Текст книги "Жемчужина Санкт-Петербурга"
Автор книги: Кейт Фернивалл (Фурнивэлл)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 28 страниц)
Не дойдя до двери, он развернул Валентину к одному из огромных, от пола до самого потолка, окон, убранных золотым бархатом и украшенных шелковыми цветами. Валентина прижалась к стеклу так, будто темнота за ним скрывала нечто такое, что было ей очень нужно.
– И которая из них ваша Astralis Gigantis? – негромко спросила она.
– Она существует, поверьте. Там. Гдето. Ждет, когда ее ктонибудь откроет.
– Надеюсь, что это произойдет. Мне очень хочется думать, что еще не все звезды открыты.
– Открыть все звезды невозможно, Валентина. Всегда найдутся новые.
Она ничего не сказала, лишь слегка покачнулась в такт приглушенной музыке, доносящейся из бального зала. Ее отражение на стекле какимто образом слилось с тенями, которые шевелились за окном.
– Вы не принесете мне чтонибудь выпить? – спросила она.
И он, протискиваясь сквозь толпу, ушел в буфетную, но, когда вернулся, держа в одной руке лимонад, а в другой крепкий коньяк, было слишком поздно. Люди в военной форме уже роились вокруг девушки, точно пчелы. Он даже слышал их голодное жужжание. Протолкнувшись в середину небольшой группы, Йенс увидел высокого светлокудрого гусарского капитана в красном мундире, который, держа в руке ее танцевальную карту, чтото горячо говорил. Посмотрев на лицо Валентины, инженер заметил на нем выражение затравленного зверька. Йенс поставил напитки, выхватил из руки гусара карту, разорвал листок на две части и вложил обратно ему в руку с вежливым поклоном.
– Прошу нас простить, – сказал Йенс, подставляя согнутую в локте руку Валентине. – Нам нужно осмотреть… одну звезду.
Выходя из зала, он вдруг почувствовал, как ее тело задрожало. В первый миг Йенс с ужасом подумал, что она плачет, но, когда посмотрел на ее лицо, увидел, что она не плакала. Она смеялась.
10
Они ехали на санях. Валентина задыхалась от морозного воздуха. Она любила зиму. Сейчас холод соскабливал с ее кожи запах сигар. Лежащие на коленях руки ее были надежно укрыты в теплой муфте, а Викинг обернул ее пледом так, что только кончик носа и подбородок ее бледно мерцали в холодном лунном свете.
Сани неслись по мягкому снегу, как по ветру. Металлические полозья пели, но топота лошадиных копыт почти не было слышно. Викинг лихо управлял открытыми санями, и ветер норовил сдуть с головы Валентины бобровый капюшон, но она почемуто не испытывала ни страха, ни волнения. Мать, наверное, умерла бы от ужаса, если бы увидела ее в ту минуту. Валентина не должна была находиться здесь, она знала это, но оправдывала себя тем, что на бал попала не по своей воле. Сани неслись по улицам Петербурга, вдоль закованных в гранит набережных, мимо моста, за которым возвышались бастионы Петропавловской крепости. Туман точно шубой накрыл реку, отчего отражения фонарей превращались в нечеткие размытые пятна.
Йенс не пытался с ней заговорить. И это устраивало ее. Она закрыла глаза, вслушиваясь в гудение полозьев. Он увозил ее прочь от городских огней, чтобы смотреть на звезды. На замерзших губах ее появилась улыбка. Никто раньше не показывал ей звезд.
– Это Одиссей. Он был великим воином, которому боги не могли позволить умереть, поэтому забрали к себе, чтобы бороться с ним, когда им становилось скучно.
Валентина показала на другое скопление звезд. Их были тысячи, сверкающих проколов в черной небесной арке.
– А это что? Как красиво. Они кажутся такими близкими.
– Это служанки Зевса. Каждая из них была обычной земной женщиной, которую великий бог полюбил. Он похищал их и уносил с собой, чтобы они вечно прислуживали ему. Говорят, что у них у всех были волнистые каштановые волосы и темнокарие глаза.
Она вдруг заметила, что он повернул голову и смотрит не на ночное небо, а на нее.
– Так что стерегитесь, – добавил он. – Вы в его вкусе.
Она рассмеялась.
– Я бы не отказалась быть сейчас там, наверху, и смотреть вниз, на людей, копошащихся на земле. Наверное, это было бы чудесно – освободиться от всего. – Валентина указала муфтой в сторону города. – От этого.
Звезды они разглядывали, откинувшись на спинку сиденья саней. Йенс поднял голову и выпрямил спину.
– Вы полагаете, здесь все так уж плохо?
Она задумалась. О бомбах, о революционерах. Два министра правительства уже погибли от их рук: Сипягина застрелили в Мариинском дворце, Плеве бросили бомбу в карету. Был убит Александр II, дед царя Николая. Прекрасный храм Спаса на Крови был построен на берегу канала Грибоедова на том месте, где произошел роковой взрыв. Валентина вспомнила лицо отца, когда тот произнес: «Это ты виновата!», подумала о матери, собиравшейся обречь ее на бессмысленную жизнь, в которой главными событиями были званые чаи и примерки нарядов. Она подумала о женщине с блестящим шрамом на голове. Подумала о Кате.
– Нет, – солгала она. – Здесь не все так уж плохо.
– Вы изумительно играете на фортепиано. Разве ради этого не стоит остаться здесь, внизу?
– Я бы уговорила Зевса позволить мне играть и там, наверху.
– Ах, да. Присоединиться к музыке сфер. Он был бы глупцом, если бы не позволил вам этого.
Валентина не могла рассмотреть лицо Фрииса, хоть он и смотрел на нее сверху вниз, пока она разглядывала сверкающие алмазы на небе. Голова его находилась как раз напротив луны, изза чего черты его оставались в тени и лишь волосы, выбивавшиеся изпод большой меховой шапки, блестели в странном призрачном свете, но почемуто казались не рыжими, а фиолетовыми.
– А чем вы занимаетесь? – спросила она. – Кроме того, что ходите на концерты и носитесь, как сумасшедший, на санях?
Он рассмеялся, и смех его разлетелся эхом по бескрайней ночной тиши. Они выехали за город и остановились на лесной опушке, где снег лежал перед ними гладкой серебристой скатертью, а сзади доносился шепот сгрудившихся темной армией деревьев.
– К вашему сведению, я тогда не ушел с концерта. Государь велел мне заняться работой. А что касается саней, да, я люблю прокатиться с ветерком. – Он придвинулся чуть ближе, и она увидела, как дыхание срывается с его губ клубами в морозный воздух.
– Так чем вы занимаетесь? – снова спросила она.
– Я инженер.
– Инженер? То есть вы создаете разные вещи?
– Да, вы правы. Я создаю разные вещи.
По его голосу она поняла, что он улыбнулся. Он смеялся над ней. Она оторвалась от спинки сиденья и села ровно, отчего Йенсу пришлось немного развернуться. Теперь ей было видно его лицо.
– Что же это за вещи?
– Туннели.
– Туннели? Какие туннели?
– Для канализационных труб, дренажные… Бывало, прокладывал туннели через скалы. Железнодорожные туннели.
Это ее так захватило, что она даже не нашла что сказать. Никогда еще ей не приходилось встречаться с людьми, которые занимались чемто созидательным.
– А когда нечем заняться, я развлекаюсь тем, что собираю разные моторы, – добавил он. – Люблю, знаете, возиться с металлом.
Глядя на его серебристое лицо, она дивилась тому, как легко эти слова слетают с его уст. «Бывало, прокладывал туннели через скалы». Такие простые слова – и такое великое дело. Ей вдруг захотелось закричать от зависти. Сию же секунду, прямо здесь, ночью, под этой холодной безжалостной луной, броситься в снег и завыть.
Но вместо этого она сказала лишь:
– Как интересно.
Но он, должно быть, расслышал чтото в ее голосе или увидел чтото в ней, потому что замолчал и стал внимательно всматриваться в ее лицо. Пока он молчал, лошадь подняла голову и повернула уши в сторону черной полосы леса.
– Играть на фортепиано так, как играете вы, – это редкостный дар, – негромко произнес он. – Вы так молоды, но в игру вкладываете все сердце и всю душу, это заметно.
Она отвернулась.
– Наверняка вы тяжело трудились, чтобы научиться так играть.
– Это не труд. Не настоящий труд. Не то что строительство туннелей.
– Валентина. – Он прикоснулся к ее руке. Ее руки оставались внутри меховой муфты, а его рука в перчатке была снаружи, поэтому прикосновения как такового не произошло, и все же она почувствовала движение и повернулась к нему лицом. – Валентина, как вы считаете, что приносит людям больше удовольствия? Туннели? Или музыка, которая наполняет сердце радостью, заставляя его петь? Бетховен или Брюнель?
Она рассмеялась и почувствовала прилив благодарности этому безумному Викингу, который похитил ее и привез неведомо куда, чтобы смотреть на звезды.
– Кто такой Брюнель?
– Это английский инженер. Изамбард Кингдом Брюнель.
Имя это он произнес поособенному, с большим уважением.
– Талантливый? – поинтересовалась она.
– Он был одним из величайших.
Она кивнула.
– Завидую я ему.
– Я знаю.
Он снова едва заметно прикоснулся к ней.
– Женщинам не дают возможности заниматься чемто полезным, – сказал он. – Но со временем все изменится, Валентина.
– У меня нет времени, – резко произнесла она.
Такого ответа он не ожидал. Она поняла это по тому, как вдруг напряглось его лицо. Но она уже не могла остановить слова, которые полились из нее.
– Как бы вы себя чувствовали, если бы вам приходилось вместо того, чтобы заниматься чемто полезным, весь день пить чай или обсуждать платья и украшения? Вы бы сошли с ума, это точно. Я хочу… чегото большего. Я ведь не матрешка, я не хочу быть просто украшением. Я хочу падать от усталости, хочу работать головой и…
Из леса донесся шум. Бряцанье лошадиной сбруи и скрип тяжелых колес. Чтото приближалось между деревьями. Не сказав ни слова, Йенс ловко щелкнул вожжами и направил полусонную лошадь в густую тень, подальше от света.
Из леса медленно выкатилась большая телега. Она пробиралась к заснеженной дороге, переваливаясь из стороны в сторону, как большой и неуклюжий горбатый зверь. Два старых тяжеловоза с храпом тянули ее, а позади, ступая по следам колес и лошадей, шли пятеро мужчин. Когда движение замедлялось, они подталкивали повозку плечами. Валентине показалось, что так они шли уже очень давно.
Викинг сосредоточенно наблюдал за фигурами. В темноте Валентина не могла его видеть, но чувствовала, что внимание его напряжено до предела. Он взял ее за руку и крепко сжал пальцы, но она и так понимала, что он хотел ей сказать. «Не шевелитесь». У человека, который шел впереди, направляя лошадей, за спиной болталась винтовка. Он чтото крикнул своим спутникам, но Валентина не разобрала слов. Йенс пригнулся к ней так близко, что она даже почувствовала его дыхание на своей замерзшей щеке, и прошептал:
– Они сейчас уедут. Как только выкатят телегу на дорогу.
Она кивнула и только теперь оторвала взгляд от винтовки. Викинг был так близко, что она почти могла слышать, как быстро бьется его сердце. Сейчас он был не более чем густой тенью, неразличимой в темном лесу, и все же она слышала его дыхание, спокойное и уверенное, каждый вдох и каждый выдох. Это вернуло ей душевное равновесие.
– Должно быть, охотники, – шепнул он.
«Вряд ли», – подумала она, но вслух ничего не сказала.
– Домой возвращаются, – добавил он.
– Наверное, много добычи везут.
Он издал короткий вздох, словно получил удар. Они оба знали, что в этой телеге нет мяса. Ветер трепал парусину, привязанную веревками, и то, что она скрывала, выглядело угловато и массивно.
Дойдя до возвышения, по которому проходила дорога, лошади стали с натугой тащить телегу наверх. Люди, шедшие позади, принялись подталкивать ее, а тот, что двигался впереди, изо всех сил потянул животных за поводья. Валентину поразило, до чего грубо он обращался с животными, но в этот миг ночная тишь неожиданно огласилась громкими проклятиями.
Йенс первым понял, что происходит.
– Телега переворачивается, – произнес он.
Тяжелый предмет, лежавший в телеге, сдвинулся с места. Повозка накренилась. Одна из лошадей, быстро заработав копытами, неожиданно стала упираться и пошла назад, но мужчины сил не берегли, продолжали налегать на задок телеги, толкали и тащили, пока наконец не выровняли и не выпихнули по каменистому склону на дорогу. Там они попадали на снег и прислонились, тяжело дыша, к замершим колесам. И тут лошади Йенса вздумалось поприветствовать своих обессилевших собратьев. Йенс натянул поводья и тихо выругался.
– Валентина, – спокойно, без тени волнения в голосе произнес он, – сидите тихо.
Тянувший лошадей мужчина, вскинув винтовку, быстро приближался к краю леса, чтобы установить источник звука.
– Я здесь! – громко выкрикнул Йенс.
Мужчина тут же свернул в их сторону. Валентине было слышно, как скрипит снег у него под ногами, и ее сердце забилось как сумасшедшее.
– Закройте лицо капюшоном, – вполголоса произнес Йенс, не оборачиваясь.
Она натянула бобровый капюшон до самого подбородка, оставив только маленькую щелочку. Когда шаги приблизились и остановились, она услышала, как щелкнул затвор. Тут под плед пробралась ладонь Йенса и крепко сомкнулась на ее руке.
– Добрый вечер, – сказал он. – Мы с дамой выехали покататься на санях. Нам неинтересно, чем вы тут занимаетесь.
К ее удивлению, в ответ мужчина, хлопнув по боку лошадь Йенса, громко рассмеялся. Валентина попыталась втянуть через щелочку воздух, но легкие ее отказывались работать.
– Убирайся отсюда вместе со своей дамой, – раздался уверенный голос. – Вези ее обратно в Петербург, пока она не отморозила себе задницу.
Йенс взялся обеими руками за поводья и передернул ими так, что его лошадь рванула с места и мужчина с винтовкой вынужден был отпрыгнуть в сторону.
– Спокойной ночи! – крикнул Йенс.
Застоявшаяся лошадь весело заработала копытами, и Фриис направил сани через заснеженную гладь обратно в сторону города.
Валентина открыла лицо.
– Обычный человек, ничего опасного, – сказала она.
В тот же миг сани чуть вздрогнули и немного качнулись. Ей пришлось схватиться за край.
Йенс усмехнулся.
– Я рад, что вы так думаете.
И вдруг раздался оглушительный грохот. Валентина подумала, что чтото сломалось в санях, лопнул полоз или какоенибудь крепление оглобли, но Йенс яростно выругался и, сильно стегнув вожжами спину лошади, пустил ее во всю прыть. Потом быстро положил одну руку на затылок Валентины и заставил ее пригнуться.
– Вниз! – приказал он.
Она повалилась на дно саней лицом. Едва она успела выплюнуть тут же набившуюся в рот грязную жижу, как снова чтото громыхнуло. А потом еще раз. Тело ее среагировало на звуки быстрее, чем разум. Она сжалась в комок и только после этого поняла, что услышала выстрелы.
Йенс гнал лошадь, не сбавляя скорости, почти две мили. Наконец он толкнул Валентину в плечо.
– Все! Наконецто в безопасности!
Валентина взобралась на сиденье. У нее болела шея, к тому же ей было стыдно.
– Я решила, что… – начала было она, но замолчала.
К чему объяснения? Она уже видела, какие ужасы люди могут делать друг с другом. Что это было? Винтовка? Бомба? Какая разница?!
– Испугались? – Фриис хмыкнул и позволил лошади перейти на шаг. – И правильно сделали. Я тоже испугался.
Она в удивлении посмотрела на него.
– Вы?
– Ну да. Ружейные пули – не самые лучшие друзья.
Он улыбнулся ей и нахлобучил на уши съехавшую меховую шапку. Тут она почувствовала, что от возбуждения у нее покалывает в пальцах. Или это изза холода? Ночь точно накрыла сани черным колпаком.
– Он не пытался нас убить, – уверенно промолвил Йенс. – Пули прошли слишком далеко от саней.
– Зачем тогда он вообще стрелял?
– Чтобы испугать. И показать, что нас ждет, если мы сунемся в полицию.
Холод, просочившийся сквозь руки, начал подбираться к сердцу. Дрожь в груди не унималась.
– С вами все в порядке?
Она кивнула, но движение получилось резким, как будто непроизвольным.
– Слава Богу, осталась жива. Пока что, – добавила Валентина и попыталась засмеяться, но смех вышел невеселым.
Неожиданно инженер натянул поводья. Лошадь остановилась, но стала нетерпеливо бить копытом в снег. Наверное, ее тоже испугали выстрелы. Йенс ничего не сказал. На пустой заснеженной дороге, в темноте, вдали от всего мира, где рядом были только волки да полевые мыши, Викинг обнял Валентину и прижал к груди. Просто прижал, но, едва ее щека прикоснулась к его теплому пальто, внутри у нее все перевернулось. Все, что таилось гдето в самых темных уголках ее души, все тайное и хрупкое, вдруг как будто вывернулось наружу и затрепетало. Содрогнувшись всем телом, она втянула носом его запах и поняла, чем пахнет мужской мир. Он пахнет дымом и лошадьми, картами и чистым полем. Но она уловила и иной запах. Запах туннелей, подземной темноты и узких ходов. В лацканы его пальто впитался запах кирпичей. Валентина запретила себе чтото говорить. По крайней мере с этим ее потрясенный разум справился.
Они долго молчали. Одной рукой Йенс прижимал к себе голову девушки, а второй гладил мех капюшона, как будто это были ее волосы, шепча какието слова на языке, которого она не понимала. Когда наконец он отпустил ее и она выпрямилась, Йенс всмотрелся в ее лицо, и то, что он увидел, должно быть, успокоило его, потому что он улыбнулся, блеснув зелеными глазами. Йенс подхватил вожжи и, причмокнув, подстегнул лошадь. Вслух он сказал лишь одно:
– Простите меня, Валентина. Я не должен был привозить вас сюда.
Она несогласно покачала головой, но ничего не ответила. Валентина боялась разжать губы, чтобы у нее не вырвались слова, холодные и острые, как куски льда, слова о том, что она узнала того человека с винтовкой и фальшивым смехом. Ей уже приходилось смотреть в эти пронзительные глаза.
Это был Аркин. Водитель ее отца.
СанктПетербург встретил их мельканием огней. Сани летели вдоль набережных, мимо фасадов дворцов с классическими колоннами и золотыми фонтанами. Черная, мрачная, беспокойная река напоминала мятущуюся душу.
– Как думаете, что было в той телеге под парусиной? – спросила Валентина.
– Наверное, они чтото украли. Может, части какойто машины. Что бы там ни было, это тяжелая штука.
– Зачем бы это им части машины?
– Украденное на одном заводе можно продать на другом. Я по своему опыту знаю, сколько времени порой уходит впустую, когда приходится ждать необходимое оборудование.
– Вы покупаете оборудование у воров?
Он внимательно посмотрел на свою спутницу.
– Вы так считаете?
– Я просто не имею представления, как у вас принято вести дела. Я не хотела…
– А вы бы стали?
– Что?
– Вы бы стали покупать ворованное, если бы вели какието дела?
Он произнес это как бы между прочим, словно не придавая значения ни самому вопросу, ни ответу, но Валентина почувствовала, что для него это важно. Она понимала, что в своем ответе он был полностью уверен, но ему хотелось узнать, что скажет она. Валентина задумалась. Действительно, пошла бы она на такое?
– Да, – ответила она и сама удивилась. – Думаю, что стала бы. Если бы не было другого выхода.
Он рассмеялся. Своим удивительным воинственным смехом, от которого у нее шли мурашки по коже и шире раскрывались глаза.
– Что ж, хорошо, – сказал он. – В таком случае, я думаю, мы с вами поладим.
Неужели он до сих пор не понял? Они уже прекрасно ладили.
11
Остановившись у Аничкова дворца, они вместе вышли к его трехарочному входу. Тысячи огней сверкали, подчеркивая выставленное напоказ богатство. Дворец принадлежал вдовствующей императрице, матери царя. Мария Федоровна славилась умением устраивать великолепные торжества, блеском и роскошью намного превосходившие вялые попытки ее снохи. Бал в это позднее время был в разгаре, но были и такие гости, которые выходили из дворца и садились в свои кареты, чтобы ехать на другие балы, где веселье продолжалось до пяти утра. Грохотали колеса, гремела упряжь, ночь была шумной, и звезды здесь казались недоступными и чужими. Ни Валентина, ни Йенс не сделали шага в сторону дверей.
– Ваша компаньонка, поди, уж заждалась вас, – сказал Фриис.
– Да, наверное.
– У вас будут неприятности?
От этих слов Валентине вдруг отчаянно захотелось остаться здесь, и пробыть рядом с этим великаном до самого утра, и чтобы он, как сейчас, стоял к ней так близко, что она могла притронуться к его серому пальто. Она откинула капюшон.
– Сегодня у меня в компаньонках подруга моей матери. В новом сезоне я не одна у нее, и, я думаю, она ужасно рассердится. Но, – добавила Валентина, заговорщически улыбнувшись, – я скажу ей, что была занята образованием – изучала звезды. Хотя вполне может быть, что она сейчас так веселится, что и не заметила моего отсутствия.
– Вашего отсутствия невозможно не заметить.
Она проглотила подступивший к горлу комок и хотела чтото сказать в ответ, но так и не нашла подходящих слов.
– Спасибо, Йенс. Спасибо за то, что показали мне звезды.
Он повернул голову, посмотрел на дворец, приоткрыл рот, чтобы чтото сказать, но вместо этого лишь коротко поклонился и обронил:
– Это честь для меня.
И это все? Вот так формально? По правилам? В этот миг глаза его не были похожи на те глаза, которые так внимательно всматривались в нее на лесной опушке. Неужели придворные увеселения вот так влияют на человека? Превращают его в когото другого?
– Удачи вам с туннелями, – промолвила она, не найдя ничего лучше.
– Спасибо.
– Сказать вам чтото?
– Конечно, прошу вас.
Тело его не пошевелилось, и все же она почувствовала, что в эту секунду он приблизился к ней. В мыслях. Почти прикоснулся…
– О звездах вы знаете столько же, сколько я о туннелях.
Его длинный прямой нос сморщился, Йенс фыркнул. И тогда она добавила:
– Я ничего не смыслю в химии и биологии, хоть они и нужны мне, но в звездах я разбираюсь.
Она надеялась, что это рассмешит его, но вместо этого он уставился на нее непонимающе.
– Простите, но зачем вам химия и биология?
– Я собираюсь стать санитаркой.
Он не рассмеялся, и за это она была благодарна ему.
Пока Йенс бродил взглядом по ее лицу, она не могла понять, что творится за его зелеными глазами. Она лишь видела, что дыхание его сделалось тяжелее.
– У меня есть друг, врач, – произнес он осторожно. – Он както говорил мне, что для того, чтобы стать санитаркой, нужно быть очень сильным человеком. Кровь, раны… К тому же для этого нужно тяжело работать.
– Я работаю.
Губы его медленно растянулись в улыбку. Один их уголок поднялся выше другого.
– Не сомневаюсь в этом.
– Я при виде крови не упаду в обморок. И я могу быть жесткой.
– Над последним вам, наверное, еще стоит немного поработать.
– Поверьте, это так.
Он не стал возражать. Гордо подняв голову, она развернулась и быстро пошла к дворцу.
– Валентина!
Она обернулась. Он стоял на том же месте, высокий и прямой, как мачта на боевом корабле викингов. Ночной воздух кружил вокруг него снежинки. Холодный ветер подул в лицо девушки.
– Я могу вас навестить?
– Можете. – Она даже не сделала вид, что задумалась.
– Сегодня был чудесный вечер.
– Вам и выстрелы понравились?
– Особенно мне понравились выстрелы.
Она поняла, что он хотел этим сказать.
Огромные жаровни, полыхавшие во дворе Аничкова дворца, выбрасывали в темноту высокие языки пламени, окрашивая все вокруг в ядовитый оранжевый цвет. Сотни кучеров с замерзшими бородами, наслаждаясь благодатным теплом, грели руки и отходили от жаровен, недовольные, по зову своих хозяев, покидавших бал.
Аркин какоето время смотрел на собольи шубы и диадемы, то и дело мелькавшие на ступенях дворца. Такие дорогие, такие яркие, такие бесполезные. Все это бабочки, которым в скором времени предстоит быть раздавленными. Но что ждет таких женщин, как жена Сергеева? Даже беременной ей приходится гнуть спину ради какихто грошей, которых едва хватает на то, чтобы сводить концы с концами. Неужели ни у одной из этих бабочек нет совести? Впрочем, в тот вечер его интересовали не женщины. Он пришел сюда ради того, чтобы найти определенного мужчину.
Премьерминистра Столыпина.
Аркин был в шоферской форме, хоть министр Иванов и не присутствовал на балу. Форма делала его незаметным среди остальных шоферов и кучеров, а ему необходимо было оставаться одной из ночных теней, которые витают над скованной толстым голубым льдом Невой.
Встреча на лесной опушке обеспокоила его. Что это было? Знамение? Указание на то, что сегодня все пойдет не так, как задумано? В эту ночь впервые посторонние застали их за перевозкой оружия, и он с трудом заставил себя сдержаться, чтобы не убить их. Обширные открытые пространства всегда заставляли его нервничать. Два быстрых выстрела, два тела на снегу, и никаких свидетелей. Но полиция наверняка стала бы искать их и наткнулась бы на следы телеги в лесу. Нет. Парочки выстрелов в воздух над головой лошади было вполне достаточно. И все же… Аркин стиснул зубы и сказал себе, что не верит в знамения.
По группкам, сгрудившимся у жаровен, пробежал благоговейный шепот. Виктор только того и ждал. Он тут же молча двинулся к дворцу. Какаято важная персона выходила из здания. Персона до того важная, что все измученные холодом и ожиданием кучера опустили бутылки с водкой и разом повернули головы в одном направлении. На ступеньках показалась высокая фигура премьерминистра Петра Столыпина в сопровождении двух молодых мужчин в яркой форме и смеющейся красивой молодой женщины с очень светлыми, почти белыми волосами. До этих троих Аркину не было дела. Он видел только Столыпина.
Аркин потянул руку к мешку, прикрепленному к его ремню под пальто. Это политика, твердил он про себя. Политика, и ничего больше. Этот человек насаждает в России террор. Шестьдесят тысяч. Шестьдесят тысяч! Стольких политических заключенных он казнил или отправил на каторгу за первые три года на своем нынешнем посту. Еще тысячи крестьян были осуждены военнополевыми судами после столыпинского указа о разрушении коллективного землевладения. Сотни газет и профсоюзов закрывались изза того, что их цели не совпадали со столыпинскими.
Премьерминистр утверждал, что воюет против революции, и это больше всего не давало покоя Аркину. Не имело значения, сколько раз Столыпин заявлял, что он сторонник реформ, и сколько лжи слетело с его языка. Главным была его уверенность в том, что единственный путь вперед пролегал через репрессии. Аркин ежедневно видел вокруг себя результаты его политики. Он слышал крики, раздававшиеся по ночам, видел людское горе. Но сегодня он, простой механик, сослужит службу России. И если погибнет сам…
Он поежился и остановился в густой тени рядом с большим автомобилем. Засунув руку в мешок, Аркин поджег запал. В ту же секунду сердце его зашлось барабанной дробью. Он знал, что у него осталось ровно две минуты. Сто двадцать секунд. Не больше.
Это политика.
Но вдруг откудато из глубин памяти всплыл образ отца, честного и гордого земледельца, заспорившего както с высоким и могучим, как медведь, человеком, приехавшим из города с обращением на сельскую сходку. Этим высоким человеком был Столыпин. Потом ему вспомнились алые струйки крови, стекавшие по рассеченной плоти в грязь, и отцовские пальцы, сжавшиеся от невыносимой боли, и его спина, выгибавшаяся мостом при каждом ударе кнута. Стыд, не за себя, а за отца, никогда не покинет его.
Это только политика.
Ни для кого не было секретом, что премьерминистр Столыпин постоянно носит на себе броню и не показывается на люди без телохранителей, потому что на его жизнь уже не раз покушались. Аркин увидел телохранителей сразу, они, как тараканы, окружили подлетевшую к дворцовой лестнице карету, запряженную парой лошадей, тяжело дышавших на морозном воздухе. Аркин ожидал, что будет подан автомобиль, но для его плана это не имело значения. Молодые люди, сопровождавшие премьерминистра, один за другим сели в карету, пока слуги очищали путь, расталкивая кучеров и водителей. Сновавшие рядом другие экипажи и машины объезжали премьерскую карету стороной.
Сто секунд.
Из мешка в руке Аркина раздалось шипение, догоревший фитиль наполнил воздух запахом жженой ткани. Когда Столыпин сел в карету, его охранники расслабились и пошли вперед, к лошадям. Аркин скользнул к карете, оставаясь незаметным в ее густой тени, бросил мешок под колеса и быстро сделал шаг назад.
Семьдесят пять секунд.
Не произнося ни звука, он мысленно отсчитывал секунды.
– Эй, ты!
Чьято рука схватила его за плечо, и сердце Аркина остановилось. Пот выступил у него на спине. Он повернулся и увидел нависшего над ним огромного гвардейца.
– Что вам? – резко бросил Аркин, дивясь тому, что голос не подвел его и не дрогнул. – Я спешу. Мой господин велел подать машину.
Гвардеец, увидев шоферскую форму Аркина, произнес:
– Тебя как зовут?
– Григорьев.
– Так вот, Григорьев, скажи своему господину, что ему придется подождать, пока…
Но Аркин уже не слушал его. Столыпин стал выбираться из кареты и, обернувшись, крикнул своим оставшимся внутри спутникам:
– Ждите здесь! Хочу напомнить великому князю Михаилу, что завтра мы едем кататься верхом!
Аркин следил за каждым его движением так, будто оно было замедлено во сто крат. Вот блестящая туфля опустилась на красную дорожку, ведущую во дворец; вот рука в перчатке разжалась и снова сжалась; приподнялось плечо; повернулось бородатое лицо…
Шестьдесят секунд?
О Боже! Он сбился со счета.
Аркин попытался вырваться из руки гвардейца, но та держала крепко. Тогда он указал на лошадей перед премьерской каретой, которые кивали черными головами и беспокойно били копытами в снег. Неужели они почувствовали запах сгоревшего фитиля?
– Вам бы нужно помочь успокоить лошадей, а не то карета премьерминистра без него уедет. Не понравится ему это.
Гвардеец мгновенно утратил интерес к Аркину и ринулся вперед. Остальные лошади ржали, пытаясь отступить в темноту, и Виктор бросил быстрый взгляд на темное пространство под каретой Столыпина, но там ничего не было видно.
Тридцать секунд? Или меньше?
Он развернулся и бросился бежать, продолжая отсчет. Сколько он успеет сделать шагов? Тридцать? Будет ли этого достаточно? Перепрыгивая через бордюры, уворачиваясь от прохожих, он вдыхал полной грудью морозный воздух и проклинал Столыпина, проклинал гвардейца.
Проклинал свою удачу.
Он бросился за роскошный «роллсройс», массивный, как скала, в тот самый миг, когда стрелка его внутреннего секундомера указала на отметку сто двадцать. Две секунды он просидел там, сжавшись в комок, не думая ни о чем и не слыша ничего, кроме сумасшедшего биения сердца.
Взрыв был такой силы, что показалось, будто он вырвал гигантский кусок из ночи. Яркая вспышка распорола темноту, и ударная волна подбросила вверх тяжелый «роллсройс», выбила его стекла и продавила крепкие металлические бока. От невообразимого грохота уши Аркина наполнились пульсирующей болью. Из ночного неба на него посыпались острые, как ледяные кинжалы, осколки стекла. Он заставил себя наполнить сжавшиеся легкие воздухом и подняться, но то, что он увидел на месте взрыва, заставило его пожалеть о том, что он остановился, а не бежал без оглядки.
Крики, тела, кровь наполнили провал в земле, где только что стояла карета. Блестящий алый ручеек пробивался через комья снега на дороге, в воздухе стоял острый запах гелигнита и человеческого страха. Все вокруг воронки было усеяно телами, и те, кто мог удержаться на ногах, в панике разбегались в разные стороны. Аркин почувствовал, что к его горлу подступила тошнота. Прямо перед ним на земле лежали две прекрасные лошади, которые были впряжены в карету Столыпина. Одна была очевидно мертва. Задняя часть ее тела была перекручена под немыслимым углом. Вторая же лишилась обеих задних ног, но осталась жива. Не имея возможности подняться, она лежала и кричала. Люди в форме бегали вокруг, размахивая оружием и хватая всех, кто попадался под руку. Аркину захотелось раствориться в темноте, броситься бежать – подальше от этой кровавой вакханалии, от могучего человека, стоявшего, точно сам дьявол, на верху дворцовой лестницы и ревевшего от ярости. Премьерминистр Петр Столыпин выжил.
