Текст книги "Книга Страшного суда"

Автор книги: Конни Уиллис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 37 страниц)

Дануорти снял очки и сунул под дублет.

– Если не вернетесь, – пригрозил Колин, – я сам за вами приду. Все, готово! – крикнул он, отходя.

Дануорти посмотрел на экраны. Все расплывалось. И Монтойя, перегнувшаяся Бадри через плечо, тоже расплывалась. Она посмотрела на часы. Бадри скомандовал в микрофон.

Дануорти закрыл глаза. Американки, не жалея сил, вызванивали «Наконец грядет спаситель».

– Поехали, – сказал Бадри и нажал кнопку. Колин, поднырнув под шторы, кинулся Дануорти на плечи.

Розамунду похоронили в могиле, вырытой для нее мажордомом. Он оказался прав. «Эти могилы вам еще пригодятся». Сами бы они с Рошем эту мерзлую землю не прокопали. Все, на что их хватило, это отнести Розамунду на луг.

Они уложили ее рядом с ямой. Закутанная в плащ, она казалась совсем тоненькой, истаявшей. Пальцы правой руки, сжавшиеся вокруг укатившегося яблока, просвечивали насквозь, до косточек.

– Ты ее исповедала? – спросил Рош.

–Да, – ответила Киврин, ничуть не лукавя. Ведь Розамунда действительно как на духу рассказала, что боится темноты, чумы и оставаться одна, что любит отца и понимает – больше им не увидеться. Призналась в том, в чем Киврин боялась признаться самой себе.

Расстегнув брошку, подаренную сэром Блуэтом, Киврин с головой закутала девочку в плащ, и Рош, подхватив ее, будто спящую, спустился в могилу.

Выбраться оттуда оказалось нелегко, и Киврин пришлось вытягивать его за огромные грубые руки.

– Domine, ad adjuvandum mе festina [34]34
  Господи, поспеши на помощь мне (лат.).


[Закрыть], – начал читать Рош вместо заупокойной молитвы.

Киврин посмотрела на него с тревогой. Нужно поскорее убираться отсюда, пока он тоже не заразился. Однако поправлять его она не стала. Нельзя терять ни минуты.

– Dormiunt in somno pads [35]35
  Почивают сном мирным (лат.).


[Закрыть], – закончил Рош и принялся засыпать могилу.

Дело двигалось бесконечно медленно. Киврин сменяла его, ковыряя смерзшуюся в монолитный холм землю и пытаясь прикинуть, докуда они успеют добраться засветло. Еще не полдень. Если не мешкать, можно преодолеть Вичвудский лес и, перейдя Оксфордско-Батскую дорогу, выехать на Мидлендскую равнину. Через неделю они будут в Шотландии, где-нибудь в Инверкассли или Дорнохе, куда не дотянулась чума.

– Отец Рош, – начала она, когда священник принялся прихлопывать холмик плоской стороной лопаты. – Нам нужно ехать в Шотландию.

– В Шотландию? – Он будто никогда не слышал такого названия.

–Да. Нужно убираться отсюда. Взять ослика и ехать в Шотландию.

–Тогда я возьму Святые Дары. Прежде чем трогаться в путь, надобно отзвонить по Розамунде, чтобы душа ее свободно вознеслась на небеса.

Киврин хотела возразить, что некогда, что уходить нужно тотчас же, немедленно, однако лишь кивнула.

– Пойду за Валаамом.

Рош зашагал к колокольне, а Киврин бегом кинулась к конюшне. Нужно отправляться не мешкая, пока еще чего-нибудь не случилось. Она словно боялась, что чума подстережет их и набросится из-за угла – из-за церкви, из-за амбара, из-за пивоварни.

Пробежав через двор, она вывела из конюшни ослика и принялась навьючивать на него переметную суму.

Колокол ударил один раз и умолк. Киврин замерла, сжимая в руках пряжку ремня, и прислушалась в ожидании второго удара. Трижды звонят по женщине, вспомнила она. По ребенку – один раз.

Застегнув пряжку, она принялась набивать суму. Полностью поклажа все равно не влезет. Придется навьючивать мешки сверху. Киврин насыпала в рогожный мешок овса, выгребая обеими горстями из ларя и просыпая целые пригоршни на грязный пол, потом завязала мешок грубой веревкой, висевшей на стойле, где держали пони Агнес. Однако второй конец веревки оказался привязан к двери стойла тугим узлом, с которым никак не получалось совладать. В конце концов Киврин сдалась и побежала на кухню за ножом, а заодно принесла оттуда мешки с уже собранными припасами.

Отхватив веревку ножом, она разрезала ее на куски покороче и, кинув нож на пол, пошла к ослику. Тот пытался прогрызть дыру в мешке с овсом. Киврин примотала мешок вместе с остальными упрямцу на спину и повела ослика через луг к церкви.

Роша не было видно. Киврин помнила, что еще нужно забрать одеяла и свечи, но сначала хотела загрузить в суму Святые Дары. Еда, овес, свечи, одеяла. Что еще она забыла?

В дверях появился Рош, с пустыми руками.

–А где Святые Дары? – удивилась Киврин.

Он ничего не ответил. Привалившись к дверному косяку, он посмотрел на Киврин с таким же выражением лица, какое было у него, когда он сообщил ей про мажордома. «Но ведь все умерли, – подумала Киврин. – Больше никого не осталось».

– Нужно позвонить в колокол, – проговорил он и двинулся к колокольне.

– На погребальный звон нет времени, – возразила Киврин. – Пора ехать в Шотландию. – Она привязала ослика к калитке, с трудом затянув узел деревенеющими на холоде пальцами, и ухватила Роша за рукав. – Что случилось?

Он резко обернулся, и Киврин испугалась, увидев его лицо. Оно снова стало свирепым, разбойничьим.

– Нужно звонить к вечерне, – рявкнул он, вырываясь.

«Ох, нет».

– Сейчас только полдень. Еще рано для вечерни.

«Он просто устал. Мы оба так измучились, что мысли путаются». Она снова взялась за его рукав.

– Пойдемте, отче. Пора в дорогу, если мы хотим выбраться из леса засветло.

– Час давно пробил, а я еще не звонил. Леди Имейн будет гневаться.

«Ох, нет. Только не это, нет, нет, нет».

– Я сама позвоню, – сказала Киврин, заступая ему дорогу. – А вы идите в дом и отдохните.

–Темнеет, – сердито буркнул он и распахнул рот, будто собираясь накричать на нее, но оттуда фонтаном выплеснулась рвота с кровью – прямо на куртку Киврин.

«Ох, нет. Нет, нет, нет!»

Рош в недоумении уставился на промокшую куртку, и лицо его обмякло.

– Пойдемте, вам нужно лечь, – позвала Киврин, думая: «Нам не дойти до дома».

– Я захворал?

– Нет. Вы просто устали и должны отдохнуть.

Она повела его в церковь. На пороге он споткнулся, и Киврин обмерла – ей ни в какую его не поднять, если он упадет. Толкнув тяжелую дверь спиной, она втянула его под руку внутрь и усадила, прислонив к стене.

– Умаялся, – проговорил он, откидываясь затылком на каменную кладку. – Посплю чуток.

– Правильно, поспите.

Как только он закрыл глаза, Киврин побежала в господский дом за одеялами и валиком, чтобы сделать тюфяк. Но когда она влетела в церковь, проехавшись по каменным плитам пола, Роша на прежнем месте не оказалось.

– Рош! – крикнула она, вглядываясь в темный неф. – Вы где?

Молчание. Прижимая тюфяк к груди, она снова кинулась во двор, однако ни на колокольне, ни на погосте священника не было. Додома он дойти никак не мог. Вернувшись в церковь, она зашагала по проходу – и нашла его, на коленях перед статуей святой Катерины.

–Ложитесь, – велела она, расстилая одеяла на полу.

Он послушно улегся, и Киврин подложила валик ему под голову.

– У меня бубонная чума, да?

– Нет, – ответила Киврин, укрывая его одеялом. – Вы просто устали. Постарайтесь поспать.

Он отвернулся на другой бок, но через несколько минут вскочил, снова рассвирепев, и скинул одеяла.

–Я должен звонить к вечерне! – прогремел он.

Выхода не было. Дождавшись, пока он снова провалится в сон, Киврин разорвала на ленты растрепавшуюся подкладку своей куртки и привязала Роша за руки к алтарной преграде.

– Не поступай так с ним, – сама себя не слыша, молила Киврин. – Пожалуйста! Очень прошу! Не надо так с ним!

Он открыл глаза.

– Господь не останется глух к столь истовой мольбе, – проговорил он и задышал глубже и спокойнее, засыпая.

Киврин выбежала наружу – отвязать и разгрузить ослика. Мешки она принесла в церковь, прихватив заодно и фонарь. Рош мирно спал. Тогда она снова осторожно выбралась из церкви и притащила из колодца ведро воды.

Рош вроде бы не просыпался, но когда Киврин выжала ему на лоб смоченную в холодной воде полоску, оторванную от алтарного покрова, пробормотал, не открывая глаз:

– Я боялся, что ты ушла.

Киврин стерла запекшуюся в углу его рта кровь.

–Я не поеду в Шотландию без вас.

– Не в Шотландию. На небеса.

Она пожевала сухую лепешку с сыром из продуктового мешка и прилегла поспать, но в церкви стоял ужасный холод. Когда Рош ворочался и вздыхал во сне, изо рта его шел пар.

Тогда Киврин развела костер перед алтарной преградой, разобрав на хворост изгородь вокруг одной из лачуг, и вся церковь тут же продымилась, несмотря на распахнутые настежь двери. Рош снова закашлялся, его вырвало. На этот раз почти одной кровью. Потушив костер, Киврин сделала еще два торопливых рейса за одеялами и мехами, прихватив все, что попалось под руку, и соорудила из них что-то вроде гнезда вокруг Роша.

Ночью у священника началась горячка. Он разбрасывал покрывала, ругался на Киврин непонятными словами, хотя в какой-то момент произнес отчетливо: «Изыдите и будьте прокляты!», и снова и снова повторял исступленно, что уже темнеет.

Сняв свечи с алтаря и преграды, Киврин расставила их перед статуей святой. Когда крики про темноту стали совсем невыносимыми, она зажгла все свечи разом и укрыла Роша заново. Вроде бы помогло.

Но жар становился все сильнее, зубы Роша выбивали дробь, несмотря на все меха и одеяла. Киврин показалось, что кожа его уже начала чернеть от лопающихся сосудов и множественных кровоподтеков. «Не надо! Пожалуйста!»

Утром ему полегчало. Кожа осталась светлой, чернота лишь померещилась Киврин в неверном пляшущем свете свечей. Жар слегка улегся, Рош все утро и половину дня крепко проспал, без рвоты. К вечеру, пока не стемнело, Киврин пошла набрать еще воды.

Бывали случаи, когда люди неожиданно выздоравливали, а некоторых удавалось и отмолить. Не все заразившиеся умирали. У легочной формы вероятность смертельного исхода всего девяносто процентов.

Когда Киврин вернулась, Рош не спал, лежа в полосе дымного света. Встав на колени, Киврин поднесла к его губам кружку с водой, поддерживая голову, чтобы легче было пить.

– Это синяя хворь, – просипел он, когда она осторожно опустила его голову обратно.

– Вы не умрете, – заверила Киврин. Девяносто процентов. Девяносто.

– Ты должна меня исповедать.

Нет. Он не может умереть. Тогда она останется совсем одна. Киврин, не в силах выдавить ни слова, помотала головой.

– Помилуйте меня, святой отец, ибо я согрешил, – начал Рош на латыни.

Он не грешил. Он ухаживал за больными, соборовал умирающих, хоронил усопших. Это Господу следовало бы молить о прощении.

– ...мыслию, словом, делом и неисполнением долга. Я злился на леди Имейн. Я кричал на Мейзри. – Он сглотнул. – Я питал плотские помыслы к ангелу Господнему.

Плотские помыслы.

– Смиренно молю тебя, Господи, прими мое покаяние, а вас, отче, отпустить грехи мои, аще сочтете достойным.

«Вам не за что просить прощения», – хотела сказать Киврин. Это никакие не грехи. Плотские помыслы. Мы опускали в могилу Розамунду, баррикадировали деревню от несчастного мальчугана и хоронили полугодовалого младенца. Конец света настал. Неужели человек не может позволить себе пару плотских помыслов?

Киврин беспомощно подняла руку, не в силах произнести слова отпущения, но Рош не заметил.

– Господи, – воскликнул он, – я глубоко каюсь, что оскорбил Тебя.

Оскорбил. «Вы и есть ангел Божий, – хотела сказать ему Киврин. – А он где? Где он, черт побери? Почему он не придет и не спасет вас?»

Масла не было. Киврин окунула пальцы в ведро с водой и сотворила крест, коснувшись глаз, ушей, носа, рта и ладоней, что держали ее руку, когда она лежала при смерти.

– Quid quid deliquiste, – произнес он, и Киврин, снова обмакнув пальцы в воду, перекрестила подошвы его ног.

– Libera nos, quaesumus, Domine, – подсказал Рош.

– Ab omnibus malis, – проговорила Киврин, – praeteritis, praesentibus, et futuris.

– Perducat te ad vitam aeternam [36]36
  Этим святым помазанием...
  Избавь нас, молим Тебя, Господи, от всех зол прошедших, настоящих и будущих...
  ...да приведет тебя к жизни вечной (лат.)


[Закрыть], – пробормотал Рош.

– Аминь, – закончила Киврин и наклонилась остановить хлынувшую у него изо рта кровь.

Его рвало всю ночь и почти весь следующий день, а потом он впал в беспамятство, и дыхание его стало прерывистым и поверхностным. Киврин сидела рядом, обтирая водой его пылающий лоб.

– Не умирай, – попросила она, когда он вдруг задохнулся, а потом снова задышал, через силу. – Не умирай, – повторила Киврин чуть слышно. – Что я буду делать без тебя? Я останусь совсем одна.

– Ты не должна здесь оставаться, – выдавил он, приоткрыв воспаленные, покрасневшие глаза.

– Я думала вы спите, – извинилась Киврин. – Не хотела вас будить.

– Ты должна отправиться обратно на небеса, – проговорил он. – И помолиться за мою душу в чистилище, чтобы она там пробыла как можно меньше.

Чистилище. Неужели Господь после всех этих мук собирается мучить его еще?

– Вам мои молитвы не понадобятся, – успокоила Киврин.

– Ты должна вернуться туда, откуда явилась. – Он слабо махнул рукой перед лицом, будто закрываясь от удара.

Киврин перехватила грубую кисть и мягко, чтобы не оставить на его коже синяков, приложила к своей щеке.

Ты должна вернуться туда, откуда явилась. «Если бы я только могла». Сколько, интересно, они продержали сеть открытой вопреки всему? Четыре дня? Неделю? Может, она до сих пор открыта? Мистер Дануорти не позволит ничего закрывать, пока остается хоть малейшая надежда. «Но ее нет. Я не в 1320-м. Я здесь, на пороге конца света».

– Не могу, – ответила она. – Я не знаю дороги.

– Вспоминай. – Рош высвободил руку и снова взмахнул ею. – Агнес, нарежь вилкой.

Бредит. Киврин поднялась на колени, опасаясь, что он вновь попытается вскочить.

–Там, где ты упала. – Он поддержал одной рукой локоть другой, и Киврин поняла, что он силится показать направление. – Сразу вилкой.

За развилкой.

– За развилкой? Что там?

– Место, где я тебя нашел, когда ты свалилась с небес. – Он уронил руки на тюфяк.

–Я думала, меня нашел Гэвин.

–Да, – подтвердил он, не находя здесь никакого противоречия. – Я встретил его по пути, когда вез тебя в поместье.

Он встретил Гэвина по пути.

–Там, где упала Агнес, – напомнил Рош. – Когда мы ездили за остролистом.

«Почему же ты не сказал мне, когда мы были там?» Но Киврин уже знала ответ. Рош был занят борьбой с упрямым ослом, который застыл на вершине холма как вкопанный и отказывался сдвинуться с места.

«Он видел меня в момент переброски. – Киврин поняла, что это Рош тогда стоял над ней на полянке. – Я его слышала. Я нашла его след».

–Ты должна вернуться туда, а оттуда на небеса, – повторил он и закрыл глаза.

Он видел ее в момент переброски, стоял над ней, когда она выжидала, прислушиваясь, а потом посадил на ослика, когда она заболела. А она так и не догадалась, даже увидев его в церкви, даже услышав от Агнес, что он считает ее святой.

Потому что Гэвин рассказывал всем, что нашел ее. Гэвин, «гораздый похваляться», Гэвин, больше всего на свете мечтающий отличиться перед леди Эливис. «Я нашел вас и привез сюда», – сказал рыцарь, возможно, даже не кривя душой. Кто такой деревенский священник, в конце концов? Никто. И все это время, что болела Розамунда, Гэвин умчался в Бат, а переброска открылась и закрылась навеки, Рош знал, где находится та поляна.

– Меня ждать нет нужды, – выдохнул Рош. – А тебя уже давно хватились.

– Тс-с-с, – прошептала Киврин вполголоса. – Вам нужно поспать.

Он забылся беспокойным сном, и руки его, не в силах угомониться, теребили покрывала и куда-то указывали. Скинув одеяло, он снова попытался дотронуться до своего паха. «Бедняга, – подумала Киврин. – Неужели даже умереть человеку не дадут пристойно?»

Сложив руки священника на груди, она укрыла его, но он отпихнул одеяло и задрал рясу выше пояса. Снова схватившись за пах, он вдруг резко отдернул руку, конвульсивно дернувшись, и чем-то это движение напомнило Киврин Розамунду.

Она нахмурилась. Рвота кровью и сама стадия эпидемии указывали на легочную форму чумы, тем более что никаких бубонов под мышками Роша, когда он снял куртку, Киврин не заметила. Она откинула край рясы, обнажив шерстяные штаны грубой вязки. Туго натянутые на поясе, они перепутались с подолом ризы и снять их, не приподняв Роша, не было никакой возможности, а за этими складками многослойной задранной одежды ничего не просматривалось.

Она осторожно коснулась его бедра, помня, как болезненно реагировала на прикосновения к своему плечу Розамунда. Рош вздрогнул, но не проснулся, и она провела ладонью по внутренней стороне, едва касаясь ткани. Нога пылала жаром.

– Простите меня, – сказала Киврин и сунула руку ему между ног.

Рош завопил и дернулся, резко согнув колени, но Киврин уже успела отскочить, зажав рот рукой. Бубон был громадный и раскаленный на ощупь. Его следовало вскрыть еще полдня назад.

Роша не разбудил даже собственный вскрик. Лицо его пошло пятнами, дышал он шумно и ровно. От конвульсивного рывка одеяла опять разметались. Киврин взяла себя в руки и укрыла его. Священник снова свел колени, но уже не так резко, и Киврин, обложив его одеялами, сняла с алтарной преграды последнюю свечу, поставила ее в фонарь и запалила от мерцающих перед статуей лампадок.

– Я тотчас же вернусь, – пообещала она и пошла к выходу.

На свету она невольно заморгала, хотя уже смеркалось. Несмотря на пасмурное небо, ветра почти не было, и снаружи казалось даже теплее, чем в церкви. Киврин побежала через луг, заслоняя открытое окошко фонаря рукой.

Где-то на конюшне валяется острый нож. Она резала им веревку, когда собирала мешки в дорогу. Только его необходимо стерилизовать перед операцией. Нужно срочно вскрыть этот воспалившийся лимфоузел. В паху бубоны оказываются в опасной близости от бедренной артерии. Даже если Рош сразу не истечет кровью, весь этот яд попадет прямо в кровоток. Давным-давно надо было вскрыть.

Конюшня стояла распахнутой – и внутри кто-то возился. У Киврин замерло сердце.

– Кто там? – крикнула она, поднимая фонарь повыше.

В стойле ворочалась мажордомова корова, поедая рассыпанный овес. Обернувшись, она замычала на Киврин и, спотыкаясь, побежала к ней.

– Мне не до тебя, – сказала Киврин. Выхватив нож из вороха спутанных веревок, она выскочила наружу. Корова не отставала, неуклюже ковыляя с переполненным выменем и жалобно мыча.

– Уходи, – велела Киврин сквозь подступающие слезы. – Я должна помочь ему, или он умрет.

Она поглядела на нож. Нож был грязный. Он был грязный еще до того, как она стала резать им веревку, и, повалявшись на унавоженном земляном полу, чище не стал.

Подойдя к колодцу, Киврин заглянула в бадью. На дне, под тонкой ледяной коркой, плескалось воды не больше чем на два пальца. Даже нож толком не помоешь. А разводить костер и кипятить – вечность уйдет. Нельзя терять ни минуты, бубон мог уже сам лопнуть. Где-то нужно раздобыть спирт, алкоголь, но все вино ушло на вскрытие бубонов и причащение умирающих. Киврин вспомнила про бутыль, которую клирик припрятал в светлице Розамунды.

Корова попыталась оттеснить ее.

– Нет, – твердо сказала Киврин и, подхватив фонарь, толкнула дверь господского дома.

В сенях было темно, но сквозь узкие окна в зал струился свет, ложась длинными дымно-золотистыми полосами на холодный очаг, трапезный стол и рассыпавшиеся из мешка яблоки.

Крысы не разбежались. Они посмотрели на вошедшую Киврин, дергая маленькими черными ушками, а потом снова принялись грызть яблоки. На столе копошилась по крайней мере дюжина крыс, одна сидела на трехногом табурете Агнес, будто в молитве сложив изящные лапки.

Киврин поставила фонарь на пол.

– Убирайтесь!

Крысы на столе даже не обернулись. Молящаяся смерила Киврин холодным взглядом поверх сложенных лапок, словно незваную гостью.

– Выметайтесь отсюда! – заорала Киврин, топая ногами.

Они все равно не разбежались. Две спрятались за солонкой, а одна со стуком уронила яблоко. Оно покатилось и шлепнулось на тростниковый пол.

Киврин подняла нож.

– Прочь! – Она обрушила его с размаху на столешницу, и крысы брызнули врассыпную. – Из! – Она снова занесла нож. – Этого! – Киврин смахнула яблоки со стола, они запрыгали по тростниковому ковру. Сидевшая на табурете крыса в панике побежала прямо на Киврин. – Дома! – Киврин запустила в нее ножом, и крыса, слетев под табурет, скрылась в тростнике.

– Выметайтесь отсюда... – выдохнула Киврин и закрыла лицо руками.

– Муууу! – промычала корова из сеней.

–Это болезнь, – дрожащим голосом прошептала Киврин, зажимая рот ладонью. – Здесь нет ничьей вины.

Она подобрала нож и фонарь. Корова наполовину протиснулась в дверь и застряла. Зал оглашало горестное мычание.

Бросив ее там, Киврин поднялась в светлицу, стараясь не обращать внимания на шорох лапок над головой. В комнате стоял ледяной холод. Штора на окне оторвалась и висела на одном крючке. Полог с одного бока тоже оборвался под весом цеплявшегося за него клирика, а перина наполовину съехала на пол. Из-под кровати доносился шорох, но Киврин не стала разбираться, что там. Резная крышка сундука была откинута на спинку кровати, и внутри виднелась сложенная пурпурная мантия клирика.

Бутылка вина закатилась под кровать. Бросившись на пол, Киврин попыталась ее оттуда вытащить, но она укатилась от толчка еще дальше, и Киврин пришлось заползти под кровать наполовину, прежде чем удалось ухватить ее.

Затычка вылетела. Давно – вероятно, еще когда все толпились возле клирика. На горлышке застыло несколько липких капель.

– Нет, – пробормотала Киврин безнадежно и застыла в оцепенении с пустой бутылью в руках.

В церкви вина больше нет. Рош все израсходовал на соборования.

Внезапно Киврин вспомнила про ту бутыль, которую Рош ей выдал, чтобы промывать колено Агнес. Ввинтившись еще глубже под кровать, она осторожно пошарила за изголовьем, боясь опрокинуть бутылку. Сколько там оставалось, бог весть.

Несмотря на осторожность, она все-таки чуть ее не смахнула, но успела вовремя перехватить широкое горлышко. Выбравшись из-под кровати, Киврин потрясла бутылку. Почти половина. Она заткнула нож за пояс куртки, зажала бутыль под мышкой, ухватила мантию клирика и спустилась вниз. Крысы, собравшиеся продолжить прерванную пирушку, при появлении Киврин на лестнице снова разбежались. Она не стала смотреть, куда они скрываются.

Корова протиснулась в дверь почти на две трети и безнадежно заткнула выход. Раскидав ногой тростник, чтобы можно было ровно поставить бутылку, Киврин сложила свою ношу на пол и вытолкнула корову наружу под непрекращающееся страдальческое мычание.

Однако несчастная скотина тут же стала ломиться обратно в сени.

– Нет! – сказала Киврин. – Некогда.

Но все же поднялась на амбарный чердак и сбросила оттуда корове охапку сена. А потом, подхватив бутылку и плащ, побежала в церковь.

Рош лежал без сознания. Тело его обмякло, огромные ноги были широко разбросаны, а руки лежали вдоль туловища ладонями вверх. Его словно опрокинули навзничь мощным ударом. Дышал он тяжело и прерывисто, будто в ознобе.

Киврин укрыла его тяжелым пурпурным плащом.

– Рош, я вернулась.

Она похлопала его по простертой руке, но он даже не шелохнулся. Подняв шторку фонаря, Киврин зажгла от него все остальные свечи. Из тех, что передала леди Имейн, остались только три, и то уже наполовину сгоревших. Оглянувшись, она запалила заодно и лучины, и толстую сальную свечу в нише святой Катерины, а потом сдвинула их поближе к ногам Роша, чтобы хоть что-то видеть.

–Я сниму с вас штаны, – предупредила она, откидывая покрывало. – Нужно вскрыть бубон. – Она развязала потрепанный пояс штанов. Рош лежал смирно, только застонал негромко и будто захлебываясь.

Киврин попыталась сперва спустить штаны с бедер, потом потянула за штанины, но они сидели слишком туго. Придется разрезать. Жаль, не догадалась прихватить из дома Розамундины ножницы.

– Сейчас разрежу, – сообщила Киврин, отползая туда, где оставила нож и бутылку вина. – Я постараюсь осторожно, чтобы вас не поранить.

Она понюхала горлышко бутылки, сделала глоток и поперхнулась. Хорошо. Вино старое, крепкое. Киврин полила им лезвие ножа, вытерла о собственные штаны, полила еще, стараясь оставить побольше, чтобы хватило на обработку раны.

– Beata [37]37
  Славная, блаженная (лат.).


[Закрыть], – пробормотал Рош, нащупывая пах.

– Все хорошо, – успокоила его Киврин и, взявшись за одну штанину, надрезала шерстяную ткань. – Я понимаю, что болит, но сейчас я его вскрою. – Ухватившись за края надреза обеими руками, она рванула в разные стороны, и ткань разошлась с громким треском. Рош дернул коленями. – Нет, нет, не сгибайте. – Киврин налегла на них, прижимая к полу. – Мне нужно вскрыть бубон.

Колени не поддавались. Оставив их на время в покое, она разорвала штанину до конца, чтобы добраться до бубона. Тот оказался в два раза крупнее Розамундиного и абсолютно черный. Давным-давно надо было его вскрыть, много дней назад.

– Рош, опустите ноги, пожалуйста, – попросила Киврин, наваливаясь на них всем весом. – Нужно вскрыть чумной нарыв.

Он не реагировал. Возможно, просто ее не слышал, а мышцы сгибались рефлекторно, помимо его воли, как у клирика, но Киврин некогда было ждать, пока пройдет спазм. Бубон мог лопнуть в любой момент.

Поразмыслив, она опустилась на пол и просунула руку с зажатым в ней ножом под согнутые колени. Рош застонал, Киврин перехватила нож и осторожно, плавно подвела его острием к самому бубону.

От мощного удара ногами в грудь Киврин полетела навзничь. Нож выскочил у нее из рук и лязгнул по каменным плитам. Задохнувшись, Киврин, хрипя, хватала ртом воздух. Она попыталась сесть, но правый бок словно огнем обожгло, и она повалилась обратно, схватившись за ребра.

Рош кричал, протяжным диким криком, как затравленный зверь. Киврин медленно перекатилась на левый бок, крепко зажав правый ладонью, и приподняла голову, силясь посмотреть, что со священником. Он качался взад-вперед, как ребенок, отчаянно голося и подтянув голые ноги к груди. Бубона Киврин не разглядела.

Она привстала на локте, опираясь рукой о каменный пол, потом осторожно подтянула ее к себе, садясь, и наконец встала на колени, постанывая от боли, однако ее скулеж утонул в крике Роша. Должно быть, от удара треснуло несколько ребер. Киврин плюнула на ладонь – нет, крови не видно.

Поднявшись на колени, она посидела на пятках, обхватив себя руками, чтобы унять боль.

– Простите, – прошептала она. – Я не хотела вас обидеть. – Ползком на коленях Киврин двинулась к Рошу, помогая себе правой рукой. От движения она задышала глубже, и каждый вдох отзывался кинжальной резью в боку. – Все хорошо, Рош, я иду, уже иду...

Услышав ее голос, он судорожно прижал колени к груди, и Киврин обогнула его сбоку, подползая вдоль стены, чтобы он ее снова не задел. Одна из свечей, опрокинутая ударом, лежала в лужице разлившегося воска, но все еще горела. Киврин подняла ее и положила руку Рошу на плечо.

– Ш-ш-ш, все хорошо. Я здесь. – Крики смолкли. – Простите, – повторила она, наклоняясь. – Я не хотела вас обидеть. Я только пыталась вскрыть бубон.

Колени прижались к груди еще плотнее. Подхватив красную свечу, Киврин подняла ее над обнаженным бедром Роша. Бубон чернел на прежнем месте, такой же твердый и громадный. Нож не оставил на нем даже царапины. Киврин приподняла свечу повыше, оглядываясь в поисках ножа. Он улетел куда-то к могиле рыцаря. Киврин посветила туда, надеясь, что лезвие блеснет в темноте.

Она стала осторожно разгибаться, чтобы не потревожить ребро, но боль снова накрыла ее и заставила с криком согнуться пополам.

– Что такое? – подал голос Рош. Он открыл глаза, в углу рта выступила кровь. Наверное, прикусил язык, когда кричал и дергался. – Я тебя зашиб?

– Нет, – опускаясь рядом с ним на колени, ответила Киврин. – Нет. Ничего страшного. – Она вытерла его губу рукавом куртки.

– Ты должна... – начал он, и изо рта снова полилась кровь. Он сглотнул. – Ты должна прочитать отходную.

– Нет, – воспротивилась Киврин, вытирая кровь. – Вы не умрете. Нужно вскрыть бубон, пока он сам не лопнул.

– Не надо, – произнес Рош, и Киврин не поняла, о чем он просит – не вскрывать или просто не уходить. Сквозь стиснутые зубы продолжала струиться кровь. Киврин вновь опустилась на пятки, стараясь не закричать, и уложила голову священника себе на колени.

– Requiem aetemam dona eis, – начал он, и в горле его что-то булькнуло. – et lux perpetua [38]38
  Вечный покой даруй им, Господи, и свет вечный... (лат.).


[Закрыть].

Рош захлебывался кровью. Киврин приподняла ему голову повыше, подоткнув под нее скомканную пурпурную мантию, и вытерла рот и подбородок рукавом куртки. Рукав уже промок насквозь. Киврин потянулась за ризой.

– Не надо, – попросил Рош.

– Я здесь, я никуда не иду.

– Помолись за меня. – Он попытался сложить руки на груди. – Рек... – Он снова захлебнулся, и конец слова потонул в крови.

– Requiem aetemam, – послушно произнесла Киврин, сама сложив руки в молитве. – Requiem aetemam dona eis, Domine.

– Et lux...

Красная свеча рядом с Киврин зачадила и погасла, наполнив церковь едким запахом дыма. Киврин оглянулась на остальные свечи. Горела только одна, последняя из восковых, переданных леди Имейн, да и та оплавилась до крошечного огарка.

– Et lux perpetua, – проговорила Киврин.

– Luceat eis, – сказал Рош. Запнувшись, он хотел облизать окровавленные губы, но распухший язык не ворочался. – Dies irae, dies ilia [39]39
  И свет вечный да светит им. День гнева, судный день (лат.).


[Закрыть]. – Сглотнув, он попытался закрыть глаза.

– Не мучай его больше, – прошептала Киврин на современном английском. – Пожалуйста! Это несправедливо.

«Beata», услышала Киврин и стала припоминать следующую строчку, но она точно не начиналась с «блаженной».

– Что? – переспросила она, склоняясь ближе.

– В последние дни, – проговорил он неразборчиво. Киврин наклонилась еще ниже. – Я боялся, что Господь совсем оставит нас. – «Так и есть, – подумала Киврин, промокая его рот и подбородок подолом куртки. – Оставил». – Но он по милосердию своему послал нам ангела...

Подняв голову, Рош закашлялся, заливая кровью свою грудь и колени Киврин. Она лихорадочно попыталась остановить поток, приподнять голову Роша, но все поплыло в пелене слез.

–А я ничем не могу помочь, – вытирая глаза, прошептала она.

– Почему ты плачешь?

– Вы спасли мне жизнь, – выдавила Киврин сквозь душившие ее рыдания, – а я не могу спасти вашу.

– Все умирают, – сказал Рош. – И никому, даже Христу, не под силу спасти их.

– Да. – Она закрыла лицо руками, и слезы закапали Рошу на шею.

– И все же ты спасла меня, – проговорил он, чуть более отчетливо. – От страха. И безверия, – закончил он, захлебнувшись вдохом.

Киврин вытерла слезы тыльной стороной ладони и взяла Роша за руку. Она была холодной и уже коченела.

–Я благословен среди людей, – сказал он и закрыл глаза.

Киврин откинулась на стену. Снаружи стемнело, свет больше не проникал сквозь узкие окна. Свеча леди Имейн заморгала.

Киврин немного подвинула голову Роша, чтобы не давила на ребро. Рош застонал, и рука его дернулась, будто желая высвободиться, но Киврин сжимала ее крепко. Свеча вспыхнула напоследок ярко-ярко – и церковь погрузилась в кромешную тьму.