Текст книги "Любовь нас выбирает (СИ)"

Автор книги: Леля Иголкина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц)

Глава 11

– Не отталкивай меня, Наденька. Слышишь? Не упирайся руками, не надо.

– Я… Извини. Больше не буду.

– Обними меня. Ну же. Крепче! А там расслабься, не сжимай ногами, а то спина будет болеть. Наоборот…

– Поняла-поняла.

– Ты мне доверяешь? Надя? Посмотри на меня. В глаза…

– Будет больно?

– Нет.

– Все говорят, что это очень больно. Ты сейчас обманываешь? Максим…

– Никогда! Тебя никогда не обману.

– Господи, как приятно. Поцелуй еще! Мне нравится, когда ты прикусываешь шею…

– Буду целовать всегда! Всегда-всегда! Если ты позволишь! Так бы всю и зацеловал. Свою золотую девочку!

– Максим, подожди. Я, наверное, передумала! Не хочу! Пожалуйста, давай закончим… Ай-ай!

– Тшш… Поздно, Наденька, я уже там…

– Потрясающее платье, кукленок! Надевай его почаще. У тебя красивая спина и крылья. Тебе идет.

– Крылья?

– Угу.

– Что это значит?

По-видимому, ничего! Ничего достойного моего внимания. Не обозначил свой ответ. Никак! Молча берет со стола какой-то очередной свой кулинарный шедевр и направляется в общий зал.

Не заметила, как подошел, как он подкрался – точно дикий зверь, который зорко выслеживает жертву, загоняет неразумную, берет ее в стальной захват, терзает, мучает, играет, а потом…

– Забыл! Прелестно! Надя, будь добра? – возвращается на кухню и шипит, чтобы никто из гостей не расслышал. – Надя, подай, пожалуйста…

Я вздрагиваю, а кожа мурашечной судорогой исходит – теперь меня от вызванного ужаса знобит? Вот это чудо-вечер!

– Ты напугал меня. Уже второй раз за те пять минут, что здесь находишься. Можно этого не делать, Зверь?

– Менажница. Я ее не взял, да мне и рук не хватит. Будь добра! Помоги, пожалуйста.

Что это такое? Оглядываюсь по сторонам, пытаюсь отыскать из представленного ассортимента блюд то, что он только что назвал. Рукой указываю:

– Это?

Улыбается:

– Нет, Надежда. Там, – отрицательно головой качает, а подбородком задает мне более точный пункт назначения. – Возле твоей правой руки. Круглое такое блюдо в корзиночке, там пять ячеек. Видишь? Орешки, семена, красный перец…

– Эта тарелочка?

– Можно и так сказать. Вообще-то это «однопорционное блюдо, разделенное на несколько ячеек». Но не столь важно. Ты мне не поможешь?

– Нужно отнести?

– Желательно, – зачем-то уточняет. – У тебя все в порядке? Ты как будто плачешь или задумалась о чем-то? Надя?

– Устала от слишком пристального и странного внимания, Морозов. А так все хорошо…

– Наденька, ты как?

– Я… Максим! Я… Не знаю. Там как будто что-то мешает, сильно внутренности распирает, словно… Не могу ноги свести. Хотя… Очень хочу!

Мне кажется, я тихо плачу, а он мое лицо облизывает или целует? Слизывает влажным языком и очень мягкими и теплыми губами всю влагу на щеках и подбородке собирает.

– Перестань. Не надо плакать. Тшш, все хорошо. Прости меня. Ты такая соленая девочка! Как ты ножками только ходишь? Суставы от шипастых кристаллов не болят? Маленькая моя женщина…

– Мне больно. То есть, очень непривычно, ты там внутри, а мы с тобой теперь, как один человек. Ты ведь во мне?

– А ты как будто бы во мне, хотя и не должна быть там – это тоже необычно, но все пройдет. Ты сейчас привыкнешь, отпустишь и себя, и меня, и я смогу двигаться, ну же… Надь, будет хорошо, пусть и не сверхъестественно, но это только первый раз. Потом уже не будет больно. Обещаю…

– Обманываешь? Опять!

– Нет, детка. Расслабься и не зажимайся. Сейчас, потерпи еще немного…

– Потерпи немного. Тем более день рождения только раз в году.

– Я отвыкла от такого и, наверное, больше не люблю все эти сборища, содержащие компромат на вынужденного виновника торжества. Выглядит, как настоящее интеллектуальное соревнование, кто больше секретов вскроет, не задев или, наоборот, задев честь и достоинство этого человека.

– Странное сравнение. Ты перегрелась, видимо! Идем, а то слухи поползут. Мы людей заинтересуем долгим отсутствием на кухне. Тут хоть и открытое пространство, но все же…

– Слухи?

– Там Лешка остался без присмотра, а он, с его же слов, весьма «не сдержан на язык». Он…

– Я не пойму, зачем ты ему сказал? – грубо перебиваю. – Это надо было делать? Именно ему? Или ты решил так утвердиться в глазах юного и только подрастающего поколения? Это подло!

– Сейчас хочешь об этом поговорить или может быть потом, наедине, например, без посторонних глаз, ушей и голодных ртов. Надь?

– Ты ему похвастал, что ли? – прищуриваюсь и беглым взглядом прочесываю его лицо.

– Чем или кем?

– Прекрасно понимаешь, о чем я говорю.

Он подходит ближе, своей грудью на меня напирает и с вызовом в глазах смотрит сверху вниз:

– Не понимаю! Абсолютно! Чем я должен хвастать, тем более перед Смирновым? Просвети! И я это сделаю на досуге – похвастаю перед своими друзьями чем-нибудь. Так же ты думаешь? Только чем, а главное, зачем? Зачем это мне, например? А? Да и хвастать-то особо нечем, уж извини…

– Проехали! Все! Стоп! Забыли!

– Вряд ли, – отставляет еще подальше, в сторону, то, что взял раньше, и демонстративно скрещивает свои руки на груди. – Внимательно! Говори, Надежда! Сейчас! Хочу знать!

– Пойдем к гостям, – кручусь, что ни попадя хватаю, но отчаянно намереваюсь взять эту чертову менажницу. – Извини меня. Я вспылила, теперь все. Отпустило! Я помогу тебе. Ты сказал, взять это?

– Не утруждайся, пожалуйста. Я сам! Поставь на место, а то ненароком перевернешь. Руки дрожат, подбородок дергается. У тебя истерика, паника или нервный срыв? Призрака увидела или воспоминания покоя не дают?

– Ты…

– Я сказал, обойдусь, – с презрением выплевывает, а затем бесцеремонно мне указывает, – а ты умойся и приведи себя в порядок! Ведешь себя, как откровенная рохля, любимая самостоятельная взрослая «золотая кукла» Прохорова.

– Ты опять?

– Что именно?

– Повернутость на моей фамилии или это зависть положению и моему отцу не дают тебе покоя, или…

– Или это просто ненависть к тебе. Вероятно даже без привязки к какой-либо фамилии.

– Ты, ты…‒ захлебываюсь словами. – Зверь…

А у Максима сейчас очень гордо вздернут подбородок и чересчур надменный вид. Он рвет и мечет, бьет наотмашь, о последствиях совсем не думает – я всей своей тщедушной фигурой стою открыто под его ненавидящим шквалистым ледяным огнем. Но долго не смогу, не выдержу! Отворачиваюсь и быстро дышу – не увидит мою слабость, я ему не сдамся. Тут же плотно прижимаюсь животом к рабочему столу, закрываю двумя руками лицо и… Не плачу! Не плачу! Просто молчаливо перетерплю.

– Прости меня, – шепчет в ухо и осторожно трогает меня за плечи. – Слышишь, прости. Не хотел, кукленок! Сам знаю, что сильно перегнул. Ты заставляешь нарушать все правила приличия, у меня срывает крышу от тебя, твоих слов и фраз, как будто бы с оттенком безразличия, но я же понимаю, что ты злишься на меня и хочешь свой словесный нож во мне еще сильнее прокрутить. Поэтому я говорю то, что даже и не думаю. Понимаешь?

Слов нет, но я всем телом его прикосновениям сопротивляюсь – сильно дергаю плечами, широко толкаюсь задом, при этом яростно кручу головой.

– НЕТ! Пошел прочь и убери от меня свои руки. Твои прикосновения неприятны и, более того, противны. Не распускай их – я этого не разрешаю, а ты сильно много на себя берешь. Кто ты такой? Пошел на хрен!

– Хватит! – шепчет. – Я прошу тебя, хватит-хватит. Надя! Нужно перестать! Не вспоминай, не провоцируй и не прилетит ответка, слышишь?

Максим обхватывает меня на уровне груди двумя руками и прижимает спиной к себе.

– Отпусти, придурок. Я тебе говорю? Отпусти, кому приказываю! – злобно сквозь зубы говорю.

– Ты мне не командир, кукленок. Я женщинам вообще не подчиняюсь! Запомни или заруби себе на носу! Сука! На будущее…

– Сказала, руки убери, Морозов.

– Нет. Пока не успокоишься, не отпущу и никуда, естественно, не выйдем.

– Уже. Я успокоилась! – пытаюсь сбросить его оковы. – Макс, освободи меня.

– Ты свободна, – склоняет голову мне на плечо и носом водит по шее. – Я не держу, уже не трогаю.

Сам же бесцеремонно водит руками по животу, затем спускается немного ниже, и в то же время аккуратно и очень нежно прикусывает мое плечо:

– Платье, правда, превосходное. Ткань мягкая и легкая, словно неземная, а ты такая тепленькая, но почему-то, как осинка, дрожишь. Замерзла или я тебя пугаю? Надь?

Еще один толчок задницей попадает прямиком ему в пах:

– Я говорил, не провоцируй? А ты что делаешь, кукленок?

– Хочу, чтобы отпустил. Ну?

– Сказал же, что не держу. Ты накручиваешь и выдумываешь то, чего на самом деле нет. Найденыш, ну?

– Кхм-кхм, – женское тактичное покашливание и мы, оттолкнувшись друг от друга, стремительно разлетелись по сторонам. – Максим?

– Тонечка? Мама-крестная!

– У вас все хорошо, ребята? Не помешала? Ну, извините, пожалуйста, меня.

Я, освобожденная, теперь мечусь по этой кухне, без конца одергивая подол платья, а Морозов с улыбкой, как ни в чем не бывало, спокойно объясняется с Антониной Николаевной:

– Да, все хорошо. Надя замерзла, а потом разнервничалась, волнуется перед предстоящим открытием – это ее первый раз в непрофессиональной сфере. Я с ней… Пытался успокоить. Вот и все.

– Надя? – Смирнова теперь обращается ко мне. – Уже все хорошо?

Не знаю, что ей ответить. Для начала неплохо было бы собрать и взять себя в руки, затем немного успокоить трепещущее сердце, а то меня от его прикосновений по всей кухне разбросало, а потом уже выстраивать хоть какое-нибудь самочувствие, но стоит ли во все это посвящать Смирнову, поэтому:

– Да-да. Все хорошо. Вам нравится, Антонина Николаевна? Вечер удался? А как вам обстановка? Может быть, что-то скажете? Что Вам запомнилось или не понравилось, что нам нужно, вероятно, поменять? Может быть с меню какие-то проблемы? – бросаю быстрый на Морозова взгляд и тут же отвожу глаза.

Затем даже с неподдельным интересом рассматриваю панели, трогаю какие-то столовые приборы, то беру их, то немедленно кладу на место, потом вдруг на улыбающегося Максима посмотрю, то на Смирнову зыркну, но остановить свое шальное рукоблудие по предметам не могу. Не получается! Это, видимо, та самая паническая атака. Внезапно накатила?

– Вы, ребята, молодцы. Все отлично! Просто замечательно. Главное, что и Лешка к вам пристроился. Господи, он еще и ресторатор, Смирного чуть удар не хватил, он все никак не пережует его инженерную хватку и эту металлическую работу, а тут еще до кучи свой ресторан. Мне все понравилось! А что касается кухни, то это высший класс, крестничек, – обращается к Максиму, – твоей будущей жене очень повезет – однозначно! Но я чего, собственно, зашла? Мы уже собрались по домам, ребята. Отцы пошли перекурить, у них там какая-то нецензурщина из глоток полилась, мы их женским коллективом попросили выйти, а я решила предупредить, что, наверное, на сегодня хватит, чтобы вы тут не надрывались. Лады? Максим, без обид?

– Да, конечно, Тонечка. Можно поцеловать? – распахивает руки и скалит зубы. – Хочу еще раз поздравить с днем рождения, а пока Максим Сергеевич не видит, то воспользуюсь исключительным правом крестного сына на один лишь целомудренный в щеку поцелуй. Вы как?

– Макс, я так рада, что ты дома. Иди сюда, сынок, – она его в свои объятия принимает. – Целуй!

Для всех он – то, что надо, свой парень, чьего возвращения очень ждали, а для меня…

– Я теперь твоя женщина, Максим?

– Без сомнений, Надя. Ты как?

– Мне хорошо, словно взлетела, а потом плавно приземлилась. Понимаешь, о чем я говорю?

– Угу. Ты не жалеешь, что это случилось?

– Зачем такие вопросы задаешь? Я ведь выбрала сама, сказала тебе «Да», была с тобой. Зачем тогда спрашиваешь? В чем-то сомневаешься?

– Не знаю. Вырвалось, прости. Иди сюда. Надь?

– Да?

– Извини, что здесь…

– Не страшно. Тут так тихо и спокойно, и нас никто не знает.

– Тебя волнуют пересуды?

– Не знаю. Мне ведь восемнадцать лет, возможно, кто-то скажет, что это рано.

– Ты все-таки жалеешь.

– Нисколько. Мне было хорошо с тобой.

– А помнишь в детстве, как я тебя за грудь дергал и юбки твои короткие поднимал?

– Это было мерзко, если что. Конечно, помню. Еще бы! Ты так руки распускал, словно об одном только и думал.

– Естественно, я думал, как бы тебя в койку уложить… Надька моя, иди сюда! Надя, Надя…

– Надька! Надя! Надя! Ты где? – отец зовет.

Я отмираю и отвожу взгляд от обнимающихся крестных родственников.

– Мне пора, – зачем-то громко сообщаю. – Антонина Николаевна, позвольте Вас поздравить?

– Иди лучше сюда и обними меня, куколка. Хватит поздравлять. А главное с чем? – пытается поумничать. – Что мне уже ого-го сколько, а я еще не свекровь и не бабка? С этими сынками! Ох, Господи! Лучше бы вместо этих «двух» трех дочечек родила.

Нечего сказать на это. Мама тоже иногда такое же вворачивает, с той лишь разницей, что речь она ведет о сыне, а я в такие моменты, понурив голову, молча ухожу и ни на что не реагирую. Не оправдываем мы возложенных на нас «родительских доверий». Что есть, то есть, но я с собой ничего поделать не могу…

Осторожно обнимаю эту маленькую женщину, а она при этом трогает меня за волосы и шепчет в открывшееся ухо:

– Не дрожи так. Я все понимаю, но ничего не видела, и, естественно, никому не скажу. Надь, девочка, услышала меня? – аккуратно отстраняется от меня и заглядывает в глаза. – Угу?

– С днем рождения, Антонина Николаевна, здоровья Вам и внуков.

– Спасибо, Надежда, спасибо, – берет за руки и очень мягко мои кисти, словно по-дружески, нет, все-таки с сочувствием, сжимает.

– Надя! – а тут отец, не унимаясь, по-прежнему зовет меня. – Надька, ты едешь с нами? Или остаешься на ночь? Кукла, мама устала, если не поторопишься, то мы не будем тебя ждать!

– Я пойду, – зачем-то с этой информацией к Морозову обращаюсь. – Я тут больше не нужна.

Он не отвечает, но всем видом демонстрирует, что мне пора. Пора! Не стоит тут больше ни одной секунды оставаться – я спешно удаляюсь.

В машине с родителями, по дороге домой, сохраняется гробовая тишина – мама куняет рядом с отцом на пассажирском сидении, а я без конца ловлю его взгляд в зеркале заднего вида. Господи, он смеется, что ли? Надо мной? По крайней мере, я вижу добрые морщинки вокруг его уставших глаз и иногда задорное подмигивание, словно он играет – так было неоднократно в моем детстве, папа в зеркале по-доброму всегда дразнил меня:

– Надь, очень достойная работа. Вы постарались хоть куда! Твои фотографии, если честно, – папа даже вздыхает, – очень стильно смотрятся. Лешка – молодец, скажу сейчас тебе кое-что по большому секрету, слышишь, дочь?

– Да, пап.

– Смирный просто обомлел! Не знаю. Там, падла, такой неподдающийся характер, прямо как у меня, – никогда ведь не похвалит, но это, однозначно, высший класс. Мы когда курили…

– У Леши очень тонкая работа, он – въедливый профессионал, я с ним устала, только тебе в этом откроюсь. Он иногда такой зануда, но Смирняга – наша светлая голова, по совместительству еще золотые руки, да и нерастраченная энергия у него бьет через край.

– Я наелся, если честно, Надь, от пуза. Максим дает, конечно…

– А как тебе мой декор? Ничего об этом не сказал. Что еда? Еда, еда, кругом одна еда. Ты и сам классно готовишь! Как тебе оформление, пап?

– Опять в моде старина, то самое ретро, Надежда? Я кое-что узнал из твоих работ – видел в цифре, а сейчас вживую. Твои черно-белые фотографические эскизы, словно ручная графика. Мне зашло! Надь?

– Да?

– Ты отогрелась? Все нормально? Нашла ведь дело по душе и компания у вас молодая и задорная, даже Шевцов молчал потому, как не успевал за полетом мысли младшего Смирнова, а Смирный просто тихо ел…

– По душе? Не знаю, если честно. Морозов говорит, что рано о чем-то загадывать. Мы, мол, только начинаем, и нам не стоит поддаваться эйфории.

– А я думаю, что тебе уже все очень нравится, кукла. Ты расцвела…

– Мы уже приехали? – мама сонно задает вопрос и нас перебивает.

– Практически, птенец. Ты…

– Я так устала, – потягивается и вполоборота разворачивается ко мне. – Малыш, там нужно будет подписать инструктаж по пожарной безопасности. Я уже не буду вас лично посещать с инспекцией, но правила есть правила, их никто не отменял, родная.

– Хорошо, – тихо отвечаю.

– Я передам тебе, а ты среди своих распространишь, проинструктируешь. Особенно и несколько раз – осужденного племянника-пиромана. Надь, это никакие не шутки – я могу одной своей подписью вас закрыть! – последнее строгим тоном говорит, а отец мне в зеркале моргает, мол, расслабься малая – мама шутит, она совсем не грозный «зверь». – Морозов в вашем заведении на моем особом контроле, не хотелось бы все заново с ним проходить…

– Мам, я думаю, Максим извлек уже урок из пройденного материала и такое больше никогда не повторится.

– Там пострадали люди, Надя. А ты моя дочь! Тебе там хорошо слышно? Проверка связи.

– Угу, – сосредоточенно мычу. – Я поняла.

– Очень на это надеюсь, детка, – и тут же обращается к отцу. – Андрей, что такое, что ты на меня так смотришь?

– Я смотрю, мать проснулась и, видимо, не в духе! Галь, ты голодная, я не пойму? Что странно, ведь мы только из французского ресторана, где нас очень щедро и профессионально накормили! Птенец, ты что, не с той ноги из-за стола встала?

Вот так вот нежно и по-доброму, шутливо препираясь друг с другом, мы добрались домой. Спокойно разошлись по комнатам, пожелав приятных сновидений, а потом я вдруг ни с того ни с сего погрузилась в рой своих счастливых и не очень воспоминаний. В памяти ожило все, что уже и не думало дышать…

Это было наше первое свидание, которое на самом деле и свиданием-то тяжело назвать, потом на ум пришли совместная ночь, следующее утро, целый день, жаркий вечер и наша взрослая ночь с Максимом…Господи! Он ведь мне и тогда помог! Видимо, у Зверя карма на судьбе такая – всем шальным бабам свою руку помощи предлагать. Я очень хорошо помню, что был вечер встречи бывших одногруппников по художественному училищу – жаркое начало июня, шумная ватага слишком бойких девчонок и, как обычно, совсем небольшое количество стеснительных ребят. Мы отмечали на природе, за городом – финансово вложились, купили все необходимое и заказали место. Я выпила – со мной такое бывает редко, практически никогда, но в тот день, я не знаю, что произошло, что случилось… Чего душой кривить, на том безумном празднике жизни я основательно перепила и чем-то даже из съестного отравилась! Потом зачем-то пробовала что-то противозаконное курить… А по факту, после всей этой вакханалии и нашей жаркой встречи, я осталась на обочине одна с практически полностью разряженным телефоном и в разорванных по швам штанах.

– Максим?

– Что ты хочешь, Прохорова? Я на работе.

– Мне больше некому позвонить. А родители не поймут… Мне очень стыдно! Максим…

– Не сомневаюсь. Что надо?

– Ты не мог бы меня забрать?

– Я на работе. Разбирайся сама! Нет!

Боже, он ведь не хотел! Не хотел и не горел желанием, а я не нужна ему была – зверь грязно матерился, затем отнекивался, ссылаясь на свою занятость, но, в конечном счете, по какой-то только одному известной причине, все же сдался.

– Диктуй адрес. Но только после смены, еще часа два, Прохорова. Не напивайся там. Как поняла?

– Максим, пожалуйста. Я тут одна. Темно. Лес, тут воют волки…

– Жди меня и не скули там побитой сукой, не привлекай самцов. Не варнякай Прохорова, тебя противно слушать. Одно сплошное «бу-бу-бу»…

Я мычала в трубку и умоляла как можно быстрее забрать меня – он приехал примерно через полчаса, а говорил ведь, что будет только через два. Что это означает?

Взрослый, в своем поварском кителе, прикрытым каким-то легким пиджаком, выбрался из своей машины с очень брезгливым выражением лица и недовольным внешним видом, а я… Сидела на каком-то спиленном бревне, подтянув чуть ли не до ушей свои тощие ноги и тонким прутиком гоняла суетящихся и взбесившихся от страха муравьев.

– Твои родители в курсе, что с тобой тут происходит? Они разрешили такое несанкционированное одиночное рандеву?

– Нет. Я не смогла им признаться и ребятам не сумела отказать. Пойми, пожалуйста.

– Фу, блядь! Воняет дешевым помойным пойлом. Это что плодово-ягодная бурда? Портвейн 777? Докатилась, Наденька?

– Это дорогое полусладкое вино, я не помню названия… Но завтра смогу в супермаркете показать.

– Сука! Ты что нажралась, Прохорова? Обкурилась и обнюхалась? Ну и стерва же ты, золотая кукла! Поднимайся! Не время тут рассиживаться! Комары сожрут твою драгоценную личину, что мы папе скажем? Надя окочурилась под забором, не поминайте лихом? Твою мать! Сказал, подъем. Ненавижу пьяных девок!

– Не могу! Ты же видишь, что я не в силах. Максим…

– Надь, правда, я отпросился на чуть-чуть, меня уволят, пока я буду твою тощую жопу из дешевого болота тянуть. Ты меня слышишь?

Нет! По-видимому, уже нет! Тогда я резко отключилась и больше, если честно, и по сей день ничего не помню. А утром мы проснулись с ним в двухместном номере в каком-то придорожном, загородном отеле – Морозов спал, скрутившись огромным бубликом, подложив обе руки под свою щетинистую щеку, в широком, но слегка продавленном бессчетным множеством задов, кресле, прикрытый своей белоснежной формой, а я, по-барски развалившись, заняла имеющуюся двуспальную кровать. Хозяйка, твою мать!

Но этот же дешевый, слегка помятый жизнью, номер потом стал постоянным местом слишком частых встреч с ним, с Максимом, и там же я впервые стала его женщиной… И это все тоже было с ним! И в тот же день, но… Однозначно после моего похмелья! Уже на абсолютно трезвую голову я сказала ему «Да» – на иное он бы просто не пошел и мне ничего подобного бы не позволил! Благородство у Максима, видимо, в крови, да и сознание всегда присутствует… А я вот его подвела! Со мной у него одна беда.

– Привет, Надежда! – он прижимается своим мокрым телом к моей спине, а я определенно чувствую, как Морозов снова возбужден.

– Максим, ты опять? – зажмурившись от мыла, тихо задаю вопрос.

– Да, Наденька, снова. Я молод, у меня кипит в жилах кровь и там внизу все тоже слишком горячо и как-то дергает и поднимается, но только на тебя, малыш, – по-видимому, ощущает застывшее состояние и замечает мой затылочно-спинной уж очень откровенный ступор. – Надь? Ты там как?

– Это обязательно? Ну, ты и я, в этой душевой кабине? Здесь как-то тесно и очень неудобно. Зачем? Я сейчас быстро закончу и выйду, а потом ты зайдешь.

– Если ты про совместный душ? То обязательно. Я хотел бы побыть еще с тобой, чуть-чуть, совсем немного. Я не претендую, Наденька, на большее, пока не надо, – целует в шею, а я уже ракетой от истомы в открытый космос лечу, – но сейчас мне нужно быть с тобою рядом. Извини, если смутил или вызвал твою неловкость. Подай бутылочку, мой найденыш, я хочу помыть тебя…

– Найденыш? Это еще что значит?

– То и значит, я тебя вчера в каком-то дремучем лесу нашел, значит, ты моя находка, а если ласково, то…

– Найденыш?

– Угу, – выдавливает на руки гостиничное средство для душа и просит, – повернись ко мне лицом, Наденька. Сейчас хочу получить свое вознаграждение. Ну же, я жду.

У него такие горячие руки, а еще дыхание, он гладит грудь и дышит в шею, словно с моей кожей разговаривает, а я от этого всего плыву.

– Максим…

– Сомлел Найденыш? Расслабилась непослушная Наденька и кайфует? Правда же, хорошо?

– Перестань. Ты меня баюкаешь. Такая нежность и блаженство. Ммм…

– Я этого и добиваюсь, кукла.

Аккуратно обводит полушария и зажимает пальцами соски:

– Красивая девчонка, но непослушная, наверное, потому что ты… Найденыш, блатная? Да? Все в жизни легко и хорошо? Раз и позвонила Зверю: «Забери, спаси, помоги, убереги и привези домой», а потом, что шептала… А? Скажи!

– Хочу еще!

– А ты понимаешь, – прикусывает мочку уха, – что теперь между нами другие отношения? Со-о-овсем другие? У? Найденыш еще не время отъезжать!

– Да…

– Ты понимаешь, что я теперь не отступлюсь и…

– Да…

– … не отойду в сторону. Ты это понимаешь?

– Да…

– Я ведь тебя распробовал, кукла, полностью развернул и покусал со всех твоих боков, и ты мне понравилась, я очень жадный и ревнивый, а еще голодный, я – твой Зверь! Ни с кем делить не привык, ни с кем, ни с чем, ни за что и никогда. Только я…

– Да…

– А ну-ка, еще раз, – он трогает рукой мои опухшие от его недавнего напора половые губы и твердо просит, – мокренькая, еще раз! Повторяй!

– Да…

– Все серьезно, Найденыш!

– Я понимаю.

– Я ждал тебя!

– Ты ждал?

– Долго, кукла. Я ждал тебя все восемнадцать лет. Терпел, скрывал, терзал тебя и издевался. Помнишь?

– Мак…

– Я дождался, и ты, твое тело и невинность – моя награда, – он ритмично водит своей рукой, немного ускоряя заданный им самим же темп. – Глаза!

– Я…

– Открывай глаза!

Господи! Что это такое? Он подхватывает меня под руки, а я как подкошенная, своих ног не чую, дрожу, как в лихорадке, беспорядочно мотаю головой и настойчиво стремлюсь встретиться с душевым поддоном.

– Я…

– Ну-ну, держу… Хорошо, Найденыш? Поймала свой первый?

– Что-что?

– Иди сюда, – как сладко он целует в губы, словно пробует меня. Каждую половинку целого прикусывает и, не отпуская, на зубах катает, мне кажется, что Макс хочет кровь мою испить. Всю! До дна!

– Господи, я прошу, хватит… Я… Устала. Спать хочу. Сейчас бы просто полежать, Максим.

– Хорошо! Поспим, а завтра днем доставлю к маме с папой. А потом… Когда?

– Что?

– Когда увидимся, Найденыш? Надя, не спать, – осторожно встряхивает, а я настойчиво укладываюсь щекой к нему на грудь. – Не спать, не спать! Когда увидимся, Найденыш? Спишь? Ах, ты ж слабенькая моя… Ты спишь? Ты спишь?

– Надя! Надя! – мне кажется, сквозь дрему, кто-то в дверь стучит. – Ты спишь? Утро, кукла! Пора вставать! На ра-а-аботу!

Твою мать! Вытаскиваю руку из пижамных штанов и, подтянув свои колени, с громким вздохом опираюсь на кроватное изголовье. Господи! Неужели, все заново, по тому же кругу! Опять…