Текст книги "Книга Страшного суда"

Автор книги: Конни Уиллис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 37 страниц)

– Пусть звонит, не отключайтесь, – посоветовала Полли. – Может, ей там долго идти. У вопилки радиус действия – полкилометра.

Дануорти выждал десять минут, потом повесил трубку и через пять минут повторил звонок, на этот раз слушая гудки целых четверть часа, прежде чем признать поражение. Полли не сводила обожающих глаз с Уильяма, а Колин дрожал в своей мокрой куртке. Дануорти отвел его домой и отправил в кровать.

– Я мог бы пролезть за периметр и попросить ее, чтобы перезвонила, – укладывая леденец обратно в сумку, сообразил Колин. – Если вы считаете себя слишком старым для такого дела. У меня хорошо получается пролезать куда нужно.

Дануорти подождал, пока утром вернется Уильям, и отправился в Шрусбери дозваниваться снова. И снова безрезультатно.

– Я настрою повтор вызова через каждые полчаса, – пообещала Полли, провожая его к воротам. – А Уильям больше ни с кем из девушек не дружит, вы не знаете случайно?

– Нет, – ответил Дануорти.

Из Крайст-Чёрч вдруг донесся колокольный звон, перекрывающий шелест дождя.

– Неужели кто-то опять включил карильон? – ужаснулась Полли.

– Нет. Это американки. – Дануорти прислушался, пытаясь определить, действительно ли мисс Тейлор в итоге решила довольствоваться стедманом. Но в перезвоне ясно слышалась шестиголосица старинных колоколов из аббатства Осни – «Дуса», «Гавриила» и «Марии», которым вторили «Клемент», «Отклер» и «Тейлор». – И Финч.

Звонили на удивление красиво, совсем не похоже на карильон и на «О Христос, что с миром связан». Слушая этот чистый и мелодичный звон, Дануорти представил воочию, как американки сейчас стоят кружком на колокольне, держа веревки в поднятых руках и сгибая попеременно колени, и как Финч подглядывает в свою партитуру.

«Ни при каких обстоятельствах нельзя выпускать веревку колокола», – вспомнил Дануорти слова мисс Тейлор и почувствовал непонятный душевный подъем. Хоть у мисс Тейлор и не получилось дать со своими звонарями концерт в Норидже под Рождество, она не отступается, упрямо раскачивает свой колокол, и вот его оглушительный звон плывет на головокружительной высоте, возглашая победу и праздник. Как в рождественское утро. Он найдет Монтойю. И Бейсингейма. Или оператора, который не испугается карантина. Он отыщет Киврин.

В баллиольской квартире надрывался телефон. Профессор помчался по лестнице, надеясь, что звонит Полли. Ошибся.

– Дануорти? Здравствуйте. Это Лупе Монтойя. Что там у вас?

– Вы где? – спросил он.

– На раскопках.

Дануорти и сам уже увидел. Монтойя разговаривала с полураскопанного погоста, а за спиной у нее вырисовывался остов церковного нефа. Теперь понятно, почему она так спешила попасть на участок. Вода местами стояла почти по колено. Яму накрывали разнокалиберные куски брезента и пленки, но вода все равно где просто капала, а где и лилась с просевших краев тента водопадом. Все кругом – и надгробия, и походные фонари, которые Монтойя подвесила к тенту, и лопаты, сложенные штабелем у стенки, – было залеплено грязью.

И сама Монтойя тоже. И штормовка, и высокие рыбацкие бродни (в таких же, наверное, ходит где-то Бейсингейм) измазаны до неузнаваемости. Рука, сжимающая трубку, покрыта коркой сухой глины.

–Я вам несколько дней дозваниваюсь, – сообщил Дануорти.

–У меня тут насос все заглушает. – Монтойя махнула рукой куда-то за пределы экрана, но Дануорти никакого насоса не услышал, только стук дождя по брезенту. – Там ремень только что лопнул, а другого нет. У вас колокола звонили. Это что, карантин сняли, выходит?

– Если бы. Эпидемия в разгаре. Семьсот восемьдесят госпитализированных и шестнадцать смертей. Вы разве в газеты не заглядывали?

– Я здесь света белого не вижу. Последние шесть дней только и делаю, что выкачиваю треклятую воду, но меня одной просто не хватает на все. А теперь еще и насос... – Она перепачканной рукой убрала со лба густые черные волосы. – Зачем же тогда звонили в колокола, если карантин еще действует?

– «Чикагский сюрприз».

– Занялись бы лучше чем-нибудь полезным, раз силы девать некуда, – возмутилась Монтойя.

«Они уже, – подумал Дануорти. – Вас вот побудили позвонить».

–Я словно белка в колесе. – Монтойя снова пригладила волосы. Вид у нее был такой же измученный, как у Мэри. – Так надеялась, что карантин сняли и можно будет кого-нибудь вызвать на подмогу. Как думаете, сколько еще ждать?

«Слишком долго, – ответил он мысленно, глядя на потоки дождя, льющиеся с брезента. – Помощь не успеет».

– Мне нужно кое-что выяснить насчет Бейсингейма и Бадри Чаудри, – сказал он вслух. – Мы пытаемся установить источник вируса, и нам надо знать, с кем контактировал Бадри. Он работал на раскопках восемнадцатого и утром девятнадцатого. Кто еще здесь был вместе с ним?

– Я.

–А еще?

– Больше никого. Мне весь декабрь не хватало рабочих рук. Все мои студенты с историко-археологического разъехались в первый же день каникул. Пришлось скрести по сусекам в поисках добровольцев.

– Вы уверены, что, кроме вас двоих, тут никого не было?

–Абсолютно. Я хорошо помню, потому что в субботу мы вскрывали рыцарскую могилу и никак не могли поднять крышку. На субботу у меня записывалась Джиллиан Ледбеттер, но в последнюю минуту предупредила, что не сможет. Из-за свидания.

«С Уильямом», – догадался Дануорти.

–А в воскресенье кто-нибудь работал с Бадри?

– Он приехал только на утро и оставался тут один. А потом ему понадобилось в Лондон. Все, мне надо идти. Если помощи все равно ждать неоткуда, нужно приниматься за работу. – Она собралась класть трубку.

– Подождите! – закричал Дануорти. – Не отключайтесь.

Монтойя нетерпеливо прижала трубку к уху.

– Ответьте еще на пару вопросов. Это важно. Чем быстрее мы определим источник вируса, тем скорее снимут карантин и пришлют вам помощников.

Монтойя посмотрела с сомнением, но все-таки нажала какую-то комбинацию цифр, положила трубку на рычаг и спросила:

– Ничего, если я без отрыва от работы?

– Конечно, – облегченно вздохнул Дануорти. – Пожалуйста.

Она на секунду вышла из кадра, вернулась и нажала еще какие-то кнопки.

– Простите. Не дотягивается.

Экран зарябил – видимо, Монтойя перетаскивала аппарат в другое место. Когда картинка вернулась, Монтойя сидела на корточках в глиняной яме у каменного саркофага. Видимо, того самого, чью крышку они с Бадри чуть не уронили.

Эта крышка со скульптурным изображением рыцаря, скрестившего на обтянутой кольчугой груди руки в тяжелых латных перчатках, с мечом, покоящимся в ногах, стояла прислоненная к стенке саркофага, закрывая искусно вырезанную надпись. Виднелся только обрывок – «Requisc...» Requiscat in расе. Покойся с миром. Даже в этом бедняге отказали. Его спящее лицо под резной кромкой шлема выглядело осуждающе.

Тонкая пластиковая пленка, которую Монтойя набросила на открытый саркофаг, была покрыта каплями дождя. Дануорти задумался, есть ли на противоположной стенке такие же вырезанные в камне загробные ужасы, как в книжке у Колина – и насколько они отражают действительность. В изголовье саркофага непрерывным потоком лилась вода, постепенно стягивая вниз пленку.

Монтойя выпрямилась, поднимая забитый грязью поддон.

– Ну что? – Она поставила поддон на угол саркофага. – Вы, кажется, хотели меня еще о чем-то спросить?

–Да. Вы сказали, что, кроме Бадри, вам здесь никто не помогал.

– Правильно, – подтвердила Монтойя, вытирая пот со лба. – Ох, ну и духота здесь. – Она скинула штормовку и, свернув, бросила на крышку саркофага.

– А местные? Не связанные с археологией?

– Если бы здесь хоть кто-то появился, я бы их сразу же припахала. – Она принялась перебирать пальцами комки грязи в поддоне, выуживая оттуда коричневые камешки. – Крышка весила целую тонну, и не успели мы ее снять, как полил дождь. Нам бы любой случайный прохожий сгодился, но раскоп слишком далеко от населенки, здесь никто не ходит.

–А сотрудники Национального треста?

Монтойя стала промывать камни под струей воды.

– Они только на лето приезжают.

Дануорти надеялся, что источником окажется кто-нибудь из работавших на раскопках, что Бадри контактировал с местными или сотрудниками Треста, или случайно забредшим сюда охотником на уток. Но у миксовирусов не бывает носителей. Таинственный местный источник должен был бы заболеть сам, а Мэри уже обзвонила все английские больницы и клиники. За пределами карантина случаев заболевания не зафиксировано.

Вертя в пальцах мокрые камни, Монтойя по очереди подносила их к подвешенному на подпорке тента фонарику и осматривала покрытые коркой глины края.

– А птицы?

– Птицы? – удивилась Монтойя, подумав, видимо, что Дануорти предлагает ей скликать пролетающих мимо воробьев, чтобы помогли двигать крышку.

– Вирус мог передаться от птиц. Утки, гуси, куры, – перечислил Дануорти, не особенно, впрочем, уверенный, что куры действительно служат первичным резервуаром. – Они тут бывают?

– Куры? – переспросила Монтойя, рассматривая камень на свет.

– Вирусы иногда порождаются скрещиванием человеческих и животных штаммов, – терпеливо объяснил Дануорти. – Чаще всего биологическим резервуаром выступает птица, но иногда бывает и рыба. Или свиньи. Здесь не ходят свиньи?

Монтойя по-прежнему смотрела на него как на чокнутого.

– Раскоп ведь относится к территории фермы?

– Да, но до самой фермы отсюда три километра. Мы посреди ячменного поля. Откуда здесь свиньи – и тем более птица и рыба?

Она снова принялась изучать камни.

Птиц нет. Свиней нет. Местных жителей тоже. Вирус явно не отсюда. Может, у него и нет источника, может, грипп просто мутировал спонтанно в организме Бадри – Мэри ведь говорила, такое случается, – взялся ниоткуда и пошел косить жителей Оксфорда, как чума, уложившая ни о чем не подозревавших людей в эти могилы.

Монтойя в очередной раз перебирала камни, соскребая ногтем и оттирая пальцами приставшую грязь. И только теперь Дануорти увидел, что это не камни, а кости. Позвонки или, может, пальцы рыцаря. Покойся с миром...

Наконец она выбрала из общей груды ту, которую, видимо, искала – неровную полукруглую косточку размером с грецкий орех. Ссыпав остальные в поддон, она нашарила в кармане штормовки зубную щетку с короткой ручкой и, морща лоб, стала чистить вогнутые края кости.

Гилкрист ни за что не примет в качестве источника спонтанную мутацию. Он слишком крепко вцепился в свою теорию о неизвестном вирусе из XIV—XV столетия, проникшем через сеть. И слишком крепко держится за свою должность и.о. главы исторического факультета. Он не уступит, даже если Дануорти отыщет ему уток в мутных лужах посреди раскопа.

– Мне нужно связаться с Бейсингеймом, – сказал профессор. – Он сейчас где?

– Бейсингейм? – Монтойя, хмурясь, рассматривала кость. – Понятия не имею.

– Но... Я думал, вы его нашли. Вы ведь разыскивали его в Рождество, чтобы он подписал освобождение от карантина.

– Да, разыскивала. Два дня угробила на обзвон шотландских лососевых и форелевых инструкторов, а потом решила, что с меня хватит. Как по мне, так его в Шотландии и близко нет. – Она вытащила нож из кармана джинсов и принялась скрести зазубренный конец косточки. – Кстати, о Госздраве. Не сделаете мне доброе дело? Я им названиваю, но у них занято наглухо. Можете зайти к ним и передать, что мне нужны еще рабочие руки? Скажите, что участок представляет собой «невосполнимую историческую ценность» и будет потерян безвозвратно, если мне не пришлют по крайней мере пятерых помощников. И насос.

Нож соскочил. Монтойя, сдвинув брови, поскоблила еще.

– Как же вам удалось получить подпись Бейсингейма, если вы не знаете, где он? Ведь для освобождения требовалась подпись?

–Да. – Кусочек кости отскочил на полиэтиленовый саван. Осмотрев оставшийся у нее в руках обломок, Монтойя кинула кость обратно в поддон. – Я ее подделала.

Она снова опустилась на корточки у саркофага – выкапывать очередную порцию костей. Сосредоточенностью она напоминала Колина, осматривающего свой леденец. Интересно, она вообще помнит о том, что Киврин в прошлом, или забыла, как забыла про эпидемию?

Дануорти повесил трубку, сомневаясь, что Монтойя заметит, и отправился пешком в лечебницу – докладывать Мэри о результатах расспросов и заново опрашивать вторичных в поисках источника. Дождь извергался из водостоков, смывая предметы невосполнимой исторической ценности.

Звонари с Финчем все еще трудились, играя перемены одну за другой в установленном порядке, сгибая-выпрямляя колени и не выпуская веревки из рук, целеустремленные, как Монтойя. Колокола звонили громко и надрывно, заглушая шум дождя. Будто сигнал тревоги. Будто крик о помощи.

Запись из «Книги Страшного суда»

(066440-066879)

Канун Рождества 1320 года (по старому стилю). Времени меньше, чем я думала. Только что вернулась из кухни, и Розамунда передала, что меня звала леди Имейн. Та о чем-то увлеченно беседовала с посланником епископа – судя по ее лицу, не иначе как перечисляла в очередной раз грехи отца Роша, – но когда мы с Розамундой подошли, она показала на меня со словами: «Вот об этой особе я толковала».

Особа, не девица. И в голосе упрек, граничащий с обвинением. Неужели выдала посланнику, что подозревает меня в шпионаже на французов?

– Говорит, что ничегошеньки не помнит, – продолжала леди Имейн. – Однако грамоте она разумеет. Где твоя брошь? – повернулась она к Розамунде.

– У меня на плаще. Я оставила его наверху.

– Так сходи за ним.

Розамунда неохотно поплелась на чердак.

– Сэр Блуэт привез моей внучке брошь в виде любовного узелка с надписью на латыни. А она, – леди Имейн устремила на меня торжествующий взгляд, – сумела прочитать, и в церкви давеча говорила слова службы вперед священника.

– Кто учил вас грамоте? – осведомился посланник заплетающимся языком.

Я думала снова сослаться на сэра Блуэта, который якобы сам перевел надпись на брошке, но не стала – вдруг он уже успел опровергнуть мои слова.

– Не ведаю. Я запамятовала всю свою жизнь до нападения в лесу, ведь мне повредили голову.

– Едва очнувшись, она тараторила на никому не понятном языке, – выдвинула новое доказательство леди Имейн. Я по-прежнему не понимала, в чем она пытается меня обвинить и как ей может помочь посланник.

– Святой отец, вы ведь поедете через Оксфорд, когда покинете нас?

– Да, – настороженно ответил он. – Мы долго не загостимся.

– Прошу вас, возьмите эту особу с собой и отвезите в Годстоу, к сестрам в обитель.

– Мы не едем через Годстоу. – Пустая отговорка. Монастырь едва ли в пяти милях от Оксфорда. – Но я узнаю у епископа, не разыскивает ли ее кто, и пошлю вам весточку.

– Мне подумалось, что она может быть из монахинь, раз говорит на латыни и знает службу, – заключила Имейн. – Потому и прошу вас отвезти ее в обитель, чтобы там поспрашивали по монастырям, не знают ли ее где.

Посланник занервничал еще больше, но согласился. Значит, времени у меня только до их отъезда – а они, по его словам, не загостятся. Если повезет, пробудут тут до Избиения младенцев, если же не повезет... Хочу сейчас уложить Агнес и постараться еще раз поговорить с Гэвином.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Уложить Агнес в кровать Киврин удалось только на рассвете. Появление «трех волхвов» окончательно прогнало сон, и девочка ни в какую не соглашалась даже просто прилечь, боясь, что пропустит самое интересное, хотя устала она смертельно.

Пока Киврин помогала Эливис подавать угощение на стол, Агнес таскалась за ней хвостом и канючила, что проголодалась, а потом, когда накрыли и сели пировать, не съела ни куска.

Киврин было некогда ее уламывать. Сперва пришлось носить блюдо за блюдом из кухни в зал через весь двор – подносы с олениной и запеченной свининой, а потом огромный пирог, в котором запросто поместилась бы стая живых дроздов. Если верить священнику из реформистской церкви, между всенощной и утренней рождественской службой надлежало соблюдать пост, однако все до единого, включая посланника, с аппетитом уплетали запеченных фазанов и гуся, а также тушеного кролика с шафранной подливкой. И пили. «Волхвы» постоянно требовали подлить им еще.

Хотя перебрали они и так уже изрядно. Монах с сальной ухмылкой пялился на Мейзри, а клирик, пьяный еще с дороги, сполз почти под стол. Посланник хлестал в три горла, то и дело прося Розамунду подать ему чашу с рождественским элем и размахивая руками все беспорядочнее.

«Хорошо, – подумала Киврин. – Может, он напьется и забудет, что обещал леди Имейн отвезти меня в Годстоу». Она пошла с чашей к Гэвину, надеясь еще раз спросить его про переброску, однако рыцарь с хохотом рассказывал что-то Блуэтовой свите, которая тут же потребовала еще эля и мяса. Когда Киврин добралась до Агнес, девочка уже крепко спала, уложив голову на хлебную тарелку. Киврин осторожно подхватила малышку на руки и понесла наверх, в светлицу Розамунды.

Из открывшейся навстречу двери выглянула Эливис с полной охапкой перин.

– Как вы кстати! Мне нужна ваша помощь.

Агнес заворочалась у Киврин на руках.

– Принесите полотняные простыни. На этой кровати мы положим церковников, а сестру сэра Блуэта с ее девицами на чердаке.

–А я где буду спать? – спросила Агнес, вырываясь.

– Мы ляжем в амбаре, – ответила Эливис. – Только тебе придется подождать, пока мы постелем. Иди поиграй покамест.

Два раза девочке повторять не пришлось. Она радостно запрыгала вниз по ступенькам, размахивая рукой с колокольчиком.

Эливис передала Киврин перины.

– Отнесите их на чердак, а из резного сундука достаньте горностаевое покрывало.

– Как думаете, сколько посланник со своими людьми здесь пробудет? – спросила Киврин.

– Не знаю, – обеспокоенно отозвалась Эливис. – Надеюсь, что не больше двух недель, иначе у нас закончится мясо. И подголовники не забудьте прихватить попышнее.

Двух недель хватит с лихвой – стыковка гораздо раньше, а эти тут явно обосновались надолго. Когда Киврин спустилась с чердака, прижимая к себе охапку постельного белья, посланник зычно храпел на тронном кресле, а клирик сидел, закинув ноги на стол. Монах зажал в углу какую-то из служанок сэра Блуэта и теребил ее платок. Гэвин куда-то подевался.

Киврин доставила Эливис белье с покрывалами, затем вызвалась отнести постели в амбар.

–Агнес очень утомилась. Мне бы ее уложить поскорее.

Эливис кивнула рассеянно, взбивая тяжелый подголовный валик, и Киврин сбежала по лестнице на двор. Ни на конюшне, ни в пивоварне Гэвин не отыскался. Она покрутилась у нужника, пока двое вышедших оттуда рыжих парней не посмотрели на нее удивленно, потом отправилась в амбар. Гэвин, видимо, либо снова где-то тискает Мейзри, либо присоединился к праздничным гуляньям на лугу – оттуда доносились взрывы бурного хохота.

Накрыв мехами и одеялами расстеленную по полу солому, Киврин спустилась вниз и вышла на луг, проверить свою догадку. Сельчане стояли вокруг большого костра перед погостом, грея руки и прихлебывая из больших рогов. В отблесках пламени багровело лицо папаши Мейзри и старосты. Гэвина не наблюдалось.

Во дворе его тоже не было. У ворот, закутавшись в плащ, стояла Розамунда.

–Ты что здесь мерзнешь? – спросила Киврин.

–Дожидаюсь отца, он нынче до рассвета прискачет. Гэвин сказал.

–Ты видела Гэвина?

–Да. На конюшне.

Киврин с надеждой оглянулась в ту сторону.

– Слишком холодно ждать, задубеешь. Ступай в дом, а я попрошу Гэвина позвать тебя, когда отец появится.

– Нет, я буду ждать здесь, – заупрямилась Розамунда. – Он обещал вернуться на Рождество. – У нее дрогнул голос.

Киврин приподняла фонарь повыше. Розамунда не плакала, но щеки у нее горели. Что же еще выкинул сэр Блуэт, что она от него прячется? А может, ее напугал монах – или пьяный в стельку клирик?

Киврин взяла девочку за руку.

– Отца вполне можно ждать и в кухне, там теплее.

Розамунда кивнула.

– Он обещал, значит, непременно приедет.

И что сделает? Вышвырнет церковников? Разорвет помолвку Розамунды с сэром Блуэтом? «Отец не даст меня в обиду», – вспомнила Киврин. Вот только вряд ли он станет расторгать сговор – ссориться с сэром Блуэтом, у которого «много влиятельных знакомых», себе дороже.

Киврин отвела Розамунду на кухню и велела Мейзри подогреть для нее кружку вина.

– Попрошу Гэвина, чтобы тотчас же позвал тебя.

Киврин заглянула на конюшню, но Гэвина там не нашла. И в пивоварне тоже.

Она вернулась в дом, гадая, не отправила ли Имейн рыцаря еще с каким-нибудь поручением. Нет, старуха что-то убежденно втолковывала бесцеремонно разбуженному посланнику, а Гэвин расположился у огня в окружении Блуэтовой свиты – включая тех двоих, что выходили из нужника. Сам сэр Блуэт с толстой невесткой и Эливис сидел у очага ближе к входу.

Киврин опустилась на нищенскую скамью у сеней. К Гэвину сейчас даже не подобраться, куда уж там спрашивать о переброске.

– Отдай! – закричала Агнес. Она вместе с гурьбой младших прыгала на лестнице, ведущей в светелку, и мальчишки тискали Черныша, отнимая его друг у друга. Наверное, Агнес успела сбегать на конюшню за щенком, пока Киврин стелила постели в амбаре. – Это мой гончий! – пытаясь выхватить Черныша, ныла Агнес, но мальчик уворачивался со щенком в руках. – Отдай!

Киврин встала со скамьи.

–Я ехал через лес и вдруг увидел деву, – громко вещал Гэвин. – На нее напали разбойники и нанесли ей тяжелое увечье, из глубокой раны на лбу ручьем лилась кровь.

Киврин с сомнением взглянула на Агнес, которая колотила мальчишку по руке, и села обратно.

– «Сударыня, – обратился я к ней. – Кто сотворил с вами такое злодейство?» Но увечье лишило ее языка.

Агнес наконец отвоевала Черныша и притиснула к себе. По-хорошему, пойти бы и забрать несчастное создание, но Киврин осталась сидеть, только чуть подвинулась, чтобы крахмальный чепец Блуэтовой невестки не закрывал ей обзор. «Скажи им точно, где ты меня нашел, – внушала она Гэвину. – Назови, где именно в лесу».

– «Я к вашим услугам и разыщу этих лиходеев, однако мне страшно оставлять вас в таком плачевном состоянии». – Он оглянулся на Эливис. – Меж тем дева очнулась и стала умолять меня пуститься в погоню за обидчиками.

Эливис постояла в сенях, тревожно прислушиваясь, потом вернулась на место.

– Нет! – взвизгнула Агнес. Рыжий племянник сэра Блуэта выхватил у нее щенка и держал за шкирку в вытянутой вверх руке. Киврин поняла, что, если она сейчас же не спасет Черныша, беднягу замучают до смерти. Слушать «Сагу о спасении прекрасной девы в лесах» смысла все равно нет, потому что Гэвину главное – похвалиться перед Эливис, точность изложения – дело десятое. Киврин направилась к детворе.

– След разбойников еще не простыл, и я пустился по нему, пришпорив своего скакуна.

Племянник Блуэта раскачивал Черныша в воздухе за передние лапы, щенок жалобно скулил.

– Киврин! – закричала Агнес, кидаясь к ней и обнимая за ноги. Племянник, тут же отдав щенка, поспешил ретироваться, остальные кинулись врассыпную. – Ты спасла Черныша! – протягивая к нему руки, восхитилась Агнес.

Киврин покачала головой.

– Пора в кровать.

–Я ничуть не устала... – Агнес зевнула, потирая кулачками глаза.

– Черныш зато устал, – опускаясь перед Агнес на корточки, ответила Киврин. – А он не пойдет спать, пока ты не ляжешь рядышком.

Довод показался Агнес убедительным, и пока она не нашла в нем логический изъян, Киврин поспешила сунуть ей в объятия щенка, будто младенца, а потом подхватила обоих на руки.

– Черныш хочет, чтобы ты рассказала ему сказку, – проговорила Киврин, направляясь к двери.

– Вскоре след завел меня в незнакомые места, – нагнетал страха Гэвин. – В самую чащу леса.

Киврин понесла своих подопечных через двор.

– Черныш любит сказки про кошек, – ласково баюкая щенка, заявила Агнес.

– Тогда расскажи ему про кошек, – согласилась Киврин, забирая Черныша, чтобы девочка вскарабкалась по приставной лестнице на чердак амбара. Затисканный щенок уже спал. Киврин уложила его на солому рядом с постелью.

– Непослушная кошка, – объявила Агнес, снова хватая Черныша в охапку. – Только я не буду спать. Я просто полежу рядом, значит, раздеваться мне не надо.

– Нет, не надо, – подтвердила Киврин, накрывая девочку со щенком тяжелой меховой полостью. В амбаре стоял такой холод, что лучше было спать в одежде.

–Черныш хочет поносить мой колокольчик. – Агнес попыталась надеть ему ленточку через голову.

– Нет, не хочет.

Конфисковав колокольчик, Киврин расстелила еще одно меховое покрывало поверх первого и забралась под них сама, пристроившись рядом с Агнес. Девочка прижалась к ней поплотнее.

– Жила-была непослушная кошка, – начала Агнес, зевая. – Отец не велел ей ходить в лес, а она его не послушалась. – Она мужественно боролась со сном, потирая глаза и придумывая все новые и новые приключения для кошки, но темнота и теплый мех сделали свое дело.

Киврин полежала, дожидаясь, пока дыхание Агнес не станет размеренным и легким, а потом, осторожно высвободив щенка из девочкиных объятий, опустила его на солому.

Агнес заворочалась и стала нащупывать Черныша во сне. Киврин обняла ее покрепче. Надо бы встать и пойти поискать Гэвина. До стыковки меньше недели.

Агнес приткнулась к ее плечу, щекоча волосами щеку.

«Как я тебя оставлю? – подумала Киврин. – А Розамунду? А отца Роша». И заснула.

Когда она проснулась, на дворе светало. Рядом с Агнес посапывала Розамунда. Киврин, стараясь их не разбудить, слезла вниз и пошла через серый в сумерках двор, боясь, что пропустила колокол к заутрене. Но Гэвин по-прежнему хвастался у огня своими ратными подвигами, а посланник все так же обреченно внимал леди Имейн с тронного кресла.

Монах сидел в углу, обняв Мейзри за талию, клирика видно не было. Наверное, вырубился, и его оттащили в кровать.

Детвору тоже уложили, а женщины отправились почивать на чердак. Ни сестры, ни дорсетской невестки сэра Блуэта Киврин среди присутствующих не заметила.

– «Стой, негодяй! – закричал я. – Я сражусь с тобой в честном поединке», – гремел Гэвин.

Киврин не очень поняла, по-прежнему ли это «Сага о спасении девы» или уже сказания о подвигах Ланселота. Однако если расчет был поразить Эливис, то Гэвин зря старался. Ее в зале не наблюдалось. Немногочисленные оставшиеся слушатели тоже утратили интерес. Двое вяло перекидывались в кости на скамье, а сэр Блуэт спал, распластав подбородок по массивной груди.

Судя по всему, Киврин ничего не проспала и поговорить с Гэвином ей все равно бы не удалось – да и вряд ли удастся в ближайшие часы. Можно было не вылезать из амбара. Видимо, хватит полагаться на судьбу. Придется подкарауливать Гэвина самой – преградить ему путь в нужник, например, или шепнуть на ухо по дороге в церковь: «Встретимся на конюшне после службы».

Церковники явно не настроены уезжать, пока в доме остается еще хоть капля вина, но слишком затягивать тоже опасно. Вдруг им завтра взбредет в голову поехать на охоту, или погода переменится. Да и в любом случае, уедет посланник со своими пропойцами или нет, до стыковки ровно пять дней. Нет, уже четыре. Ведь Рождество наступило.

– «Он замахнулся, готовясь нанести смертельный удар. – Гэвин сделал выпад. – И достань ему сил, покатилась бы голова моя с плеч».

–Леди Катерина! – Имейн поманила Киврин к себе. Посланник глядел так заинтересованно, что у Киврин тревожно заколотилось сердце – какую еще каверзу они там выдумали вдвоем? Леди Имейн, не дожидаясь, сама двинулась ей навстречу с каким-то полотняным свертком в руках.

– Отнесите это отцу Рошу к утренней службе. – Имейн отвернула уголок, показывая лежащие внутри восковые свечи. – Пусть поставит на алтарь, – подчеркнула она, – и ни в коем случае не снимает нагар пальцами – от этого ломается фитиль. Пусть как следует уберет церковь для епископского посланника, чтобы тот мог отслужить рождественскую заутреню. Церкви должно походить на храм божий, а не на хлев. И пусть наденет чистое.

«Значит, ты все-таки обеспечила себе полноценную службу, – подумала Киврин, спеша через двор и по тропинке к церкви. – И меня сплавила. Теперь осталось только отца Роша извести – убедить посланника лишить его сана или отправить в Бистерское аббатство».

На лугу никого не было. В серых сумерках догорал бледный костер, а лужи растаявшего снега затягивало коркой льда. Сельчане разошлись по кроватям – отец Рош, должно быть, тоже. Но дым из его лачуги не шел, и на стук в дверь никто не отозвался. Киврин зашла в церковь через боковую дверь. Внутри царила темнота и стужа – сильнее, чем в полночь.

– Отец Рош! – негромко позвала Киврин, пробираясь на ощупь к статуе святой Катерины.

До Киврин донеслось бормотание. Священник стоял на коленях перед алтарем, за алтарной преградой.

– Приведи тех, кто сейчас вдали от родных мест, домой во здравии, огради их от бедствий и хворей в пути, – молился он.

Киврин вспомнила, как лежала больная и как этот же ласковый голос успокаивал и утешал, пробиваясь сквозь треск пламени. И еще она вспомнила мистера Дануорти. Больше она звать не стала, прислонилась к ледяной статуе, вслушиваясь в голос из темноты.

– К всенощной прибыл из Курси сэр Блуэт с домочадцами да слугами. И Теодульф Фриман из Хенефельда. Снег намедни перестал, небеса расчистились к светлому празднику Рождества... – Он продолжал отчитываться тем же будничным голосом, каким Киврин «молилась» в диктофон. Список присутствующих на службе и прогноз погоды.

В окнах забрезжил свет, и за ажурной решеткой алтарной преграды Киврин разглядела отца Роша отчетливее – потертый подризник с запачканным подолом, лицо грубое и жесткое, особенно по сравнению с тонкими аристократическими чертами посланника и клирика.

– Нынешней светлой ночью, когда закончилась всенощная, явился к нам посланец от епископа, а с ним двое священников – все люди высокоученые и добрые.

«Не все то золото, что блестит, – мысленно возразила ему Киврин. – Вы один стоите десятка таких высокоученых». Имейн сказала, что рождественскую заутреню будет служить посланник – который не постился и не удосужился хотя бы заглянуть в церковь, настроиться на таинство. Имейн это не смущает. «Вы стоите полусотни таких. Нет, сотни».

– Из Оксенфорда идут вести о хвори. Коттеру Торду полегчало, хоть я и отговаривал его бить ноги в такую даль на службу. Уктреда по немощи своей не пришла. Я отнес ей супу, но она не ела. Уолтеф перебрал элю на танцах и свалился с блевотой. Гита обожгла руку, вытаскивая ветку из костра. Мне нечего страшиться, хоть и грядут последние дни, дни гнева и страшного суда, ведь Ты прислал мне добрую подмогу.

Добрую подмогу. Хороша будет подмога, если она так и останется стоять сложа руки. В розово-золотистом сиянии восходящего солнца стали видны и потеки на ножках потускневших нечищеных подсвечников, и большое пятно воска на алтарном покрове. Гнев и страшный суд неминуемы, если все это заметит Имейн, шествующая к заутрене.