Текст книги "Книга Страшного суда"

Автор книги: Конни Уиллис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 37 страниц)

– Есть такие, – выразительно взглянув на священника из реформистской церкви, возвестил он, – кто полагает, что болезнь – это гнев господень, однако Христос всю свою жизнь врачевал больных, и будь он здесь, я не сомневаюсь, что он исцелил бы заразившихся вирусом, как исцелил самаритянского прокаженного... – Дальше последовала десятиминутная лекция о мерах профилактики гриппа. Викарий перечислил симптомы, объяснил про воздушно-капельную инфекцию и показал, как надевать присланную из Госздрава защитную маску. – Пейте больше жидкости и отдыхайте, – закончил он, простирая руки над кафедрой в благословляющем жесте. – А если почувствуете какие-нибудь из симптомов, обращайтесь к врачу.

Звонари, снова натянув белые перчатки, исполнили «Ангелов с высот небесных» в аккомпанемент органу, и на этот раз вышло даже узнаваемо.

На кафедру поднялся священник Обращенной унитарианской церкви.

– В эту самую ночь более двух тысяч лет назад Господь послал в наш мир своего сына, зеницу ока своего. Представляете ли вы, какая невероятная любовь двигала им? В ту ночь Иисус покинул горний дом и вошел в мир, полный опасностей и болезней. Он пришел неискушенным беспомощным младенцем, ничего не ведая о зле и предательстве, которые ждали его. Как мог Господь послать своего сына, зеницу ока своего, на верную погибель? Ответ на этот вопрос надо искать в любви. В любви!

– Или в халатности, – пробормотал Дануорти.

Колин оторвался от разглядывания леденца и посмотрел на профессора.

«Господь отпустил его, но беспокоился о нем каждую минуту», – услышал Дануорти. Интересно, пытался ли Господь прервать перемещение?

–Любовь привела Иисуса в наш мир, любовь зародила в нем желание – нет, жажду – оказаться здесь.

«С ней все в порядке», – сказал себе Дануорти. Координаты правильные. Сдвиг – всего четыре часа. Гриппом она не успела заразиться. Сейчас сидит себе спокойно в Скендгейте, точно зная дату стыковки, и заполняет наблюдениями диктофон. В полном здравии, восторге и неведении о том, что творится здесь.

– Он был послан нам, чтобы помочь в злоключениях наших.

Заметив, что викарий подает ему какие-то знаки, Дануорти перегнулся через Колина.

– Мне только что сообщили, мистер Латимер заболел, – прошептал викарий, вручая Дануорти сложенный листок. – Сможете прочитать благословение?

– ...посланец Господа, посланец любви, – закончил священник и сел.

Дануорти взошел на кафедру.

– Прошу всех подняться для благословения. – Он развернул текст. – «Господи, отврати гневную десницу свою...»

Дануорти скомкал листок.

– Боже милосердный, защити всех странствующих и верни их домой целыми и невредимыми.

Запись из «Книги Страшного суда»

(035850-037745)

20 декабря 1320 года. Я почти выздоровела. Видимо, наконец включилось Т-клеточное наращивание или антивирусные прививки. При вдохе уже ничего не болит, кашель прошел, и я, кажется, спокойно дошагала бы пешком до переброски – если бы знала, где она.

Рана на виске тоже затянулась. Леди Эливис взглянула на нее сегодня утром, потом привела Имейн посмотреть. «Это чудо!» – восторгалась Эливис, но Имейн с подозрением поджимала губы. Чего доброго, запишет в ведьмы.

Теперь, когда выхаживать меня не надо, стало непонятно, что со мной делать. К подозрениям в шпионаже (и, наверное, посягательствам на серебряные ложки), которые сеет леди Имейн, добавляется еще одна проблема – поскольку происхождение мое остается тайной, непонятно, каков мой статус и как со мной обращаться, а у Эливис нет ни времени, ни сил на выяснения.

У нее и так хлопот по горло. Лорда Гийома по-прежнему нет, его рыцарь в нее влюблен, а на носу Рождество. Она привлекла к помощи по дому и на кухне половину деревни, но для рождественской трапезы не хватает нужных продуктов, за которыми Имейн требует послать в Оксфорд или Курси. А тут еще Агнес путается под ногами и постоянно удирает от Мейзри.

– Надобно послать к сэру Блуэту за камеристкой, – заявила Имейн, когда Агнес нашли играющей на чердаке амбара. – И за сахаром. У нас не хватит ни для сластей, ни для изысков.

– Мой супруг наказал нам... – вскипела Эливис.

– Я пригляжу за Агнес, – вмешалась я, надеясь, что переводчик не переврал с «камеристкой» и что исторические визики тоже не врали, рассказывая про дам из благородных семейств, которых иногда приглашали присматривать за детьми. Видимо, все сошлось. Эливис благодарно просияла, а Имейн сверкнула на меня глазами не свирепее обычного. Так что теперь Агнес на моем попечении. И Розамунда, видимо, тоже, поскольку утром она попросила помочь ей разобраться с вышивкой.

Выгода моего положения несомненна – я могу сколько угодно расспрашивать девочек об их отце и о деревне, могу отправиться на конюшню и в церковь, отыскать Гэвина и отца Роша. Загвоздка в том, что от девочек многое скрывают. Эливис уже обрывала разговор с Имейн на полуслове при нашем с Агнес появлении, а когда я спросила Розамунду, почему им пришлось переехать сюда, она ответила: «Отец полагает, что в Ашенкоте воздух чище».

Она впервые упомянула название деревни. Ни на карте, ни в «Книге Страшного суда» никакого Ашенкота не значится. «Потерянное селение»? Тут всего человек тридцать – деревню могла уничтожить чума или поглотить более крупный городок. И все же хочется думать, что это Скендгейт.

Я спросила у девочек, не знают ли они про деревню с таким названием, и Розамунда покачала головой. Это еще ничего не значит, они ведь не здешние, но Агнес, как я понимаю, переспросила потом у Мейзри, и та тоже слыхом не слыхивала о Скендгейте. Мисс Монтойя считает, что корень «гейт» – то есть ворота, правда, тогда имелась в виду запруда – появился в названии не раньше 1360 года. Кроме того, многие англосаксонские названия заменялись норманнизированными или переименовывались в честь новых хозяев. Судьба Гийома д'Ивери и исход суда, с которого он пока не вернулся, в этом свете выглядят не ахти. Разве что это все-таки совсем другая деревня. Тогда дела плохи уже у меня.

(Пауза.)

Возвышенная любовь к Эливис ничуть не мешает Гэвину тискать служанок. Я попросила Агнес показать мне своего пони и пошла с ней на конюшню, надеясь отыскать Гэвина. Он там был, в одном из стойл, вместе с Мейзри, совсем не возвышенно пыхтя. Мейзри выглядела не испуганнее обычного и спокойно держала собранную в узел юбку на животе, так что на изнасилование это не походило. На «куртуазную любовь» тоже.

Пришлось спешно ретироваться и отвлекать Агнес, поэтому я повела ее через луг на колокольню. Задрав головы, мы смотрели на свисающий сверху толстый канат.

– Отец Рош звонит, когда кто-нибудь умирает, – сказала Агнес. – Если он не позвонит, то душу заберет дьявол, и она не попадет на небеса.

По-видимому, еще одна суеверная байка из тех, что раздражают леди Имейн.

Агнес хотела позвонить в колокол, но я уговорила ее зайти вместо этого в церковь и поискать отца Роша.

Внутри его не оказалось. Агнес решила, что он, наверное, у Коттера, «который все никак не умирает, хотя его и исповедали», или где-то молится.

– Отец Рош любит молиться в лесу, – сказала она, вглядываясь через преграду в алтарь.

Церковь тут норманнская, с центральным проходом и колоннами из песчаника, пол вымощен каменными плитами. Витражи очень узкие, маленькие и темные, свет почти не пропускают. Надгробие только одно, посередине нефа.

На крышке надгробия скульптурное изображение рыцаря со скрещенными на груди руками в железных перчатках и уложенным вдоль тела мечом. Сбоку резная надпись: « Requiscat cum Sanctis tuis in aeternum». Со святыми упокой вовеки.

Агнес сказала, что это могила ее деда, который умер от горячки «в незапамятные времена».

За исключением могилы и угловатой каменной статуи, неф совершенно пуст. Во время службы положено стоять, поэтому скамеек нет, а украшение церквей памятниками и надгробиями прижилось только в XVI веке.

От таинственного полумрака алтарной части неф отделяет деревянная резная алтарная преграда XII века. Над ней по обе стороны от распятия видны два малохудожественных изображения Страшного суда. На одном праведники входят в рай, на другом – грешников отправляют в ад, но различий почти нет. Обе фрески в кричащих красно-синих тонах, и на лицах что у праведников, что у грешников одинаковый ужас.

Алтарь простой, покрыт белым льняным полотном, по краям два серебряных подсвечника. Угловатая статуя оказалась, вопреки моим предположениям, не Богородицей, а святой Катериной Александрийской. У нее типичное для доренессансной скульптуры укороченное тело и большая голова, а еще странный квадратный чепец, который заканчивается чуть ниже ушей. Катерина обнимает одной рукой кукольных размеров ребенка, а в другой держит колесо. На полу перед ней стоят две масляные плошки и короткая желтоватая свеча.

– Леди Киврин, отец Рош говорит, что ты святая, – заявила Агнес, когда мы двинулись к выходу.

На этот раз нетрудно было догадаться, откуда у нее это взялось – возможно, с колоколом и дьяволом на вороном коне произошла такая же путаница.

– Меня назвали в честь святой Катерины Александрийской, – объяснила я. – Как тебя назвали в честь святой Агнессы. Святыми мы с тобой от этого не становимся.

Агнес помотала головой.

– Он говорит, что в последние дни Господь пошлет грешникам своих святых. И что когда ты молишься, то говоришь на языке Господа.

Я стараюсь не выдавать себя, наговаривать на диктофон, только оставшись одна в комнате, однако я не знаю, как было дело, когда я лежала больная. Помню, что постоянно просила о помощи и умоляла вас забрать меня. Так что, если отец Рош слышал мой современный английский, он вполне мог счесть его проявлением глоссолалии. Но пусть лучше принимают за святую, чем за ведьму, ведь леди Имейн тоже тогда присутствовала рядом. Надо быть поосторожнее.

(Пауза.)

Еще раз сходила на конюшню (убедившись предварительно, что Мейзри на кухне). Гэвина там уже не было, как и Гринголета. Зато были мои сундуки и разобранная повозка. Гэвину пришлось, наверное, раз десять съездить, чтобы их сюда перетаскать. Все перебрала – не могу найти окованного ларчика. Надеюсь, Гэвин его просто не заметил и он по-прежнему лежит у дороги, отмечая место. Его наверняка все равно замело, но сегодня солнечно, и снег начал чуть-чуть подтаивать.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Пневмония у Киврин прошла так внезапно, что она не сомневалась – наконец-то включились лимфоциты или еще что-то. Боль в груди исчезла, кашель пропал, шрама на виске как не бывало.

Имейн всем видом выражала недоверие, будто подозревала, что Киврин эту рану на голове симулировала. Хорошо, что не стали делать бутафорскую.

– Вы должны благодарить Господа, что он исцелил вас в этот день отдохновения и покоя, – неодобрительно изрекла Имейн, преклоняя колени у кровати.

Она как раз вернулась с воскресной службы, и на шее у нее висел серебряный ларчик на цепочке. Зажав его в ладонях («Совсем как я с диктофоном», – подумала Киврин), леди Имейн прочитала «Отче наш», затем поднялась.

–Жаль, что не удалось сходить с вами на службу, – сказала Киврин.

Имейн хмыкнула.

–Я сочла, что вам еще неможется, – подчеркивая последнее слово, сказала она с укором. – Да и служба была из рук вон.

Она снова пустилась перечислять грехи отца Роша: прочитал Евангелие прежде «Господи, помилуй», надел заляпанный свечным воском стихарь, забыл часть «Исповедую...». После этого настроение у нее улучшилось, и, закончив, она похлопала Киврин по руке со словами:

– Вы еще не совсем поправились. Отлежитесь денек.

Киврин послушно отлежалась, записывая на диктофон наблюдения – про дом, про деревню, про всех, кого встретила здесь. Зашел мажордом с плошкой приготовленного женой горького отвара – темноволосый и грузный, в воскресной куртке, которая его явно стесняла, подпоясанный слишком тонкой работы серебряным ремнем. Забежал мальчик примерно одних лет с Розамундой – сказать Эливис, что ее кобыла «охромела» на переднюю ногу. Священник больше не заглядывал. «Ушел исповедать коттера», – сообщила Агнес.

Агнес по-прежнему служила отличным информатором, с готовностью отвечая на любые вопросы, независимо от знания ответа, и делясь ценными сведениями о деревне и ее обитателях. Розамунда вела себя потише, усиленно стараясь казаться взрослой. «Агнес, не мели языком», – одергивала она сестру то и дело, но Агнес, к счастью, пропускала нравоучения мимо ушей. Розамунда сама поведала Киврин про своих братьев и отца, который «обещал непременно приехать на Рождество». Видно было, что она его боготворит и скучает по нему. «Жаль, что я не мальчик, – призналась она как-то, когда Агнес показывала Киврин серебряную монетку, подаренную сэром Блуэтом. – Была бы мальчиком, осталась бы с отцом в Бате».

Из этих отрывочных сведений, обрывков подслушанного у Эливис и Имейн и собственных наблюдений Киврин составила более или менее полную картину окружающей обстановки. Деревня оказалась меньше, чем предполагался по вероятностным подсчетам Скендгейт. Вместе с хозяевами поместья и мажордомовым семейством едва сорок человек наберется. У мажордома пятеро детей. «И недавно крещеный младенец», по словам Розамунды. Даже с учетом двух пастухов и нескольких пахарей поместье считалось «беднейшим из владений Гийома», и леди Имейн категорически не устраивало, что именно в этой дыре приходится справлять Рождество. Жена мажордома тянулась «из грязи в князи», Мейзри взяли из местных разгильдяев. Киврин записывала все – и факты, и слухи, – молитвенно складывая руки при каждом удобном случае.

Снегопад, начавшийся после той неудачной вылазки, продолжался всю ночь и на следующий день – снегу выпало почти по колено. Когда Киврин встала с кровати, пошел дождь, и она надеялась, что снег растает, но тот лишь покрылся твердой коркой наста.

Вряд ли удастся узнать поляну переброски без телеги и сундуков. Нужно просить Гэвина – пусть довезет ее до места. Вот только как? Он заходил в дом лишь к столу или с каким-нибудь вопросом к Эливис, и рядом неизменно оказывалась леди Имейн, поэтому Киврин даже приблизиться к нему не смела. Тогда она начала выводить девочек на небольшие прогулки – во двор, в деревню, надеясь случайно наткнуться на Гэвина, однако его не было ни на конюшне, ни в амбаре. Гринголет тоже пропал из стойла. Киврин начала опасаться, что рыцарь все-таки не внял запрету Эливис и отправился на поиски разбойников, но Розамунда сказала, что он на охоте. «Добывает оленину для рождественского пира», – объяснила Агнес.

Никому не было дела, куда и насколько она уводит девочек. На вопрос Киврин, можно ли сходить с ними на конюшню, Эливис только кивнула рассеянно, а леди Имейн даже не отчитала Агнес за развязанные тесемки плаща и не надетые рукавицы. Будто, вверив детей заботам Киврин, взрослые тут же забыли о них.

Хозяйки сбились с ног, готовясь к Рождеству. Эливис подрядила всех девиц и старух в деревне печь и варить. Закололи двух свиней, ощипали половину горлиц, во дворе кружились перья и пахло свежим хлебом.

В начале XIV века рождественские праздники длились две недели – с пирушками, весельем и играми. И все же странно, что Эливис затеяла все это, несмотря на обстоятельства. Видимо, верила, что лорд Гийом действительно приедет на Рождество.

Имейн распоряжалась уборкой в зале, непрерывно жалуясь на стесненные условия и отсутствие толковых помощников. Поутру она привела мажордома и еще одного, чтобы снять тяжелые столешницы со стен и водрузить на козлы. Потом Мейзри и другая женщина, со следами золотухи на шее, под ее руководством терли столешницы тяжелыми щетками и песком.

–Лаванды нет, – огорошила она Эливис. – И тростника на пол не хватает.

– Придется обойтись тем, что есть, – ответила Эливис.

– Нет сахара для изысков и нет корицы. Зато в Курси всего этого вдосталь. Нас там примут с распростертыми объятиями.

Киврин, надевавшая Агнес ботинки, собирая ее на повторную вылазку в конюшню, в тревоге подняла глаза.

– Туда всего-то полдня пути, – уговаривала леди Имейн. – Капеллан леди Изольды охотно проведет службу и...

Дальше Киврин не расслышала из-за Агнес, воскликнувшей: «Моего пони зовут Сарацин!»

–Угу, – пробормотала Киврин, прислушиваясь к разговору. На Рождество знать имела обыкновение ездить по гостям. Как она раньше не подумала? Выбирались всем домом и гостили неделями, по меньшей мере до Крещения. Если они отправятся в Курси, то к стыковке вряд ли вернутся.

– Отец назвал его Сарацином, потому что у него дикое сердце, – поведала Агнес.

– Сэр Блуэт вознегодует, узнав, что мы просидели все святки у него под боком и не объявились, – доказывала Имейн. – Чего доброго подумает, что обручение расторгнуто.

– Мы не можем провести святки в Курси, – всполошилась Розамунда, до того спокойно сидевшая на скамье напротив Киврин и Агнес. – Отец обещал непременно приехать на Рождество. Ему не по душе будет, что мы не дождались.

Имейн испепелила Розамунду взглядом.

– Ему не по душе будет, что его дочери не знают приличий и позволяют себе встревать куда не просят. – Она обернулась к озабоченной Эливис. – Уж наверное, моему сыну хватит ума разыскать нас в Курси.

– Супруг наказал нам сидеть здесь и ждать его прибытия, – ответила Эливис. – Он возрадуется, что мы исполнили его наказ. – Она подошла к очагу и взяла шитье Розамунды, ставя точку в споре.

Однако, судя по лицу Имейн, не окончательную. Старуха поджала губы и сердито ткнула пальцем в пятно на столе. Женщина с золотушными следами тут же кинулась отскабливать.

Имейн не отступится, пристанет снова, выдвигая довод за доводом, почему нужно ехать к сэру Блуэту, у которого вдосталь и сахара, и тростника, и корицы. И образованный капеллан для проведения рождественской службы, которую леди Имейн наотрез отказывается слушать в исполнении отца Роша. А у Эливис беспокойство растет с каждой минутой. Она может действительно податься в Курси за помощью. Или даже вернуться в Бат. Нужно во что бы то ни стало отыскать место переброски.

Киврин завязала болтающиеся тесемки шапочки под подбородком Агнес и натянула сверху капюшон накидки.

– В Бате я каталась на Сарацине каждый день. Почему нам здесь нельзя прогуляться? Я возьму с собой Черныша, – мечтала Агнес.

– Собаки не ездят верхом, – поддела Розамунда. – Они бегут рядом.

Агнес упрямо надула губы.

– Черныш еще маленький!

–А почему здесь нельзя на верховую прогулку? – спросила Киврин, гася начинающуюся ссору.

– Потому что некому нас сопровождать, – объяснила Розамунда. – В Бате с нами ездила нянька и один из отцовских рыцарей.

Почему бы в таком случае одному из отцовских рыцарей, Гэвину, не сопроводить их? Тогда можно не только узнать, где переброска, но и попросить показать. Гэвин ведь тут, в доме,

Киврин видела его во дворе поутру, поэтому и предложила поход на конюшню, но если он поедет с ними – еще лучше!

Имейн подошла к сидящей у очага Эливис.

– Если мы остаемся здесь, нам нужна дичь для пирога.

Леди Эливис отложила шитье и встала.

– Пошлю мажордома со старшим сыном настрелять.

–Тогда некому будет сходить за плющом и остролистом.

– Сегодня отец Рош за ними собирался, – возразила леди Эливис.

–Он принесет только для церкви, – не отступала Имейн. – А нам нужно украсить зал.

– Мы съездим, – вызвалась Киврин.

Эливис и Имейн обернулись одновременно. Киврин поняла, что сглупила. В отчаянных попытках изобрести способ поговорить с Гэвином она «забыла приличия» и «позволила себе встрять куда не просят». Теперь леди Имейн окончательно уверится, что им срочно надо в Курси – искать более воспитанную няньку для девочек.

– Простите, что высказываюсь без спроса, сударыня, – опустив очи долу, промолвила Киврин. – Я понимаю, что забот много, а рук не хватает. Мы с Агнес и Розамундой без труда можем съездить в лес за остролистом.

–Да! – оживилась Агнес. – Я поеду на Сарацине.

Эливис хотела что-то сказать, но ее перебила Имейн:

–Я гляжу, лес не внушает вам страха, хоть вы лишь давеча излечились от раны?

Промах на промахе. Она ведь действительно тащит девочек в тот же самый лес, где на нее якобы напали и бросили умирать.

–Я не имела в виду ехать одним, – объяснила Киврин, надеясь, что не наломает еще больше дров. – Насколько мне известно, девочек обычно сопровождал кто-то из рыцарей вашего супруга?

– Да! – пискнула Агнес. – С нами может поехать Гэвин. И мой пес Черныш.

– Гэвина сейчас нет, – сказала Имейн и отвернулась к женщине, оттирающей столешницу. Повисла пауза.

–А где же он? – спросила Эливис. Тихо спросила, но щеки ее зарделись.

Имейн забрала у Мейзри тряпку и принялась сама сражаться с пятном.

– Он выполняет мое поручение.

– Вы послали его в Курси! – Эливис не спрашивала, она утверждала.

– Негоже нам, находясь в такой близи от Курси, не поздравить Блуэта с праздниками. Он решит, что мы его гнушаемся, а по нынешним временам ой как неразумно гневить такого влиятельного человека...

– Мой супруг наказал никому не сообщать, что мы здесь, – отрезала Эливис.

– Мой сын не наказывал сторониться сэра Блуэта и лишаться его благоволения, когда в том может возникнуть крайняя нужда.

– С какой вестью вы отправили его к сэру Блуэту?

– С добрыми пожеланиями, – ответила Имейн, теребя в руках тряпку. – Попросила передать, что мы будем рады принять его с домочадцами у себя на Рождество. – Старуха заносчиво вскинула подбородок. – Как еще должно поступить, если наши две семьи вот-вот породнятся? Они привезут яств для рождественского стола и слуг...

– И капеллана леди Ивольды, который проведет службу? – ледяным тоном закончила Эливис.

– Они приедут сюда? – раздался голос Розамунды. Девочка снова вскочила, уронив на пол лежащее на коленях шитье.

Имейн и Эливис обернулись недоуменно, словно позабыв, что кроме них кто-то есть в зале.

–Леди Катерина! – сердито воскликнула Эливис. – Вы ведь собирались с девочками в лес за хвоей для зала?

– Но как же мы без Гэвина? – не поняла Агнес.

– Возьмите отца Роша.

– Хорошо, сударыня, – ответила Киврин и повела Агнес за руку к выходу.

– Они приедут сюда? – не отставала Розамунда. Щеки у нее пылали почти так же, как у матери.

– Не знаю, – вздохнула Эливис. – Ступай с леди Катериной.

– Я поеду на Сарацине! – воскликнула Агнес и, вырвав руку, побежала вперед.

Розамунда хотела что-то сказать, но передумала и пошла снимать плащ с крючка в сенях.

– Мейзри, стол уже отчищен, – продолжила распоряжаться Эливис. – Пойди принеси солонку и серебряное блюдо из ларя на чердаке.

Женщина с золотушными пятнами поспешила прочь, и даже Мейзри затопала вверх по лестнице с непривычной прытью. Киврин набросила плащ, торопясь завязать тесемки, пока Имей» снова не припомнила ей разбойников. Но обе хозяйки молчали. Имейн по-прежнему комкала в руках тряпку, видимо, дожидаясь, пока исчезнут Киврин с девочками.

–А будет... – Розамунда, оборвав себя на полуслове, убежала вслед за Агнес.

Киврин поспешила вдогонку. Гэвина нет, зато у нее есть разрешение на вылазку в лес и есть транспорт. И священник в качестве сопровождающего. Розамунда говорит, Гэвин встретил его тогда на полдороге из леса, значит, не исключено, что и на полянку водил.

Она почти бегом добежала до конюшни – вдруг в последнюю минуту Эливис крикнет им вслед, что передумала, ведь Киврин еще не совсем поправилась, а лес полон разных страхов.

Девочки, видимо, размышляли так же. Агнес уже сидела верхом, Розамунда подтягивала подпругу на своем седле. Пони Агнес оказался совсем не маленькой лошадкой, а крепким рыжим коньком чуть пониже Розамундиной кобылы, и Агнес в седле с высокой задней лукой восседала на немыслимой верхотуре. Поводья держал мальчик, который прибегал сказать Эливис про охромевшую лошадь.

– Не стой как чурбан, Коб! – прикрикнула на него Розамунда. – Оседлай чалого для леди Катерины.

Парень послушно выпустил поводья, и Агнес потянулась за ними, наклоняясь далеко вперед.

–Да не матушкину кобылу! – рявкнула Розамунда. – А ронсена [19]19
  Ронсен – в Средние века обычный конь для повседневных нужд – работы или верховой езды, хотя мог выступать и боевым. Нередко использовался как вьючной.


[Закрыть]!

– Мы поедем в церковь, Сарацин, – объясняла Агнес, – и скажем отцу Рошу, чтобы ехал с нами, а потом будем кататься. Сарацин любит кататься! – Она снова опасно нагнулась вперед, чтобы похлопать коня по стриженой гриве, и Киврин с трудом удержалась, чтобы не подхватить девочку.

Агнес, видимо, была опытной наездницей – ни Розамунда, ни мальчик-конюх даже не смотрели в ее сторону. Однако там наверху, в седле с подтянутым до упора стременем, в которое упиралась маленькая ножка в мягком башмачке, она выглядела совсем крохой. Плохо дело, если скачет она так же «осторожно», как передвигается по земле.

Коб оседлал рыжего, вывел его из стойла и встал рядом.

– Ну же, Коб! – снова дернула его Розамунда. Он наклонился, подставляя сцепленные в замок руки, и девочка, оттолкнувшись ногой от этой ступеньки, взлетела в седло. – Что ты опять застыл столбом? Помоги леди Катерине.

Мальчик неуклюже двинулся подсаживать Киврин. Та медлила, не понимая, что это вдруг с Розамундой. Ее явно расстроило известие о том, что Гэвин отправился к сэру Блуэту. По идее, участие отца в судебном процессе не ее ума дело, а на самом деле, возможно, она осведомлена куда лучше, чем думают взрослые.

Леди Имейн называла Блуэта «влиятельным человеком» и говорила о «благоволении, в котором может возникнуть нужда». Может быть, Имейн действовала не только из собственной корысти? Может быть, лорду Гийому грозит более серьезная опасность, чем думает Эливис, и Розамунда, тихонько вышивающая у огня, тоже об этом догадывается.

– Коб! – рявкнула Розамунда, хотя мальчик лишь покорно ждал Киврин. – Из-за твоей мешкотни мы разминемся с отцом Рошем!

Киврин ободряюще улыбнулась Кобу и оперлась рукой ему на плечо. На верховую езду мистер Дануорти отправил ее практически первым делом, поэтому Киврин неплохо поднаторела. Хорошо хоть, что боковое седло появится только в 1390-х, но и для средневековых требуется сноровка. Киврин посмотрела на высокую, еще выше, чем у тренировочного, заднюю луку.

«Еще вопрос, кто тут полетит с лошади, я или Агнес», – глядя, как девочка уверенно сидит в седле, подумала Киврин. Отпустив поводья, Агнес вертелась как юла, что-то постоянно поправляя в седельной сумке за спиной.

– Поедем уже! – нетерпеливо позвала Розамунда.

– Сэр Блуэт обещал мне серебряную уздечку для Сарацина! – похвасталась Агнес, не переставая рыться в сумке.

– Агнес, брось копаться и едем уже! – рассердилась Розамунда.

– Сэр Блуэт говорил, что привезет ее на Пасху, – продолжала Агнес.

– Агнес! Едем! Дождь польет.

– Не польет, – беспечно отмахнулась Агнес. – Сэр Блуэт... —Да неужели? – напала на сестру Розамунда. – Ты у нас теперь погодой управляешь? Нюня! Нюня несмышленая, вот ты кто!

– Розамунда! – вмешалась Киврин, берясь за отпущенные поводья Розамундиной кобылы. – Зачем ты обижаешь Агнес? Что с тобой? Тебя что-то гложет?

Розамунда выдернула поводья, натягивая их до отказа.

– Только то, что мы тут мешкаем из-за несмышленой нюни.

Киврин, хмурясь, отпустила поводья и взобралась в седло с подставленных рук Коба. Никогда еще она не видела Розамунду такой.

Они выехали со двора – мимо опустевшей выгородки для свиней прямиком на луг. День стоял свинцово-пасмурный, тяжелые облака лежали чуть не на крышах, ветра не было вовсе. Розамунда не зря опасалась дождя. В холодном воздухе чувствовалась промозглость. Киврин пустила коня побыстрее.

В деревне явно готовились к Рождеству. Из каждой лачуги тянулся дым, а на дальнем конце луга двое мужчин кололи дрова, бросая их в уже довольно высокую поленницу. Рядом с хибарой мажордома жарился на вертеле большой обугленный кусок мяса – коза? Жена мажордома доила перед дверью костлявую корову, на которую пыталась опереться Киврин в прошлый раз, когда ходила сама искать переброску. Когда-то у них с мистером Дануорти возник спор, надо ли Киврин учиться доить. Она уверяла, что в XIV веке коров зимой не доили, «запускали», а сыр делали из козьего молока. Про то, что коз не разводят на мясо, она тоже читала...

–Агнес! – рассвирепела Розамунда.

Киврин подняла глаза. Агнес, остановившись, снова извернулась в седле и копалась в сумке. После окрика она послушно двинулась вперед, но Розамунда со словами: «Больше я тебя не жду, нюня!» – послала коня рысью, распугав всех кур и чуть на задавив босоногую девчушку с полной охапкой хвороста.

– Розамунда! – крикнула ей вслед Киврин, однако та уже не слышала, а бросаться в погоню, оставив Агнес одну, было бы неправильно.

– Твоя сестра сердится, потому что не хочет ехать за остролистом? – спросила Киврин, выдвигая заведомо маловероятную версию в надежде, что Агнес предложит более удачную.

– Она постоянно не в духе, – ответила Агнес. – Вот бабушка ей попеняет за то, что ездит как маленькая. – Она пустила своего пони изящной рысцой через луг, благосклонно кивая крестьянам. Ни дать ни взять взрослая дама.

Девчушка, которую чуть не затоптала Розамунда, уставилась им вслед с открытым ртом. Жена мажордома посмотрела на них с улыбкой и продолжила доить, дровосеки с поклоном стянули шапки.

Они проехали мимо лачужки, где Киврин укрылась в свою прошлую вылазку. Той самой лачужки, где она сидела, когда Гэвин перевозил ее вещи в поместье.

–Агнес, а отец Рош ездил с вами за святочным поленом?

–Да, – кивнула Агнес. – Он его благословлял.

– Ох, – разочарованно протянула Киврин. Она-то надеялась, что священник мог вместе с Гэвином перетаскивать поклажу и знает, где переброска. – А кто-нибудь помогал Гэвину перевозить мои пожитки?

– Нет. – Поди пойми, знает Агнес на самом деле или не знает. – Гэвин очень сильный. Он зарубил своим мечом четырех волков!

Мало похоже на правду, но ведь и в спасение беззащитной девицы от разбойников тоже нелегко поверить. А чтобы завоевать сердце Эливис, он явно способен на все – даже притащить в одиночку повозку с сундуками.

– И отец Рош сильный, – размышляла Агнес.

– Уехал твой отец Рош! – заявила уже спешившаяся Розамунда. Она привязала коня к погостной калитке и стояла уперев руки в боки.

–Ты в церкви смотрела? – спросила Киврин.

– Нет, – буркнула Розамунда. – Подмораживает. У отца Роша хватит ума не сидеть тут сиднем, пока снег пойдет.

– Пойдем заглянем в церковь, – сказала Киврин, слезая с коня и протягивая руки, чтобы подхватить Агнес.

– Нет, – заупрямилась девочка вслед за старшей сестрой. – Я подожду здесь, с Сарацином. – Она похлопала пони по холке.

– Ничего с Сарацином не станется. Пойдем, надо сперва посмотреть в церкви. – Киврин вытащила Агнес из седла и, ухватив за руку, открыла погостную калитку.

Агнес не вырывалась, но то и дело тревожно оглядывалась на оставленных лошадей.

–Сарацину страшно одному.

Розамунда, остановившись посреди погоста, круто развернулась, снова уперев руки в боки.