Текст книги "Жемчужина Санкт-Петербурга"
Автор книги: Кейт Фернивалл (Фурнивэлл)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 28 страниц)
31
Дни становились теплее, и Петербург с удовольствием освобождался от удушливого тумана, висевшего над ним белым саваном. К этому времени город сделался похожим на бродягу в поношенном пальто, от которого к тому же неприятно пахло. Впрочем, когда небо прояснилось, золоченые купола церквей снова засверкали и дворцы стряхнули с себя подавленное настроение. Окна домов распахнулись, впуская в комнаты солнечный свет, позволяя ему занимать кресла и рыжим котом растягиваться на коврах. Реки начали оттаивать, и на Фонтанке и Мойке снова появились лодки, доставляющие уголь и дрова в расположенные на окраинных районах города заводы. На улицах стало шумно. Проснулись от спячки рынки. Коробейники во всю глотку расхваливали свой товар, торговцы каждому, кто проходил мимо, совали под нос всякую всячину, начиная от яблок и пряностей, заканчивая башмаками и кистями. Петербург оживал и начинал улыбаться.
Валентина тоже улыбалась. Как же она могла не улыбаться, если знала, что ее ждал Йенс? Он заявил, что каждодневные пешие прогулки к госпиталю – прекрасная зарядка для его легких и вообще они полезны для здоровья, но Валентина не была в этом так уверена. Дышал Йенс все еще с трудом, и иногда, когда он ступал на бордюр или спускался, из его груди доносились какието странные свистящие звуки.
От одного вида его угловатой фигуры, его медной гривы, сверкающей в последних лучах солнца, и задумчиво склоненной головы самые потаенные уголки ее души начинали оживать и трепетать от счастья. Когда она оказывалась рядом с ним, само понятие «жизнь» приобретало для нее новый смысл, становилось более важным, более насущным, что ли. Сегодня в госпитале Валентина впервые увидела, как проходят роды. Она была поражена. Оказывается, новая жизнь начинается в таких муках и в то же время она настолько прекрасна. Новорожденный младенец появляется на свет полностью сформированным. Она плакала.
Но даже это меркло по сравнению с тем, что она испытала, увидев расхаживавшего перед дверьми госпиталя датского инженера. Ей захотелось наброситься на него, обхватить руками и уже никогда не отпускать. Так повторялось каждый день. Но она ничего такого не делала, а просто подходила к нему, улыбалась и брала его за руку.
К тому времени, когда они вышли на улицу, на которой был расположен его дом, небо затянулось сиреневой дымкой, отчего все строения стали походить на кукольные домики. Йенс обнимал ее одной рукой за плечи и говорил мало, сохраняя дыхание для ходьбы, поэтому Валентина всю дорогу развлекала его рассказом о том, как медсестра Гордянская и санитарка Дарья чуть не подрались изза какогото пропавшего стетоскопа. Каждая обвиняла другую, и обе ругались так, что хоть святых выноси. У Гордянской, на ее могучей груди, чуть пуговицы не поотлетали.
Он засмеялся, но вдруг замолчал. Валентина почувствовала, что веселость его исчезла в один миг и на ее место пришло чтото темное и настораживающее. Он крепче обнял ее за плечи, и Валентина, проследив за его взглядом, увидела стоявшую у дома роскошную карету с золоченым гербом на двери и лакеями в ливреях.
– Чья она? – спросила девушка, догадываясь, что услышит в ответ.
– Графини Серовой. – Йенс остановился и внимательно посмотрел Валентине прямо в глаза. – Я скажу ей, чтобы она немедленно ушла.
– Но почему она приехала?
– Может быть, Алексей заболел.
По спине Валентины пробежал холодок. Графиня Серова была умной женщиной. И она не остановилась бы перед тем, чтобы использовать сына в своих целях.
В карете и в передней никого не было, поэтому Йенс бросился по лестнице наверх, перескакивая через две ступеньки, но на полпути остановился и принялся хватать ртом воздух, прижимая к груди руку. В следующую секунду Валентина оказалась рядом. Положив его руку себе на плечи, она обхватила Йенса за талию и приняла на себя его вес. Вслух она ничего не говорила, но про себя проклинала графиню.
– Как трогательно!
Голос донесся сверху. Валентина подняла голову. Наталья Серова замерла наверху во всей красе: салатное платье, черный плащ, высокая шляпа с изумруднозелеными перьями. Рядом с ней стоял мальчик лет семи, в матросском костюмчике, с прекрасными взволнованными зелеными глазами.
– Йенсу плохо, – резко бросила Валентина, глядя на черную шляпу.
В глаза женщины ей смотреть не хотелось.
– Дядя Йенс! – Мальчишка скатился по лестнице и подставил плечо под другую руку мужчины.
– Спасибо, – пробормотал инженер. – Добрый вечер, графиня. – Когда они поднялись на лестницу, он освободился от помощи и даже поклонился. – Чем я обязан такой честью?
– Алексей о тебе волновался, – со змеиной улыбкой ответила Серова. – Он, когда узнал, что ты нездоров, извел меня, так ему хотелось тебя увидеть. И в конце концов заставил приехать.
Йенс взъерошил каштановые волосы мальчика.
– Со мной все в порядке.
Он открыл ключом дверь в свою комнату. Когда все вошли, возникла некоторая неловкость. Йенс опустился на колени перед Алексеем.
– Ты чтото принес?
– Подарок. Для вас. – Мальчик улыбнулся.
Его мать скривилась:
– Это он сам придумал.
Под мышкой Алексей держал ящичек размером с коробку для туфель. Он протянул ее Йенсу. Тот осторожно приоткрыл крышку, заглянул внутрь и засмеялся.
– Вы только посмотрите!
Внутри коробки, на подстилке из соломы, сидела, собравшись в комок, большая белая мышь. Зверек чтото торопливо жевал, сердито поглядывая на них красными глазкамибусинками.
– Я подумал, пока вы болеете, – мальчик покосился на Валентину и тут же снова отвернулся, – он мог бы побыть вашим другом. Если вам скучно. Его зовут Аттила.
– Аттила? – Йенса снова охватил безудержный смех, обернувшийся приступом надсадного кашля. Мышь недовольно пискнула, показав желтые зубки. – Это чудо. Настоящее сердце гунна в шерстяной шубке. Спасибо, Алексей. Мы подружимся с ним.
Он поцеловал мальчика в щеку, и маленькие руки обвили его шею.
– Не цепляйся, – приказала мать.
Руки тут же опустились, но Йенс отвел мальчика к столу, где они вместе склонились над Аттилой. Валентина и Наталья Серова посмотрели друг на друга с затаенным интересом.
– Я слыхала, он изза вас стрелялся на дуэли, – негромко произнесла графиня.
– Не совсем.
– Значит, его рана на вашей совести.
– Его рана, – сухо ответила Валентина, – на совести того, кто спустил курок.
– Мне рассказывали, что это был милейший капитан Чернов. Он до сих пор набирается здоровья на Черном море. А вы часом не знаете, кто стрелял?
– Это что, допрос?
Графиня улыбнулась – холодно, одними губами.
– Я просто интересуюсь. Вы же знаете, как нехорошие слухи разлетаются по Петербургу.
– Их разносят нехорошие люди.
Вызывающий взгляд Валентины не понравился Серовой. Она отвернулась, и девушка, воспользовавшись случаем, подошла к столу и остановилась за спиной Йенса. Положив руку ему на плечо, она склонилась над коробкой и стала с улыбкой наблюдать за проделками Аттилы. Мать с сыном задержались ненадолго, но, прежде чем они ушли, Йенс снова присел, поцеловал мальчика в щеку и пообещал построить для Аттилы такой мышиный замок, что все грызуны в мире обзавидуются. Он прижал мальчишку к себе.
– А вы приедете к нам, когда выздоровеете? – робко спросил Алексей. – Мы еще будем кататься верхом?
Йенс заколебался. В комнате стало тихо, лишь было слышно, как тикают часы. Графиня замерла.
Валентина с улыбкой ступила к мальчику и потрепала его по плечу.
– Конечно, он приедет. Ведь ему нужно будет показать тебе новый замок Аттилы.
Йенс внимательно посмотрел на нее, потом кивнул:
– Конечно.
Холодные глаза Натальи торжествующе блеснули, и, шурша шелковыми юбками, она вышла из комнаты.
Валентина отворила тяжелую дверь и вошла в церковь. Она почувствовала сладковатый запах и ощутила большое замкнутое пространство, которое должно было бы надавить на нее тяжестью тысяч прочитанных здесь молитв, но не надавило. Оно показалось ей пустым.
– Отец Морозов, – обратилась она к высокому человеку в черном, который зажигал свечку под иконой Девы Марии.
Он повернулся с ласковой улыбкой.
– Вернулась, значит.
– Вернулась.
Валентина стояла на мраморном полу, в окружении фресок и икон. На тонких свечах горели неподвижные огоньки. Святые смотрели на нее грустными миндалевидными глазами, как будто это она была грешницей и лгуньей, а не человек в длинной черной рясе. Но, видимо, она разбиралась в людях лучше, чем они. За доброжелательной улыбкой и добрыми словами скрывался язык, который с большей охотой лгал, чем читал молитвы.
– Вы его видели?
– Сегодня ты не услышишь от меня ничего нового: Виктор Аркин здесь больше не бывает. Тебе, дочь моя, всегда рады в храме, но это место создано для мира и молитвы, а не для гонений.
– Когда вы видели его в последний раз?
– Я уже говорил тебе. Несколько недель назад.
– Вы знаете, где он сейчас?
– Нет.
– Вы в этом уверены?
– Уверен. – Бледные глаза священника прикрылись, кожа у их внешних уголков, сухая, как бумага, покрылась многочисленными морщинками, когда он улыбнулся. – Я говорю правду.
– И вы ничего о нем не слышали?
– Только то, что он был ранен.
– Сильно?
– Не знаю. Но мне сказали, что он уехал в Москву. Правда ли это – о том мне неведомо. – Он прикоснулся к висящему на груди распятию.
– Передайте ему от меня, что всю жизнь он не сможет скрываться.
Священник умиротворенно улыбнулся и задул зажженную тонкую свечку, которую держал в руке.
– Здесь храм Божий, дочь моя. Позволь Ему усмирить то, что заставляет тебя так упорно преследовать Виктора. – Он перекрестил ее двумя пальцами.
– Благодарю вас, батюшка, но лучше бы Он помог мне найти его.
– Здесь я тебе не помощник.
Валентина ясно видела за напускным добродушием напряженное внимание и холодный расчетливый ум, не желающий ей помогать. Она резко развернулась и быстро вышла из церкви. За спиной у нее по сырому помещению эхом прокатился голос:
– Благослови тебя Господь, дочь моя.
– Она уже ушла?
Отец Морозов кивнул.
– Но она вернется.
Внизу, в забитой церковной кладовой, Аркин сидел за столом, заваленным горой отпечатанных красной краской прокламаций. Он готовил их для раздачи на следующем митинге: проводил посредине листков ногтем большого пальца и складывал пополам.
– Почему она никак не успокоится?
– Эта девочка настойчива. – Морозов положил ладонь на кипу листовок с воззванием «Объединяйтесь! Власть рабочим!» и прибавил: – Как и ты.
В углу комнаты на табурете негромко бормотал никелевый самовар, и рядом с ним на оловянной тарелке лежал пирог. Священник посмотрел на нехитрую снедь и нахмурился.
– Виктор, если ты хочешь, чтобы рана твоя зажила, тебе нужно есть. И спать.
– Не сейчас, святой отец.
– А когда?
Аркин оторвал взгляд от листовок. Он похудел (он и сам это замечал), щеки ввалились, скулы выпятились и заострились, серые глаза потемнели. Даже Елизавета говорила ему об этом. Она любила подолгу всматриваться в его глаза, словно думала, что может увидеть в них его истинную сущность.
– Когда дело будет сделано, – сказал Аркин, – когда весь род Романовых ляжет в могилу, тогда я снова заживу обычной жизнью.
Брови священника низко опустились на глаза.
– Смотри, как бы не оказалось поздно, – негромко произнес он. – К тому времени ты можешь забыть, что такое обычная жизнь.
Капитан Чернов прислал письмо. От одного вида конверта с четким гербом на печати Валентине захотелось разорвать его на тысячу клочков. Но она этого не сделала. Не вскрывая конверт, она отнесла послание отцу в кабинет.
Министр прочитал письмо в молчании.
– Капитан в Швейцарии, – сообщил он, складывая листок. – Поправляет на водах здоровье после ранения. В Петербург думает вернуться не раньше осени.
Валентина услышала в его голосе нотки облегчения. Они обменялись понимающими взглядами, и дочь кивнула.
– У тебя не так много времени, папа. Те ссуды, которые ты взял в банке под залог его ожерелья, должны быть погашены до конца лета, потому что осенью я должна буду вернуть украшение.
– Если бы тебе была небезразлична судьба сестры, ты бы вышла за него. – Отец смял письмо в кулаке.
Валентина покачала головой.
– Пожалуйста, папа, не нужно. Наверняка есть какойто способ найти деньги. Чтото можно придумать. Можно продать все, что у нас есть. Продать дом в Тесово. Все равно мы туда уже не вернемся.
Министр опустился в глубокое кресло за широким письменным столом, почти скрывшись за кипами официальных пакетов и папок, которые угрожали в любую секунду обрушиться на него. Лицо его побагровело.
– Дом и так уже принадлежит банкам, Валентина. Но я попытаюсь чтонибудь придумать.
32
Несмотря на отцовские неприятности.
Несмотря на то что Аркин исчез с лица земли.
Несмотря на то что мне каждый день приходится перевязывать в госпитале раненых и видеть, как умирают неизлечимые пациенты.
Несмотря на то что мать почти не появляется дома и в городе стоит небывалая жара.
Несмотря на то что я не узнаю свои руки.
Несмотря на это все, сейчас самое счастливое лето моей жизни.
Лето наступало медленно. Шаги его были робки и коротки, как у юной девы на первом балу. Поначалу оно было бледным и неуверенным. Листья на липах все никак не хотели распускаться, и солнце все больше пряталось за тучами. СанктПетербург казался серым и усталым. Заводской дым, черный, словно сажа, висел над крышами, не в силах сдвинуться. Но как только Валентина решила отказаться в этом году от пикников с Катей и отдаться воле холодных ветров с Финского залива, лето наконец вступило в свои права, превратив столицу в город сверкающего золота.
Это был первый раз, когда они не поехали в имение в Тесово. Валентина не спрашивала почему – все и так было очевидно. Отец был постоянно занят и все время проводил либо в министерстве, либо у себя в кабинете, куда к нему то и дело наведывались мужчины в элегантных сюртуках, шелковых цилиндрах, с пухлыми кожаными чемоданчиками. Впрочем, Валентина давно приняла решение, что никогда больше не вернется в Тесово. Да и как могла она туда вернуться после того, что там произошло? Как могла туда вернуться Катя? Но еще больше девушке не хотелось оставлять Йенса. Для нее оставить его было все равно, что лишиться кожи.
То было лето загородных прогулок и познания друг друга. Они гуляли, держась за руки, и он всегда изумлял ее своей силой, когда легко подхватывал ее и переносил через какойнибудь ручей или крепко обнимал ее талию и поддерживал, когда она наклонялась над поверхностью пруда, спасая угодившую в воду божью коровку. То было лето мороженого и стрекоз, лето узнавания города. Даже на знакомые улицы и площади они смотрели широко раскрытыми от восхищения глазами, потому что в первый раз они видели их вместе.
Она водила его в Александринский театр с его огромными коринфскими колоннами слушать музыку Чайковского и Стравинского, он же приглашал ее в Николаевский вокзал, чтобы показать необычную конструкцию его крыши и подробно объяснить устройство паровых двигателей. Но, слушая, она рассматривала не архитектурные чудеса, а его кожу и его зеленые в крапинку глаза. Прислушивалась не к натужному дыханию грохочущих поездов, а к его голосу.
Бывало, что они сидели на берегу и болтали ногами в воде, в воздухе пахло скошенной травой, а над рекой клубился густой туман. Он взахлеб рассказывал ей о планах углубления дна Невской губы для регулирования уровня воды в городе, и они вместе ели яблоко, откусывая по очереди.
А порой они возили Катю в лес, где она кормила с руки оленя, а потом водили ее в Исаакиевский собор, и там сестра расплакалась – до того красивым он ей показался.
А еще он поцеловал ее перед Эрмитажем так, что она поняла, что ничьи другие губы не прикоснутся к ней до конца ее жизни.
Както они с матерью стояли у окна, наблюдая за Йенсом и Катей в саду. Сидя на корточках, он выпрямлял погнувшуюся спицу на колесе инвалидного кресла. Рука Кати лежала на его плече.
– Ты хоть понимаешь, как сильно твоя сестра любит его? – негромко произнесла мать.
И когда лето сменилось осенью, сидя с Йенсом в открытой карете под бархатной темнотой ночного неба и глядя на звезды, Валентина призналась ему, что беременна.
– Ты выйдешь за меня? – спросил Йенс.
Сердце девушки гулко застучало. Он взял ее ладонь, прижал к губам, потом перевернул и поцеловал кисть. Лунный свет превратил его лицо в холодный мрамор, но глаза его горели.
– Госпожа Иванова, вы окажете мне такую честь?
– Да.
– Завтра?
Она рассмеялась.
– Когда захотите, господин Фриис.
– Сейчас.
Она закрыла глаза. Когда открыла их снова, он все еще был рядом, все еще ждал ее ответа.
– Йенс, я пообещала Кате, что никогда не оставлю ее.
– Тогда она может жить с нами. Моя земельная сделка с Давыдовым оказалась даже выгоднее, чем я ожидал, поэтому я смогу купить для нас прекрасный новый дом. Там будет комната и для Кати.
Он произнес это таким будничным тоном, будто речь шла о какойто мелочи.
– Спасибо, любимый.
Йенс обхватил ее лицо ладонями.
– Я люблю тебя, – шепнул он и нежно прикоснулся губами к ее устам.
– Отпусти, я же не вырываюсь, – рассмеялась Валентина.
Но он обнял ее и прижал к себе так сильно, что она чуть не задохнулась.
– Завтра я поговорю с твоим отцом.
– Ему это не понравится.
– Но ему придется смириться. – Его рука принялась ласкать ее еще плоский живот.
– Мальчик, – прошептала она. – Будущий инженер. Он построит новый Петербург.
– Девочка, – улыбнулся он. – Я хочу девочку.
– С моими волосами и твоими глазами.
– И твоим музыкальным талантом. Умная, отважная и гордая девочка, вся в мать.
Капризный ветер сбросил на лицо Валентины прядь волос, и девушка поежилась.
– Тебе холодно? – спросил Йенс.
– Нет. Я волнуюсь.
Он оторвался от спинки сиденья и завернул Валентину в теплый плед.
– Я везу тебя домой. Тебе нельзя простужаться.
– Йенс, я не заболела! Я беременна.
Он улыбнулся, и в серебристом лунном свете улыбка его показалась как никогда теплой и нежной. Когда он хлестнул вожжами лошадь, Валентина заметила на его шее бьющуюся жилку. Она бы непременно прикоснулась к ней, если бы руки не были прижаты к телу пледом.
– Йенс, завтра у моего отца день рождения. Он для всей семьи снял ложу в театре и заказал столик в ресторане. – Слова давались ей с трудом. – Пожалуйста, пусть он один день побудет счастливым. Поговори с ним послезавтра.
Он повернулся и посмотрел на нее.
– Боже, придай мне сил! Разве я не достаточно долго ждал тебя?
– Нет, – улыбнулась она.
– Один день. Не дольше.
Она прижалась к нему, и тепло ее тела стало теплом его тела, ее мечты вкрались в его мечты.
Следующий день принес с собой мелкий моросящий дождь, который развеял удушливую жару. Театр горел разноцветными огнями. Ивановы всей семьей вошли в золоченую ложу в первом ярусе и расселись на плюшевых креслах с бархатной обивкой. Снизу доносился гул голосов. Сегодня в театре собралось высшее петербургское общество. Драгоценности и золотые ордена сверкали ярче, чем огромные, свисающие с потолка люстры. На лицах застыли улыбки. Головы дам венчали роскошные бриллиантовые диадемы. Многих из них приобретение этих украшений ввергло в такие долги, что алчные ростовщики уже жадно потирали руки в предвкушении, но появление в опере в дешевых украшениях было чревато позором и насмешками.
Валентина ненавидела всю эту показную роскошь, но сдержать недовольство ей, как всегда, помогло искусство. Когда был приглушен свет и полилась музыка, Валентина закрыла глаза и стала впитывать волшебные звуки. Под арии «Сказки о царе Салтане» РимскогоКорсакова она задышала свободнее, стала представлять комнату Йенса. Шкура северного оленя перед камином, мягкая, как кошачья лапа, нежное прикосновение шерстинок к обнаженной спине, губы Йенса, исследующие теплую кожу на ее животе и чтото шепчущие растущему внутри нее ребенку.
– Валентина, дорогая, как вы сегодня прекрасны. Ваше сияние затмевает огни ламп.
Глаза ее распахнулись.
– Капитан Чернов!
Он сидел в форменном красном мундире рядом с ней и улыбался. Она вдруг с удивлением поняла, что сейчас антракт и остальные, включая Катю, переместились в небольшую аванложу пить вино, есть черную икру и приветствовать гостей, которые подходили поздравить министра Иванова с днем рождения. Он не изменился. Почти. Зубы только стали чуть острее, а глаза – чуть злее.
– Вы не отвечали на мои письма, Валентина.
– Я рада снова видеть вас в здравии, господин капитан. Не знала, что вы уже вернулись в Петербург.
– Я вам писал, что собираюсь возвращаться.
Валентина не прочитала ни одно из его писем.
– Но я тоже написала вам однажды, – заметила она. – Сообщить о том, что наша помолвка расторгнута.
Он рассмеялся, обнажив еще больше зубов (смех был быстрым и отрывистым и очень напоминал собачий лай), и заключил в свои ладони ее руку в белой перчатке.
– Любите вы, молодые барышни, дразнить мужчин.
– Нет. – Она попыталась высвободить руку, но он не отпускал.
Медленно, не сводя с Валентины глаз, он поднял ее руку и прижал к своим губам. Даже через тонкую кожу перчатки она почувствовала его колючие усы.
– Отпустите.
Они сидели совсем рядом, почти как влюбленные, и их лица оказались так близко, что она разглядела небольшой розовый шрам у него на подбородке, которого раньше не было. Валентина подняла свободную руку и сжала два его пальца, готовая рвануть за них, если он не отпустит ее. Зрительный зал внизу снова начал наполняться, и гул голосов сделался громче. Чтото заставило Валентину насторожиться, какоето внутреннее чутье, которое она не могла объяснить. Но она вдруг совершенно четко поняла, что Йенс гдето там, внизу. А через миг она увидела его. Он находился в противоположной стороне зала. Высокий, с прямой спиной, ее викинг. Волосы его были растрепаны, как будто он вбежал в театр с улицы, чтобы увидеть ее как можно скорее. И он ее увидел. Точнее, их. Когда капитан гусар прижимал к губам одну ее руку, а другой она с раскрасневшимся лицом держала его пальцы. Валентина простонала и вскочила с кресла, наконецто освободившись от хватки Чернова.
– Йенс! – крикнула она, не обращая внимания на уставившиеся на нее удивленные взгляды. Но его уже не было. – Черт бы вас побрал, Степан! – яростно бросила она и выбежала из ложи.
Она нашла его. В буфете. Он стоял, прислонившись к мраморной колонне, и курил, не замечая снующих вокруг людей.
– Йенс, я не знала, что ты здесь.
– Это очевидно.
– Капитан Чернов зашел просто поздороваться.
– Довольно приятное у вас получилось приветствие.
– Нет. – Она положила ладонь ему на рукав, пытаясь нащупать руку. – Это совсем не то, что тебе показалось, Йенс. Прошу тебя, не надо…
Снаружи раздался крик. В двери показался мужчина в плаще и мокром от дождя цилиндре.
– Премьерминистра застрелили! – истошно завопил он и потом еще раз: – Премьерминистра застрелили!
Все, кто был в буфете, разом ахнули. Йенс обхватил Валентину за талию и вместе с ней прорвался через толпу к господину, принесшему страшное известие.
– Что случилось?
– Боже мой, он сегодня в Киеве был в театре, и какойто революционер выстрелил в него из пистолета. Он попал Столыпину в живот, а тот был без защитного панциря. – У мужчины по щекам текли слезы.
– Он умер? Умер? Говорите же!
– Сообщают, что умирает.
– Столыпин умирает. Боже, спаси Россию!
– Скорее! – закричал вдруг мужчина в заполненный сизым табачным дымом зал. – Уходите все отсюда! Скорее! Говорят, сегодня революционеры пойдут громить театры. Везде, в Киеве, в Москве. Они будут убивать всех! Даже здесь, в Петер…
Он не успел закончить. Страх вывел людей из оцепенения, и охваченная паникой толпа, бросая бокалы и сметая столики, ринулась к двери.
До сих пор Валентине не случалось видеть такой паники. Крики, надсадные вопли, топот ног, срывающиеся голоса. На мостовой перед входом в театр люди разбегались в разные стороны, втаптывая в лужи сбитые с голов цилиндры и шляпы. Они толкались, орудовали локтями, пробивались к своим каретам и автомашинам, не обращая внимания на крики появившихся точно изпод земли полицейских. Валентину чуть не сбил с ног какойто мужчина, пробежавший мимо нее с выкатившимися от ужаса глазами.
– Йенс, это ведь неправда? Я не верю!
Они носились по тротуару в поисках родных Валентины, но изза зонтиков невозможно было рассмотреть лиц, а все шляпы в темноте казались одинаковыми.
– В то, что Столыпин умер?
– Нет, – сказала она, прижимаясь к нему плечом. – В то, что революционеры будут громить театры. Это ведь невозможно.
– Скорее всего, этот слух специально пустили, чтобы посеять панику. Но мы не можем рисковать и оставаться здесь.
– Зачем? – Она вдруг уперлась ногами в землю, и Йенс был вынужден остановиться прямо посреди мечущейся толпы. – Зачем им это? Чего они добьются, вызвав такой хаос?
– Валентина, давай найдем вашу карету.
– Нет! – Она сбросила с себя его руку. – Чего ты боишься? Скажи мне.
Он пристально посмотрел на нее.
– Я боюсь, что суматоха эта была организована не просто так, а с какойто целью.
– С какой целью?
– Не знаю. Идем, не останавливайся.
Йенс потащил ее вперед, и через пару шагов она указала в сторону карет, перегородивших дорогу.
– Вон та папина.
Йенс, работая локтями, пробился к карете, и они увидели отца и мать Валентины. Перед ними стояло пустое инвалидное кресло. По его сиденью барабанили капли дождя.
– Где Катя? – быстро спросила Валентина.
– Пропала.
– Кто мог ее похитить?
Йенсу пришлось дважды повторить вопрос. Елизавета молча смотрела в одну точку невидящими глазами. Когда она приложила к губам пальцы, рука ее дрожала. Но муж ее вел себя иначе. Из его горла вырывались гневные крики, он в ярости топал ногами. Министр ткнул пальцами в когото из окруживших их полицейских.
– Что ты стоишь, как баран? – заорал он. – Найди мою дочь! Ее похитили!
Все они вернулись к театру и теперь стояли перед боковой дверью, через которую всего несколько минут назад их вынесла обезумевшая толпа. Тогда Катя была с ними, в своем кресле.
– Сударыня, – обратился Йенс к Елизавете, – пожалуйста, расскажите еще раз, как это случилось.
Она не посмотрела на него. Губы ее задрожали, но не издали ни звука.
– Елизавета! – окликнул ее муж.
Йенс встал прямо перед ней, крепко взял за локти и чуть придвинул к себе. Ей пришлось поднять на него взгляд.
– С Катей чтото случилось в давке?
Она качнула головой, несколько раз моргнула, выходя из оцепенения, и пробормотала:
– Нетнет, она не испугалась… Не поддалась панике, только крепче ухватилась за кресло и… – Женщина сдвинула светлые брови, вспоминая. – Она… – Слова застряли у нее в горле.
Йенс наклонился к ней.
– Что случилось?
– Муж пошел искать карету.
– Вспоминайте, сударыня, вспоминайте. Министр оставил вас с Катей здесь… Что было потом?
– За мной выбежала княгиня Мария с мужем.
– Вы разговаривали с ними?
Елизавета снова начала уходить в себя, глаза ее затуманились.
– Она кричала.
– Катя кричала?
– Нет, – прошептала женщина.
– Княгиня кричала?
Ответа не последовало, и Йенс легонько встряхнул ее за плечи.
– Да, – произнесла она, опустив глаза. – Она упала. На щеке у нее…
– Вы говорили с ними?
– Да. – Елизавета вздрогнула. – Повсюду была паника. А когда я повернулась к креслу, в нем уже никого не было.
– Мама, – произнесла Валентина, которая до сих пор слушала молча. Голос ее был спокоен, но звучал глухо, как будто доносился откудато издалека. – Катя испугалась? Паники и криков?
– Нет. Нет, но она очень волновалась.
Валентина кивнула. Она схватила Йенса за руку и потащила за собой.
– Скорее. Пойдем со мной.
– Куда ты собралась? – спросил отец. – А как же твоя сестра?
– Папа, я собираюсь найти ее.
По щекам Валентины хлестал дождь, свет уличных фонарей скользил по ее бледному лицу, изза чего казалось, что оно постоянно меняет форму. Глаза ее превратились в два черных уголька.
Они вместе сели на лошадь. Верхом быстрее, чем в дрожках. Дороги были запружены транспортом, в темноте беспорядочно метались лучи фар, и усилившийся дождь нетерпеливо стучал по крышам карет. Ругань кучеров и давка вызывали еще большее смятение.
Йенс аккуратно лавировал между экипажами, когда надо направляя Героя на тротуар, пока они наконец не выехали на свободное пространство. Дальше они могли двигаться беспрепятственно. Валентина сидела перед Фриисом. Прижав к себе ее горячее, как печка, тело и чувствуя запах ее мокрых волос, он накрыл ее своим плащом. Она так крепко вцепилась в гриву коня, что чуть не вырвала пучки волос, но спина ее была напряжена. Они спорили.
– Йенс, это революционеры похитили ее.
– Нет, Валентина, не спеши с выводами. Это могли быть обычные бандиты, которым от твоего отца нужны только деньги. – Боже, пусть это будут не революционеры! Этим людям перерезать горло человеку из высшего света, будь то хоть мужчина, хоть женщина, так же просто, как выпотрошить курицу.
– Нет, – настойчиво повторяла Валентина. – Это они. Я знаю, это они. Они изводят мою семью и не успокоятся, пока мы все не умрем.
Йенс почувствовал, что в насыщенном влагой воздухе становится трудно дышать. В лицо ему повеял холодный ветер.
Он поехал с ней, потому что не мог отпустить ее одну в петербургские трущобы. И все равно эта поездка была безумием.
Варенька Сидорова и ее мужлитейщик были дома. Войдя в их комнату, Йенс осмотрелся: по крайней мере, здесь было чище, чем в прошлый раз. Они оба воззрились на него с такой неприязнью, будто увидели таракана, которого нужно раздавить. Мужчина и женщина сидели за столом с кружками пива. «Чтото празднуют? – тут же подумал Йенс. – Пьют за успех?»
– Нет больше Столыпина, – усмехнувшись, заявил рабочий. – Туда ему и дорога.
– Я слышал, он только ранен, – уточнил Йенс.
Женщина внимательно смотрела на Валентину.
– Что с ней? – спросила она.
– Моя сестра, – откликнулась Валентина. – Где она?
– Это та, что на кресле с колесами?
– Да. Ее похитили, – стальным голосом произнесла Валентина. – Я уверена, что это сделали ваши друзья революционеры. Я хочу, чтобы вы пошли к ним и узнали, где они ее держат.
Иван и Варя разом покачали головами. Йенс подошел к ним и грохнул кулаком по столу так, что пивные кружки подпрыгнули.
– Я каждому из вас заплачу шестимесячный оклад.
В их глазах заблестел интерес.
– Но только если узнаете, где держат ее сестру.
– Почему вы решили, что это революционеры? Зачем она им? – спросила Варя.
– Чтобы надавить на ее отца, министра Иванова, – ответил Йенс.
Иван наклонил голову, как пес, готовый броситься в атаку.
– А если мы откажемся?
– Тогда мне придется настоять.
Йенс не мог ждать спокойно. Эта комната с сырыми стенами и растрескавшимся потолком казалась ему слишком маленькой, он начал задыхаться. Каждый раз, когда женщина подбрасывала в огонь очередное полено, из печи вылетало облако дыма. Он оседал на мебель и проникал в легкие. В растревоженном разуме Йенса возникла мысль, что истина так же туманна и призрачна, как дым.
