Текст книги "Книга Страшного суда"

Автор книги: Конни Уиллис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 37 страниц)

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Под деревьями и у подножия холма сгущались сумерки. Голова у Киврин начала разламываться еще на подходах к замерзшей колее, словно реагируя на эти едва заметные перепады высоты и света.

Повозка совсем затерялась в лесу, Киврин не видела ее, даже встав прямо напротив ларчика, а когда попробовала вглядеться в густую темноту, голова заболела еще сильнее. Если это «незначительные симптомы перескока во времени», как же тогда выдерживают значительные?

«Когда вернусь, – думала Киврин, продираясь сквозь чащу, – надо будет пообщаться с доктором Аренс. Похоже, они там недооценивают пагубное воздействие этих «незначительных симптомов» на историка». Спуск с холма отнял еще больше сил, чем подъем, к тому же холод пробирал до костей.

Плащ цеплялся за ветки, волосы тоже, на руке появилась длинная царапина, которая начала саднить. Споткнувшись, Киврин чуть не растянулась на земле, и от толчка голова на секунду перестала болеть, а потом вновь загудела с удвоенной силой.

На поляне почти стемнело, хотя очертания еще просматривались – краски не столько угасали, сколько сгущались. Чернозеленый, черно-коричневый, черно-серый... Птицы устраивались на ночлег. Уже, видимо, перестав смущаться присутствия Киврин, они почти не прерывали своих вечерних серенад и колыбельных.

Наскоро собрав разбросанные ящики и расколотые короба, Киврин побросала их в накренившуюся повозку и, ухватившись за дышло, потащила к дороге. Повозка сдвинулась на пару дюймов, скользнула по коврику из прелых листьев – и застряла. Киврин уперлась покрепче в землю и снова дернула. Повозка накренилась сильнее. Какой-то из коробов полетел на землю.

Киврин вернула его на место и обошла вокруг повозки, выясняя, чем она застревает. Правое колесо уперлось в корень дерева, но вытолкнуть можно, если найти где ухватиться. Только не с этой стороны – эту сторону изрубили топором, чтобы выглядело, будто повозка разбилась, когда ее занесло. Постарались на славу. Одни щепки. «Просила ведь мистера Гилкриста, чтобы разрешил мне надеть перчатки».

Киврин зашла с другой стороны, взялась за колесо и стала толкать. Оно не поддавалось. Тогда, подобрав подол платья и плащ, она опустилась рядом с колесом на колени, чтобы подпереть его плечом и вытолкнуть вверх.

Рядом с колесом отпечатался след ноги. На гладком, не занесенном листьями пятачке шириной как раз со ступню. Вокруг лежала ковром опавшая листва, и на ней, конечно, никаких следов в сумерках было не разглядеть, зато этот след просматривался отчетливо.

«Нет, не может быть, – подумала Киврин. – Земля ведь мерзлая». Она коснулась отпечатка рукой – вдруг это тень или оптический обман. На застывшей колее ничего бы не отпечаталось, но здесь земля упруго подалась под ее рукой. След оказался достаточно глубоким.

След ноги в обуви на плоской мягкой подошве – большой ноги, крупнее, чем у Киврин. Мужской ноги. Но ведь мужчины в XIV веке были куда ниже ростом, и размер ноги у них должен быть соответствующий. А тут просто гигантская лапища.

«Может, это старый след?» – лихорадочно размышляла Киврин. Дровосека или крестьянина, который разыскивал заблудившуюся овцу. А может, здесь проезжала королевская охота? Хотя непохоже, чтобы этот след оставили в пылу погони. Нет, человек стоял тихо и наблюдал. «Я ведь его слышала! – Киврин почувствовала панический спазм в горле. – Я слышала, как он тут дышал».

Она застыла на коленях, вцепившись в колесо. Если этот человек – этот верзила – все еще где-то поблизости и наблюдает за ней, он увидит, что она обнаружила след.

–Ау! – крикнула Киврин, перепугав птиц до полусмерти. Щебетанье сменилось гвалтом и хлопаньем крыльев, потом все стихло. – Есть здесь кто-нибудь?

Она постояла, прислушиваясь, и ей показалось, что рядом снова кто-то дышит.

– Отзовитесь! Мне грозит погибель и слуги мои разбежались.

«Отлично, молодец. Теперь он знает, что ты одна и совершенно беззащитна».

–Ау! – крикнула она снова и двинулась в осторожный обход по поляне, всматриваясь в темноту между деревьями. Ничего не видно, даже если он там, она его все равно не разглядит. За кромкой поляны все сливалось в одну сплошную тень. Даже дорогу и рощицу теперь не отыскать. Провозится еще дольше, и станет совсем темно, как тогда вытаскивать повозку?

Впрочем, вытаскивать ее теперь все равно нельзя. Тот, кто наблюдал за Киврин, стоя между двумя дубами, уже знает, что повозка в лесу. Может, он даже видел, как она возникла из ниоткуда, в искристом мерцании, будто наколдованная алхимиком. Тогда он наверняка побежал за столбом для костра, который, по уверениям мистера Дануорти, здесь припасен у каждого. Но если так, он бы все равно что-нибудь сказал. Хотя бы «Батюшки-светы!» или «Свят-свят-свят!» и Киврин услышала бы, как он ломится через подлесок.

А раз он не убежал, значит, при появлении не присутствовал. Он набрел на нее позже, увидел, как она лежит без сознания в лесу рядом с перевернутой повозкой. И что подумал? Что ее ограбили на дороге, а сюда отволокли, чтобы скрыть следы?

Тогда почему он не попытался помочь? Почему стоял, молчаливый, словно дуб, успел даже оставить глубокий отпечаток, а потом снова скрылся? Может, решил, что она мертва? И испугался необряженного тела? Ведь вплоть до XV века бытовало поверье, что в тело усопшего, не погребенного по всем правилам, тут же вселяются злые духи.

А может, как раз наоборот, он побежал за помощью – например, в тот же Скендгейт – и теперь сюда спешит полдеревни с фонарями.

Тогда нужно оставаться на месте и ждать. Даже, наверное, лучше лечь. Они придут, начнут строить вслух догадки, понесут ее в деревню, и она, как предполагалось с самого начала, сможет услышать их говор. А что, если он вернется один? Или с друзьями, но совсем не для того, чтобы помочь?

Мысли путались. Теперь ломило не только виски, но и лоб. Киврин потерла его рукой, и в ушах зазвенело. А холодно-то как! Этот плащ, несмотря на кроличий мех, совсем не греет. Как люди пережили Малый ледниковый период в таких плащах? А кролики как пережили?

Ладно, с холодом еще можно бороться. Насобирать хворост и разжечь костер, а потом, если хозяин отпечатка вернется с недобрыми намерениями, отогнать его горящей головней. Если же он пошел за подмогой и не может отыскать повозку, то огонь укажет ему путь.

Киврин заново обошла поляну, выискивая хворост. Дануорти настоял, чтобы она научилась разводить костер без трута и кремня. «Гилкрист хочет, чтобы вы бродили по Средневековью в разгар зимы, не умея даже костер развести?» – возмущался он, и Киврин в оправдание сказала, что ей ведь, по вероятностным подсчетам, не придется проводить много времени на открытом воздухе. Но все-таки могли бы учесть, как тут холодно.

От мерзлых веток леденели руки, каждый наклон отдавался головной болью. В конце концов она перестала нагибаться, просто шарила по земле, не опуская голову. Помогло, но не слишком. Может, это все от холода – и раскалывающаяся голова, и бессилие? Надо поскорее разжечь костер.

Хворост был сырым и заледеневшим. Не загорится. И листья тоже сырые, прелые, на растопку не пойдут. Нужен сухой трут и острая палка. Сложив охапку хвороста у корней дерева и стараясь не качать головой, Киврин пошла назад к повозке.

На раскуроченной стороне повозки нашлось несколько подходящих щепок. Киврин посадила две занозы, пока их отламывала, зато разжилась сухой растопкой – хоть и холодной. Углядев прямо над колесом большой заостренный обломок, Киврин нагнулась к нему – и чуть не упала от накатившего головокружения и тошноты.

– Давай-ка ты лучше ложись, – велела она самой себе вслух.

Держась за борт повозки, Киврин осела на землю.

–Доктор Аренс, – прерывающимся голосом сказала она, – пора бы что-то изобрести против симптомов перескока. Это тихий ужас.

Надо чуть-чуть отлежаться, тогда, может быть, головокружение пройдет и получится разжечь костер. Но для этого нужно нагибаться, а у нее при одной мысли тошнота к горлу подкатывает.

Натянув на голову капюшон, Киврин закрыла глаза. Боль тут же усилилась, словно била теперь в одну точку. Что-то не так. Не может это быть реакцией на перемещение во времени. Симптомы предполагались незначительные, затухающие в течение пары часов, а не усиливающиеся. Легкая головная боль, небольшая слабость. Доктор Аренс ничего не говорила о тошноте и о сотрясающем все тело ознобе.

Ужасно холодно. Она завернулась в плащ, как в одеяло, но от этого стало почему-то еще холоднее. Зубы застучали, как тогда, на холме, а плечи затрясло крупной дрожью.

«Я умру от холода. Но сделать ничего не могу. Не могу встать и развести костер. Не могу, слишком холодно. Жаль, что вы ошиблись насчет современников, мистер Дануорти... – Даже от этих коротких мыслей ее мутило. – Как бы славно было сейчас оказаться на костре!»

Она не поверила бы, что забылась сном, скорчившись на мерзлой земле. Она не заметила разливающееся по телу тепло, а заметив, подумала бы, что это немеют руки и ноги от переохлаждения, и попыталась бы как-то бороться. Однако все-таки она заснула, потому что, когда она снова открыла глаза, в лесу стояла ночь, глухая черная ночь, а высоко в ветвях запутались морозные звезды, и Киврин смотрела на них с земли.

Во сне она сползла ниже и теперь сидела, привалившись головой к колесу. Ее все еще била дрожь, хотя зубы клацать перестали. Голова гудела, словно колокол, ломило все кости, особенно в груди, к которой она прижимала хворост, собранный для костра.

«Что-то не так», – подумала Киврин, пугаясь уже по-настоящему. Может, у нее какая-то неведомая аллергия на путешествия во времени? Такое бывает? Дануорти ничего не говорил про аллергические реакции, а ведь столькими напастями пугал – и насильниками, и холерой, и тифом, и чумой.

Повернув руку под плащом, она потрогала вздувшееся после антивирусной прививки место укола. Вздутие еще чувствовалось, но уже не болело и не чесалось. Может, это как раз и плохо? Раз не чешется, значит, не действует?

Киврин попыталась поднять голову. Закружилась. Тогда она осторожно опустила ее обратно и выпростала руки из-под плаща, медленно и плавно, чувствуя, как накатывает с каждым движением тошнота. Она поднесла сложенные ладони к губам.

– Мистер Дануорти, кажется, меня нужно забирать.

Она заснула снова, а когда проснулась, услышала тоненький дребезжащий рождественский перезвон. «Отлично! Значит, сеть открыли». Киврин попыталась сесть, прислонившись к колесу.

– Мистер Дануорти, я так рада, что вы пришли, – проговорила она, борясь с тошнотой. – Я боялась, что вы не получите сообщение.

Дребезжащий звон усилился, в темноте забрезжил огонек. Киврин подтянулась повыше.

– Вы разожгли костер? Правильно вы меня предупреждали насчет холода. – Колесо повозки леденило спину через плащ. Зубы снова принялись выбивать дробь. – И доктор Аренс тоже. Надо было подождать, пока сойдет вздутие. Я не знала, что такая сильная будет реакция.

Нет, это все-таки не костер. Это фонарь. Дануорти шел к ней с фонарем.

– Это ведь не значит, что я подхватила вирус? Или чуму? – Зубы клацали так, что слова давались с трудом. – Что может быть ужаснее? Заболеть чумой в Средневековье... Зато сойду за свою.

Она рассмеялась пронзительным, почти истерическим смехом, который наверняка перепугал бы Дануорти до полусмерти.

– Ничего. – Киврин едва разбирала собственные слова. – Я знаю, что вы беспокоитесь, но все будет в полном порядке. Только...

Он остановился перед ней, дрожащее пятно света от фонаря выхватило из темноты его ноги. Дануорти был обут в бесформенные кожаные башмаки, совсем как те, что оставили след на поляне. Киврин хотела спросить его про эту странную обувку, узнать, не Гилкрист ли заставил его облачиться в «аутентичный средневековый наряд», но от прыгающего света вновь закружилась голова.

Киврин закрыла глаза, а когда открыла, он стоял перед ней на коленях. Поставленный на землю фонарь высвечивал капюшон и сложенные руки.

– Все в порядке. Я знаю, вы беспокоитесь, но со мной все в порядке. Правда. Просто чуть-чуть приболела.

Он поднял голову. « Certes, it been derlostuh dayes forgott foreto getest hissahntes im oiler». Лицо у него оказалось суровое, все в морщинах, жестокое лицо разбойника. Он увидел, что она тут лежит, потом ушел, дождался темноты и теперь вот вернулся.

Киврин хотела оттолкнуть его, но руки запутались в складках плаща.

– Уходи, – язык не ворочался, зуб на зуб не попадал. – Уходи...

Он произнес еще что-то, на этот раз с вопросительной интонацией. Киврин не понимала, что он говорит. «Это средневековый английский. Я учила его три года, я спец по флексиям прилагательных. Я должна его понимать. Это все от жара. У меня жар, поэтому я не понимаю ни слова».

Незнакомец повторил вопрос, а может, задал новый, она даже этого не разобрала.

«Это все из-за болезни. Я не понимаю, потому что больна».

– Милостивый сударь... – Она забыла, что там дальше. – Помогите. – Она пыталась вспомнить, как это будет на средневековом, но в голове осталась одна церковная латынь. – Domine, ad adjuvandum tе festina [5]5
  Господи, поспеши на помощь мне


[Закрыть].

Он склонил голову над сложенными ладонями и принялся бормотать себе под нос, а потом Киврин, наверное, потеряла сознание, потому что он поднял ее на руки и понес. Откуда-то из открытой сети по-прежнему плыл надтреснутый колокольный звон, и она пыталась разобрать, с какой стороны доносится это дребезжание, но все перекрывал стук зубов.

– Я заболела, – сказала Киврин, когда он усаживал ее на белого коня. Повалившись вперед, она ухватилась за гриву, чтобы не упасть. Всадник придержал ее рукой за талию. – Не понимаю, как так вышло. Я сделала все прививки.

Ослик медленно тронулся вперед. В узде тоненько зазвенели бубенцы.

Запись из «Книги Страшного суда»

(000740-000751)

Мистер Дануорти, кажется, меня нужно забирать.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

—Я так и знала! – Миссис Гаддсон летела по коридору на всех парах. – Он подхватил какую-то жуткую болезнь? Все эта гребля!

Мэри шагнула вперед.

– Сюда нельзя. Здесь инфекционное отделение.

Миссис Гаддсон это не остановило. Она шагала, угрожающе размахивая саквояжем, и с прозрачного дождевика, надетого поверх пальто, летели крупные брызги.

– Вы не можете мне запретить. Я его мать. Я требую встречи!

– Стойте! – голосом дежурной сестры велела Мэри, вскидывая руку вверх, словно регулировщик.

Миссис Гаддсон, как ни странно, остановилась.

– Мать имеет полное право навестить своего сына. Он очень болен? – спросила она, смягчая тон.

– Если вы про своего сына Уильяма, то он не болен вовсе, – ответила Мэри, – насколько мне известно. Нет-нет, не приближайтесь, стойте там, – попросила она, снова вскидывая руку. – Почему вы решили, что Уильям заболел?

–Догадалась в тот самый миг, как объявили карантин. Когда начальник станции сказал «временный карантин», меня будто молния поразила. – Она поставила саквояж, чтобы показать, куда именно ее поразила молния. – Все потому, что он не принимал витамины. Я ведь обращалась к руководству колледжа, чтобы проследили. – Она метнула на Дануорти убийственный взгляд, которому взгляды Гилкриста и в подметки не годились. – А мне в ответ, мол, он уже большой, может сам о себе позаботиться. Вот и ошиблись.

– Карантин ввели вовсе не из-за Уильяма, а из-за университетского оператора, который слег с вирусной инфекцией.

Дануорти мысленно поблагодарил Мэри за то, что не сказала «баллиольского оператора».

– Пока оператором все и ограничивается, нет никаких признаков, что болезнь распространится. Карантин всего лишь мера предосторожности, уверяю вас.

Миссис Гаддсон это не убедило.

– Мой Уилли всегда был болезненным. Он совсем о себе не думает, корпит над книжками, а в комнате сплошные сквозняки. – Она кинула еще один уничтожающий взгляд на Дануорти. – Удивительно, как он в самом деле не слег с вирусной инфекцией.

Мэри опустила руку и нашарила в кармане пейджер. «Надеюсь, она вызовет подмогу», – подумал Дануорти.

– Всего семестр в Баллиоле, и мой мальчик уже успел основательно подорвать здоровье. А в довершение куратор оставляет его на каникулы читать Петрарку! – бушевала миссис Гаддсон. – Разве я могла не приехать? Как представлю, что он тут один-одинешенек на Рождество, питается бог знает чем, губит себя, чахнет... Материнское сердце не выдержало.

Она снова ткнула кулаком туда, куда ее «пронзила молния».

–Это перст судьбы, что я приехала именно сейчас. Воистину перст судьбы. Я чуть не опоздала на поезд, этот саквояж безумно неудобный, и у меня мелькнула мысль: «А, ладно, поеду на следующем». Но мне так не терпелось увидеть Уилли... Я крикнула, чтобы подержали двери, и стоило мне выйти на «Корнмаркет», как начальник объявляет: «Временный карантин. Отправление поездов откладывается». Только подумать, если бы я не успела на этот поезд и села на следующий, меня бы не пустили из-за карантина.

Да, подумать только.

–Уверен, Уильям очень удивится вашему приезду, – сказал Дануорти в надежде, что она отправится на поиски сына.

– О да, – мрачно ответила миссис Гаддсон. – Наверняка сидит на сквозняке и без шарфа. Он этот вирус как пить дать подхватит. Он все хватает. В детстве сплошные аллергии и сыпь. Вот увидите, заразится. Но мамочка здесь, мамочка его выходит.

Дверь распахнулась, и в коридор вбежали двое в масках, халатах, перчатках и каких-то бумажных накидках на обувь. Увидев, что никто не лежит без сознания на полу, они перешли на шаг.

– Помещение нужно изолировать и повесить соответствующий знак на двери, – распорядилась Мэри. – Боюсь, вы тоже могли подвергнуться воздействию вируса, – продолжила она, обращаясь к миссис Гаддсон. – Мы пока не определили способ передачи, поэтому не исключаем воздушный путь.

На какой-то жуткий миг мистеру Дануорти показалось, что сейчас она посадит миссис Гаддсон к ним в комнату ожидания.

– Проводите, пожалуйста, миссис Гаддсон в изоляционный бокс, – попросила она кого-то из облаченных в халаты с масками. – Нужно будет взять анализ крови и переписать всех, с кем вы контактировали. А вы, мистер Дануорти, пойдемте со мной. – Не дожидаясь протестов миссис Гаддсон, она увела его в комнату ожидания и закрыла дверь. – Сохраним бедняге Уилли несколько лишних часов свободы.

– От этой особы любой сыпью покроется, – кивнул Дануорти.

Все, кроме санитарки, подняли взгляды на вошедших. Латимер так и сидел с закатанным рукавом у стойки с пробирками. Монтойя разговаривала по телефону.

– Поезд Колина завернули назад, – объяснила Мэри. – Наверное, он уже дома.

– Это хорошо, – порадовалась Монтойя, освобождая телефон, который тут же перехватил Гилкрист.

– Простите, мистер Латимер, что заставила вас ждать. – Мэри вскрыла упаковку защитных перчаток и начала собирать иглу для взятия крови.

– Могу я поговорить со старшим куратором? – произнес Гилкрист в трубку. – Да. Я разыскиваю мистера Бейсингейма. Да, я подожду.

«Старший куратор понятия не имеет, где он может быть, – подумал Дануорти. – И казначей тоже». Он уже спрашивал у них, когда пытался остановить переброску. Казначей даже про Шотландию не знал.

– Рада, что парень нашелся, – сказала Монтойя, глядя на часы. – Как думаете, сколько нас здесь еще продержат? Мне срочно нужно на раскоп, пока он не превратился в болото. Мы сейчас копаем скендгейтский погост. Большая часть захоронений относится к XV веку, но есть несколько умерших от чумы и несколько до Вильгельма Завоевателя. На прошлой неделе нашли могилу рыцаря. Отлично сохранилась. Интересно, Киврин уже там?

«Там – надо понимать, в деревне, а не на кладбище», – догадался Дануорти.

– Надеюсь, – ответил он.

– Я просила ее сразу же начать записывать наблюдения по Скендгейту, все что касается деревни и церкви. И особенно этой могилы. Надпись там частично стерлась, как и часть резьбы, но дата читается – 1318 год.

– У меня неотложное дело. – Гилкрист возмущенно сопел, дожидаясь, пока ответят на том конце провода. – Да знаю я, что он на рыбалке! Я хочу выяснить, где именно.

Мэри заклеила руку Латимера пластырем и махнула Гилкристу. Тот помотал головой. Мэри пошла будить санитарку. Сонно моргая, она послушно последовала к тумбочке с пробирками.

– Очень многое можно установить лишь в ходе непосредственного наблюдения, – продолжала Монтойя. – Я велела Киврин записывать все подробно. Надеюсь, места на этом чипе хватит. Он такой крошечный. – Монтойя снова взглянула на часы. – Еще бы. Вы его не видели до имплантации? Не отличишь от костной шпоры.

– Шпоры? – Дануорти смотрел на пробирку, в которую струилась кровь медсестры.

– Чтобы не возникло анахронизма, если чип вдруг обнаружат. Как раз помещается на ладонной стороне ладьевидной кости. – Она потерла косточку под большим пальцем.

Мэри махнула рукой Дануорти, и санитарка встала, раскатывая рукав. Дануорти опустился на ее место. Отлепив защитную бумагу с датчика, Мэри прикрепила его на тыльную сторону запястья Дануорти, а потом выдала ему пилюлю глотательного термометра.

– Пусть казначей перезвонит мне на этот номер, как только вернется, – попросил Гилкрист и повесил трубку.

Выхватив у него телефон, Монтойя лихорадочно забегала пальцами по кнопкам.

– Привет. Можете сообщить мне границы карантина? Они захватывают Уитни? Там мой раскоп. – На том конце провода, видимо, сообщили, что нет. – Тогда с кем я могу поговорить о переносе границ? Это срочно!

«У всех что-то срочное и безотлагательное, – подумал Дануорти, – и никому даже в голову не приходит побеспокоиться о Киврин. Конечно, о чем там беспокоиться? Диктофонный чип замаскирован под костную шпору, чтобы не вызвать анахронизма, если современникам заблагорассудится отсечь ей руки, прежде чем тащить на костер».

Мэри померила ему давление, потом ткнула в вену иглой.

– Если телефон когда-нибудь освободится, – сказала она, заклеивая ранку пластырем и кивая Гилкристу, который нетерпеливо переминался рядом с Монтойей, – надо бы позвонить Уильяму Гаддсону и предупредить, что мамуля вот-вот нагрянет.

– Да, номер Национального треста, – подтвердила Монтойя и, повесив трубку, нацарапала номер на первой попавшейся брошюре.

Телефон запиликал. Гилкрист, не дойдя до Мэри, кинулся к нему, опережая Монтойю.

– Нет, – буркнул он и нехотя передал трубку Дануорти.

Звонил Финч. Из кабинета казначея.

– Взяли карту Бадри?

–Да, сэр. Здесь полиция, сэр. Ищут, куда поместить иногородних, застрявших в Оксфорде из-за карантина.

– Предлагают нам поселить их в Баллиоле?

–Да, сэр. Сколько мы можем принять?

Мэри встала, держа в руках пробирку с кровью Гилкриста, и стала делать какие-то знаки Дануорти.

– Минуту, – попросил он, нажимая кнопку удержания звонка.

– Просят приютить карантинных? – спросила Мэри.

– Да.

– Все комнаты не отдавай, могут понадобиться под лазарет.

– Скажите им, что можем разместить в Фишеровском, – отпуская кнопку, проинструктировал Дануорти Финча, – и в оставшиеся комнаты в Сальвине. Если еще не расселили звонарей, уплотните их, пусть селятся по две в комнату. Передайте полиции, что корпус Балкли-Джонсона затребовала под свои нужды лечебница. Так вы говорите, нашли карту Бадри?

–Да, сэр. Всю голову сломал, пока нашел. Оказалось, казначей записал его как «Бадри» запятая «Чаудри», а американки...

– Номер полиса ГСЗ выяснили?

–Да, сэр.

– Тогда передаю трубку доктору Аренс, – поспешно сказал Дануорти, не дожидаясь, пока Финч пустится в повествование о звонарях, и махнул Мэри. – Вы прямо ей все и продиктуете.

Мэри заклеила пластырем руку Гилкриста, а на тыльную сторону кисти прикрепила температурный датчик.

–Я дозвонился в Или, сэр, – договорил Финч. – Сообщил про отмену концерта, и мы очень мило пообщались, но американки все равно расстроены.

Мэри записала результаты обследования Гилкриста, стянула перчатки и взяла у Дануорти трубку.

– Финч? Это доктор Аренс. Продиктуйте, пожалуйста, номер полиса Бадри.

Нацарапав его на подсунутом Дануорти списке «вторичных», она попросила зачитать историю прививок и принялась неразборчиво черкать на том же листе.

–Аллергические реакции отмечены? – Она выслушала ответ. – Нет, не надо. Остальное я добуду в компьютере. Если еще что-то понадобится, я вам перезвоню. – Мэри вернула трубку Дануорти. – Он просит тебя. – Прихватив записи с собой, она удалилась.

– Им очень не нравится эта вынужденная задержка. – Финч вернулся к прерванному разговору. – Мисс Тейлор грозит подать в суд за непреднамеренный срыв контракта.

– Когда у Бадри записан последний курс антивирусных препаратов?

Финч долго копался в пачке распечаток, страниц из Евангелия и накладных на туалетную бумагу.

– Вот, сэр, нашел. Четырнадцатого сентября.

– Курс проведен полностью?

–Да, сэр. Аналоги рецепторов, активатор микофеноловой кислоты и сезонные прививки.

–Аллергия на антивирусы имелась когда-нибудь?

– Нет, сэр. В графе «аллергии» пусто. Я ведь уже сказал доктору Аренс.

Прививки сделаны полностью. Аллергии не отмечено. Плохо дело.

– В Нью-колледж съездили уже? – спросил Дануорти.

– Нет, сэр. Собираюсь. Как мне быть с расходными материалами, сэр? Мыла пока достаточно, а вот туалетная бумага на исходе.

Дверь открылась, но вместо Мэри вошел санитар, которого посылали за Монтойей. Подойдя к тележке, он включил электрочайник.

– Как думаете, сэр, что лучше, урезать выдачу туалетной бумаги или повесить объявления с призывом экономить?

– На ваш выбор, – ответил Дануорти и нажал отбой.

Дождь, видимо, так и не закончился. Санитар вошел весь мокрый, а как только закипел чайник, начал греть озябшие красные руки над струей пара.

– Вы уже освободили телефон? – осведомился Гилкрист.

Дануорти отдал ему трубку. Интересно, какая сейчас погода у Киврин и просчитывал ли Гилкрист вероятность дождя в момент ее переброски. Плащ у нее довольно промокаемый на вид, а этот добрый путник, который должен появляться с регулярностью в одну и шесть десятых часа, наверняка предпочтет пересидеть непогоду на постоялом дворе или на сеновале, дожидаясь, пока подсохнут дороги.

Дануорти научил Киврин разводить костер, но какой костер с озябшими руками да сырым хворостом? Зимы в XIV веке стояли суровые. Вплоть до снега. 1320 год – самое начало Малого ледникового периода, когда стала замерзать даже Темза. Понижение температур и погодные катаклизмы привели к такой череде неурожаев, что некоторые историки именно в голоде и скудном рационе видели основные причины разбушевавшейся впоследствии чумы. Погода определенно не радовала. Осенью 1348-го в одном районе Оксфордшира дождь шел не прекращаясь с Михайлова дня [6]6
  Михайлов день – 29 сентября


[Закрыть]до Рождества. Лежит сейчас Киврин посреди мокрой дороги, умирая от переохлаждения...

«И вся в аллергической сыпи, – одернул себя Дануорти, – от чрезмерной преподавательской опеки и треволнений». Мэри была права, он вылитая миссис Гаддсон. Осталось только ворваться в 1320 год, силой раздвинув сеть, словно двери уходящего поезда, и Киврин так же «запрыгает от восторга» при виде его, как Уильям Гаддсон при виде мамочки. И так же будет «нуждаться в помощи».

Киврин – самая смышленая и изобретательная из его студентов. Уж конечно, она найдет, как укрыться от дождя. Наверняка все предыдущие каникулы провела у эскимосов, обучаясь постройке иглу, с нее станется.

Она ведь все продумала, обо всем позаботилась, вплоть до ногтей. Обломанные, с траурной каемкой – показала ему, когда пришла демонстрировать костюм. «Я, конечно, благородная дама, но ведь из сельских, а они, кроме того что гобелены для королевы Матильды [7]7
  Ковер королевы Матильды – французское название гобелена из Байе, памятника раннесредневекового искусства, представляющего собой вышивку по льняному полотну


[Закрыть]вышивали, еще и в земле копались. В Ист-Райдинге ножниц не знали до XVII века. Поэтому я половину воскресенья провела на раскопе у Монтойи, роясь среди останков».

Стоит ли беспокоиться о таких пустяках, как снег?

Но Дануорти ничего не мог с собой поделать. Поговорить бы с Бадри, выяснить, что он имел в виду своим «не так», убедиться в благополучном исходе переброски и отсутствии серьезного сдвига – вот тогда он бы перестал нервничать. Однако, раз Мэри не удавалось узнать номер полиса до звонка Финча, значит, Бадри еще без сознания? Или хуже...

Дануорти поднялся и, подойдя к тележке, налил себе чашку чая. Гилкрист снова занял телефон, очевидно разговаривал со сторожем, но тот про местонахождение Бейсингейма тоже ничего не знал. Дануорти он сообщил, что вроде бы слышал от декана про озеро Лох-Балкиплан, однако такого озера нигде не обнаружилось.

Пока Дануорти пил чай, Гилкрист позвонил казначею и заместителю ректора колледжа. Там насчет Бейсингейма тоже ничего не прояснили. Пришла сестра, прежде караулившая выход, заканчивать брать кровь на анализ. Санитар взял со стола какую-то брошюру и углубился в чтение.

Монтойя села заполнять бланк направления и списки контактов.

–Что тут писать? – спросила она у Дануорти. – Всех, с кем я пересекалась за сегодняшний день?

– За последние три.

Ожидание продолжалось. Дануорти выпил еще чашку чая. Монтойя позвонила в Государственную службу здравоохранения и принялась уговаривать, чтобы ей выдали освобождение от карантина, позволяющее вернуться на раскопки. Санитарка снова погрузилась в сон. Сестра привезла на тележке ужин.

– «Трактирщик наш, приветливо их встретив, за ужин усадил», – продекламировал Латимер, впервые за весь вечер подав голос.

За едой Гилкрист делился с Латимером планами отправить Киврин в послечумные времена.

– Принято считать, что чума совершенно уничтожила средневековое общество, – излагал он, разрезая ростбиф, – однако мои исследования показывают, что воздействие было, скорее, очистительным, нежели пагубным.

«С чьей точки зрения?» – подумал Дануорти.

Почему так долго? Они действительно там делают анализ крови или просто ждут, пока кто-нибудь один или все скопом свалятся на тележку с ужином, тем самым обозначая точные сроки инкубационного периода?

Гилкрист еще раз позвонил в Нью-Колледж и попросил секретаря Бейсингейма.

– Ее там нет, – сказал Дануорти. – Уехала на Рождество в Девоншир с дочкой.

Гилкрист пропустил информацию мимо ушей.

–Да, передайте ей, пожалуйста. Я ищу мистера Бейсингейма. Это срочно. Мы только что отправили историка в XIV век, но Баллиол недостаточно ответственно подошел к медосмотру оператора, работавшего с сетью, и в результате тот подхватил инфекционный вирус. – Он положил трубку. – Если мистер Чаудри пропустил положенные прививки, вы ответите за это лично, мистер Дануорти.

– В сентябре он прошел полный курс.

– Имеются доказательства?

– Это оттуда? – спросила санитарка.

Все, включая Латимера, удивленно обернулись. Санитарка до этого вроде бы крепко спала, свесив голову на грудь и прижимая к себе стопку бумаг.

– Вы кого-то отправили в Средневековье, – перешла она в наступление. – Так?

– Боюсь, я не улавливаю... – начал Гилкрист.