Текст книги "Книга Страшного суда"

Автор книги: Конни Уиллис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 37 страниц)

– Уйма разных опасностей.

– Волки... – протянула Агнес сонно.

–Да, и волки. – Она посмотрела на Имейн и Ивольду, которые, отодвинувшись от сэра Блуэта, о чем-то перешептывались, не сводя с нее глаз.

– И что сталось с девицей? – пробормотала Агнес, уже сквозь сон.

Киврин, баюкая, прижала ее к себе.

– Не знаю, Агнес. Не знаю.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Агнес не проспала и пяти минут, как колокол смолк и тут же зазвонил снова, но более беспокойно, созывая на всенощную.

–Поторопился отец Рош. Еще и полуночи нет, – скривилась леди Имейн, однако не успела договорить, как звон подхватили другие колокола – уичлейдский и берфордский и где-то далеко-далеко на востоке, так далеко, что от звона оставался лишь слабый вздох, – оксфордский колокол.

«Это колокола Осни и Карфакса», – подумала Киврин. Звонят ли они сейчас дома?

Сэр Блуэт поднял свою тушу на ноги и подал руку сестре – к ним тут же поспешил слуга с плащами и подбитой беличьим мехом мантильей. Девочки-хохотушки, не переставая щебетать, вытащили свои накидки из общей груды. Леди Имейн растолкала Мейзри, уснувшую на нищенской скамье, и велела принести молитвенник. Служанка, зевая, поплелась к чердачной лестнице. Розамунда с преувеличенной осторожностью подобрала свой плащ, сползший с плеча Агнес.

Агнес спала как сурок. Киврин помедлила, ужасно не желая ее будить, но, очевидно, даже набегавшиеся за день пятилетние дети от всенощной не освобождались.

–Агнес, – позвала она тихонько.

– Придется нести ее в церковь на руках, – сказала Розамунда, сражаясь с брошкой. Младший сын мажордома застыл перед Киврин с белым плащом, волоча подол по тростнику.

–Агнес, – снова позвала Киврин и слегка потормошила ее за плечо, удивляясь, как малышка не проснулась от колокольного звона. Колокол гудел громче и ближе, чем на заутреню и вечерню, почти заглушая остальные колокола.

Девочка распахнула глаза.

–Ты меня не разбудила, – сонно пробормотала она Розамунде и тут же повторила громче, стряхивая сон: – Ты обещала меня разбудить!

– Надевай накидку, – велела ей Киврин. – Мы идем в церковь.

– Киврин, я хочу мой бубенец.

– Он и так у тебя, – ответила Киврин, пытаясь заколоть застежку на вертящейся шее Агнес и не проткнуть ее насквозь.

– Нет, его нет, – ощупывая запястье, заволновалась Агнес. – Где мой бубенчик?

– Вот он. – Розамунда подняла колокольчик с пола. – Наверное, отвязался. Сейчас его надевать не след. Звонят к всенощной, рождественский перезвон будет позже.

– Я не буду звонить, – пообещала Агнес. – Только надену.

Киврин в это верилось с трудом, но спорить было некогда – остальные уже собрались. Кто-то из слуг Блуэта зажигал головней из костра охотничьи фонари и раздавал остальным. Киврин поспешно завязала ленту у девочки на запястье.

Сэр Блуэт подал руку леди Эливис. Леди Имейн знаком велела Киврин пристроиться следом вместе с девочками, остальные встали за ними, образуя торжественную процессию – леди Имейн с Блуэтовой сестрой и вся остальная свита. Леди Эливис с Блуэтом прошествовали через двор, затем вышли через ворота на луг.

Снегопад прекратился, засияли звезды. Деревня безмятежно спала под белым покрывалом. «Застыла во времени», – подумала Киврин. Снег скрыл всю грязь, преобразив покосившиеся изгороди и худые стены лачуг до неузнаваемости. Хрустальные грани снежинок переливались в свете фонарей, но Киврин заворожили не они, а звезды – сотни, тысячи звезд, искрящиеся, словно драгоценные каменья на ледяном куполе. «Блестит», – восхищенно протянула Агнес, и Киврин не стала уточнять, про небо она говорит или про снег.

Колокол звонил размеренно, спокойно, звон его тоже раздавался в морозном воздухе совсем по-другому – не громче, а как-то полнозвучнее и яснее. Теперь Киврин узнавала и остальные колокола – в Эсткоте, в Уитени и Киртлингтоне, хотя и они звучали не так, как раньше. Она попыталась распознать в многоголосии суиндонский колокол, который звонил не смолкая все это время, но не распознала. И оксфордские колокола тоже. Может, они ей только почудились.

–Ты бренчишь бубенцом, Агнес, – упрекнула сестру Розамунда.

– Не бренчу. Я просто иду.

– Посмотрите на церковь, – отвлекла их Киврин. – Разве не красота?

Церковь светилась на дальнем конце луга, будто маяк, озаренная снаружи и изнутри, витражи отбрасывали на снег дрожащие рубиновые и сапфировые отблески. Вокруг тоже все было в огнях, по всему погосту и до самой колокольни. Факелы. Их смолистый запах витал в воздухе. Такая же дорожка из огней вилась вниз с холма за церковью.

Киврин вдруг вспомнился Оксфорд в Сочельник, освещенные магазины, открытые для запоздалых покупателей, и золотистый квадрат окна во внутреннем дворе Брэйзноуза. И елка в Баллиоле, переливающаяся разноцветными лазерными гирляндами.

– Жаль, не вышло наведаться к вам на святки, – сетовала Имейн леди Иволвде. – Был бы тогда у нас достойный капеллан на службу. Здешний даже «Отче наш» толком не упомнит.

Здешний священник, подумала Киврин, только что отстоял несколько часов на коленях в промерзшей церкви. В дырявых чулках. А теперь битый час звонит в тяжеленный колокол. А после начнет сложную церемонию, которую ему пришлось затвердить наизусть, потому что читать он не умеет.

– Никудышная нас ждет проповедь и служба из рук вон, – продолжала ворчать Имейн.

– Увы, в нынешние времена многие отворачиваются от Господа, – согласилась Ивольда. – Нам должно молиться Ему, чтобы обратил Он мир на путь истины и добродетели.

Имейн, конечно, совсем не к тому клонила.

–Я посылала к епископу батскому с просьбой отрядить нам капеллана. Но он еще не прибыл.

– Братец говорит, дела в Бате худые, – ответила Ивольда.

Процессия подходила к погосту. Теперь Киврин различала лица в дымном свете факелов и масляных плошек в руках у женщин. Подсвеченные снизу багряным пламенем, эти лица казались зловещими. Мистер Дануорти принял бы процессию за разъяренную толпу, ведущую мученика на костер. Во всем виновато освещение – в отблесках факелов кто угодно покажется разбойником. Неудивительно, что люди поспешили изобрести электричество.

Процессия вошла на погост. Среди стоящих у церковных врат Киврин разглядела знакомые лица: цинготного мальчишку, девушек, помогавших на кухне со стряпней к рождественскому столу, Коба с конюшни. Мажордомова жена куталась в плащ с горностаевым воротом и держала в руке металлический фонарь с крохотными вставками настоящего стекла. Она о чем-то оживленно беседовала с золотушной женщиной, которая приходила развешивать остролист. Все перетаптывались и разговаривали, чтобы не замерзнуть, а один чернобородый крестьянин зашелся таким хохотом, что факел в его руке опасно накренился к апостольнику мажордомовой жены.

Киврин вспомнила, что в конечном итоге церковные власти упразднили всенощную службу, пресекая попойки и гульбу. Судя по виду некоторых прихожан, они действительно весь вечер только и делали, что нарушали пост. Мажордом чесал языком с грубоватым мужланом, про которого Розамунда пояснила, что это отец Мейзри. Физиономии у обоих багровели то ли от мороза, то ли от пламени, то ли от выпитого – или от всего сразу. Однако опасностью от них не веяло, только развеселой удалью. Мажордом подкреплял почти каждое слово увесистым хлопком по плечу собеседника, а отец Мейзри в ответ подобострастно подхихикивал, и Киврин заподозрила, что он не так прост, как кажется.

Когда мажордомова жена потянула супруга за рукав, тот лишь отмахнулся, однако при виде леди Эливис и сэра Блуэта, входящих в калитку, поспешно отошел, давая дорогу. Остальные тоже притихли, пропуская процессию к массивным церковным вратам, а потом заговорили снова, но уже вполголоса, пристраиваясь в хвост.

Сэр Блуэт, отстегнув меч, вручил его слуге и вместе с леди Эливис опустился на колени, едва переступив порог. Затем они дошли рука об руку почти до самой алтарной преграды и там снова преклонили колени.

Киврин с младшими девочками последовала за ними. Когда Агнес перекрестилась, звяканье бубенчика разнеслось эхом по всей церкви. «Надо как-то его снять», – решила Киврин, прикидывая, уместно ли будет вывести Агнес из процессии и отвязать ленточку, укрывшись за могилой супруга Имейн. Но сзади уже нетерпеливо покашливала сама Имейн с сестрой сэра Блуэта.

Киврин повела девочек вперед. Сэр Блуэт уже поднялся на ноги. Эливис задержалась на коленях чуть дольше, потом встала, и сэр Блуэт с поклоном сопроводил ее в северную часть церкви, а сам вернулся на мужскую половину. Киврин опустилась на колени вместе с девочками, молясь, чтобы Агнес не слишком сильно трезвонила, когда будет креститься. На этот раз обошлось, но, поднимаясь на ноги, малышка споткнулась о край собственного платья и бухнулась с таким звоном и грохотом, что чуть не заглушила церковный колокол. Леди Имейн, которая разумеется, оказалась прямо у них за спиной, испепелила Киврин негодующим взглядом.

Киврин поставила девочек рядом с Эливис. Леди Имейн преклонила колени полностью, леди Ивольда ограничилась реверансом. Когда Имейн поднялась, откуда-то выскочил слуга с обитой темным бархатом подставкой под колени и установил ее для Ивольды рядом с Розамундой. Другой слуга принес такую же подставку на мужскую половину для сэра Блуэта и помог ему на нее опуститься. Отдуваясь, пыхтя и цепляясь за руку слуги, сэр Блуэт грузно навалился на подставку. Лицо его побагровело от натуги.

Киврин с завистью посмотрела на подушечку леди Ивольды, вспоминая пластиковые откидные подставки на спинках скамей в церкви Святой Марии. Она и не задумывалась, какое спасение эти жесткие деревянные скамьи – до сих пор, пока не встала с колен и не представила со страхом, каково будет отстоять всю службу на ногах.

По полу тянуло холодом. Церковь выстудили насквозь, несмотря на огни – да и какое тепло от масляных плошек, расставленных вдоль стен и у статуи святой Катерины, увитой остролистом. На каждом окне в обрамлении еловых веток теплилось по тонкой желтоватой свече, однако вряд ли отец Рош рассчитывал, что в их свете цветные вставки окажутся непроницаемо темными.

По обеим сторонам алтаря в серебряных шандалах горели такие же тонкие свечи, а перед ними и по верху алтарной преграды зеленел падуб, между острыми глянцевитыми листьями которого отец Рош приткнул восковые свечи, присланные Имейн. «Теперь даже она не найдет к чему придраться», – подумала Киврин, оглядываясь на вечно недовольную старуху.

Зажав реликварий в молитвенно сложенных ладонях, Имейн тем не менее не молилась, а смотрела прямо на алтарную преграду. Судя по неодобрительно поджатым губам, свечи предназначались не туда, хотя лучшего места для них было не сыскать.

Они освещали распятие и Страшный суд, озаряя своим сиянием почти весь неф.

От этого вся церковь выглядела более родной и домашней, как оксфордская церковь Святой Марии. На прошлое Рождество Дануорти водил Киврин на экуменическую службу. Она сама планировала сходить на всенощную к реформистам, чтобы послушать латынь, но всенощная не состоялась. Священника позвали почитать из Евангелия на экуменической службе, поэтому он передвинул всенощную на четыре часа дня.

Агнес теребила свой колокольчик. Леди Имейн грозно сверкнула на нее глазами поверх молитвенно сложенных рук, а Розамунда, перегнувшись через Киврин, шикнула на сестру.

– Нельзя звонить, пока идет служба, – прошептала Киврин, наклоняясь к самому уху Агнес.

– Я не звонила, – ответила Агнес громким шепотом, разнесшимся по всей церкви. – Лента слишком тугая. Видишь?

Киврин так не показалось. Наоборот, если бы она успела повязать ее потуже, колокольчик не звякал бы от каждого движения, но спорить с переутомившимся ребенком, когда вот-вот начнется служба, она не собиралась, поэтому попробовала нащупать узел.

Агнес, видимо, пыталась снять ленту через ладонь, не развязывая. Размахрившаяся тесьма затянулась мертвым узлом. Киврин попыталась подцепить его ногтем, посматривая украдкой на стоящих сзади. Всенощная начнется с процессии – отец Рош со служками (если они у него найдутся) должен пройти по проходу, кропя святой водой и читая покаянный пятидесятый псалом.

Киврин потянула за ленту с обеих сторон от узла, затягивая его окончательно. Теперь снять ее можно было только разрезав, зато она стала чуть свободнее. Хотя ладонь через петлю все равно не пролезала.

Колокол смолк, но отец Рош не показывался, и прохода, по которому он смог бы подойти, тоже не наблюдалось. Сельчане столпились у врат, заполонив все пространство. Кто-то поставил ребенка на надгробие рыцарской могилы, чтобы ему было лучше видно. Киврин снова принялась бороться с лентой – подсунув под нее два пальца, дернула ее вверх, пытаясь растянуть.

– Не порви! – предупредила Агнес своим звучным театральным шепотом. Киврин, поспешно перевернув бубенчик на тыльную сторону запястья, вложила его девочке в ладошку.

– Зажми вот так, – показала она, загибая пальцы Агнес в кулак. – И не выпускай.

Агнес послушно сжала кулачок. Киврин накрыла его другой ладонью, чтобы было похоже на молитвенный жест, объясняя вполголоса:

–Держи крепко, и он не зазвонит.

Агнес с ангельской кротостью склонила голову, касаясь лбом сложенных домиком ладоней.

–Умница, – похвалила Киврин, прижимая ее к себе за плечи одной рукой и оглядываясь на церковные врата. Они были закрыты. Киврин со вздохом облегчения повернулась обратно к алтарю.

Там стоял отец Рош. В вышитой белой столе поверх пожелтевшего стихаря с еще более обтрепанным подолом, чем края ленточки у Агнес. Он явно ждал все это время, пока Киврин закончит возиться с Агнес, но в глазах его не было ни укора, ни нетерпения. На лице его отражалось совсем другое, и Киврин невольно вспомнился мистер Дануорти, смотревший на нее через стеклянную перегородку.

Леди Имейн кашлянула (скорее, рыкнула), и отец Рош опомнился. Отдав книгу Кобу, облаченному в засаленный подризник и пару слишком больших кожаных башмаков, он преклонил колени перед алтарем. Потом забрал книгу обратно и принялся читать поучения.

Киврин повторяла их про себя вместе с ним, на латыни, под эхо параллельного перевода.

– Кого узрели вы, о пастухи? – декламировал отец Рош на латыни, переходя к респонсорию. – Ответствуйте, кто сошел на землю.

Он вдруг замолк, морща лоб и глядя на Киврин.

Забыл, поняла она и тревожно посмотрела на Имейн, в надежде, что та не заметит незавершенности. Однако та испепеляла отца Роша взглядом, сведя обтянутые шелковым апостольником скулы.

Рош по-прежнему смотрел на Киврин, морща лоб.

– Ответствуйте, кто вам явился, – произнес он, и Киврин облегченно вздохнула. – Поведайте, кого узрели вы.

Неверно. Она прошептала одними губами следующую строку, внушая ему повторять за ней. «Узрели мы новорожденного Христа». Рош, казалось, не замечал, хотя смотрел на Киврин в упор. «Увидел я...» Он снова запнулся.

«Узрели мы новорожденного Христа», – отчетливее зашептала Киврин. Леди Имейн обернулась.

– И ангелов, поющих Господу хвалу, – продолжал Рош, и снова неверно. Леди Имейн перевела свой негодующий взгляд на него.

Обо всем этом наверняка будет доложено епископу. И о свечах, и о неаккуратном подоле и бог весть еще о каких недочетах и прегрешениях.

«Ответствуйте, что зрели вы», – подсказала Киврин, и священник будто опомнился.

–Ответствуйте, что зрели вы, – произнес он четко и ясно. – И о рождении Христа поведайте. Узрели мы новорожденного Христа и ангелов, поющих Господу хвалу.

Он перешел к «Исповедую...», и, хотя Киврин продолжала шептать слова про себя, отец Рош больше не сбивался. Она слегка успокоилась, но не сводила с него глаз, когда он направился к алтарю читать «Молим тебя, Господи...»

Под стихарем у него чернел подризник – оба одеяния изначально довольно тонкой работы, судя по всему. Рошу они были малы – когда он склонился над алтарем, из-под края подризника показались добрых сантиметров десять его поношенных коричневых чулок. Наверное, облачение досталось от предшественника – или с барского плеча капеллана Имейн.

Священник в реформистской церкви накинул синтетический полиэстровый стихарь поверх коричневого свитера с джинсами. Он заверил Киврин, что всенощная будет проведена строго по канону, хоть и в послеполуденный час. Текст антифона восходит к восьмому веку, а ужасающе подробно выписанные стояния крестного пути – копии туринских. Однако церковь располагалась в бывшем канцелярском магазине, роль алтаря исполнял складной столик, и снаружи карильон на Карфаксе домучивал «Полночью ясной...»

– Господи, помилуй, – произнес Коб, молитвенно складывая руки.

– Господи, помилуй, – подхватил отец Рош.

– Христе, помилуй, – проговорил Коб.

– Христе, помилуй, – звонко откликнулась Агнес.

Киврин прижала палец к губам, прошипев «тс-с-с». Господи, помилуй. Христе, помилуй. Господи, помилуй.

На экуменической службе тоже читали «Господи, помилуй» – наверное, священник-реформист выторговал у викария в обмен на передвинутую всенощную, но священник из Церкви Тысячелетия отказался в этом участвовать и только смотрел на всех с холодным неодобрением. Как леди Имейн.

Отец Рош вроде бы освоился. Прочитал без запинки Великое славословие и Песнь ступеней, затем перешел к Евангелию.

– Initium sancti Envangelii secundum Luke [21]21
  Из святого Евангелия от Луки


[Закрыть], – произнес он и начал, спотыкаясь, читать на латыни. – «В те дни вышло от кесаря Августа повеление сделать перепись по всей земле...»

Викарий в церкви Святой Марии читал то же самое. Только, по настоянию Церкви Тысячелетия, в общенародном переводе, который начинался так: «Днесь посудили политиканы устроить перепись для всех налогоподатчиков...» И все равно это было то же Евангелие, которое сейчас старательно зачитывал отец Рош.

–«И внезапно явилось с Ангелом многочисленное воинство небесное, славящее Бога и взывающее: слава в вышних Богу, и на земле мир, в человеках благоволение!» – Отец Рош поцеловал Библию. – Per evangelica dicta deleantur nostra delicta [22]22
  Евангельскими изречениями да изгладятся наши согрешения


[Закрыть].

Дальше по порядку предполагалась проповедь. В большинстве деревенских приходов священники проповедовали только по большим праздникам, да и то вся проповедь сводилась к катехизису – перечислению семи смертных грехов и семи деяний милосердия. Полная проповедь скорее всего будет на торжественной литургии, рождественским утром.

Однако отец Рош вышел в центральный проход, который снова почти весь заполнился сельчанами, подпирающими колонны и друг друга в попытках встать поудобнее, и начал речь:

– Во дни, когда Христос сошел с небес на землю, Господь послал нам знаки, возвещающие его прибытие. И дни кончины века тоже будут отмечены знаками. Будут глады и моры, и нечистый возьмет власть над всея землей.

«Ох нет, – подумала Киврин, – только не надо про дьявола на вороном коне».

Она оглянулась на Имейн – та клокотала от ярости. Впрочем, старухе, по сути, все равно, что он скажет: она лишь выискивает, к чему придраться, чтобы наябедничать епископу.

Леди Ивольда смотрела сурово, остальные стояли со скучающе покорным видом, в который проповедь повергает всех прихожан во все века. На прошлое Рождество в церкви Святой Марии слушатели сидели с тем же выражением лица.

Темой для проповеди в том году послужила борьба с мусором, и декан Крайст-Чёрч начал ее так: «Христианство родилось в хлеву. Значит ли это, что ему суждено закончить свои дни в выгребной яме?»

Но все это было не важно. Стояла полночь, в церкви Святой Марии имелся каменный пол и настоящий алтарь, и, если закрыть глаза, исчезала ковровая дорожка, и зонтики, и лазерные свечи. Киврин убрала тогда пластиковую подставку и встала коленями прямо на камни, пытаясь вообразить, каково оно в Средневековье.

Мистер Дануорти предупреждал, что действительность не сравнится ни с какими предположениями. И оказался прав, конечно. Во всем, кроме службы. Киврин представляла ее именно так – каменный пол и «Господи, помилуй» вполголоса, запах ладана вперемешку со свечным жиром, и холод.

– Господь придет с огнем и мором, и все падут под ними, – вещал отец Рош, – но даже в последние дни Господь не оставит нас своим милосердием. Он пошлет нам утешение и радость и примет нас в чертог свой.

Примет в чертог. Киврин снова подумала о мистере Дануорти. «Не нужно вам туда. Все будет не так, как вам видится». И он не ошибся. Он никогда не ошибается.

Но даже ему, волновавшемуся о разбойниках, оспе и кострах, не пришло в голову, что Киврин элементарно потеряется. Что за какую-нибудь неделю до стыковки она так и не найдет место переброски. Она посмотрела на Гэвина; рыцарь, стоя по ту сторону от прохода, глядел на Эливис. Надо будет как-то отловить его после службы.

Отец Рош вернулся к алтарю, переходя к причастию. Агнес привалилась к Киврин, и та обняла ее покрепче. Бедняжка, совсем засыпает. Встала до зари, потом вся эта дикая беготня... Сколько, интересно, будет длиться причастие?

В церкви Святой Марии вся служба заняла час с четвертью, и то у доктора Аренс посреди оффертория запищал пейджер. «Роды, – прошептала она Киврин и Дануорти, пробираясь к выходу. – Надо же как кстати».

«Интересно, они тоже сейчас в церкви?» – подумала Киврин, но тут же опомнилась – там Рождество уже позади. Они его отмечали через три дня после ее перемещения в прошлое, пока она лежала больная. Там сейчас – какое? – второе января, рождественские каникулы почти на исходе, и все украшения уже сняли.

В церкви становилось душно, свечи забирали весь воздух. Позади шаркали и переминались с ноги на ногу, отец Рош исполнял обряды согласно канону, а Агнес наваливалась на Киврин все сильнее. Когда добрались до «Свят, свят, свят», она опустилась на колени с нескрываемым облегчением.

Киврин попыталась представить второе января в Оксфорде – в магазинах новогодние распродажи, карильон на Карфаксе нем как рыба. Доктор Аренс наверняка в лечебнице – разбирается с послепраздничными расстройствами желудка, а мистер Дануорти готовится к зимнему триместру. Хотя нет. Она снова увидела его за стеклянной перегородкой. «Ему не до того, он занят беспокойством обо мне».

Отец Рош, подняв чашу, преклонил колени и поцеловал алтарь. На мужской половине снова началось шарканье и перешептывание. Киврин повернула голову. Гэвин со скучающим видом откинулся на пятки. Сэр Блуэт спал.

И Агнес тоже. Она уже совсем легла на Киврин, ясно было, что на «Отче наш» ее не разбудить. Киврин и пытаться не стала. Когда все поднялись, она просто прижала малышку к себе покрепче и устроила поудобнее. У нее самой заныло колено – видимо, попало в ямку между двумя камнями. Киврин подсунула под него сложенный подол плаща.

Отец Рош положил в чашу кусок хлеба, сказал слова о крови и теле Христовых, и все снова опустились на колени под «Агнца Божьего».

– Agnus Dei, qui tollis peccata mundi, miserere nobis, – читал нараспев отец Рош. – Агнец божий, взявший на себя грехи мира, помилуй нас.

Агнус деи. Агнец божий. Киврин с улыбкой посмотрела на Агнес. Та спала без просыпа, всем весом навалившись на Киврин и приоткрыв рот, но маленький кулачок, державший колокольчик, так и не разжался. «Агнец мой», – подумала Киврин.

Стоя на коленях на каменном полу церкви Святой Марии, она представляла себе и свечи, и холод, но никак не леди Имейн, только и дожидающуюся, когда отец Рош ошибется. Не Гэвина с Эливис, не Розамунду. И не отца Роша с разбойничьим лицом и в прохудившихся чулках.

Даже за сотню лет – за семь сотен лет и тридцать четыре года – она не смогла бы представить себе Агнес, с ее щенком, с ее капризами – и с зараженным коленом. «Я рада, что я здесь, – подумала Киврин. – Несмотря ни на что».

Отец Рош перекрестил собравшихся чашей и, выпив вино, возгласил: « Dominus vobiscum» [23]23
  Господь с вами!


[Закрыть]. Люди за спиной зашевелились. Основная часть службы подошла к концу, народ потянулся к выходу, чтобы не устраивать столпотворения. Очевидно, на выходе расступаться перед домочадцами владельца поместья уже не предполагалось. И подождать с разговорами хотя бы до порога тоже. Киврин едва расслышала слова завершения.

– Ite, missa est [24]24
  Идите, месса совершилась (лат.)


[Закрыть], – произнес отец Рош, едва перекрывая общий гомон. Леди Имейн, не дожидаясь даже, пока он опустит поднятую для благословения руку, промаршировала прочь с таким видом, будто направлялась прямиком в Бат, докладывать епископу.

– Нет, вы видели сальные свечи у алтаря? – спросила она у леди Ивольды. – А ведь я нарочно ему прислала восковые и наказала зажечь.

Леди Ивольда, покачав головой, бросила недобрый взгляд на отца Роша, и обе возмущенные старухи вышли, а за ними по пятам – Розамунда.

Девочка явно искала способ возвращаться отдельно от сэра Блуэта – и придумала неплохо. За спинами старух и Розамунды сомкнулась шумная хохочущая толпа. Пока сэр Блуэт, пыхтя и кряхтя, поднимется на ноги, они будут уже у ворот поместья.

Киврин сама едва могла встать. Нога затекла, а Агнес спала как убитая.

–Агнес, – позвала Киврин. – Просыпайся, пора домой.

Сэр Блуэт, снова побагровев от натуги, все-таки поднялся и подошел взять Эливис под руку.

– Ваша дочь заснула, – заметил он.

– Да.

Они пошли к выходу.

– Ваш супруг не приехал, как обещал.

– Нет, – услышала Киврин. Эливис крепче ухватилась за руку Блуэта.

Снаружи зазвонили колокола, все разом, наперебой, без складу и ладу, зато ликующе и празднично.

– Агнес, – расталкивая девочку, позвала Киврин. – Пора звонить в колокольчик.

Малышка не шевельнулась. Киврин попыталась взвалить ее на плечо. Руки девочки безвольно повисли у Киврин за спиной, и колокольчик коротко тренькнул.

– Ты ведь всю ночь ждала, когда можно будет позвонить, – приподнимаясь на колено, продолжала Киврин. – Просыпайся, агнец.

Она оглянулась в поисках подмоги. Церковь почти опустела. Коб ходил от окна к окну, гася своими исцарапанными пальцами фитили свечей. Гэвин с племянниками Блуэта в задней части нефа опоясывались мечами. Отца Роша нигде не было. Наверное, это он, забравшись на колокольню, устроил такой радостный развеселый трезвон.

Затекшую ногу закололо иголками. Киврин подвигала ею в тонком башмаке, потом попробовала наступить. Ощущения не ахти, но стоять можно. Тогда она взвалила Агнес повыше и хотела подняться. Нога зацепилась за подол юбки, и Киврин полетела вперед.

Ее подхватил Гэвин.

– Сударыня Катерина, госпожа Эливис послала меня помочь вам, – произнес рыцарь, без малейших усилий забирая у нее Агнес и перекидывая себе на плечо. Киврин, прихрамывая, пошла за ним к выходу.

– Спасибо! – поблагодарила она, когда запруженный людьми церковный двор остался позади. – Я боялась, у меня руки отвалятся.

–Да, она девчушка крепкая.

Бубенчик соскочил у Агнес с запястья и упал на снег, звякнув в унисон большим колоколам. Киврин подобрала его. Узел затянулся до микроскопических размеров, а растрепанные концы ленты превратились в тонкую бахрому, но как только Киврин взяла бубенец в руки, узел разошелся. Она завязала его бантиком на руке Агнес.

–Я всегда рад выручить даму из беды, – ответил Гэвин.

Они оказались на лугу вдвоем. Остальные уже подходили к воротам поместья. Мажордом поднял фонарь повыше, освещая дорогу леди Ивольде и леди Имейн. На погосте еще толпились люди, кто-то развел костер у дороги, и сельчане собрались вокруг, грея руки и передавая друг другу деревянную плошку непонятно с чем. Но здесь, посреди луга, кроме них с Гэвином не было никого. Вот он, удобный случай, на который Киврин уже перестала надеяться.

–Я хотела поблагодарить вас за то, что искали моих обидчиков, и за то, что спасли меня в лесу и привезли сюда. А далеко отсюда то место? Можете меня туда проводить?

Он остановился в недоумении.

– Вам разве не сказали? Я перевез все ваши сундуки и повозку в поместье. Разбойники похитили все добро, и мне ничего не удалось отыскать, сколько я ни скакал по их следам.

– Я знаю, что вы привезли мои пожитки, спасибо. Я не за этим хочу попасть на то место, – затараторила Киврин, боясь, что не успеет изложить просьбу, до того как они нагонят остальных.

Леди Имейн обернулась, замедлив шаг у ворот. Нужно поторопиться, пока старуха не послала мажордома выяснять, что их задержало.

– Я лишилась памяти, когда на меня напали. И я подумала – вдруг то место пробудит какие-нибудь воспоминания.

Гэвин, снова остановившись, смотрел на дорогу, ведущую к церкви с холма. Там, быстро приближаясь, плясали какие-то огни. Запоздавшие прихожане?

– Кроме вас никто не знает, где находится это место, – продолжала уговаривать Киврин. – Я совсем не хочу вас утруждать. Если бы вы объяснили мне хотя бы на словах, я попыталась бы сама...

– Там ничего нет, – бросил рыцарь рассеянно, глядя на цепочку огней. – Повозку и сундуки я перевез в поместье.

–Да, я знаю и очень вам признательна, только...

– Они в амбаре. – Гэвин обернулся на конский топот. Огни оказались фонарями в руках у всадников. Проскакав мимо церкви, затем через всю деревню, с полдюжины верховых осадили коней у ворот, где стояли Эливис и остальные.

«Ее муж», – решила Киврин, но не успела она додумать, как Гэвин сунул Агнес ей в руки и помчался к дому, вытаскивая на бегу меч.

«Ох, нет». Киврин тоже побежала, спотыкаясь под тяжестью спящей девочки. Это не муж. Это их гонители, те, от кого они здесь скрывались, те, из-за кого Эливис так негодовала на Имейн, раскрывшую Блуэту их местопребывание.

Всадники с факелами спешились. Эливис подошла к одному из трех оставшихся в седле и как подкошенная рухнула на колени.

«Нет, нет, нет», – задыхаясь, твердила про себя Киврин. Бубенец Агнес жалобно позвякивал.

Гэвин подбежал, сверкая мечом в свете фонарей, и тоже бухнулся на колени. Эливис поднялась и шагнула к всадникам, простирая руку в приветственном жесте.

Киврин замерла, пытаясь отдышаться. Сэр Блуэт вышел вперед, припал на колено и встал. Всадники откинули капюшоны. Под ними оказались какие-то шапочки, похожие на короны. Гэвин, не поднимаясь с колен, сунул меч в ножны. Один из всадников поднял руку, в ней что-то блеснуло.

– Что такое? – протянула Агнес сонно.

– Не знаю, – ответила Киврин.

Девочка извернулась у нее на руках.

– Это же волхвы! – восхищенно проговорила она.

Запись из «Книги Страшного суда»

(064996-065537)

Сочельник (по старому стилю) 1320 года. Прибыл посланник от епископа, а с ним еще два церковника. Прискакали сразу после всенощной. Леди Имейн не нарадуется – убеждена, что их прислали в ответ на ее просьбу о новом капеллане. Я сомневаюсь. Они прибыли без слуг и какие-то взвинченные, словно отлучились второпях и тайком.

Это наверняка связано как-то с лордом Гийомом, хотя ассизы – светский суд, а не церковный. Возможно, епископ дружен с лордом Гийомом или с королем Эдуардом II, и они приехали выторговать что-нибудь у Эливис в обмен на свободу мужа.

Как бы то ни было, въехали они с шиком. Агнес даже приняла их за трех волхвов – и неудивительно. У посланника такое тонкое, аристократическое лицо, и разряжены все по-королевски – у одного, например, пурпурная бархатная мантия с шелковым белым крестом.