Текст книги "Книга Страшного суда"

Автор книги: Конни Уиллис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 37 страниц)

Он учащенно дышал раскрытым ртом, как бедняга Черныш, вывалив ярко-красный распухший язык. Побагровевшее лицо искажала гримаса ужаса.

Может быть, его отравили? Посланник так торопился уехать, что чуть Агнес не задавил, и Эливис просил не тревожить за недужившего. В XIV веке церковь вроде не гнушалась подобных фокусов? Таинственные случаи гибели в монастырях и соборах, всегда игравшие кому-то на руку...

Да нет, глупость. Посланник с монахом не сорвались бы так поспешно, попросив не заглядывать к жертве, если планировалось обставить все как несчастный случай – смерть от ботулизма или перитонита, или десятка других малоизвестных средневековых напастей. Кроме того, зачем посланнику травить своего подчиненного, если можно его попросту сместить, как леди Имейн мечтает сместить отца Роша?

– Это холера? – предположила леди Эливис.

«Нет», – ответила Киврин про себя, припоминая симптомы. Острая диарея и рвота с обширным обезвоживанием. Запавшие глаза, цианоз, мучительная жажда.

– Вы хотите пить? – спросила она у клирика.

Тот будто не слышал. Полузакрытые веки казались припухшими.

Киврин потрогала его лоб. Клирик дернулся, моргнув покрасневшими глазами.

– Он весь горит! – При холере не бывает настолько высокой температуры. – Принесите кто-нибудь влажную тряпицу.

– Мейзри! – встрепенулась Эливис, но Розамунда уже подскочила с каким-то грязным лоскутом – наверное, из тех, которыми перевязывали Киврин.

По крайней мере прохладный. Киврин свернула его прямоугольником, наблюдая за клириком. Он по-прежнему тяжело дышал, и лицо его исказилось, будто от боли, когда на лоб легла повязка. Он судорожно хватался за живот. Аппендицит? Нет, тогда температура должна быть гораздо ниже. При тифе жар может дойти и до сорока, но не в самом начале. Еще при нем увеличивается селезенка, что тоже может вызвать боли в животе.

– Вам больно? – спросила она. – Где у вас болит?

Он снова моргнул, руки беспорядочно заметались по покрывалу. Очень похоже на тиф, это вот беспокойное хватание, но такое бывает на более поздних стадиях, на восьмой-девятый день болезни. Может, он приехал уже больным?

Он споткнулся, слезая с лошади, монаху пришлось его подхватить. Но ел и пил он за праздничным столом вволю, и Мейзри ему достало сил щупать. Не похож он был на тяжелобольного, а тиф развивается постепенно, начинаясь с головной боли и небольшой температуры. До тридцати девяти она поднимается только на третью неделю.

Киврин наклонилась ближе, отодвигая ворот расшнурованной рубахи в поисках тифозной сыпи. Нет, ничего похожего. Шея слегка распухшая, но увеличением лимфатических узлов чревата любая инфекция. Киврин закатала рукав. На руке розовых пятен тоже не наблюдалось, однако ногти были синюшнокоричневого цвета, что означало нехватку кислорода. А цианоз числится среди симптомов холеры...

– Рвоты или опорожнения кишечника не было? – уточнила Киврин.

– Нет, – ответила леди Имейн, размазывая зеленоватую массу по жесткой полотняной тряпице. – Он всего лишь переел сахара и пряностей, они и вызвали огонь в крови.

Без рвоты это точно не холера, да и температура слишком высокая в любом случае. Возможно, он все-таки заразился ее вирусом. Но у нее не болел живот, и язык так не распухал.

Дернув рукой, клирик смахнул компресс со лба, рука безвольно упала обратно на постель. Киврин подхватила тряпицу. Она уже успела высохнуть. Что, кроме вируса, могло вызвать такой жар? Только тиф, больше ничего в голову не приходило.

– У него не шла кровь носом? – спросила она Роша.

– Нет, – ответила Розамунда, забирая у Киврин компресс. – Я не видела.

– Намочи в холодной воде и не выжимай, – велела Киврин. – Отец Рош, помогите мне его поднять.

Рош усадил клирика, обхватив его за плечи. Нет, крови в изголовье постели не видно.

Священник осторожно уложил больного обратно.

– Ты думаешь, это тиф? – спросил он с какой-то непонятной надеждой.

– Не знаю.

Розамунда подала Киврин компресс. Наказ девочка исполнила буквально – с тряпицы текла ледяная вода.

Нагнувшись, Киврин уложила компресс клирику на лоб.

Больной вдруг бешено затрепыхался, выбив повязку у Киврин, а потом сел рывком на постели, молотя руками и брыкаясь. Одной ногой он попал Киврин под колено, и она чуть не плюхнулась на кровать.

– Простите, простите, – затараторила она, хватая его за руки и пытаясь уложить обратно. – Простите.

Клирик распахнул налившиеся кровью глаза и уставился в пространство.

– Gloriam tuam! [27]27
  Во славу Твою! (лат.)


[Закрыть]– завопил он странным срывающимся на визг голосом.

– Простите...

Киврин поймала его запястье, но другая рука с размаху ударила ее в грудь.

– Requiem aetemum dona eis, – взревел клирик, вскакивая на колени, а потом на ноги и раскачиваясь посреди кровати. – Et luxperpetua luceat eis [28]28
  Покой вечный даруй им и свет вечный да светит им (лат.).


[Закрыть].

Киврин поняла, что он пытается читать заупокойную службу.

Отец Рош ухватил его за рубаху – он вырвался и принялся брыкаться, вертясь волчком в неистовой пляске.

– Miserere nobis [29]29
  Помилуй нас (лат.).


[Закрыть].

Он крутился слишком близко к стене, так что не подобраться, задевая ногами балки и молотя руками, будто мельница, не видя ничего и никого вокруг.

– Надо ухватить его за лодыжки, когда он будет поближе, и сбить с ног, – сказала Киврин.

Отец Рош кивнул, едва дыша, остальные стояли как громом пораженные. Имейн застыла на коленях. Мейзри, зажав уши руками и зажмурившись, чуть не вываливалась из окна. Розамунда подобрала мокрую тряпицу и держала ее в вытянутой руке, наивно полагая, будто Киврин еще раз попытается подожить ее больному на лоб. Агнес с открытым ртом таращилась на полураздетого клирика.

Тот в своей бешеной пляске подлетел ближе, раздирая шнуровку на груди.

По знаку Киврин они с отцом Рошем ухватились за дергающиеся лодыжки. Клирик повалился на колено, потом, размахивая руками, вырвался и прыгнул с высокой постели прямо на Розамунду. Девочка загородилась локтем, не выпуская компресс.

– Miserere nobis, – проговорил клирик, и они с Розамундой полетели на пол.

– Хватайте его за руки, пока он ее не зашиб, – велела Киврин, но клирик уже перестал молотить. Он лежал неподвижно, придавив Розамунду, почти касаясь губами ее рта и бессильно разбросав руки.

Ухватив больного за обмякшее плечо, отец Рош стащил его с Розамунды. Клирик повалился на бок, мелко, но уже не учащенно дыша.

–Умер? – спросила Агнес. Будто очнувшись от морока, все шагнули вперед, а леди Имейн, держась за столбик кровати, поднялась с пола.

– Черныш умер, – проговорила девочка, хватаясь за юбку Эливис.

– Он не умер, – изрекла Имейн, снова опускаясь на колени. – Это жар ударил ему в голову. Так часто бывает.

«Так никогда не бывает, – возразила мысленно Киврин. – Ни в одной известной мне болезни. Что же это такое? Менингит спинного мозга? Эпилепсия?»

Она наклонилась к Розамунде. Девочка неподвижно лежала на полу, зажмурившись и стиснув побелевшие кулаки.

– Он тебя ушиб? – спросила Киврин.

Розамунда приоткрыла глаза.

– Он меня повалил, – пролепетала она дрожащим голосом.

– Встать можешь?

Розамунда кивнула, и Киврин с Эливис, за юбку которой цеплялась Агнес, помогли ей подняться.

– Ногу больно, – пожаловалась девочка, опираясь на руку матери, но все же попыталась наступить. – Он вдруг взял и...

Эливис подвела ее к изножью кровати и усадила на резной ларь. Агнес вскарабкалась рядом.

– Он на тебя напрыгнул!

Клирик что-то пробормотал, и Розамунда покосилась на него испуганно.

– Сейчас опять вскочит?

– Нет, – заверила ее Эливис, но младшей дочери велела: – Отведи сестру к огню и посиди с ней.

Агнес взяла Розамунду за руку и повела вниз.

– Когда клирик умрет, мы похороним его на погосте, – донеслось до Киврин. – Как Черныша.

Клирик лежал, уставившись в потолок полузакрытыми остекленевшими глазами, будто уже умер. Отец Рош, присев, без усилий взвалил его на плечо, как Киврин взваливала Агнес после всенощной. Киврин поспешно стянула покрывало с перины, и отец Рош сгрузил обмякшее тело клирика на постель.

– Нужно вытянуть ему жар из головы, – заявила леди Имейн, снова принимаясь за свое притирание. – Это все из-за пряностей.

– Нет, – прошептала Киврин, глядя на клирика. Тот лежал на спине, раскинув руки ладонями вверх. Тонкая рубаха, порвавшаяся на груди, обнажала левое плечо и вытянутую руку. Под мышкой краснел нарыв. – Нет, – выдохнула Киврин.

Нарыв был ярко-алый, величиной чуть поменьше яйца. Жар, распухший язык, поражение нервной системы, бубоны под мышками и в паху.

Киврин попятилась от кровати.

– Этого не может быть. Это не оно.

Что-то другое. Волдырь. Язва. Киврин потянулась к рукаву рубахи, чтобы отдернуть и посмотреть.

У клирика задергались руки. Отец Рош припечатал его запястья к перине. Нарыв оказался твердым на ощупь, а кожа вокруг него – крапчато-сине-черной.

– Не может быть. Сейчас только 1320-й.

– Это вытянет жар. – Имейн не без труда выпрямилась, держа перед собой вымазанную в снадобье повязку. – Снимите с него рубаху, я приложу притирание.

Она шагнула к кровати.

– Нет! – воскликнула Киврин, выставляя руку. – Не подходите! Его нельзя трогать!

– Что за дерзость? Это всего лишь желудочная горячка.

– Это не горячка! Отпустите его и отойдите подальше, – велела она Рошу. – Это не горячка. Это чума.

Рош, Имейн и Эливис посмотрели на нее бессмысленным взглядом, напомнив Мейзри.

«Они даже не знают, что это такое, – подумала Киврин в отчаянии. – Ее еще не существует. Черного мора еще нет. Даже в Китае чума начнется только в 1333-м. А до Англии доберется только к 1348 году».

– Это она, – сказала Киврин вслух. – У него все симптомы. Бубоны, распухший язык и подкожные кровоизлияния.

– Это всего лишь желудочная горячка, – не уступала Имейн, проталкиваясь мимо Киврин к кровати.

– Нет, – начала Киврин, но старуха уже застыла как вкопанная с повязкой в руке.

– Господи, помилуй нас... – пролепетала она, пятясь.

– Синяя хворь? – в страхе спросила Эливис.

И тут Киврин поняла все. Они сбежали сюда не из-за процесса, не из-за опалы лорда Гийома. Он отослал их подальше от начавшейся в Бате чумы.

«Наша няня умерла», – вспомнила Киврин. И капеллан леди Имейн, брат Губард. «Розамунда говорит, он умер от синей хвори». Сэр Блуэт сообщил, что слушание отменили, потому что заболел судья. Вот почему Эливис так противилась предложениям послать кого-нибудь в Курси и так рассердилась, когда Имейн отправила Гэвина к епископу. Потому что в Бате чума. Но этого не может быть... Черный мор дошел до Англии только осенью 1348 года.

– Какой сейчас год? – спросила Киврин.

Женщины посмотрели непонимающе. Имейн сжимала в руках позабытую повязку.

– Какой сейчас год? – повернулась Киврин к Рошу.

– Вам нездоровится, леди Катерина? – Он с тревогой потянулся к ее запястью, опасаясь, видимо, что с ней сейчас случится такой же приступ, как и с клириком.

– Скажите, какой сейчас год, – отдергивая руку, повторила она.

–Двадцать первый год правления Эдуарда III, – начала Эливис.

Третьего, не второго. Киврин в панике разом позабыла все даты.

– Год! Скажите мне год!

– Anno domine, – прохрипел клирик. Он попытался облизать губы распухшим языком. – Тысяча триста сорок восьмой.

КНИГА ТРЕТЬЯ

«Собственноручно похоронил пятерых своих детей в одной могиле... Без погребального звона. Без слез. Конец света настал».

Аньола де Тура, 1547 год

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Следующие несколько дней Дануорти обзванивал по списку Финча операторов и шотландских рыболовов-инструкторов, параллельно оборудуя дополнительный лазарет в Балкли-Джонсоне. Грипп свалил еще пятнадцать карантинных, в том числе и мисс Тейлор, которой оставалось лишь сорок пять ударов до конца перезвона.

– Упала в обморок и выпустила колокол, – сокрушался Финч. – Он качнулся обратно с погребальным набатом, веревка извивалась, будто живая. Захлестнула меня за шею и чуть не задушила. Мисс Тейлор хотела продолжить, когда очнулась, но было, конечно, уже поздно. Вы бы поговорили с ней, мистер Дануорти. Она в таком отчаянии. Мол, подвела остальных и нет ей теперь прощения. Я ее успокаиваю, что она не виновата. Ведь не всегда можно за всем уследить, да?

– Да.

Дануорти не удалось пока не то что добыть оператора, а хотя бы дозвониться до кого-нибудь. Бейсингейм не отыскивался. Они с Финчем обзвонили все гостиницы Шотландии, потом все пансионы и сдаваемые в аренду коттеджи. Уильям раздобыл выписку с кредитного счета, но никаких приманок или болотных сапогов, купленных в захолустном шотландском городке, там, вопреки надеждам Дануорти, не значилось. И вообще никаких операций после пятнадцатого декабря.

Телефонная связь работала все хуже и хуже. Изображение снова отключили, а механический голос, сообщавший, что в связи с эпидемией все линии заняты, вклинивался чуть ли не на третьей цифре почти в каждом номере.

Дануорти уже не беспокоился за Киврин, он носил ее в себе тяжким грузом, снова и снова набирая телефонные номера, дожидаясь «Скорых», выслушивая претензии миссис Гаддсон. Эндрюс не перезванивал – либо не смог пробиться. Бадри без умолку бормотал что-то о смерти, и сестры прилежно стенографировали его бред на бумажных листках. Слушая гудки в ожидании, пока ответит очередной оператор или рыболов-инструктор, Дануорти вчитывался в эти обрывки, пытаясь найти в них ответ. Там попадались и «черный», и «лаборатория», и «Европа».

Связь дышала на ладан. Механический голос перебивал уже на первой цифре, несколько раз Дануорти даже гудков не услышал. Тогда он сделал перерыв и переключился на таблицы контактов. Уильяму удалось добыть медкарты первичных из конфиденциальной базы Госздрава, и Дануорти штудировал их на предмет радиационной терапии и визитов к стоматологу. Одному из первичных недавно делали снимок челюсти, однако при ближайшем рассмотрении записи выяснилось, что было это двадцать четвертого, уже после начала эпидемии.

Дануорти отправился в лечебницу, расспрашивать первичных, находящихся в сознании, о наличии домашних животных и о возможных недавних поездках на утиную охоту. Коридоры были заставлены каталками, на каждой кто-нибудь лежал. Их плотные ряды перегораживали вход в приемный покой и подступы к лифтам. Дануорти пошел по лестнице.

У дверей в инфекционное отделение его встретила знакомая Уильяма, блондинка-практикантка в белом полотняном халате и маске.

– Извините, но туда нельзя, – выставляя руку в перчатке, заявила она.

«Бадри умер», – подумал Дануорти.

– Мистеру Чаудри хуже?

– Нет, наоборот, – он теперь меньше мечется. Просто у нас закончились СЗК. Завтра обещали прислать еще партию из Лондона, персонал пока ходит в тканевых, но посетителей одевать не во что. – Она выудила из кармана обрывок бумаги. – Вот, я тут записала. В основном невнятица всякая, к сожалению. Твердит ваше имя и – Киврин, да? Правильно?

Дануорти кивнул, вглядываясь в каракули на листке.

– И всякие отдельные слова, тоже большей частью бессвязные.

Она записывала фонетически, как слышалось, подчеркивая разобранные осмысленные слова. «Не могу», – значилось на листке. А еще «черный» и «столько тревог».

К утру воскресенья слегло больше половины карантинных, остальные, те, кто еще держался на ногах, ухаживали за больными. Дануорти с Финчем уже не пытались класть их в лазарет, да и свободные раскладушки все равно кончились. Больных оставляли в собственных кроватях или вместе с постелью перетаскивали в Сальвин, чтобы хоть как-то избавить добровольных сиделок от лишней беготни.

Звонарки валились одна за другой, и Дануорти устраивал их в старой библиотеке. Мисс Тейлор, пока еще ходячая, потребовала, чтобы ее пустили к коллегам.

– Это меньшее, что я могу сделать, – задыхаясь после изнурительного путешествия по коридору, уверяла она. – Ведь я так безобразно всех подвела.

Дануорти помог ей улечься на надувном матрасе, который принес Уильям, и накрыл одеялом.

–Дух бодр, плоть же немощна, – процитировал он.

У него самого истощились все силы, хронический недосып и постоянные неудачи выжали его как лимон. Наконец между кипячением воды для чая и мытьем «уток» он дозвонился до оператора из колледжа Магдалины.

– Она в больнице, – ответила мать девушки. Вид у нее был измученный и усталый.

–А когда она заболела?

– В Рождество.

У Дануорти проснулась надежда. Может быть, эта девушка-оператор и есть источник?

– Какие у нее симптомы? Головная боль? Жар? Спутанность сознания?

– Прободение аппендикса.

К утру понедельника грипп свалил три четверти карантинных. Как и предсказывал Финч, закончилось чистое постельное белье и медицинские маски. Что еще хуже, закончились глотательные термометры, антибиотики и аспирин.

–Я пытался дозвониться в лечебницу, чтобы прислали еще, – сообщил Финч, отдавая Дануорти список, – но связи нет совсем.

Дануорти отправился в лечебницу пешком. Перед входом в приемный покой его ждало столпотворение из карет «скорой помощи», такси и пикетчиков с большим транспарантом, возглашавшим: «ПРЕМЬЕР-МИНИСТР БРОСИЛ НАС ЗДЕСЬ НА ПОГИБЕЛЬ!» Протиснувшись сквозь эту толчею к двери, Дануорти увидел бегущего к нему Колина – тот, как обычно, промок до нитки, нос и щеки покраснели от холода, куртка нараспашку.

– Телефоны в отрубе, – сообщил он. – Перегруз линий. Теперь я за курьера. – Он вытащил из кармана ворох мятых сложенных пополам листков. – Будете кому-нибудь что-нибудь передавать?

«Да. Эндрюсу. Бейсингейму. Киврин».

– Нет.

Колин запихнул отсыревший бумажный комок обратно в карман.

–Тогда побегу. Если ищете бабушку Мэри, она в неотложке. Только что еще пятерых привезли. Вся семья целиком. Малыш уже мертвый был.

Он умчался, лавируя между машинами в заторе.

Дануорти протолкался в приемный покой и показал список требуемого дежурному врачу, который направил его в кладовую. В коридорах по-прежнему теснились каталки, уже по обеим стенам, так что оставался только узкий проход. Склонившись над одной из них, медсестра в розовой маске и халате что-то читала больному.

– Пошлет Господь на тебя моровую язву, – услышал Дануорти, с опозданием осознавая, что это миссис Гаддсон. Однако она, поглощенная чтением, даже не подняла головы. – Доколе не истребит Он тебя с земли.

«Пошлет Господь на тебя моровую язву...» – повторил Дануорти, думая о Бадри. «Это все крысы. Они всех убили. Половину Европы».

«Нет, не могла она попасть во времена чумы», – разубеждал себя профессор, заворачивая к складу. Максимальный сдвиг, по словам Эндрюса, никогда не превышал пяти лет. В 1325 году чума еще даже в Китае не началась. Если верить Эндрюсу, кроме координат и сдвига, других накладок, которые позволят благополучно завершить переброску, быть не может. Бадри, когда еще отвечал на вопросы, подтвердил, что координаты Пухальски перепроверены.

Он дошел до кладовой. За стойкой никого не было, пришлось позвонить в колокольчик.

Сколько он ни спрашивал Бадри про координаты, тот неизменно подтверждал, что стажер не ошибся, но при этом нервно барабанил пальцами по одеялу, снова и снова вводя данные привязки. «Не может быть. Что-то не так».

Дануорти позвонил еще раз, и из-за стеллажей вышла медсестра. Прервать заслуженный пенсионный отдых ее, видимо, вынудила эпидемия, поскольку лет ей было не меньше девяноста. Накрахмаленный халат, хоть и пожелтел от времени, по-прежнему стоял колом. Когда медсестра протянула руку за списком, ткань захрустела.

– Есть разрешение на выдачу?

– Нет.

Она вернула ему список и вручила бланк заявления на трех страницах.

– Все требования должны быть подписаны у заведующей отделением.

–У нас нет заведующей, – начал закипать Дануорти. – И отделений нет. У нас пятьдесят человек на карантине в двух общежитиях и никаких медикаментов.

– В таком случае нужно подписать у лечащего врача.

– У лечащего врача полная больница гриппующих и нет времени подписывать бумажки. В городе эпидемия!

–Я в курсе, – ледяным тоном ответила сестра. – Все требования нужно подписывать у лечащего врача, – хрустя и поскрипывая, она удалилась за стеллажи.

Дануорти отправился обратно в приемный покой. Мэри там уже не было. Дежурный врач направил его в инфекционное, но и там Мэри не оказалось. Дануорти начал подумывать, не подделать ли подпись самому, однако поговорить с Мэри – о том, что не удается ни вызвонить оператора, ни обойти запрет Гилкриста и открыть сеть, – хотелось все равно. Даже простого аспирина не достать, а на дворе уже третье января.

Мэри он в конце концов перехватил в лаборатории. Она разговаривала по телефону – видимо, связь наладили, хотя дисплей по-прежнему рябил. Но Мэри туда не смотрела. Она смотрела на монитор с ветвящимися схемами контактов.

– В чем причина задержки? – спрашивала она в трубку.

Вы еще два дня назад обещали все прислать.

Пауза. Человек, скрытый за рябью на дисплее, приводил какие-то оправдания.

– Что значит, завернули? – не поверила своим ушам Мэри. – У меня тут тысяча больных гриппом.

Снова пауза. Мэри что-то набрала на терминале, и появилась новая схема.

–Так отправьте снова! – Она повысила голос. – Мне срочно нужно. У меня люди умирают! Чтобы все было здесь к... Алло? Вы слушаете? – Дисплей померк. Мэри заметила Дануорти и махнула ему рукой, приглашая зайти в кабинет.

– Вы меня слушаете? Алло! – Она в сердцах обрушила трубку на рычаг. – Телефон не работает, половина персонала лежит с гриппом, а аналоги еще не пришли, потому что какой-то недоумок не пропускает их на карантинную территорию!

Она устало опустилась на стул и помассировала под глазами.

– Прости. Дурацкий сегодня день. Трое скончавшихся до госпитализации за одно утро. Один – шестимесячный младенец.

На лацкане халата по-прежнему зеленела веточка остролиста. И халат, и веточка были изрядно помяты, сама Мэри выглядела не лучше – запавшие глаза, скорбные носогубные складки. Дануорти не стал спрашивать, когда она последний раз спала, – все равно вряд ли вспомнит.

Мэри разгладила пальцами верхние веки.

– Никак не получается привыкнуть, что не все в наших руках.

– Да.

Она подняла голову, будто только сейчас его увидела.

– Ты чего-то хотел, Джеймс?

Невыспавшаяся, обессиленная, трое погибших в «Скорой» за утро, один из них совсем кроха. Взваливать на нее еще и Киврин?

– Нет. – Он встал, отдавая ей бланк заявления. – Только подпиши.

Мэри расписалась не глядя.

–Я сегодня утром заходила к Гилкристу, – сообщила она, возвращая листок.

Дануорти, удивленный и тронутый, не нашел, что сказать.

– Хотела уговорить его открыть сеть пораньше. Объяснила, что совершенно незачем ждать всеобщей иммунизации. Для снятия векторов заражения достаточно иммунизировать критический процент оказавшихся в очаге заболевания.

– И ни один из доводов не подействовал.

– Нет. Он накрепко вбил себе в голову, что вирус проник из прошлого. – Мэри вздохнула. – Расчертил диаграммы циклических мутаций миксовирусов типа А. По ним выходит, что один из них, существовавший в 1318– 1319 годах, был как раз H9N2. – Она потерла лоб. – Поэтому Гилкрист не откроет лабораторию, пока не закончится всеобщая иммунизация и не снимут карантин.

– И когда это случится? – спросил Дануорти, хотя и так уже примерно представлял.

– Карантин снимают только через семь дней после всеобщей иммунизации или через две недели с последнего отмеченного случая заболевания, – похоронным голосом сообщила Мэри.

С последнего отмеченного. Две недели без появления новых больных.

– И сколько уйдет на иммунизацию всей страны?

– Как только вакцина появится в достаточном количестве, не так уж много. В Пандемию было всего восемнадцать дней.

Восемнадцать дней. После того, как изготовят нужное количество вакцины. Конец января.

–Долговато.

– Знаю. Нужно доподлинно установить источник. – Она посмотрела на терминал со схемами контактов. – Ответ где-то здесь, только мы не там ищем. – Мэри вывела на экран новую таблицу. – Пока провожу сопоставления, ищу студентов-ветеринаров; первичных, проживающих возле зоопарков, сельские адреса. Вот это список вторичных, перечисленных в справочнике «Дебретт» [30]30
  Ежегодно издающийся справочник, перечисляющий представителей английской аристократии.


[Закрыть], – всякая там фазанья охота и так далее. Но на самом деле они если кого из пернатых и видели вблизи, то разве что рождественского гуся.

Мэри переключила на другую таблицу. В верхней строке по-прежнему значилась фамилия Бадри. Мэри посмотрела на нее долгим пристальным взглядом, как Монтойя на древние кости.

– Первое, чему должен научиться врач, – не казнить себя за потерю больного.

О ком это она? О Киврин? О Бадри?

–Я добьюсь, чтобы открыли сеть, – пообещал Дануорти.

– Надеюсь.

Нет смысла искать правду в таблицах контактов и совпадениях. Все ответы у Бадри, чья фамилия, несмотря на все расспросы вторичных, на все тупиковые гипотезы, по-прежнему висит в первой строке. Бадри – первый заболевший, за четыре-шесть дней до переброски где-то соприкоснувшийся с резервуаром.

Дануорти поднялся к нему. За стойкой в коридоре сидел высокий нервный парень, на вид не старше семнадцати.

–А где... – начал Дануорти и понял, что не знает имени светловолосой практикантки.

– Она тоже заболела, – ответил парень. – Вчера. Уже двадцатая среди сестер, а на подмену больше выходить некому. Обратились к третьекурсникам. Я вообще-то только на первом, но проходил курс первой помощи.

Вчера. То есть целый день за Бадри никто не записывал.

– Вы, случайно, ничего не помните из того, что говорил Бадри за это время? – без особой надежды спросил Дануорти. Первокурсник... – Какие-нибудь внятные слова или фразы?

– Вы, наверное, мистер Дануорти? – Парень вручил ему комплект СЗК. – Элоиза мне передала вашу просьбу все записывать.

Дануорти развернул упаковку. Белый халат с черными крестиками по бортам, завязывается на спине. Лучше не думать, откуда достали эти комплекты.

– Она совсем никакая была, только повторяла, как важно все записывать.

Парень проводил Дануорти в палату, взглянул на мониторы над койкой, потом на Бадри. Этот хотя бы на больного смотрит, оценил профессор.

Бадри лежал, выпростав руки поверх одеяла и нервно загребая пальцами, напоминающими иллюстрацию в книге Колина, – ту, где изображалась рыцарская могила. Открытые запавшие глаза не видели ни медбрата, ни Дануорти, ни одеяла, которое никак не могли ухватить беспокойные пальцы.

–Я об этом читал в учебниках, – сообщил парень. – Но сам вижу первый раз. Распространенный предсмертный симптом при дыхательных заболеваниях. – Он что-то набрал на клавиатуре терминала и показал на верхний левый экран. – Вот, я все записал.

Действительно все, даже невнятицу. Воспроизвел фонетически, с многоточиями на месте пауз и sic в спорных местах. Среди прочей абракадабры попадались «крысы» и «откатить» (sic), и «Почему он не идет?»

– Это в основном за вчера, – пояснил парень, переводя курсор в нижнюю треть экрана. – Утром еще немного поговорил. А сейчас, конечно, молчит.

Дануорти сел у койки и взял Бадри за руку. Даже сквозь защитную перчатку она казалась ледяной. Он взглянул на датчик температуры – жар давно ушел, а вместе с ним и лихорадочный румянец. Бадри будто обескровили, теперь его кожа стала цвета мокрого пепла.

– Бадри, – позвал профессор. – Это мистер Дануорти. Я должен тебя кое о чем спросить.

Ноль реакции. Холодная рука безжизненно повисла в ладони Дануорти, а другая продолжала беспокойно, бездумно скрести по одеялу.

–Доктор Аренс предполагает, что ты мог подцепить вирус от какой-нибудь живности – от дикой утки или гуся, например.

Медбрат с интересом посмотрел на Дануорти, потом на Бадри, будто ожидая пронаблюдать еще какой-нибудь не встреченный пока на практике клинический феномен.

– Бадри, ты ничего такого не помнишь? Ты нигде не пересекался с утками или гусями за неделю до переброски?

Бадри шевельнул кистью. Неужели услышал? Но когда профессор разжал ладонь, тонкие, исхудавшие до костей пальцы только слабо заскребли по его руке, по запястью, по рукаву.

Дануорти стало отчаянно стьщно терзать вопросами больного, который уже слеп, глух и вообще далеко отсюда.

Он уложил руку Бадри обратно на одеяло и похлопал по ней ласково.

– Отдыхай. Постарайся отдохнуть.

– Вряд ли он вас слышит, – заметил медбрат. – Обычно в таком состоянии они уже не воспринимают ничего.

–Да. Я знаю, – ответил Дануорти, но со стула не встал.

Медбрат поправил капельницу, посмотрел на нее настороженно и поправил снова. Потом с тревогой оглянулся на Бадри, в третий раз поправил капельницу и, наконец, вышел. Дануорти сидел, глядя, как Бадри вслепую скребет пальцами по одеялу в бесплотных попытках ухватить неподдающиеся складки. Зацепиться. Время от времени он что-то едва слышно бормотал себе под нос. Дануорти осторожно помассировал его руку, и через какое-то время движения пальцев замедлились. Дануорти не знал, плохо это или хорошо.

– Погост, – произнес Бадри.

– Нет, – ответил Дануорти. – Нет.

Он посидел еще, массируя руку Бадри, однако пальцы опять задергались беспокойно, и Дануорти прекратил.

–Ты отдыхай, – сказал он на прощание и вышел.

Медбрат за стойкой перелистывал «Уход за больными».

– Сообщите мне, пожалуйста, когда... – Дануорти понял, что не в силах закончить фразу. – Сообщите, хорошо?

–Да, сэр. Где вас найти?

Дануорти сунул руку в карман в поисках клочка бумаги, чтобы записать телефон, и наткнулся на позабытый список медикаментов.

–Я в Баллиоле. Пришлите курьера.

Он спустился обратно в кладовую.

– Нужно заполнить как полагается, – заявила хрустящая халатом старуха, глядя на протянутое заявление.

–Там стоит подпись, – отдавая ей список, ответил Дануорти. – Остальное заполните сами.

Сестра скользнула неодобрительным взглядом по списку.

– Масок нет, термометров тоже. – Она вытащила крошечный пузырек аспирина. – Синтомицин и азелнидипин кончились.

В пузырьке болталось не больше двадцати таблеток. Убрав его в карман, Дануорти отправился в аптеку на Хай-стрит. У входа под дождем жалась горстка пикетчиков с плакатами «НАДУВАТЕЛЬСТВО!» и «ЦЕНЫ ВЗВИНЧЕНЫ». Дануорти зашел внутрь. Масок не было, цены на аспирин и глотательные термометры действительно оказались бешеные. Он купил все, что имелись в наличии.

Всю ночь он раздавал лекарства и штудировал таблицу контактов Бадри, выискивая хоть какую-нибудь ниточку к источнику вируса. Десятого декабря Бадри проводил локальную переброску для кафедры XIX века в Венгрии, но где именно, в данных не уточнялось. Уильям, вовсю приударявший за пока еще ходячими карантинными, тоже не знал, а связь пока не наладили.

Не наладили ее и к утру, когда Дануорти хотел позвонить в лечебницу и узнать, как там Бадри. Он даже гудков не услышал, но стоило положить трубку, как раздался звонок.

Это оказался Эндрюс, только из-за шипения в трубке Дануорти едва мог разобрать, что он говорит.

– Простите, что так долго, – сказал оператор, а потом еще что-то, неразборчивое.

– Вас плохо слышно!

–Я говорю, дозвониться не мог. Телефоны... – Снова шипение. – Я сделал проверку параметров. По трем разным... и триангулировал... – Остальное утонуло в помехах.