Текст книги "Книга Страшного суда"

Автор книги: Конни Уиллис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 37 страниц)

Дануорти шагнул к нему.

–А я доложу мистеру Бейсингейму, как исполняющий его обязанности отказался прервать переброску, намеренно подверг опасности историка, препятствовал доступу в лабораторию и в итоге помешал определить темпоральное положение переброшенного. Вы знаете, что показала привязка? – Он с яростью махнул рукой в сторону терминала. – Та самая, которую вы десять дней не пускали моего оператора прочитать из-за горстки болванов, – таких же как вы! – не понимающих принципов путешествий во времени. Так вы знаете, что показала привязка? Киврин ни в каком не в 1320-м. Она в 1348-м, в разгар чумы. – Дануорти кивнул подбородком на экран. – Она там уже две недели. Из-за вашей бестолковости. Из-за ваших... – Он запнулся.

– Вы не имеете права разговаривать со мной в таком тоне, – процедил Гилкрист. – Как и находиться в этой лаборатории. Я требую, чтобы вы немедленно покинули помещение.

Дануорти не ответил. Он шагнул к терминалу.

– Вызовите инспектора, – велел Гилкрист сторожу. – Пусть наведет порядок.

Экран был не просто темный, он не работал. И лампочки на терминале не горели. Рубильник стоял на «выкл».

– Вы отключили питание, – севшим, как у Бадри, голосом проговорил Дануорти. – Вырубили сеть.

–Да, – подтвердил Гилкрист. – И правильно сделал, учитывая некоторых любителей вламываться без спросу.

Дануорти, пошатываясь, потянулся рукой к экрану.

– Вы отрубили сеть.

– С вами все хорошо, мистер Дануорти? – встревожился Колин, шагая к нему.

–Я подозревал, что вы решите вломиться и открыть сеть, продолжал Гилкрист. – Вы ведь не желаете считаться с прерогативой медиевистики. Поэтому я отключил питание – и очень предусмотрительно, как выясняется.

Дануорти не раз слышал выражение «оглушили страшной новостью». Когда Бадри сказал, что Киврин в 1348-м, профессор не сразу осознал всю полноту трагедии. А теперь страх накатил на него, как лавина, вышибая дух.

– Вы отрубили сеть. Вы потеряли привязку.

– Потеряли привязку? Чушь! – возразил Гилкрист. – Там наверняка все предусмотрено и сохранено. Когда питание включится, оно снова...

– То есть мы теперь не знаем, где Киврин? – понял Колин.

–Да, – ответил Дануорти и подумал, падая: «Я повалюсь на пульт, как Бадри». Но этого не случилось. Он мягко качнулся вперед, будто его ударили в спину, и повис на руках Гилкриста.

–Так и знал, – услышал он голос Колина. – Это все потому, что вы не сделали прививку. Бабушка Мэри меня убьет.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

– Этого не может быть, – прошептала Киврин. – Какой 1348-й, откуда?

Но все сходилось: и погибший капеллан Имейн, и отсутствие слуг, и боязнь Эливис посылать Гэвина в Оксфорд за выяснениями насчет Киврин. «Там все хворают», – сказала леди Ивольда. В аккурат под Рождество 1348-го чума докатилась до Оксфорда.

– Как же так? – Голос Киврин сорвался на крик. – Как это?! Меня отправляли в 1320-й. Двадцатый! Да, мистер Дану-орти отговаривал, предупреждал про некомпетентность кафедры медиевистики, – но не могли же они отправить меня в совершенно другой год! – Она умолкла. – Выходите все отсюда немедленно! Это черный мор!

Ответом ей были недоуменные взгляды. Неужели переводчик снова переключился на современный английский?

–Черный мор, – повторила Киврин. – Синяя хворь!

– Нет... – выдохнула Эливис едва слышно.

– Леди Эливис, отведите леди Имейн и отца Роша вниз, – распорядилась Киврин.

– Не может такого быть... – пробормотала Эливис, однако покорно взяла Имейн под руку и вывела. Старуха стискивала в ладонях тряпку с мазью, будто серебряный реликварий. Мейзри, зажав уши, кинулась следом.

– Вы тоже идите, – сказала Киврин отцу Рошу. – Я с ним побуду.

– Тпр-р-р-ру-у-уу... – пробулькал клирик с кровати и дернулся, силясь встать. Рош шагнул навстречу.

– Нет! – Киврин ухватила его за рукав, преграждая путь. – Не подходите к нему. – Эта болезнь заразна. – Лишь бы не подвел переводчик, лишь бы подыскал правильное слово. – Она передается через блох и... – Киврин запнулась, не зная, как объяснить про воздушно-капельную инфекцию. – Через телесные жидкости и дыхание. Она смертельна и убивает почти всякого, кто приблизится к недужному.

Киврин напряженно следила за лицом Роша. Понял ли он хоть что-то из этих разъяснений? Под силу ли ему понять? В XIV веке еще ничего не знали о микробах, не имели представления, как распространяются болезни. Чуму считали карой господней. Верили, что ее насылает ядовитый туман, стелющийся по лугам на заре, или взгляд покойника, или колдовство.

– Отче... – позвал клирик, и отец Рош снова попытался шагнуть к кровати, но Киврин не пустила.

– Негоже оставлять человека при смерти, – покачал головой Рош.

«А ведь оставляли, сплошь и рядом, – подумала Киврин. Спасались бегством, бросая больных. Бросали собственных детей, лекари отказывались входить в дом, священники уносили ноги».

Она подобрала с пола тряпицу, предназначенную леди Имейн под основу для вонючего компресса.

– Возьмите, прикройте себе рот и нос, – велела она Рошу.

Тот забрал у нее обрывок полотна и, хмуря в недоумении брови, свернул из него квадрат, который неуверенно приложил к лицу.

– Не так, надо завязать.

Она взяла другую тряпицу и, сложив треугольником, повязала как разбойничью полумаску, затянув узел на затылке.

Рош последовал ее примеру. Лишь когда он наконец справился с узлом, Киврин отодвинулась – Рош приложил ладонь к груди клирика.

– Нет! – воскликнула Киврин. Рош посмотрел вопросительно. – Не касайтесь его лишний раз...

Киврин напряженно затаила дыхание, опасаясь, что в любую секунду клирик опять вскочит и кинется на Роша, но тот даже не шевелился. Бубон под мышкой начал сочиться кровью и тягучим зеленоватым гноем. Киврин перехватила потянувшуюся к нему руку Роша.

– Не трогайте. Наверное, он лопнул, когда мы тут боролись.

Она вытерла кровь и гной другой тряпицей, а оставшейся

перевязала рану, сделав тугой узел на плече. Клирик не поморщился и не издал ни звука, он лежал не шелохнувшись, глядя в пространство перед собой.

– Он умер? – не поняла Киврин.

– Нет, – ответил Рош, снова положив ему ладонь на грудь, и Киврин сама разглядела едва заметные колебания. – Я схожу за причастием. – Сквозь маску его речь звучала так же неразборчиво, как у клирика.

«Нет! – перепугалась Киврин. – Не уходи. А если он умрет? Или снова вскочит?»

– Не бойся, – успокоил ее Рош, выпрямляясь. – Я быстро обернусь.

Он поспешно удалился, оставив дверь открытой. Снизу донеслись голоса – Эливис и Роша. Надо было предупредить, чтобы ни с кем не разговаривал. Агнес заныла: «Я хочу обратно к Киврин», и Розамунда накричала на нее раздраженно. «Все скажу Киврин!» – пообещала Агнес, надувшись. Киврин заперла дверь на засов.

Нельзя пускать сюда Агнес, и Розамунду нельзя, никого. Они не должны контактировать с вирусом. От чумы нет лекарства. Единственный способ спасти их – не дать заразиться. Киврин лихорадочно принялась вспоминать, что говорили о чуме в лекциях по XIV веку и что рассказывала доктор Аренс, когда делала прививки.

Чума бывает двух разных видов – нет, трех, в третьем случае вирус сразу поражает кровеносную систему, и человек умирает в считанные часы. Бубонная чума разносится крысиными блохами, при ней как раз появляются бубоны. Другая разновидность – это пневмоническая, бубонов не дающая, зато дающая кашель и рвоту с кровью. Она распространяется капельным путем, очень заразная. У клирика бубон, он менее инфекционный. Недостаточно просто постоять рядом с больным, блоха должна перепрыгнуть с него на следующую жертву.

Перед глазами Киврин мелькнул клирик, валящий на пол Розамунду. Что, если девочка заразилась? Нет, ни за что! Лекарства не существует...

Клирик шевельнулся в постели, и Киврин подошла ближе.

– Пить, – просипел он, облизывая губы распухшим языком.

Киврин подала ему кружку с водой, он жадно отпил несколько глотков, поперхнулся и фонтаном выдал все обратно, прямо на Киврин. Она отскочила, срывая с лица промокшую маску. «Это бубонная, – уговаривала она себя, лихорадочно отряхивая капли с груди. – Она не передается воздушнокапельным. И ты не можешь заразиться, у тебя есть все прививки». Однако антибиотики ей тоже кололи и Т-клеточное наращивание делали, и вирус ей якобы не грозил. И в 1348-м она не должна была оказаться.

– Как же так вышло? – прошептала Киврин.

Вряд ли из-за сдвига. Мистер Дануорти, конечно, переживал, что не сделали предварительную проверку, но даже в самом худшем случае расхождение измерялось бы неделями, никак не годами. Значит, что-то случилось с самой сетью.

Да, мистер Дануорти ругал мистера Гилкриста самонадеянным профаном; да, где-то что-то сорвалось, и она угодила в 1348-й, но почему не прервали переброску, когда ошибка обнаружилась? Может, у мистера Гилкриста и не хватило бы ума ее вытянуть, но мистер Дануорти уж точно сообразил бы? Он с самого начала пытался ее не пустить. Почему же он не включил обратную переброску?

«Потому что тебя там не было», – ответила сама себе Киврин. На установление привязки ушло как минимум часа два. К тому времени она уже отправилась бродить по лесам. Но мистер Дануорти оставил бы сеть открытой, он не стал бы закрывать ее и дожидаться намеченной стыковки. Он бы держал ее открытой.

Кинувшись к двери, Киврин навалилась на засов. Надо найти Гэвина. Пусть он наконец объяснит ей дорогу к переброске.

Клирик рывком сел в кровати и спустил босую ногу на пол, будто собираясь идти с Киврин.

– Помоги, – прохрипел он, силясь скинуть вторую ногу.

– Не стану, – огрызнулась Киврин. – Это не мое время. – Ей наконец удалось справиться с засовом. – Я должна отыскать Гэвина.

И только теперь она вспомнила, что Гэвина в доме нет, он уехал вместе с епископским посланником и сэром Блуэтом в Курси. С посланником, который так торопился убраться отсюда, что чуть не задавил Агнес.

Киврин бухнула засов обратно на скобы и рывком развернулась к клирику.

– У других тоже чума? У посланника тоже? – Она вспомнила серое, землистое лицо и то, как он, дрожа, кутался в плащ. Он заразит всех. И Блуэта, и его чванливую сестру, и девчонок-хохотушек. И Гэвина. – Вы уже знали, что больны, когда приехали. Так? Так?!

Клирик протянул к ней руки, неуклюже, как ребенок.

– Помоги, – пробормотал он и повалился навзничь, свесившись головой и плечом почти до полу.

– Вы не заслуживаете помощи. Вы принесли чуму в дом.

В дверь постучали.

– Кто там? – рявкнула Киврин.

– Рош.

Киврин почувствовала гигантское облегчение, даже радость, оттого что он пришел, но не тронулась с места. Она смотрела на клирика, наполовину сползшего с кровати. Распухший язык едва помещался в полуоткрытом рту.

– Впусти меня, – раздался голос Роша. – Я должен его исповедать.

Исповедать.

– Нет, – ответила Киврин.

Он постучал фомче.

–Я не могу вас пустить. Он заразен. Вы тоже заболеете.

– Он кончается. Его нужно соборовать, чтобы душа вошла в царствие небесное.

«Не будет ему царствия небесного, – возмутилась Киврин мысленно. – Он принес сюда чуму».

Клирик распахнул глаза. Они были красные и заплывшие, дышал он с хрипами.

Умирает, поняла Киврин.

– Катерина! – позвал из-за двери отец Рош.

«Умирает вдали от дома. Как я тогда». Она тоже принесла с собой болезнь, и если никто не заразился, то совсем не ее усилиями. Они все ее выхаживали, и Рош, и Эливис, и Имейн. А ведь она могла их всех заразить. Рош читал над ней отходную, держал ее за руку.

Киврин осторожно приподняла свесившуюся голову клирика и переложила обратно на постель.

–Я пущу вас его соборовать, – сказала она Рошу, слегка приоткрыв дверь. – Но сперва мне нужно с вами поговорить.

Рош успел облачиться в стихарь и снять маску. В руках он держал корзинку с елеем и виатиком. Поставив корзинку на сундук в изножье кровати, он прислушался к прерывистому дыханию клирика.

– Я должен его исповедать.

– Нет! – воскликнула Киврин. – Сперва выслушайте меня. У клирика бубонная чума, – начала она, сделав глубокий вдох и внимательно следя за тем, что выдает переводчик. – Это страшная хворь. От нее почти нет спасения. Ее разносят крысы и их блохи, она передается через дыхание недужного, через его одежду и вещи.

Киврин сверлила Роша взглядом, моля, чтобы он внял и осознал. Рош смотрел настороженно и ошеломленно.

– Это страшная хворь, – повторила Киврин. – Не чета холере и тифу. Она уже погубила сотни тысяч людей в Италии и Франции – целыми селениями, не щадя ни единой души, так что даже мертвых иной раз похоронить некому было.

Лицо Роша стало непроницаемым.

– Ты вспомнила, кто ты и откуда, – произнес он утвердительно.

«Он решил, что я спасалась от чумы, когда Гэвин нашел меня в лесах, – догадалась Киврин. – Если подтвердить, он сочтет разносчицей заразы меня». Но во взгляде Роша не было обвинения. Будь что будет, нужно любой ценой убедить его в своей правоте.

–Да, – ответила она, затаив дыхание.

– Что надобно делать?

– Не пускать остальных в эту комнату. Сказать им, чтобы со двора ни ногой и никому не отворяли ворота. Передать сельчанам, пусть сидят по домам, а если увидят дохлую крысу – держатся подальше. Больше никаких пирушек и плясок на лугу. Запретить приближаться к господскому двору и церкви. И никаких сборищ.

–Я передам леди Эливис, чтобы не выпускала Розамунду и Агнес, а сельчанам велю не выходить за порог, – кивнул Рош.

С кровати донесся полузадушенный хрип, и они обернулись.

– Неужто ничем нельзя помочь захворавшим этой... чумой? – Рош с опаской выговорил непривычное слово.

Пока его не было, Киврин усиленно вспоминала, какие меры принимали против чумы современники. Носили бутоньерки, пили толченый изумруд, ставили пиявки на бубоны – но все это хуже, чем мертвому припарки. Как ни старайся, объяснила доктор Аренс, современники были бессильны. Лишь антибиотики типа тетрациклина или стрептомицина могли помочь, а их открыли только в XX столетии.

– Поить его и укрывать потеплее, – ответила Киврин.

– Господь не оставит его, – проговорил Рош, глядя на клирика.

«Оставит, – возразила Киврин. – Уже оставил. Половину Европы».

– Господь не может помочь нам в борьбе с чумой, – сказала она вслух.

Рош кивнул и взял плошку с елеем.

– Наденьте повязку, – напомнила Киврин и, подобрав с пола последнюю тряпицу, завязала ее у Роша на затылке. – Без повязки к нему не подходите.

Лишь бы он не заметил, что она сама без повязки.

– Это Господь наслал на нас чуму? – спросил Рош.

– Нет. Нет-нет.

–Тогда, выходит, это козни дьявола?

Соблазн сказать «да» был велик. Почти вся Европа считала чуму происками антихриста. И устраивала охоту на слуг антихриста, истязая евреев и прокаженных, забрасывая камнями старух, сжигая молодых девушек на костре.

– Никто ее не насылал, – объяснила Киврин. – Это хворь. В ней нет ничьей вины. Господь помог бы нам, будь это в его силах, но он... – Но он что? Не слышит нас? Отвернулся? Не существует? – Ему не до нас, – неуклюже вывернулась она.

– И нам придется самим?

– Да.

Рош опустился на колени у кровати и на минуту склонил голову над сложенными ладонями.

–Я знаю, что Господь послал нам тебя на великое благо.

Киврин тоже преклонила колени и сомкнула ладони.

– Mittere digneris sanctum Angelum, – проговорил Рош. – Благоволи послать святого ангела Твоего с небес, дабы он сохранил и защитил всех собравшихся в доме сем.

– И убереги Роша от заражения, – шептала Киврин в диктофон. – Убереги Розамунду от заражения. Пусть клирик умрет, прежде чем чума доберется до его легких.

Распевный голос Роша звучал так же, как когда-то давно, когда он читал молитвы у ее постели. Оставалось только надеяться, что клирику он приносит такое же утешение, как когда-то ей. По его виду сложно было понять. Исповедаться он уже не мог, а помазание причиняло боль. Он дернулся, когда ладоней коснулся холодный елей, дыхание становилось все шумнее с каждой строкой молитвы. Наконец Рош поднял голову и посмотрел на больного. На руках клирика проступали крошечные иссиня-черные кровоподтеки – это значит, что под кожей один за другим лопались сосуды.

– Неужто настает конец света, предсказанный апостолами Господними? – спросил Рош, повернувшись к Киврин.

«Да», – подумала она.

– Нет. Нет, просто лихие времена. Черные дни. Но умрут не все. А потом будут и хорошие. Возрождение и классовые реформы, и музыка. Золотая пора. И появятся новые лекарства, и люди перестанут гибнуть от этой хвори, и от оспы, и от пневмонии. И будет вдосталь еды, а в домах станет тепло даже зимой. – Она представила наряженный к Рождеству Оксфорд, освещенные улицы и витрины. – Повсюду будет свет и колокола, которые звонят сами.

Их разговоры успокоили клирика. Он задышал ровнее и погрузился в дремоту.

–А теперь отойдите от него, – велела Киврин и увела Роша к окну, потом принесла плошку с водой. – Надо вымыть руки после того, как вы его касались.

Воды в плошке было на донце.

– Еще надо мыть посуду и ложки, которыми мы его кормим, – продолжала Киврин, глядя, как Рош полощет в миске свои большие руки. – А одежду и повязки сжечь. В них чума.

Он вытер ладони о подол ризы и отправился объяснять Эливис, что нужно делать. Вернулся он с плошкой свежей воды, но ее хватило ненадолго. Клирик проснулся и постоянно просил пить. Поила его Киврин, из кружки, стараясь как можно меньше подпускать Роша к кровати.

Потом Рош ушел читать вечерние молитвы и звонить. Киврин закрыла за ним дверь, прислушиваясь к звукам снизу, но ничего не услышала. Наверное, все заснули. Или больны. Ей представилась Имейн, склоняющаяся над клириком со своей мазью, и Агнес, стоящая у изножья кровати, а потом Розамунда, придавленная массивным телом.

«Слишком поздно», – думала она, шагая взад-вперед вдоль кровати. Они все заразились. Какой у чумы инкубационный период? Две недели? Нет, это срок, через который начинает действовать вакцина. Четыре дня? Три? Она не помнила. А как давно клирик считается заразным? Она попыталась вспомнить, с кем он сидел за праздничным столом, с кем разговаривал, но ведь она тогда не обращала на него особого внимания. Она следила за Гэвином. Четкое воспоминание осталось только одно – как клирик хватал Мейзри за юбку.

Киврин приоткрыла дверь.

– Мейзри!

Тишина. Но это ничего не значит, служанка могла просто забиться куда-нибудь или заснуть, а у клирика бубонная форма, которая разносится блохами, не пневмоническая. Может, он никого и не заразил, уговаривала себя Киврин, однако, дождавшись возвращения Роша, взяла жаровню и спустилась за горячими углями. И заодно убедиться, что с остальными все в порядке.

Розамунда и Эливис сидели у огня с шитьем на коленях, леди Имейн, пристроившись рядом, читала им вслух из своего молитвенника. Агнес ворковала над тележкой, катая ее туда-сюда по каменным плитам. Мейзри спала на лавке у длинного стола, и даже во сне с ее лица не сходило угрюмое выражение.

Агнес наехала повозкой на ногу Имейн.

–Я заберу у тебя эту забаву, Агнес, если ты не умеешь играть как подобает, – пригрозила старуха. Ее строгий тон, поспешно спрятанная улыбка Розамунды, здоровый розовый румянец на согретых теплом огня лицах – все это подействовало на Киврин успокаивающе. Самый обычный вечер в поместье.

Только Эливис не шила. Она резала полотно тонкими длинными полосами и постоянно оглядывалась на дверь. В голосе Имейн, читавшей молитвы, звенела тревога, а Розамунда, надрывая тряпицу с краю, беспокойно посмотрела на мать. Эливис поднялась и вышла в сени. Наверное, услышала, как кто-то едет, подумала Киврин. Но не прошло и минуты, как Эливис вернулась и, сев обратно к огню, снова занялась повязками.

Киврин стала тихонько спускаться по лестнице – но пройти незамеченной не удалось. Агнес, бросив свою тележку, вскочила на ноги и с криком: «Киврин!» бросилась к ней.

– Осторожно! – Киврин заслонилась свободной рукой. – Угли горячие.

Какой смысл менять и без того горячие угли? Но Агнес не заметила изъяна в логике и послушно попятилась.

– Почему ты в повязке? Расскажешь мне дальше про ту девицу?

Эливис встала, Имейн тоже обернулась на Киврин.

– Как чувствует себя клирик? – спросила Эливис.

«Горит в аду», – хотела ответить Киврин.

– Жар немного спал. А вы держитесь от меня подальше. Зараза может прятаться в одежде.

Теперь поднялись и остальные, даже Имейн закрыла свой молитвенник, заложив его реликварием, и отошла от огня, не сводя глаз с Киврин.

В очаге по-прежнему тлел огромный кряж святочного полена. Обернув руку подолом, Киврин сняла крышку с жаровни и высыпала серые угли на край очага. Заклубилась зола, один из угольков, отскочив от полена, запрыгал по полу.

Агнес рассмеялась, остальные смотрели, как он укатывается под лавку, – все, кроме Эливис, которая снова оглянулась на сени.

– Гэвин вернулся с лошадьми? – Киврин тотчас же пожалела, что спросила, – могла бы догадаться сама по напряженному лицу Эливис. Имейн пробуравила ее ледяным взглядом.

– Нет, – ответила Эливис, не оборачиваясь. – Вы думаете, посланник и тот, другой, тоже больны?

Киврин вспомнила пепельный лоб посланника, ввалившиеся глаза монаха.

– Не знаю.

– Холодает, – подала голос Розамунда. – Он мог заночевать там.

Эливис промолчала. Киврин, опустившись на колени у очага, поворошила угли тяжелой кочергой, вытаскивая снизу те, что покраснее. Потом попыталась перетащить их той же кочергой в жаровню, но бросила неуклюжие попытки и загребла угли крышкой.

– Это ты принесла в дом беду, – возвестила Имейн.

Киврин похолодела. Она подняла голову – Имейн смотрела не на нее. На Эливис.

– За твои грехи нам послана эта кара.

Киврин ожидала увидеть на лице Эливис ужас или возмущение, но оно не выражало ничего. Хозяйка безучастно скользнула взглядом по свекрови, будто пребывая мыслями далеко отсюда.

– Господь карает прелюбодеев и весь их дом, – продолжала Имейн, потрясая перед Эливис своим молитвенником, – как ныне карает тебя. Ты своими прегрешениями навлекла на нас чуму.

– Это ведь вы послали за епископом, – ровным голосом ответила Эливис. – Это вас не устраивал отец Рош. Это вы пригласили в наш дом гостей, а с ними и чуму.

Круто развернувшись, она снова вышла в сени.

Имейн застыла как громом пораженная, потом деревянной походкой вернулась к своей скамье. Опустившись на колени, она вытащила из молитвенника реликварий и принялась рассеянно перебирать цепочку.

–А теперь расскажешь сказку? – спросила Агнес.

Имейн облокотилась на скамью и уткнулась лбом в ладони.

– Расскажи мне про непослушную девицу!

– Завтра, – пообещала Киврин. – Завтра я тебе расскажу.

Она понесла жаровню обратно в светлицу. Клирик снова впал в лихорадочный бред. Он метался, выкрикивая строки из заупокойной мессы, будто ругательства. Еще он постоянно требовал пить, и Рош, а потом и Киврин, ходили за водой к колодцу.

Киврин на цыпочках спускалась по ступеням со свечой в одной руке и ведром в другой, моля, чтобы Агнес ее не заметила. Но все уже спали – кроме леди Имейн. Старуха молилась на коленях, повернувшись к миру негнущейся непримиримой спиной. «За твои грехи нам послана эта кара».

Киврин вышла на темный двор. Где-то звонили два колокола, слегка не в лад, – вечерня или погребальный звон? Стоявшую у колодца полупустую бадью она вьшила на камни и зачерпнула свежей воды. Потом, оставив ведро у двери в кухню, зашла внутрь, взять чего-нибудь поесть. На краю стола лежали тяжелые салфетки, которыми накрывали блюда, когда несли из кухни в дом. Киврин взяла одну, увязала в нее хлеба и холодного мяса, остальные прихватила под мышку и отнесла все наверх. Они с Рошем перекусили, сидя на полу у жаровни, и с первым же куском Киврин почувствовала, что ей становится легче.

Клирику тоже полегчало. Он снова задремал, потом его бросило в жаркий пот. Киврин обтерла его грубой кухонной тряпицей, он умиротворенно вздохнул и заснул совсем. Когда он проснулся, жар прошел. Подтащив сундук к краю кровати, Киврин с Рошем поставили там сальную лампадку и по очереди сидели с больным, уходя спать на подоконную лежанку. Выспаться как следует мешал холод, но Киврин все-таки подремала, прикорнув на каменном подоконнике, и с каждым пробуждением больному вроде бы делалось все лучше.

Она читала в материалах по XIV веку, что иногда вскрытый бубон помогал спасти человеку жизнь. Клирик уже не обливался потом, и хрипы с присвистами исчезли. Может быть, он и не умрет.

Некоторые историки полагали, что на самом деле от чумы погибло совсем не так много народу, как свидетельствуют источники. Мистер Гилкрист, например, настаивал, что цифры сильно преувеличены – в силу страха и неграмотности. И даже если источники не врут, все равно совершенно не обязательно в каждой деревне погибла ровно треть населения. Где-то умерли всего двое или трое. Где-то вообще никто не умер.

Они ведь сразу изолировали больного, как только поняли, в чем дело. И Роша ей в основном удается держать подальше от кровати. Все возможные меры приняты. До пневмонической формы пока не дошло. Может быть, этого хватит, и чуму удалось зарубить на корню. Нужно сказать Рошу, чтобы деревню закрыли, никого не пускали, и тогда, возможно, напасть обойдет их стороной. Так бывало. Целые деревни оставались нетронутыми, а в некоторых областях Шотландии о чуме вообще слыхом не слыхивали.

Видимо, Киврин задремала. Когда она проснулась, за окном брезжил рассвет, а Рош куда-то ушел. Она посмотрела на кровать. Клирик лежал не шевелясь, глядя в потолок широко раскрытыми глазами. «Умер, – подумала Киврин. – А Рош отправился копать могилу». Но не успела она додумать эту мысль, как увидела, что покрывало на груди клирика все-таки слегка колышется. Она пощупала пульс. Частый, но очень слабый, едва уловимый.

Снаружи донеслись удары колокола, и Киврин поняла, что Рош, видимо, пошел читать заутреню. Натянув на нос повязку, она склонилась над кроватью.

– Отче... – позвала она негромко. Клирик не шелохнулся. Киврин положила ему руку на лоб – жар снова спал, но кожа на ощупь была совсем плоха. Сухая, как бумага, и кровоподтеки на руках и ногах еще больше потемнели и расползлись. Отвратительно распухший лиловый язык вываливался между зубами.

От клирика шел мерзкий запах, проникавший даже сквозь повязку. Привстав на подоконник, Киврин отцепила один угол навощенной шторы – в комнату полился чудесный свежий воздух, морозный и бодрящий. Киврин, перегнувшись наружу, вдохнула полной грудью.

Пока она освежалась, в дверях кухни возник Рош с дымящейся плошкой в руках. Он двинулся через двор ко входу в дом, и тут показалась леди Эливис. Он направился к ней, но вдруг, резко остановившись, натянул маску. «Старается ни с кем не сталкиваться лишний раз», – поняла Киврин. Рош прошел в дом, а Эливис зашагала к колодцу.

Киврин прицепила штору обратно и оглянулась в поисках чего-нибудь, чем можно было бы проветрить комнату. Наконец, спрыгнув, ухватила принесенную из кухни тяжелую салфетку и вскарабкалась обратно.

Эливис все еще стояла у колодца, вытягивая бадью. Киврин перевела взгляд на ворота и замерла. Во двор входил Гэвин, ведя под уздцы коня.

При виде Эливис рыцарь остановился, и Гринголет, уткнувшись в его спину, сердито мотнул головой. Глядя, с каким томлением и надеждой он смотрит на хозяйку, Киврин почувствовала досаду, что даже сейчас ему все нипочем. «Он ничего не знает, – возразила она самой себе. – Он только что из Курси». Теперь ей стало его жаль. Сейчас Эливис обрушит на него страшные вести.

Эливис подтянула ведро к краю колодца, и Гэвин шагнул к ней, дернув поводья Гринголета. И остановился.

Он знает, поняла Киврин. Он все знает. Посланник заболел, рыцарь примчался обратно предупредить своих. Она только сейчас увидела, что Гэвин не привел одолженных лошадей. Значит, монах тоже... А остальные обратились в бегство.

Гэвин смотрел, как Эливис вытаскивает тяжелую бадью на каменный ободок колодца, и не двигался с места. Он готов ради нее на все, подумала Киврин. Он сокрушит сотню лесных разбойников – только вот против чумы он бессилен.

Гринголет, которому не терпелось в родную конюшню, затряс головой. Гэвин протянул руку, успокаивая его, но было поздно. Эливис его уже заметила.

Бадья с громким плеском, так что слышала даже Киврин, упала обратно в колодец, взметнув высоченный фонтан воды. А потом Эливис оказалась в объятиях Гэвина. Киврин, ахнув, зажала рот рукой.

В дверь негромко постучали. Киврин спрыгнула с подоконника и отодвинула засов. На пороге стояла Агнес.

– Ты уже расскажешь мне сказку?

Вид у малышки был совершенно растрепанный. Никто не причесывал ее со вчерашнего дня, вихры торчали из-под полотняной шапочки в разные стороны, а спала она, судя по перемазанному пеплом рукаву, прямо у очага.

Киврин поборола желание отряхнуть ее рукав.

– Тебе сюда нельзя, – сказала она, прикрывая дверь и оставляя только малюсенькую щелку. – Ты подхватишь хворь.

– Мне не с кем играть, – пожаловалась Агнес. – Матушка ушла, а Розамунда еще спит.

– Матушка только за водой вышла, – твердо ответила Киврин. – А где бабушка?

– Молится.

Агнес потянулась к ее юбке, и Киврин едва успела отскочить.

– Нельзя! Не трогай меня!

Девочка обиженно выпятила нижнюю губу.

– Почему ты на меня сердишься?

–Я не сержусь, – объяснила Киврин как можно мягче. – Но тебе сюда нельзя. Клирик очень хворает, и любой, кто к нему подойдет, может... – Объяснять Агнес про заражение она даже пытаться не стала. – Может тоже захворать.

– Он умрет? – полюбопытствовала Агнес, пытаясь просунуть нос в щель.

– Боюсь, что да.

–А ты?

– Нет, – ответила Киврин и поняла вдруг, что страх прошел. – Розамунда скоро встанет. Попроси ее рассказать тебе сказку.

–А отец Рош умрет?

– Нет. Иди поиграй со своей тележкой, пока Розамунда спит.

–А когда клирик умрет, расскажешь мне сказку?

– Расскажу. Ступай уже вниз.

Агнес неохотно спустилась на три ступеньки, придерживаясь за стену.

– Мы все умрем?

– Нет.

«Я этого не допущу». Киврин закрыла дверь и привалилась к ней спиной.

Клирик по-прежнему лежал недвижный и бесчувственный, обращенный внутрь себя, где шла отчаянная борьба с врагом, неведомым доселе для его иммунной системы и потому несокрушимым.

В дверь снова постучали.

– Ступай вниз, Агнес, – велела Киврин, но это оказался Рош с плошкой бульона из кухни и совком горячих угольев. Высыпав их в жаровню, он опустился рядом на колени и принялся раздувать жар.

Плошку он передал Киврин. Она была чуть теплой, и от нее шел терпкий дух, – похоже, Рош заварил там ивовую кору. Киврин догадалась, что таким же отваром поили когда-то ее саму, чтобы снять жар.

Рош встал, забрал плошку, и они вдвоем попытались накормить клирика, но распухший язык не пускал бульон в горло, все лилось по подбородку.

Еще кто-то забарабанил по двери.

– Агнес, я же сказала, что сюда нельзя, – раздраженно отчитала девочку Киврин, вытирая промокшую постель.