое присутствие. – Так-с! Надюха – папкина кукла, рассказывай, как там в столице? Чего там видела? С кем познакомиться успела?

А потом словно опомнился:

– Ты замуж-то не выскочила? Руку покажи!

Дядька спрашивает, а папа напрягается и за меня дает ответ:

– Достойных нет, Юрец. Замнем вопрос и ее ответ для ясности. Мы ненадолго! Ставь чайник, задира!

– А ну, ясно! Твой покойный «папочка» сейчас в тебе проснулся. Да, братуха?