Текст книги "Книга Страшного суда"

Автор книги: Конни Уиллис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 37 страниц)

– Что «когда», Бадри? – теребил его Дануорти.

– Я сделал привязку. – Оператор повернулся к экрану.

– Это она и есть? – Гилкрист навис у него над плечом. – И что значат все эти символы? Переведите для несведущих.

– Когда было что? – повторил Дануорти.

Бадри потер лоб рукой.

– Что-то не так.

– Что именно? – воскликнул Дануорти. – Сдвиг? Там получился сдвиг?

– Сд-д-двиг? – едва выговорил оператор, выбивая зубами дробь.

– Бадри. – Мэри наклонилась к нему. – С вами все хорошо?

Тот снова посмотрел своим блуждающим взглядом, словно обдумывая ответ.

– Нет, – наконец выдавил он и повалился ничком на пульт.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Перемещение сопровождал колокольный звон. Высокий и дребезжащий, как в тех фоновых подборках, которые непрерывно играли на рождественской Хай-стрит. Предполагалось, что лаборатория звукоизолирована, но каждый раз, когда кто-то открывал наружную дверь на галерею, до Киврин доносились призрачные отголоски рождественских гимнов.

Сперва пришла доктор Аренс, потом мистер Дануорти, и оба раза Киврин пугалась, что они сейчас возьмут и никуда ее не пустят. Доктор Аренс еще в лечебнице чуть не отменила переброску, когда след от прививки у Киврин на руке распух в огромную красную блямбу.

– Никаких перебросок, пока не спадет вздутие, – заявила доктор Аренс и отказалась ее выписывать. На самом деле рука еще чесалась, но доктор Аренс об этом знать не должна, иначе она скажет мистеру Дануорти, который и так панику наводит с тех самых пор, как узнал, что Киврин отправляется в прошлое.

«Я ведь ему еще два года назад сказала, что хочу туда». Два года! И все равно, когда вчера она пришла хвастаться своим нарядом, Дануорти попытался ее отговорить.

– Мне не нравится, как организует переброску кафедра медиевистики, – заявил он. – Даже если они действительно просчитали все накладки, нечего молодой девушке делать в Средневековье одной.

– Все продумано, – убеждала Киврин. – Я Изабель де Боврье, дочь Жильбера де Боврье, дворянина, жившего в Ист-Райдинге с 1276-го по 1332-й.

– И как дочь йоркширского дворянина очутилась в одиночку на Оксфордско-Батской дороге?

– Не в одиночку. Я ехала со своими слугами в Ившемский монастырь за больным братом, и на нас напали разбойники.

– Разбойники... – Дануорти заморгал на нее сквозь очки.

– Вы же сами говорили, что женщины в Средние века никуда не ездили одни, только в сопровождении. Вот, меня сопровождали, но слуги бросились наутек, а разбойники забрали лошадей и все мое добро. Мистер Гилкрист считает, что легенда вполне правдоподобная. По его словам, вероятность...

– Еще бы не правдоподобная. В Средневековье на каждом шагу сплошные разбойники и воры.

– Знаю, – нетерпеливо отмахнулась она. – А еще разносчики заразы, мародерствующие рыцари и прочие лиходеи. Хороших людей в Средние века, я так понимаю, вообще не водилось?

– Этим некогда было, они ведьм жгли.

Киврин решила сменить тему.

–Я хотела показать вам свой наряд. – Она медленно повернулась на месте, демонстрируя голубой киртл и белый подбитый мехом плащ. – А волосы распущу перед переброской.

– Глупо отправляться в Средневековье в белом. Только перепачкается.

Сегодня утром лучше не стало. Мистер Дануорти мерил узкую галерею шагами, как молодой папаша в приемном покое роддома. Киврин до последнего боялась, что он вдруг возьмет и все отменит.

Отправка откладывалась и откладывалась. Мистеру Гилкристу вдруг вздумалось еще раз объяснить ей, как работает «Книга Страшного суда» – можно подумать, она первокурсница. Никто в нее не верил, кроме, пожалуй, Бадри, да и тот что-то там все высчитывал и пересчитывал, вымерял и перемерял, а один раз даже стер целый набор координат и ввел заново.

Киврин уже стало казаться, что ее так и не позовут на позицию, а когда все-таки позвали, стало еще хуже – лежать с закрытыми глазами и гадать, что происходит. Латимер вдруг засомневался, правильное ли написание имени Изабель они выбрали – как будто в те времена все умели читать и уж тем более писать. Потом над ней нависла Монтойя и начала рассказывать – в двадцать пятый раз, – как узнать Скендгейт по церкви с фресками Страшного суда.

Кто-то (видимо, Бадри, поскольку он единственный не давал никаких наставлений) чуть-чуть передвинул ее руку и поправил подол юбки. Лежать на полу был жестко, и какой-то острый угол впивался под ребра. Мистер Гилкрист что-то сказал, затем снова раздался колокольный звон.

«Пожалуйста, – молила Киврин, – ну, пожалуйста!» Вдруг доктор Аренс решила вколоть ей еще прививку, или Дануорти сбегал на исторический факультет и добился, чтобы категорию снова повысили до десятки?

Дверь, видимо, так и не закрыли – колокольный звон не утихал, хотя мелодию никак не удавалось разобрать. Нет, это не мелодия. Это размеренный набат. Когда он замолк, а потом возобновился, Киврин поняла: «Я на месте».

Она лежала на левом боку, неуклюже подогнув ноги, – предполагается, что она упала как подкошенная от удара напавших на ее повозку разбойников, закрываясь рукой от свинчатки, рассекшей висок. Из-под руки она сможет незаметно подглядывать, когда откроет глаза, но пока она их не открывала, только прислушивалась, не шевелясь.

Кроме колокола, больше никаких звуков. Если она посреди дороги в XIV веке, то должны быть слышны и птицы, и белки. Наверное, они притихли, напуганные ее появлением или мерцанием сети, которая на несколько минут рассеивала в воздухе искрящуюся, будто иней, взвесь.

Наконец послышалась птичья трель, потом еще одна. Что-то прошуршало, замерло и зашуршало снова. Средневековая лесная мышь или белка. Теперь более слабый шелест, наверное, ветер в ветвях, хотя дуновения Киврин не чувствовала, и где-то далеко-далеко приглушенный звон колокола.

Что он значит? Звонят к вечерне? Или к заутрене? Бадри говорил, что не может спрогнозировать величину сдвига. Он просил отложить переброску, чтобы провести ряд проверок, однако мистер Гилкрист сослался на вероятностный расчет, предсказавший сдвиг максимум в шесть целых четыре десятых часа.

Пока неизвестно, какое здесь время суток. Из подготовительной Киврин вышла без четверти одиннадцать – спросила у мисс Монтойи, увидев, как та в очередной раз смотрит на свои электронные часы, – но сколько они провозились потом, непонятно. Такое впечатление, что вечность.

Переброску планировали на полдень. Если перемещение произошло вовремя и вероятностные расчеты не ошиблись насчет максимального сдвига, то сейчас часов шесть вечера. Тогда для вечерни слишком поздно. А если это все-таки вечерня, почему колокол все еще вызванивает?

Он может звонить и на службу, и на похороны, и на венчание. В Средневековье колокола звонили почти непрерывно, возвещая о вторжениях и пожарах, помогая заблудившимся детям найти дорогу к дому и даже отгоняя грозы. Мало ли почему он звонит.

Мистер Дануорти, ни секунды не сомневаясь, назвал бы этот звон похоронным. «Продолжительность жизни в XIV веке составляла тридцать восемь лет, – сказал он, когда Киврин впервые выразила желание отправиться в Средневековье. – И то, если не помрешь от холеры, оспы и заражения крови, если не отравишься гнилым мясом или грязной водой и не попадешь под лошадь. И тебя не сожгут на костре как ведьму».

«Или не погибнешь от холода», – подумала Киврин. Ее уже начало пробирать, хотя она пролежала тут всего ничего. Острый угол, впивающийся в бок, казалось, просверлил ребра и подбирался к легкому. Мистер Гилкрист велел вылежать несколько минут, а потом неуверенно подняться на ноги, будто приходя в себя. Киврин решила, что несколько минут будет маловато, учитывая данные вероятностных расчетов о проходимости здешних дорог. Ждать какого-нибудь путника явно придется подольше, и она не собиралась упускать преимущество мнимой потери сознания.

Ведь это действительно преимущество, как бы там мистер Дануорти ни уверял, что половина Англии набросится на лежащую без чувств женщину с целью изнасиловать, а вторая половина потащит ее на костер как ведьму. Если Киврин будет в сознании, спасители начнут задавать вопросы. Если же она будет лежать в отключке, они начнут строить предположения сами – обсуждать, куда ее везти, гадать, кто она и откуда. И это куда информативнее, чем «Кто вы такая?» в лоб.

Но теперь ей все отчаяннее хотелось сделать именно так, как советовал мистер Гилкрист, – встать и оглядеться. От земли тянуло холодом, в боку кололо, а голова начинала гудеть в такт колоколу. Все как предупреждала доктор Аренс. Перемещение в такое далекое прошлое вызывает симптомы, сходные с перемещением между часовыми поясами – головную боль, бессонницу и сбой суточных ритмов. Киврин почувствовала, что мерзнет. Это что, тоже из-за разницы во времени или земля такая остывшая, что даже подбитый мехом плащ не спасает? Или сдвиг получился больше расчетного, и сейчас на самом деле глухая ночь?

Кстати, если она угодила точно на дорогу, то отсюда определенно надо уходить. Иначе в темноте ее затопчет несущийся всадник или переедет повозка – под боком чувствовалась тележная колея.

Только ведь ночью колокола не звонят, да и судя по тому, сколько света проникает сквозь сомкнутые веки, вряд ли сейчас ночь. Но если это все-таки вечерня, то дело к закату, поэтому лучше встать и осмотреться, пока совсем не стемнело.

Она снова прислушалась – к щебету птиц, к шелесту ветра в ветвях, к ровному шороху. Колокол умолк, оставив в воздухе эхо, и где-то рядом послышался едва уловимый звук – будто затаенное дыхание или шарканье ступни по мягкой земле. Совсем рядом.

Киврин сжалась, надеясь, что под плащом это невольное движение останется незаметным, и застыла в ожидании, но никаких шагов и голосов не последовало. Птицы тоже стихли. Кто-то стоял прямо над ней. Она слышала, чувствовала его присутствие. Этот кто-то простоял не шевелясь довольно долго. Когда прошла целая вечность, Киврин поймала себя на том, что тоже старается не дышать, и осторожно, медленно выдохнула. Потом прислушалась, но ничего не уловила, кроме стука собственного сердца. Тогда она издала протяжный вздох и застонала.

Ничего. Незваный гость не шелохнулся. Прав был мистер Дануорти, глупо прикидываться лежащей без чувств в том столетии, когда по лесам еще рыскали волки. И медведи. Но тут птицы вдруг запели снова, а значит, либо это все-таки был не волк, либо волк ушел. Киврин еще раз прислушалась и открыла глаза.

Она увидела только свой рукав, закрывающий лицо, но виски все равно заломило от света. Снова смежив веки, Киврин слабо простонала и пошевелилась, подвинув руку, чтобы в следующий раз хоть что-то разглядеть. Потом затрепетала ресницами и сделала вторую попытку «очнуться».

Никто над ней не стоял, и до глухой полночи тоже было далеко. Через путаницу веток просвечивало серо-голубое бледное небо. Киврин приподняла голову и осмотрелась.

Первое, что сказал ей мистер Дануорти, услышав о намерении отправиться в Средневековье, было: «Там сплошная грязь и антисанитария, это выгребная яма истории, и чем раньше вы выкинете из головы свои сказочные образы, тем лучше».

Он был прав. Конечно, прав. Но лес вокруг и впрямь казался сказочным. Киврин со своей повозкой и скарбом очутилась посреди крошечного просвета, слишком маленького и темного, чтобы называться поляной. Над головой смыкались раскидистые кроны.

Киврин лежала под дубом. На голых ветках в вышине зацепилось несколько пожухлых листьев и темнело множество гнезд, хотя птицы снова притихли, испуганные неожиданным шевелением. Землю покрывал толстый лиственно-травяной ковер – против ожидания, совсем не мягкий. То твердое, что впивалось в бок, оказалось шляпкой желудя. У скрюченных корней дуба притаилась россыпь белых в красную крапинку грибов. Вся полянка – стволы деревьев, повозка, грибы, плющ – искрилась морозным инеем сети.

Ясно, что никто сюда не забредал, ни сейчас, ни раньше, и что это никакая не Оксфордско-Батская дорога, а значит, никакой путник не появится здесь с регулярностью в одну и шесть десятых часа. Если вообще появится. Судя по всему, насчет точности средневековых карт, по которым высчитывалось место переброски, мистер Дануорти тоже не ошибся. Дорога явно дальше к северу по сравнению с тем, что говорит карта, а она, Киврин, угодила в Вичвудский лес.

«Сразу же определите свое пространственно-временное положение», – инструктировал мистер Гилкрист. Как, интересно, она должна его определить? Спросить у птиц? Отсюда, снизу, не поймешь, кто там сидит в ветвях, да и массовое вымирание началось только в 1970-х. Если это не странствующие голуби и не дронты, их биологический вид и род ей все равно не подскажет ни времени, ни места.

Киврин привстала, и тишина взорвалась громким хлопаньем крыльев. Она замерла, дожидаясь, пока утихнет шум, потом осторожно приподнялась на колени. Крылья захлопали снова. Тогда она сжала ладони вместе и закрыла глаза, чтобы у случайного путника создалось впечатление, что она молится.

–Я здесь, – начала Киврин и замолчала. Если сообщить, что она приземлилась в лесной чаще вместо Оксфордско-Батской дороги, мистер Дануорти только уверится в некомпетентности мистера Гилкриста и в ее собственной беспомощности. Хотя нет, ерунда – запись ведь будут прослушивать уже после ее благополучного возвращения.

Только маловероятно, что оно будет благополучным, если так и сидеть в лесу всю ночь. Киврин встала и осмотрелась. Либо предзакатные сумерки, либо очень раннее утро, тут не поймешь, и по солнцу вряд ли определишь, даже если выбраться туда, где хорошо просматривается небо. Мистер Дануорти предупреждал, что иногда историки, попадая в прошлое, так и кружили до самого возвращения, не в силах разобраться. Ориентироваться по солнцу Киврин в итоге научилась, но для этого нужно знать, который час, а тратить время на выяснение, где север и где юг, сейчас некогда. Надо выбираться. Лес уже почти целиком погрузился в тень.

Никаких признаков дороги или хотя бы тропинки. Киврин обошла вокруг повозки, выискивая просвет. К западу деревья редели, но когда она двинулась в ту сторону, оглядываясь на каждом шагу и проверяя, не пропал ли из виду выцветший голубой тент повозки, просвет оказался всего лишь березняком, белеющим в сумерках. Киврин вернулась к повозке и пошла в противоположном направлении, хотя лес там был гуще.

Идти пришлось всего каких-нибудь ярдов сто. Киврин перелезла через поваленный ствол, продралась через заросли вербы и выглянула на дорогу. Большую дорогу, как сулили вероятностные расчеты. Но на большую она не тянула. Да и на дорогу не тянула. Скорее, утоптанная тропа. Возможно, коровья. Вот, значит, какие они, знаменитые большие дороги Средневековья, развивающие торговлю и открывающие новые горизонты...

Повозка здесь, может, и протиснется, но только одна. Впрочем, одна здесь проезжала точно – судя по глубоким колеям, в которые намело опавших листьев. Кое-где в колеях и у края дороги чернела вода, местами стянутая ледяной коркой.

Киврин стояла в лощине. Дорога пересекала ее поперек, взбираясь вверх в обе стороны, и к северу (кажется) лес доходил только до середины холма. Киврин повернулась туда, откуда вышла. За деревьями голубым лоскутком мелькнула повозка – но кто здесь будет приглядываться? Дорога в обоих направлениях терялась в лесу и сужалась – идеальное место для нападения разбойников и грабителей. Заготовленная легенда получится как нельзя более правдоподобной, только вот вряд ли спешащие всадники будут останавливаться в этом узком месте, а если заметят голубой лоскуток в чаще, сразу пришпорят коней, решив, что там кто-то притаился в засаде.

До Киврин постепенно доходило, что, рыская по кустам, она куда больше похожа на головореза, чем на невинную деву, которую недавно стукнули по голове.

Она шагнула на дорогу и стала потирать висок.

–Услышьте, люди добрые! Постигла меня беда неминучая! – крикнула она.

Переводчик должен был автоматически переводить ее слова на средневековый английский, но мистер Дануорти настоял, чтобы первые фразы она выучила наизусть. Вчера они с Латимером до вечера отрабатывали произношение.

– Обороните! Живота лишают супостаты!

Она подумала, не улечься ли опять на дорогу, но на открытом месте стало ясно, что дело гораздо ближе к вечеру, чем ей казалось, солнце уже садится, и если она хочет посмотреть, что там на вершине холма, лучше поторапливаться. Однако сперва надо как-то отметить точку переброски.

Вербы вдоль дороги ничем не выделялись. Киврин поискала взглядом какой-нибудь камень, чтобы оставить напротив голубеющего сквозь ветки лоскутка, но в зарослях придорожной травы ничего похожего не нашла. Тогда она пробралась через чащу обратно к повозке, цепляясь волосами и плащом за ветки, взяла окованный медью ларчик (точную копию экспоната из музея Ашмола) и положила у края дороги.

Не идеал, конечно. Ларец слишком маленький, его могут запросто прихватить с собой, но она ведь недалеко направляется, всего лишь на холм, а перед тем как идти до ближайшей деревни, вернется и сделает более надежную метку. В ближайшее время здесь точно никто не появится. Колея промерзла насквозь, листья лежат нетронутыми, корка льда на лужах цела. По этой дороге за весь день ни один человек не проезжал, а может, и за неделю.

Киврин взлохматила траву вокруг ларца, скрывая его от ненужных глаз, положила сверху ветку и начала взбираться на холм. Дорога, если не считать замерзшей грязной выбоины внизу, оказалась куда ровнее и утоптаннее, чем она ожидала, а значит, лошади тут все-таки скакали, несмотря на неезженый вид.

Подъем был не слишком крутым, но Киврин устала уже через несколько шагов, и виски снова заломило. Если эта разница во времени даст себя знать посильнее – пиши пропало, слишком далеко отсюда жилье и люди. А может, просто так кажется. Она ведь еще не «определила свое пространственно-временное положение», поскольку ни на дороге, ни в лесу нигде не написано, что это именно 1320 год.

Единственный признак цивилизации – это колея, означающая, что колесо уже изобретено, а дороги еще мостить не начали. И то не факт. Похожие дороги, бережно сохраняемые для японских и американских туристов Национальным трестом, по сей день встречаются в радиусе пяти миль от Оксфорда.

Может быть, она вообще никуда не переместилась, и по другую сторону холма обнаружится шоссе М-1 или раскоп мисс Монтойи, или капельно-оросительная установка. Решив, что определяться в пространственно-временном положении под колесами велосипеда или машины ей не хочется, Киврин осторожно сошла на обочину. Но если перемещение не состоялось, почему так раскалывается голова и гудят ноги?

Она поднялась на вершину и остановилась, запыхавшись. Можно было и не сходить на обочину. Никакая машина тут сроду не проезжала. Лошадь и пролетка тоже. И действительно ни жилья, ни людей поблизости. Холм лысый, видно далеко. Лес, в котором осталась повозка, доходил до середины холма, а оттуда простирался на юг и на запад. Не смени она вовремя направление, точно бы заблудилась.

На востоке тоже темнели деревья, между ними поблескивала река. Темза? Чарвелл? И даже на открытых пространствах повсюду маленькие рощицы, дубравы, перелески – Киврин и не подозревала, что в Англии вообще может быть столько деревьев. По «Книге Страшного суда» 1086 года леса занимали всего пятнадцать процентов земель, а вырубка под пашни и жилье должна была, согласно вероятностным расчетам, сократить их до двенадцати процентов к XIV веку. Похоже, вероятность вместе с составителями «Книги Страшного суда» здорово ошиблась. Деревья здесь кругом.

А вот построек Киврин не видела. Леса стояли голые, ветки деревьев чернели в предзакатных сумерках, и за ними могли бы вырисовываться поместья и церкви, однако никаких признаков жилья не наблюдалось.

Но ведь где-то же оно должно быть, судя по пашням – узким полоскам пашен, явно средневековым. На одном из полей паслись овцы, тоже вполне в средневековом духе, почему-то одни, без пастуха. Далеко на востоке висела сизая дымка – это наверняка Оксфорд. Прищурившись, Киврин вроде бы разглядела стены и коренастую башню Карфакс, но башни Святой Фридесвайды и Осни растворились в меркнущем свете.

А он явно меркнул. Небо окрасилось в лавандово-голубой с розовым румянцем на западе, и судя по тому, как темнело с каждой минутой, во времени Киврин сориентировалась правильно.

Перекрестившись, она молитвенно сложила ладони, поднеся их к самым губам.

«Вот, мистер Дануорти, я на месте. Более или менее. Хотя и не на Оксфордско-Батской дороге. Я где-то в пятистах ярдах к югу, на какой-то другой тропе, помельче. Отсюда видно Оксфорд. Он милях в десяти».

Она изложила свои соображения насчет времени года и суток, описала обозримые окрестности, а потом замолчала и уткнулась лицом в ладони. Поведать «Книге Страшного суда» свои дальнейшие планы она не могла, потому что не представляла, как теперь быть. На равнине к западу от Оксфорда разбросано не меньше десятка деревень, но с холма Киврин не видела ни одной, несмотря на возделанные поля и езженую дорогу.

На тропе не было никого. Она спускалась с другой стороны холма и сразу же исчезала в густой роще, а в полумиле оттуда виднелась та самая дорога, мимо которой они промахнулись при переброске, – широкая, утоптанная и светло-зеленая. По дороге, насколько хватал глаз, тоже никто не ехал.

Посреди равнины между холмом и Оксфордом Киврин заметила в левой стороне какое-то движение, но это оказалось всего лишь стадо коров, бредущих домой – к рощице, в которой, видимо, скрывалась деревня. Только не та, куда ее направляла мисс Монтойя, потому что Скендгейт располагался к югу от дороги.

Если только ее не забросило в какую-нибудь совсем неизвестную местность, что вряд ли. Там, на востоке, точно Оксфорд, а к югу от него, изогнувшись петлей, Темза несет свои воды к буровато-сероватому облаку, в котором, очевидно, прячется Лондон. Только из этого всего совершенно неясно, где же деревня. Может быть, между холмом и дорогой, просто не видна, а может, в противоположной стороне или на другой тропе. Искать было некогда.

Темнело очень быстро. Через полчаса, наверное, появятся огоньки в домах, но столько ждать Киврин не могла. Розовое небо на западе уже окрасилось в лавандовый, а голубое над головой – почти в фиолетовый. Заметно холодало и поднимался ветер. Киврин поплотнее закуталась в плащ, чтобы полы не хлопали за спиной. Остаться декабрьской ночью в лесу наедине с невыносимой головной болью и стаей волков ей не хотелось, но лежать на холодной дороге, надеясь на появление доброго путника, хотелось еще меньше.

Можно отправиться в Оксфорд, но до темноты она туда точно не дойдет. Ей бы хоть какую-нибудь деревушку, любую, чтобы переночевать, а потом уже отправляться на поиски той, про которую говорила мисс Монтойя. Она проследила взглядом вдоль тропы, приведшей ее на холм, выискивая хотя бы малюсенький огонек или струйку дыма, но там ничего не было. Зубы начали выбивать дробь.

И тут зазвонили колокола. Сперва колокол на Карфаксе (голос его ничуть не изменился, хотя с XVI века колокол отливали заново по меньшей мере раза три), а за ним, вторя первому удару, остальные, словно только и ждали сигнала из Оксфорда. Это, конечно, звонили вечерню, скликая людей с пашен, призывая их оставить работу и уделить время молитве.

И заодно обозначая местонахождение деревень. Колокола били почти в унисон, однако Киврин различала голос каждого, даже самых дальних, от которых доносилось только гулкое эхо. Вот там, у той рощицы, и вон там, и еще вон там. Вон та деревня, куда шли коровы, за косогором. На звон колокола коровы пошли быстрее.

Две деревни оказались прямо под носом – одна сразу за большой дорогой, а другая за пашнями, у обрамленного деревьями ручья. Скендгейт, деревня мисс Монтойи, лежала точно там, где и предполагалось, в обратной стороне, за низким пригорком милях в двух с лишним от замерзшей колеи.

Киврин сложила ладони. «Я только что выяснила, где деревня, – проговорила она. Интересно, попадет ли колокольный звон в ее «Книгу Страшного суда»? – Она как раз на этой второстепенной тропе. Сейчас я вернусь к повозке, вытащу ее на дорогу, добреду до деревни, пока еще не совсем стемнело, и рухну на ближайшем пороге».

Какой-то колокол звонил далеко на юго-западе, совсем слабо и невнятно. Не тот ли, который она слышала с самого начала? Почему же он звонит? Может быть, все-таки похороны, как предположил бы мистер Дануорти? «У меня все хорошо, мистер Дануорти, – сказала она в сложенные ладони. – Не волнуйтесь. Я здесь уже больше часа и ничего плохого пока не случилось».

Постепенно колокола стихли, снова начиная с оксфордского, зато эхо его, как ни странно, провисело в воздухе дольше остальных. Небо подернулось фиолетово-синим и на юго-востоке блеснула звезда. «Здесь очень красиво!» – не размыкая ладоней, восхищенно выдохнула Киврин.

Запись из «Книги Страшного суда»

(000249-000614)

Вот, мистер Дануорти, я на месте. Более или менее. Хотя и не на Оксфордско-Батской дороге. Я где-то в пятистах ярдах к югу, на какой-то другой тропе, помельче. Отсюда видно Оксфорд. Он милях в десяти.

Не знаю точного времени переброски, но если она прошла в полдень, как было намечено, то сдвиг составил около четырех часов. Время года правильное. Деревья стоят почти без листьев, хотя на земле листва лежит еще совсем нетронутая и запахана только треть полей. Определить мое положение во времени точнее пока не представляется возможным, нужно добраться до деревни и спросить у кого-нибудь, какой сегодня день. Вы, наверное, лучше меня знаете, где я и когда, особенно если уже установили привязку.

Но веком я точно не ошиблась. С пригорка, на котором я стою, видны поля. Классические средневековые узкие пашни, закругленные по краям, где поворачивает плуг. Пастбища обнесены изгородями, где-то треть из них – саксонский плетень, остальные – норманнский боярышник. Вероятностные расчеты предсказывали соотношение для XIV века как двадцать пять процентов к семидесяти пяти, но за основу брался Суффолк, а он восточнее.

На юг и на запад простирается лес – Вичвудский? – полностью лиственный, насколько я могу судить. На востоке видно Темзу. Я почти могу разглядеть Лондон, хотя и понимаю, что это немыслимо. В 1320 году до него должно быть больше пятидесяти миль, а не двадцать, как сейчас. Но, по-моему, я его все-таки вижу. И точно вижу городские стены Оксфорда с башней Карфакс.

Здесь очень красиво. И совсем не похоже, что нас разделяют семь столетий. Оксфорд совсем рядом, рукой подать, и я никак не могу избавиться от ощущения, что, спустившись с холма и дойдя до города, я обнаружу там вас всех, дожидающихся в лаборатории Брэйзноуза, когда будет готова привязка. И Бадри все так же хмурится на экраны, мисс Монтойя рвется к себе на раскоп, а вы, мистер Дануорти, квохчете, будто обеспокоенная несушка. Я как будто совсем недалеко, словно и не перемещалась.