Текст книги "Книга Страшного суда"

Автор книги: Конни Уиллис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 37 страниц)

Она сидела на задних лапах, зажав в передних кусок сыра, который и заманил ее в ловушку. На дне валялись еще несколько раскрошенных и заплесневелых кусков. «Больше еды, чем во всей лачуге, – подумала Киврин, замерев на комковатом мешке с луком. – Можно подумать, им есть что беречь от крыс».

Киврин, конечно, видела крыс и раньше – на истории психологии и в тесте на фобии на первом курсе, – но не таких. Таких, по крайней мере в Англии, уже лет пятьдесят никто не видел. Крыса на самом деле была довольно симпатичной, с шелковистой черной шкуркой, размерами чуть побольше белой лабораторной с истории психологии и чуть поменьше бурой, из теста на фобии.

И гораздо чище бурой. Той, с ее грязно-коричневой свалявшейся шерстью и противным голым хвостом, самое место в канализационных трубах, водостоках и тоннелях, откуда ее и достали. Киврин, когда только начала изучать историю Средних веков, наотрез отказывалась понимать, как люди терпели этих отвратительных тварей в своих амбарах, а тем более в домах. При одной мысли, что под кроватью, на которой она лежит, возится крыса, девушку передергивало. Но эта крыса, с блестящими глазами и лоснящейся шерсткой, выглядела чистюлей. Куда чистоплотнее Мейзри и не исключено, что посмышленее. Вполне безобидная на вид.

Словно в подтверждение, крыса изящно откусила кусочек сыра.

– Не такая уж ты безобидная, – сказала Киврин вслух. – Ты – страх и ужас Средневековья.

Крыса выронила сыр и подобралась поближе к решетке, подрагивая усами. Ухватившись розовыми лапками за прутья, она умоляюще глянула сквозь них на девушку.

– Я не могу тебя выпустить, ты же понимаешь.

Крыса навострила уши, словно и впрямь слушала.

– Ты поедаешь урожай, портишь еду, разносишь блох и через каких-нибудь двадцать восемь лет вместе со своими сородичами погубишь половину Европы. Вот кого надо бояться леди Имейн, а не французских шпионов и неграмотных священников. – Крыса поблескивала глазами. – Я бы рада тебя выпустить, но не могу. От чумы погибла треть населения Европы. Если я тебя выпущу, твои потомки только ухудшат дело.

Крыса принялась выписывать беспорядочные петли по клетке, врезаясь в стенки.

– Я бы рада, но не могу, – повторила Киврин.

Огонь почти погас. Дверь, оставленная открытой, в надежде, что мальчик приведет подмогу, захлопнулась, погрузив лачугу в темноту.

«Они не догадаются, где меня искать», – подумала Киврин, понимая, что они и не отправлялись на розыски. Все будут думать, что она мирно спит в светлице Розамунды. Леди Имейн даже проведать не заглянет, пока не поднимется принести ужин. Никто не хватится ее до вечерни, а к тому времени совсем стемнеет.

В лачуге было тихо. Ветер, наверное, унялся. И крыса примолкла. В очаге треснул прутик, брызнув искрами на земляной пол.

«Никто не знает, где я. – Киврин схватилась за ребра, почувствовав кинжальную боль в боку. – Никто меня не отыщет. Даже мистер Дануорти».

Нет, отчаиваться рано. Леди Эливис может вернуться и зайти наверх, чтобы смазать рану вонючим снадобьем, или Мейз-ри заглянет по пути из конюшни, а может, тот мальчишка помчался прямиком в поля за крестьянами, и они вот-вот будут здесь, хоть дверь и закрыта. И даже хватись они ее после вечерни, у них есть факелы и фонари, и родители цинготного мальчишки рано или поздно вернутся готовить ужин и найдут ее, и приведут кого-нибудь из господского дома. «Что бы ни случилось, – твердила она себе, – тебя не оставят». Это слегка обнадеживало.

Потому что рядом не было никого. Киврин убеждала себя, что о ней помнят, что какая-нибудь загогулина на мониторе сети уже сообщила Гилкристу и Монтойе, что с ней непорядок, а Бадри по настоянию мистера Дануорти уже все двадцать раз проверил и перепроверил, поэтому кто надо в курсе и держат сеть открытой. Но ведь нет. Они знают о ее местонахождении не больше, чем леди Эливис и Агнес. Они думают, что Киврин сидит себе спокойно в Скендгейте, накрепко запомнив место переброски, и изучает Средние века, заполняя «Книгу Страшного суда» наблюдениями о диковинных обычаях и севообороте. Им и в голову не придет, что она пропала без вести, пока через две недели не откроется сеть.

– И тогда наступит полная темнота, – вслух сказала Киврин.

Она сидела не шевелясь, уставившись на огонь. Он почти погас, и больше веток поблизости не наблюдалось. А что, если мальчишка должен был как раз стеречь хворост, и семья теперь останется на ночь без обогрева?

Киврин сидела одна-одинешенька у догорающего очага, и никто не догадывался, что она здесь – кроме крысы, которая погубит половину Европы. Киврин встала, снова стукнувшись головой, открыла дверь и вышла наружу.

В полях по-прежнему не было ни души, ветер улегся, в воздухе отчетливо слышался колокольный звон с юго-запада. С хмурого неба упало несколько снежинок. Пригорок, на котором стояла церковь, совсем затянуло снежной пеленой. Киврин двинулась туда.

Зазвонил еще один колокол. Где-то южнее и ближе, но выше и пронзительнее по звуку, а значит, и сам он был поменьше. Он тоже звонил размеренно, слегка отставая от первого, поэтому звучал подголоском.

– Киврин! Леди Киврин! – раздался крик Агнес. – Куда ты пропала? – Девочка подбежала к Киврин, разрумянившаяся от холода или долгой прогулки. Или от радости. – Мы тебя обыскались. – Она кинулась назад. – Я нашла ее! Нашла!

– Ничего не ты! – осадила ее Розамунда. – Мы все ее видели.

Старшая сестра поспешила к Киврин, опередив леди Имейн и Мейзри, закутанную в дырявое «пончо». Уши у служанки горели и вид был угрюмый – то ли ей досталось за Киврин, то ли она заранее готовилась к трепке, то ли попросту замерзла. Леди Имейн кипела от негодования.

–Ты не знала, что это Киврин! – налетела на сестру Агнес. – Ты сказала, что не видишь. Это я ее нашла!

Розамунда, не обращая внимания, подхватила Киврин под руку.

– Что случилось? Почему вы встали с кровати? – встревоженно спросила она. – Гэвин пришел поговорить с вами, а вас нет.

«Гэвин приходил, – подумала Киврин, слабея. – Гэвин, который мог точно сказать, где переброска. Мы разминулись».

–Да, он пришел сказать, что не отыскал и следа напавших на вас разбойников и что...

– Куда это вы направлялись? – поинтересовалась леди Имейн подозрительно.

– Я не могла найти дорогу обратно, – ответила Киврин, думая, как объяснить свою вылазку в деревню.

– Вы ходили с кем-то встречаться? – продолжала леди Имейн прокурорским тоном.

– С кем ей встречаться? – удивилась Розамунда. – Она никого здесь не знает и ничего не помнит из прошлого.

– Я пошла искать то место, где меня нашли, – сказала Киврин, стараясь не наваливаться на Розамунду. – Подумала, может, вид моих пожитков пробудит...

– Воспоминания, – подхватила Розамунда. – Но...

– Не стоило так себя истязать, – проговорила леди Имейн. – Гэвин уже перевез их сюда.

– Все?

–Да, – кивнула Розамунда. – И повозку, и сундуки.

Второй колокол смолк, и первый остался звонить в одиночестве – мрачно, размеренно и тоскливо. Похоронный звон возвещал гибель последней надежды. Гэвин перевез все в поместье.

– Негоже терзать леди Катерину разговорами на таком морозе, – спохватилась Розамунда, сразу став похожей на свою мать. – Ей нездоровится. Надобно поскорее завести ее в дом, пока она не простыла.

«Я уже простыла», – подумала Киврин. Гэвин перевез все в поместье, и теперь переброску не отыскать. Все приметы перевез. Даже телегу.

– Это ты недоглядела, Мейзри, – сказала леди Имейн, выталкивая Мейзри вперед, чтобы та взяла Киврин под руку. – Нельзя было оставлять ее одну.

Девушка отшатнулась от грязнули служанки.

– Сможете идти? – спросила Розамунда, уже сгибаясь под тяжестью Киврин. – Или лучше привести лошадь?

– Нет. – Мысль о том, чтобы ее везли, как беглую пленницу, на лошади, казалась невыносимой. – Не надо. Я дойду.

Ей пришлось навалиться на плечо Розамунды и на грязную руку Мейзри, и продвигались они медленно, но Киврин выдержала. Мимо лачуг и мажордомова жилища, и любопытных свиней в загоне, на двор поместья. На камнях у амбара темнел толстый ясеневый кряж, и на перекрученные корни ложились легкие снежинки.

– Она себя так в гроб загонит, – проворчала леди Имейн, жестом веля Мейзри открыть тяжелую деревянную дверь. – Как пить дать, опять сляжет.

Снег повалил гуще. Щеколда на двери напоминала хитроумную защелку на клетке с крысой. «Надо было ее выпустить, – подумала Киврин. – Ну и что, что чума. Надо было выпустить».

Леди Имейн махнула Мейзри, и та снова ухватила Киврин под руку. Но Киврин вывернулась, отпустила плечо Розамунды и одна, без поддержки, шагнула через порог в темноту.

Запись из «Книги Страшного суда»

(005982-013198)

18 декабря 1320 года (по старому стилю). Кажется, у меня пневмония. Я хотела сама отыскать место переброски, но не дошла, у меня случился рецидив или что-то вроде. При каждом вдохе кинжальная боль под ребрами, а когда кашляю (кашляю я постоянно), такое чувство, что все внутри рвется в клочья. Некоторое время назад я попыталась сесть в постели – и меня тут же бросило в пот, наверное, подскочила температура. Доктор Аренс перечисляла это все в симптомах пневмонии.

Леди Эливис еще не вернулась. Леди Имейн намазала меня какой-то жутко вонючей растиркой, а потом велела послать за женой мажордома. Я думала, она будет снова ее «распекать» за вторжение в господский дом, но когда явилась эта женщина со своим полугодовалым младенцем, Имейн сказала: «Горячка с головы перекинулась на грудь». Жена мажордома взглянула на мой висок, потом вышла и вернулась уже без ребенка, зато с плошкой горького отвара. Наверное, кора ивы или что-то вроде, потому что жар спал, и под ребрами печет уже меньше.

Жена мажордома маленькая и тощая, с острым личиком и пепельными светлыми волосами. Кажется, подозрения леди Имейн, что это жена «вводит мажордома в грех», не беспочвенны. Она пришла в подбитом мехом киртле с длиннющими рукавами, чуть не до пола, и ребенок у нее был завернут в шерстяное одеяло тонкой вязки, а разговаривает она, странно растягивая слова, видимо, в подражание выговору леди Имейн.

«Зарождающийся средний класс», как сказал бы мистер Латимер, нувориши, ждущие своего часа, который наступит через тридцать лет, когда грянет чума и унесет с собой треть аристократии.

– Это ее нашли в лесу? – полюбопытствовала жена мажордома с порога – безо всяких церемоний и «приличествующей скромности», улыбаясь леди Имейн, как старой подруге.

– Да. – Леди Имейн умудрилась вложить в один короткий слог раздражение, презрение и неприязнь.

Жена мажордома как ни в чем не бывало подошла к кровати – и отшатнулась, единственная из всех выказывая опасение заразиться.

– У нее не (какая-то там) горячка?

Переводчик не разобрал слово, и я тоже – из-за неудобоваримого выговора. Флоронийская? Флорентийская?

– Рана на голове, – отрезала Имейн. – От нее и горячка в груди.

Жена мажордома кивнула.

– Отец Рош рассказал, как они с Гэвином нашли ее в лесу.

Имейн поджала губы, осуждая панибратское упоминание рыцаря по имени, и жена мажордома, в этот раз уловив недовольство, быстренько убралась заваривать ивовую кору. Даже коротенький реверанс изобразила у порога.

После ухода Имейн ко мне пришла Розамунда – подозреваю, ее назначили приглядывать за мной, чтобы я снова не сбежала, – и я поинтересовалась, правда ли, что Гэвин обнаружил меня не один, а с отцом Рошем.

– Нет, – ответила Розамунда. – Гэвин встретил отца Роша по дороге и поручил присмотреть за вами, чтобы самому отправиться обратно на поиски разбойников, но никого не нашел, и они вдвоем привезли вас сюда. Вам не о чем беспокоиться. Гэвин перевез все вещи в поместье.

Я не помню, чтобы отец Рош появлялся до того, как меня уложили в светлице, но если это правда и Гэвин встретил его недалеко от переброски, может, он знает место...

(Пауза.)

Я думаю над словами леди Имейн: «Горячка от головы перекинулась на грудь». Похоже, никто здесь не понимает, что я больна. Они спокойно пускают ко мне девочек, насторожилась только жена мажордома, однако и та, узнав, что у меня «горячка в груди», подошла к кровати уже без опаски.

Но ведь она боялась заражения в принципе, и Розамунда на мой вопрос, почему она не пошла с матерью навестить коттера, ответила как о само собой разумеющемся: «Матушка меня не берет. Коттер хворает».

Судя по всему, они не понимают характера моей болезни. Ярко выраженных симптомов вроде оспы или сыпи у меня нет, а жар и бред они приписывают ране на виске. В Средние века раны часто воспалялись, и заражение крови не было редкостью, но для других это не заразно, вот и нет нужды держать девочек подальше от больной.

Впрочем, никто пока и не заразился. Я здесь уже пять дней, а у вирусов инкубационный период от двенадцати до сорока восьми часов.

Доктор Аренс говорила, что больной наиболее заразен как раз до появления симптомов; вполне возможно, я уже перестала быть заразной, когда девочек пустили в комнату. Либо они все давно этим переболели, и у них иммунитет. Жена мажордома подозревала у меня какую-то «флорентийскую» или «флантийскую» горячку; а мистер Гилкрист утверждает, что в 1320-м здесь прошла эпидемия гриппа. Может, его я и подхватила.

Сейчас день. Розамунда сидит под окном, вышивая темно-красной шерстью по льну, а рядом со мной прикорнул Черныш. Теперь я понимаю, мистер Дануорти, как вы были правы. Я оказалась совсем не готова и совершенно не представляла, как оно будет на самом деле. Вы ошиблись лишь в одном: Средневековье не похоже на сказку.

Сказки тут на каждом шагу: красная, как у Красной Шапочки, накидка Агнес, крысиная клетка, плошки с кашей, хижины из веточек и прутиков, которые легко сдует злой и страшный серый волк.

Колокольня похожа на башню, в которой томилась Рапунцель, а Розамунда, румяная и темноволосая, склонившаяся в белом чепце над шитьем, – ни дать ни взять Белоснежка.

(Пауза.)

Снова жар. В комнате пахнет дымом. Леди Имейн, преклонив колени рядом с кроватью, молится с часословом в руках. Опять послали за женой мажордома. Видимо, дела мои совсем плохи, раз леди Имейн согласилась ее снова принять. Позовут ли священника? Если да, надо спросить, вдруг он знает, где Гэвин меня нашел. Здесь так жарко! Вот это уже мало похоже на сказку. За священником посылают, только когда человек при смерти, но вероятность смерти от пневмонии в начале XIV века составляет, согласно расчетам, лишь семьдесят два процента. Надеюсь, священник придет поскорее – пусть скажет, где переброска, и подержит меня за руку.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Пока Мэри выясняла у Колина, как ему удалось пробраться за оцепление, госпитализировали еще двоих – оба студенты.

–Да раз плюнуть! – отмахнулся Колин. – Кордон работает на выход, а не на вход – всех впускать, никого не выпускать. – Он уже готов был поделиться подробностями, но тут пришла дежурная из регистратуры.

Мэри попросила Дануорти сходить с ней в приемный покой, посмотреть, не узнает ли он кого из вновь поступивших.

–А ты сиди здесь, – велела она Колину. – Ты и так достаточно натворил для одного вечера.

Никого из новеньких Дануорти не узнал, но это не имело значения. Оба больных были в сознании и здравом уме и уже диктовали дежурному врачу фамилии всех своих контактов, когда пришли Дануорти и Мэри. Профессор посмотрел на обоих студентов по очереди и покачал головой.

– Возможно, они из толпы прохожих на Хай-стрит, сложно сказать.

– Ничего, – утешила Мэри. – Хочешь, иди домой.

– Я думал досидеть уж тут до анализа крови.

–Анализ ведь только в... – Мэри глянула на часы. – Боже мой, уже седьмой час!

–Тогда я пойду поднимусь к Бадри.

Бадри спал, и сестра попросила его не будить.

– Конечно, не буду, – кивнул Дануорти и спустился в комнату ожидания.

Посреди нее сидел по-турецки Колин, роясь в своей сумке.

– А где бабушка Мэри? Кажется, я ее слегка напрягаю своим приездом?

– Она думала, что ты благополучно вернулся в Лондон. Твоя мама сказала ей, что поезд остановили в Бартоне.

– Так и было. Всех высадили и пересадили на обратный поезд до Лондона.

– А ты потерялся при пересадке?

– Нет! Я как услышал разговоры про карантин, про страшную болезнь, про то, что все умрут... – Он не договорил, усиленно роясь в сумке, что-то доставая и перекладывая – кассеты, карманный визик, пару ободранных грязных кроссовок. Истинный внук своей бабушки. – А мне, получается, торчать с этим Эриком и пропустить все самое интересное?

– С Эриком?

– Ну, с этим маминым. – Колин извлек из недр сумки огромный красный леденец и, сняв с него несколько прилипших ворсинок, сунул в рот. Щека раздулась, как от флюса. – Самый некрозный тип на свете, – сказал он, перекатывая леденец языком. – В Кенте живет, у него дома скука смертная.

– И ты сошел с поезда в Бартоне. А потом как? Пешком до Оксфорда?

Колин вытащил изо рта леденец – тот уже успел из красного превратиться в зеленовато-синий с разводами, – осмотрел его критически со всех сторон и сунул обратно в рот.

– Нет, конечно. Далековато там пешком топать от Бартона до Оксфорда. Взял такси.

–Да, действительно.

–Я сказал таксисту, что пишу заметку о карантине для школьной газеты и хочу снять кордон на визик. Визик у меня с собой, так что вполне логично. – Продемонстрировав карманный планшеток, мальчишка запихнул его обратно в сумку и продолжил раскопки.

– И он тебе поверил?

– Вроде бы. Спросил, из какой я школы. Я типа обиделся: «Что, разве так не видно?» Он предположил, что из Сент-Эдвардса, и я сказал: «Конечно!» Наверное, поверил. До оцепления ведь довез.

«И я еще беспокоился, что будет делать Киврин, если не появится добрый путник...» – усмехнулся про себя Дануорти.

–А дальше как? Повторил тот же спектакль перед полицией?

Колин вытащил зеленый шерстяной джемпер, скатал валиком и уложил поверх раскрытой сумки.

– Нет. Я подумал и решил, что легенда хромает. То есть что там снимать-то, если пораскинуть мозгами? Не пожар ведь. Поэтому я двинулся прямо к охраннику, как будто хочу у него узнать насчет карантина, а потом в последнюю минуту отскочил в сторону и нырнул под шлагбаум.

– И они за тобой не погнались?

– Погнались, конечно. Но их хватило всего на пару улиц. Им ведь главное не выпускать, а если внутрь, то и ладно. Потом я прошел немного пешком, пока не увидел знакомое название улицы.

Про такую мелочь, как непрерывный проливной дождь, Колин даже не заикнулся, а складного зонта среди попеременно извлекаемых из сумки вещей не наблюдалось.

– Самое трудное было отыскать бабушку Мэри. – Мальчик улегся головой на сумку. – Сперва я заглянул к ней домой – там никого. Тогда я подумал, может, она еще дожидается меня на станции, но станцию закрыли. – Он сел, уложил джемпер поудобнее и улегся снова. – А потом до меня дошло – она же врач. Значит, должна быть в лечебнице.

Колин опять сел, утрамбовал сумку по-другому, лег и закрыл глаза. Дануорти откинулся на спинку неудобного кресла, завидуя молодежи. Вот Колин, лег и заснул, ничуть не напуганный и не растревоженный пережитыми приключениями. А ведь прошел пешком глухой ночью под зимним ледяным дождем через весь Оксфорд – или снова ловил такси, или, может, вытащил складной велосипед из своей необъятной сумки – и теперь спит как ни в чем не бывало.

Киврин правильно говорила. Не увидит деревню в предполагаемом месте, значит, пойдет ее искать, или возьмет такси, или уляжется спать безмятежным сном, прикорнув на свернутом под головой плаще.

Появилась Мэри.

– Оба ходили позавчера вечером на танцы в Хедингтон, – сказала она, понижая голос при виде спящего Колина.

– Бадри тоже там был, – прошептал в ответ Дануорти.

– Знаю. Одна из студенток с ним танцевала. Они там пробыли с девяти до двух, что дает нам от двадцати пяти до тридцати часов – как раз в рамках сорокавосьмичасового инкубационного периода, если они заразились от Бадри.

–А ты думаешь, не от него?

–Я думаю, скорее, все трое заразились от кого-то еще – только Бадри, возможно, виделся с ним чуть раньше в тот же вечер, а остальные позже.

– Переносчик?

Мэри отрицательно покачала головой.

– Человек обычно переносит миксовирус, только заразившись сам, но больной мог либо не обращать внимания на симптомы, либо они проявились в легкой форме.

Дануорти вспомнил, как Бадри повалился на терминал. Как, интересно, можно не обращать внимания на такие симптомы?

–А если, – продолжала Мэри, – этот человек к тому же был четыре дня назад в Южной Каролине...

– Тогда вот она связь с американским вирусом.

– И тебе больше не надо волноваться за Киврин. Она-то не ходила на танцы в Хедингтон. Хотя, конечно, на самом деле до истинного источника может оказаться еще несколько звеньев.

Да уж, несколько звеньев, которые не обратились в больницу и даже не вызывали врача. Несколько звеньев, которые все как один «не обращали внимания на симптомы».

Мэри, судя по нахмуренному лбу, рассуждала так же.

– А твои звонари, они когда в Англию прибыли?

– Не знаю. Но в Оксфорд они попали только сегодня днем, когда Бадри уже сидел за терминалом сети.

– Все равно выясни. Когда прилетели, куда заезжали, не заболел ли у них кто. Может, у кого-то из участниц родственники в Оксфорде и она приехала пораньше. У тебя в колледже студентов-американцев нет?

– Нет. Монтойя американка.

– Про нее-то я и не подумала, – озадачилась Мэри. – Сколько она уже здесь?

– С начала семестра. Но, может, к ней кто-нибудь из Америки прилетал.

– Вот придет на анализ крови, я у нее спрошу, – решила Мэри. – А ты разузнай у Бадри на предмет знакомых американцев или студентов, которые ездили в Штаты по обмену.

– Он спит.

–Тебе бы тоже не помешало. Я не имею в виду прямо сейчас расспрашивать. – Мэри похлопала Дануорти по руке. – И анализа не обязательно ждать ровно до семи. Сейчас кого-нибудь пришлю, чтобы у тебя взяли кровь и померили давление, и отправляйся домой. – Перевернув запястье Дануорти, она взглянула на датчик температуры. – Озноб есть?

– Нет.

– Головная боль?

– Да.

– Это от усталости.

Ее взгляд упал на растянувшегося посреди комнаты Колина.

– Его тоже надо на анализ – по крайней мере пока мы не будем знать доподлинно, что инфекция воздушно-капельная.

Рот у Колина приоткрылся, но леденец крепко сидел за щекой. «Подавится еще во сне», – встревожился Дануорти.

– Ас твоим племянником что делать? Хочешь, возьму его к себе в Баллиол?

– Возьмешь, правда? Вот спасибо! – обрадовалась Мэри. – Не хочется его на тебя вешать, но пока мы тут все не наладим, до дома вряд ли доберусь. – Она вздохнула. – Бедный мальчик. Праздники насмарку, Рождество испорчено.

– Подозреваю, что с точностью до наоборот.

– В общем, спасибо тебе! Сейчас кого-нибудь пришлю взять анализы.

Она ушла. Колин тут же вскочил.

– Какие анализы? Я, значит, тоже мог заразиться?

– Искренне надеюсь, что нет, – ответил Дануорти, вспоминая пылающее лицо и затрудненное дыхание Бадри.

– Но я мог, – настаивал Колин.

– Вероятность крайне мала. Не стоит беспокоиться.

– Я и не беспокоюсь. – Колин задрал руку. – Вот, кажется, сыпь, – оживился он, тыкая пальцем в веснушку.

– Сыпь в число симптомов не входит, – огорошил его Дануорти. – Давай собирай вещи, после анализов поедем ко мне. – Он подобрал с кресел свое пальто и шарф.

–А что входит?

–Жар и затрудненное дыхание. – Заметив пакет Мэри, брошенный рядом с креслом, где сидел Латимер, Дануорти решил, что надо бы его тоже прихватить.

Вошла сестра с подносом приборов для взятия анализа крови.

– Мне жарко, – заявил Колин и театральным жестом схватился за горло. – Я задыхаюсь!

Сестра отшатнулась, звякнув пробирками на подносе.

– Не волнуйтесь, – успокоил ее Дануорти. – Это всего лишь леденцовое отравление.

Колин улыбнулся и бесстрашно засучил рукав, потом затолкал джемпер в сумку и накинул насквозь сырую куртку, пока брали кровь у профессора.

–Доктор Аренс сказала, что результатов дожидаться не надо, – сообщила сестра, удаляясь.

Дануорти надел пальто, взял пакет Мэри и повел Колина через приемный покой к выходу. Мэри нигде не наблюдалось, но она просила не дожидаться, а Дануорти вдруг почувствовал дикую, валящую с ног усталость.

На улице едва-едва начинало светать, по-прежнему лил дождь. Дануорти постоял в нерешительности под больничным козырьком, раздумывая, не вызвать ли такси, но очень уж не хотелось столкнуться у входа с Гилкристом, который вот-вот явится сдавать анализ крови, и слушать про планы послать Киврин во времена чумы или на битву при Азенкуре. Он выудил из пакета Мэри складной зонт и раскрыл его над головой.

– Слава богу, вы еще не ушли! – выпалила Монтойя, резко тормозя велосипед, так что из-под колеса брызнул водяной веер. – Мне нужен Бейсингейм.

«Всем нужен», – подумал Дануорти. Интересно, где ее носило во время бесконечных телефонных розысков?

Монтойя слезла с велосипеда, завела его в стойку и щелкнула замком.

– Секретарь говорит, никто не знает, где он. Представляете себе?

– Да. Я сегодня... вчера то есть полдня его вызванивал. Он уехал на каникулы куда-то в Шотландию, только никто не в курсе куда. Жена сказала, что рыбачить.

– Зимой-то? Какая в Шотландии зимой рыбалка? Жена обязана знать, где он, и номер телефона какой-нибудь у нее должен быть, чтобы связаться в случае чего. Неужели нет?

Дануорти покачал головой.

– Неслыханно! Я весь комитет здравоохранения на уши подняла, чтобы мне разрешили доступ на раскопки, а Бейсингейм, видите ли, на каникулах! – Монтойя вытащила из-под полы дождевика стопку разноцветных бумаг. – Они согласились дать мне разрешение, если декан факультета подпишет официальный документ, что раскопки жизненно важны для университета. Как он мог вот так взять и уехать невесть куда, никому ничего не сказав? – Монтойя раздраженно шлепнула бумагами по бедру, так что полетели брызги. – Мне нужна подпись, пока весь раскоп не смыло к чертям. А Гилкрист где?

– Скоро придет на анализ крови. Если вдруг отыщете Бейсингейма, передайте, пусть безотлагательно возвращается. Скажите, что у нас карантин, мы потеряли историка-практикантку, а оператор болен и не может сообщить, где она.

– Рыбачит он! – возмущенно буркнула Монтойя, направляясь в приемный покой. – Если раскоп погибнет, он мне за все ответит.

– Пойдем, – сказал Дануорти Колину, спеша уйти, пока больше никто не явился. Сперва он пытался держать зонтик так, чтобы прикрыть и Колина, но потом понял, что бесполезно. Колин то обгонял его, шлепая по лужам, то отставал поглазеть на витрины или какого-нибудь распластанного по тротуару червяка.

На улицах было пусто – из-за карантина ли, из-за раннего часа, непонятно. «Может, все еще спят, и мы спокойно проникнем домой и разойдемся по кроватям», – подумал он.

–Я думал, суматохи больше будет, – разочарованно признался Колин. – Сирены и все такое.

– И труповозки, едущие по улицам под крики «Выносите покойников!»? – подсказал Дануорти. – Тебе надо было в прошлое вместе с Киврин. В Средние века эпидемии впечатляли куда больше – у нас всего-то четверо госпитализированных и вакцина из Штатов на подходе.

–А кто эта Киврин? —поинтересовался Колин. – Ваша дочь?

– Студентка. Только что отправилась в 1320-й.

– В прошлое? Апокалиптично!

Они завернули за угол Бродcтрит.

– В Средние века? – загорелся Колин. – Это где Наполеон, да? И Трафальгарская битва?

– Это где Столетняя война, – поправил Дануорти. Колин смотрел непонимающе. Чему их только в школе учат? – Рыцари, дамы, замки и прочее.

– Крестовые походы?

– Крестовые походы чуть раньше.

– Вот куда бы мне попасть! На крестовые походы!

Они подошли к дверям Баллиола.

–Теперь не шуми, – предупредил Дануорти. – Все спят.

Сторожа на месте не было, на парадном дворе тоже ни души. В столовой горел свет – наверное, звонари собрались на завтрак, – но профессорская и Сальвин стояли темные. Если им никто не встретится на лестнице и если Колин вдруг не заявит, что он голодный, получится пробраться в квартиру незамеченными.

– Тс-с-с, – обернулся он к мальчику, который встал посреди двора, устраивая осмотр своему леденцу, поменявшему цвет на фиолетово-черный. – Иначе всех перебудим. – Прижав палец к губам, он шагнул вперед – и наткнулся у самого порога на увлеченно обжимавшуюся парочку в дождевиках.

Парень даже не заметил столкновения, но девушка испуганно высвободилась из его объятий. Она была рыжеволосая и коротко стриженная, а под дождевиком белела медицинская форма практикантки. В парне Дануорти узнал Уильяма Гаддсона.

– Ваше поведение не к месту и не ко времени, – сурово отчитал его Дануорти. – Публичное выражение чувств в колледже строго запрещено. И кроме того, неблагоразумно, учитывая, что в любую минуту здесь может появиться ваша мать.

– Моя мать? – Уильям оторопел точно так же, как сам Дануорти, увидевший миссис Гаддсон, несущуюся на него с саквояжем по больничному коридору. – Здесь? В Оксфорде? Откуда? Я думал, тут карантин!

– Материнской любви неведомы преграды. Она за вас беспокоится – я, впрочем, тоже, учитывая обстоятельства. – Дануорти, нахмурив брови, глянул на Уильяма и девицу, которая нервно хихикнула. – Советую проводить вашу соучастницу по нарушениям домой и готовиться к маминому прибытию.

–Прибытию?—Теперь Уильям испугался по-настоящему. – Хотите сказать, она остается?

– Боюсь, у нее нет выбора. Карантин.

На лестнице вдруг вспыхнул свет, и на пороге появился Финч.

– Слава богу, вы здесь, мистер Дануорти! – Секретарь помахал стопкой разноцветных бумаг. – Госздрав только что направил к нам еще тридцать карантинных. Я сказал, что у нас нет места, но они не слушали, и я просто в растерянности. У нас элементарно не хватит запасов.

– Туалетной бумаги, – подсказал Дануорти.

–Да! – потрясая разноцветной стопкой, подтвердил Финч. – И продовольствия. Только на сегодняшний завтрак ушла половина яиц и бекона.

–Яичница с беконом? – встрепенулся Колин. – А там еще осталось?

Финч вопросительно посмотрел сперва на Колина, потом на Дануорти.

– Это племянник доктора Аренс, – предупреждая панику, объяснил Дануорти. – Он поживет у меня.

–Тогда хорошо, потому что я просто не в силах разместить еще кого-то.

– Мистер Финч, мы оба всю ночь на ногах...

– Вот список запасов по состоянию на сегодняшнее утро. – Финч вручил Дануорти отсыревший синий листок. – Как видите...

– Мистер Финч, я ценю вашу заботу о припасах, но, полагаю, они спокойно подождут до...

– А это список поступивших звонков – под звездочкой те, кому необходимо перезвонить. Это список назначенных встреч и договоренностей. Викарий просил вас прийти на репетицию службы в церковь Святой Марии в четверть седьмого.

– Обязательно со всеми свяжусь, но только после...

–Доктор Аренс звонила два раза. Спрашивала, что вам

удалось узнать насчет звонарей.

Дануорти сдался:

– Селите новых карантинных в Уоррене и Базеви, по трое в комнату. Там в подвале корпуса есть запасные раскладушки.