Текст книги "Жемчужина Санкт-Петербурга"
Автор книги: Кейт Фернивалл (Фурнивэлл)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 28 страниц)
5
– Что выберем?
– Бери меренгу, это ведь твое любимое.
– Может, лучше шоколадное?
– Ну нет, этого ты не получишь, – рассмеялась Катя. – Я сама его хочу. – С довольной улыбкой сестра провела вилкой по серебряной тарелочке с пирожным, стоявшей посредине стола. – Я выбираю первая, – объявила она.
Валентине было непросто, ей хотелось вести себя так, будто ничего не произошло. Ей хотелось, чтобы Катя хоть чемуто порадовалась, поэтому и привела ее сюда. Она давно уже не видела сестру такой веселой и оживленной. Вот только вилка для пирожного в ее руке почемуто казалась тяжелее свинца.
Аркин сдержал слово. Он проехал по тротуару, не обращая внимания на возмущенные крики пешеходов, которые разбегались в стороны перед приближающимся большим автомобилем. Он нашел способ вывезти их, и они поехали в другой ресторан – «Гавот». По дороге о том, что случилось, не говорили, а в ресторане Валентина выбрала столик в глубине зала, у стены, рядом с дверью в кухни. Как можно дальше от входа.
Все здесь казалось ей таким обыденным и повседневным: вокруг сновали официантки в черных платьях со сборчатыми белоснежными передниками и игривым белым кружевом в волосах. Все любезны, обходительны. Здесь зло не чувствовалось. Здесь не было слышно криков. Изысканно одетые посетители улыбались в свете настенных ламп со стеклянными розовыми абажурами, угощались пирожными, пили горячий шоколад. Смеялись. Разговаривали.
Валентина даже удивилась собственной тревоге. Похоже, никто, кроме нее, не был испуган и только у нее от волнения кусок не лез в горло. Все здесь дышали полной грудью. Неужели это она ведет себя глупо? Или все остальные?
– Валентина.
– Да?
– С тобой все в порядке? – Катя внимательно смотрела на сестру.
– Да.
В том пространстве, которое разделяло их, было чтото хрупкое, ранимое. Чувствительное, как натянутая струна. Валентина не хотела касаться этого.
Катя решила сменить тему.
– А новый папин автомобиль замечательный, правда?
– Да.
– И Аркин молодец.
– Да, он хорошо водит.
Валентина бросила настороженный взгляд на широкое арочное окно, из которого через сетчатые занавески было видно улицу, и почувствовала какуюто внутреннюю дрожь.
– Ты ничего не слышишь? – спросила она сестру. – Мне показалось, я услышала…
Катя накрыла лежащую на столе руку Валентины своей маленькой ладошкой и слегка сжала тонкими пальцами. У Валентины изза упорных уроков фортепианной игры пальцы были намного крепче и сильнее.
– Это нормально, что тебя преследуют страхи после того, что ты пережила тогда в лесу, – произнесла она.
Валентина снова посмотрела на окно.
– А ты сегодня, похоже, вообще не испугалась ни капельки.
– Это потому что у меня жизнь такая однообразная. Я просто настолько оглупела, что перестала понимать, когда нужно бояться, а когда нет. Ты чувствительнее, чем я.
– Катя, – произнесла Валентина негромко, – ты думаешь…
Но она не успела договорить. Раздался громкий звон, в окна ресторана стали влетать кирпичи, и мелкие осколки стекол алмазным дождем посыпались на напудренные щеки. Один из больших осколков, острый и тонкий, как наконечник стрелы, впился в шею какойто женщине. В этот самый миг раздался крик.
Валентина бежала со всех ног. Она то и дело оскальзывалась, но продолжала бежать. Ноги сами несли ее. Колеса инвалидной коляски скрипели и скользили.
– Валя, не надо! – Холодные как лед пальцы сжались на ее руке. – Прошу тебя, остановись.
Катя умоляла. Усилием воли Валентине удалось заставить свои ноги остановиться, но пальцы попрежнему сжимали ручки кресла так, будто приросли к ним. Онемевшие, промерзшие, они словно вплавились в металл. Крик женщины, которой впился в шею осколок стекла, до сих пор стоял у Валентины в ушах, и, как она ни старалась, ей не удавалось избавиться от него. Девушка сделала глубокий вдох, и легкие ее как будто сжались в комок – до того морозным был воздух.
– Валя, мы замерзнем насмерть.
Постепенно разум стал возвращаться к Валентине. Катя сидела в коляске, развернувшись к ней лицом, и голой рукой тянула ее за рукав. Голубые глаза ее расширились от панического страха.
– Катя, как ты? Все хорошо?
Сестра покачала головой.
Валентина посмотрела по сторонам и с удивлением обнаружила, что стоит посреди незнакомой узкой грязной улицы, загаженной смерзшимися в желтые комки нечистотами. Покрытая снегом водосточная труба лежала в канаве, напоминая труп, окна в домах были закрыты картоном. Краска на стенах облупилась, обнажая расползающиеся трещины. Поодаль стоял и глядел на них какойто бородатый мужчина. Рядом с ним сидела собака, такая же кудлатая и грязная, как борода и одежда хозяина.
О Боже, что она наделала?
Как только в окна полетели кирпичи, у нее в голове осталась лишь одна мысль: увезти оттуда Катю. Куданибудь. Как можно дальше. В безопасность.
Схватив инвалидное кресло, она бросилась не разбирая дороги в ресторанную кухню, а оттуда выбежала на грязный двор. И там ноги сами понесли ее. Куданибудь. Как можно дальше. В безопасность. Это было единственное, о чем она могла думать в ту минуту. И она побежала так, как еще никогда не бегала в своей жизни, словно инстинкт подсказывал ей, что здесь, среди забытых и обездоленных, где свои убеждения доказывали не словами, а кирпичами и бомбами, она будет в большей безопасности, чем среди себе равных.
Катины щеки сделались белыми как снег – она замерзала. Суровый северный ветер дул со стороны залива, и они обе были без шуб, без перчаток и даже без шарфов. Все это осталось в «Гавоте». Валентина буквально видела, как кровь стынет в венах сестры. Убегая, Валентина не чувствовала холода, но только сейчас поняла, что тем самым убивала Катю. Снова! Она бросилась к ближайшей двери. Прямо посредине дверной панели шла трещина, коекак забитая планками, но девушка не стала обращать на это внимание и громко постучала. После долгого ожидания дверь открыл ребенок. Совсем маленький, ростом ей по пояс.
– Можно нам зайти? Пожалуйста! Мы замерзаем.
Мальчик ничего не ответил. Лицо его было покрыто струпьями, грязным пальцем он чесал гнойное пятно у себя на подбородке.
– Пожалуйста, – повторила Валентина. – Твоя мама дома?
Мальчик отошел на шаг назад, и она было решила, что он хочет пропустить коляску, но вместо этого он захлопнул дверь. Тогда Валентина с такой силой ударила по деревянной двери, что трещина немного расширилась.
– Откройте дверь! – закричала она.
Дверь немного приоткрылась, но лишь настолько, чтобы показавшийся в просвете голубой глаз сосредоточился на незваных гостях.
– Что вам? – произнес детский голос.
На этот раз говорила девочка.
– Моя сестра замерзает. Она умрет, если вы нас не впустите. Пожалуйста, откройте.
Наученная опытом, Валентина на этом не остановилась, а резко толкнула дверь, и застигнутый врасплох ребенок попятился. Прежде чем девочка опомнилась, Валентина вкатила коляску в темный узкий коридор, и дверь за ними тут же захлопнулась. Внутри стоял смрад. На ступеньках лестницы блестел маслянистый крысиный помет.
– Спасибо, – выдохнула Валентина.
Перед ней стояли трое чумазых детей: два неотличимых друг от друга мальчика и девочка с грязными светлыми волосами. На близнецах была уродливая одежда, брюки не доходили даже до лодыжек. Девочка была младше братьев. Широко раскрытыми глазами она с любопытством рассматривала кресло на колесах.
– Ваша мама дома? – спросила Валентина.
Девочка, не отрывая глаз от спиц Катиного кресла, указала на дверь и прошептала:
– Это мотоцикл?
Один из мальчиков легонько ущипнул ее за ухо.
– Глупая ты, Люба. Это для инвалидов.
Валентина открыла указанную дверь и вкатила кресло в небольшую пустую комнату, в которой было ненамного теплее, чем на улице. Грязная, вся в пятнах тряпка была натянута на окно, очевидно, чтобы хоть както спастись от холода, но от этого воздух в комнатке казался серым. Здесь пахло сырой штукатуркой и немытыми телами.
– Извините, что мы ворвались к вам.
На краю узкой кровати сидела женщина и кормила грудью младенца. Одежда на ней была рваная, и тело ее было сухим и костлявым, как у старухи, но в глазах светился молодой огонь. Руки ее согревали рукавицы без пальцев, а на голову был намотан коричневый вязаный шарф. Она спрятала грудь и застегнула пуговицы.
– Что вам нужно? – Голос женщины был усталым.
– Нам с сестрой нужна помощь. Пожалуйста. – Валентине было очень неприятно просить чтото у этой женщины, которой явно нечем было делиться. – Сестра совсем замерзла. Ей нужно тепло. Какаянибудь теплая пища.
– Моим детям тоже нужна теплая пища, – неприветливо произнесла женщина. – Но они ее не получают.
Валентине вдруг стало неловко, хотя в том, что эта семья голодала, ее вины не было. Она взяла Катину руку и принялась ее энергично растирать. Женщина тут же положила ребенка на кровать и подошла к маленькой черной печке в углу. Когда она открыла дверцу, стал виден едва живой огонек. Неудивительно, что в комнате было так холодно. Женщина щипцами достала из печки тяжелый камень, завернула его в черное от сажи полотенце, лежавшее рядом с печкой, и положила его на колени Кати.
– Может, подбросить в огонь дров? – предложила Валентина.
– Нет.
– У меня есть деньги.
Трое детей подошли к ним ближе. Девочка протянула грязную ладошку:
– Мы можем купить дрова.
Валентине пришлось довериться им. Она достала из кошелька две белые десятирублевки, хоть и знала, что для приобретения дров это слишком много.
– И еды купите. Поторопитесь!
Всех троих как ветром сдуло.
– Вот. Возьми. – Женщина сняла с кровати одеяло.
Посмотрев на него, Валентина решила, что, наверное, оно кишит вшами, но все же приняла.
– Спасибо, – сказала она и обернула им плечи сестры, подоткнув углы ей под бесчувственные ноги.
Укутывая Катю, она заметила, что женщина внимательно наблюдает за ней, и тут ей впервые в жизни подумалось о том, сколько может стоить инвалидная коляска. Столько, сколько эта семья зарабатывает за месяц? За год? Об этом она могла только догадываться. Вся эта убогая квартирка была меньше, чем ее спальня. Потолок здесь местами прогнил и провалился, по одной из стен расползлась черная плесень, и в воздухе витала сырость.
– Спасибо, что помогли нам, – искренне произнесла Валентина. – На ресторан, в котором мы обедали, напали бастующие, и мы с сестрой сбежали, не успев даже захватить шубы.
Женщина кивнула на Катю.
– Она больная?
– Нет, это несчастный случай.
Младенец на кровати заплакал.
– Возьми ее, – вдруг произнесла женщина.
Валентина посмотрела на корчащийся сверток на кровати.
– Возьми ее. – На этот раз голос женщины прозвучал настойчивее.
– Что?
– Ты хочешь от меня помощи. В ответ я прошу помощи от тебя. Хочу хотя бы немного отдохнуть от ребенка. – Она улыбнулась, и вдруг чтото светлое, юное промелькнуло в ее лице. – Не бойся, я не украду кресло твоей сестры.
Щеки Валентины вспыхнули огнем, когда она взяла на руки ребенка. Ей вспомнилось, как она когдато давно вот так же держала совсем еще маленькую Катю, только сестра не пахла так отвратительно. У девочки были коротенькие кривые ножки и почти безволосая голова.
– Дай мне подержать. – Слабый голос Кати раздался неожиданно.
Валентина поднесла младенца к креслу, но не отдала.
– Она грязная, – шепнула она сестре. – Ты же не хочешь…
Девушка замолчала, увидев умоляющее выражение в глазах Кати. Она положила ребенка сестре на колени и изумленно застыла, когда девочка вдруг наклонилась и поцеловала крохотную костлявую ручку. Лицо Кати озарилось широкой улыбкой. Она возвращалась к жизни.
Запах горячих пирожков изменил все. Детям еще не роздали этих маленьких комочков теста с мясом, но они уже словно ожили – так заблестели их глаза в предвкушении. Они уселись на пол перед печкой и стали смотреть, как Валентина разворачивает пакет, с таким же восторгом, с каким сама она наблюдала бы за представлением в балете.
– Может, им стоит сперва помыть руки? – спросила Валентина, кладя на протянутые ладони по пирожку.
Пальцы детей были черны от грязи.
– Колонка замерзла, – пожала плечами женщина и откусила большой кусок пирога с черничным вареньем.
Пока она жевала, лицо ее словно таяло от наслаждения и молодело на глазах.
– Как вас зовут?
– Варя. Сидорова.
– А меня Валентина. Мою сестру – Катя.
Катя хлебнула горячего чаю с медом из жестяной кружки, и щеки ее снова порозовели. Младенец лежал у нее на коленях, как котенок, которому тепло и уютно.
– Варенька, а чем занимается ваш муж?
Женщина насторожилась.
– На заводе работает.
– Он большевик?
Валентина увидела, как у Вари под глазами натянулась кожа.
– Что вы знаете о большевиках?
– Он в сегодняшнем марше участвовал?
Варенька вдруг рассмеялась. Дети удивленно повернулись к ней, как будто услышали какойто непривычный звук. Но смех не прекращался. Он лился и лился из раскрытого рта, пока на шее женщины не вздулись вены, а по щекам не потекли слезы, но и после этого густой неуправляемый хохот продолжал сотрясать воздух. Варя упала на колени, и вдруг смех оборвался – так же неожиданно, как начался. Она сорвала с головы шарф, освободив короткие вьющиеся каштановые волосы. Валентина застыла на месте от изумления. Катя ахнула. Одна сторона головы женщины была лысой, и по ней проходил широкий белый шрам. Блестящая, точно мокрая, полоса вилась от виска до самого затылка. Женщина смотрела на сестер взглядом, в котором были и жалость, и ненависть.
– Пять лет назад, у ворот Зимнего, – твердым голосом заговорила она, – когда мы шли с обращением к царю, солдаты накинулись на нас с саблями. Мы никому не хотели зла, но они изрубили нас. Изза тех смертей вы и весь ваш класс продолжаете существовать по сей день. Только заслуживаете ли вы этого?
Валентина взяла младенца с колен Кати и положила на кровать.
– Я думаю, нам пора.
– Вы! – Продолжая сидеть на полу, женщина указала на Валентину. – Я обещаю вам, что скоро настанет тот день, когда мы придем за вами и такими, как вы, и на этот раз вы не спасетесь. Вы, ленивые богачи! Паразиты! – Она плюнула на пол. – Рабочие добьются справедливости.
Валентина достала кошелек и высыпала его содержимое на стол. Часть монет попадала на пол, и дети, как мыши, стали юрко ползать вокруг, собирая их.
– Возьмите. Это за то, что вы помогли. Я благодарна вам. – Она подошла к сидящей на коленях женщине и кончиками пальцев прикоснулась к блестящему шраму, бесцветному, как какоето живущее под землей существо. На ощупь он был мягким и скользким. – Мне очень жаль, что с вами произошло такое, Варенька.
– Мне не нужна ваша жалость.
– Валентина, – произнесла Катя, – она хочет, чтобы мы ушли.
– Она права. Уходите, пока не вернулся муж. – Варенька обожгла Валентину взглядом. – Мой большевик.
Громкий удар в дверь заставил всех вздрогнуть. Не успели они опомниться, как раздались еще два удара. Били как будто кувалдой, под этим напором дверь затрещала. Женщина подхватила младенца и прижала к груди так сильно, что девочка заплакала. Валентина услышала, как застучало ее сердце. Она не знала, чего ожидать.
– Катя, жди здесь.
– Нет, Валя, не ходи…
Дверь снова загрохотала. Валентина уверенно вышла в мрачную прихожую и открыла замок на входной двери. Дверь тут же отлетела в сторону. Громадная фигура заслонила проем.
– Какого черта вы делаете в этой вонючей дыре, Валентина Николаевна?
Это был Лев Попков.
6
Аркин был простым механиком, но в глубине души он считал себя высококлассным хирургом машин. Он берег свои руки и неустанно расширял знания, изучая литературу, посвященную последним достижениям и изобретениям в области механики. Слава Богу, он был грамотен. Впрочем, Бог не имел к этому никакого отношения. Большинство крестьян не умели ни писать, ни читать, но его мать была исключением и, бывало, в детстве била его по рукам вязальной спицей, заставляя работать медлительный мозг сына.
– Виктор, – говорила она, когда он сидел на полу перед ней с кучкой деревянных букв, пытаясь выстроить их в слова, – человек, который умеет читать, может править миром.
– Но я не хочу править миром.
– Не хочешь. Но когданибудь захочешь, и тогда ты скажешь мне спасибо.
Он усмехнулся, вспомнив ее слова. «Спасибо», – чуть слышно произнес он. Она была права. Сейчас ему было двадцать три года, и он хотел править всем миром.
– Аркин.
Механик сидел на бетонном полу гаража на корточках, смывая с колес «Турикума» грязь и лошадиный навоз и натирая до блеска синие спицы. С тряпки на его ботинки капала грязная вода. Он поднял голову.
– Чего тебе, Попков?
Казак вошел в гараж неслышно. При его огромном росте передвигался он на удивление бесшумно, как волк по лесу.
– Хозяйка тебя зовет. К себе. Поговорить хочет.
– Насчет того, что случилось сегодня?
– Откуда мне знать?
Жизнь в селе посреди Богом забытых степей учит терпению. Там не бывает спешки, поэтому Аркин с детства умел ждать. Из дому он уехал шесть лет назад, когда ему было семнадцать, и собирался найти работу в СанктПетербурге. И в городе он почувствовал, как бьется сердце России. Здесь идеи великих людей, таких, как Карл Маркс и Ленин, набирали силу и ширились, как корни деревьев. От этого города, он был убежден, зависело будущее России.
Механик отвернулся, чтобы закончить работу, потом прополоскал тряпку и аккуратно повесил ее на крючок. Когда повернулся снова, Лев Попков, как он и ожидал, все еще стоял рядом. Аркин считал, что этот здоровяк был себе на уме, и потому недолюбливал его.
– О чем ты думал, черт побери? – зло произнес Попков.
Аркин снял длинный коричневый фартук и повесил его на другой крючок.
– Думал? Я защищал их.
– Когда позволил им самим убежать? Это, потвоему, защита?
– Они не дети, Попков. Они сами принимают решения, правильные или неправильные.
– В городе опасно.
– Опасно? Для них? Или для рабочих, которые каждый день гибнут на заводах?
– Идиот! – фыркнул Попков. – Ты ничего не понимаешь!
– Нет, – ничуть не смутившись, ответил Аркин. – Я просто выполняю свою работу.
До сих пор Аркину приходилось бывать только на кухне. Впервые он оказался в хозяйской части, и тут было чему подивиться. «Зачем комуто может понадобиться так много вещей?» – думал он. На стенах – картины выше его роста, на раме зеркала – рубины блестят кровавыми капельками, на постаменте каждой статуи – золоченые ленты. Лакей провел его в небольшую гостиную. Войдя, Аркин поразился тому, насколько помещение это было проникнуто женским духом. Ничего похожего он раньше не видел. Все здесь было нежных лиловых и кремовых оттенков, экзотические цветы наполняли воздух неведомыми ароматами.
Елизавета Иванова сидела, выпрямив спину, в элегантном кресле, со стаканом теплой воды в руке. Она сама походила на большой цветок. Он поклонился и стал ждать, пока дама заговорит. Однако та не спешила. Прошла целая минута, прежде чем она произнесла:
– Аркин, объясните, что произошло.
– Да, сударыня. Я повез Валентину Николаевну и Катерину Николаевну в «Гордино» пить чай, но мы не доехали, потому что улица была перекрыта. По Морской шла толпа забастовщиков.
– Продолжайте.
– Мы не могли развернуться, потому что нас окружили другие автомобили и кареты, но мне всетаки удалось выехать, и мы поехали в другое заведение по выбору хозяек.
– Вам нужно было сразу отвезти их домой. На улицах было опасно.
– Я предложил им, но они отказались и не захотели возвращаться.
– Почемуто меня это не удивляет, – вырвалось у Елизаветы. – Но вот что мне непонятно: где были вы, когда они вышли из ресторана? Работая водителем в этой семье, Аркин, вы имеете определенные обязанности. Я думала, вам это объяснили, когда… – Не договорив, она поднесла стакан к губам, но так и не отпила. – Упрямицы, – задумчиво пробормотала она.
Он слегка улыбнулся.
– Вы знаете своих дочерей, сударыня.
– Да уж.
– Мне жаль, что так вышло, но изза этих забастовщиков пришлось оставить «Турикум» не прямо у ресторана, а на боковой улочке. Когда я пришел в ресторан, там была паника, а Валентины Николаевны и Катерины Николаевны уже не было.
– Вы искали их?
– Конечно, сударыня.
Искал ли он их? Звал ли их по именам? Бегал ли, как дурак, по улицам от дома к дому, от магазина к магазину? Хватал ли прохожих за грудки, спрашивая, кто видел инвалидную коляску? Да, он делал все это, пока у него не заболели легкие. Он проклинал этих девчонок, пока не осип, но так и не нашел их.
Елизавета Иванова кивнула.
– Я верю вам. Я же вижу, вы – надежный и ответственный молодой человек.
– Я прошу прощения, сударыня, что изза меня вам пришлось волноваться.
– И как же в конце концов вам удалось их найти?
– Я вернулся сюда и собрал людей на их поиски.
Она молча смотрела на него, и ему против воли пришлось продолжать.
– Попков отыскал их, – неохотно признался механик. – Он проследил по следам коляски на снегу.
Этот казак прочесывал улицы, как ищейка, уткнувшись носом чуть ли не в саму мостовую и замечая малейшие отпечатки шин, даже там, где снег был утоптан.
Наконец Елизавета Иванова завершила допрос. Когда она отпила воды, горло в жемчужном ожерелье дернулось.
– Кате нездоровится, – помолчав, сказала она.
– Вот бедато.
– Это не ваша вина.
Искренность, с которой были произнесены эти слова, изумила его. Большинство хозяев любили обвинять во всем слуг. Он подождал, но она больше ничего не сказала.
– Может быть, вам угодно поговорить об этом с самим Попковым? – спросил он.
Она едва заметно вздрогнула.
– Нет.
Было три утра. Вот уже два часа Валентина сидела в темноте. Когда Соня, медицинская сестра, наконец вышла из Катиной комнаты и ее шаги затихли, девушка выждала еще несколько минут и выскользнула в коридор. Босые ноги ступали почти бесшумно, и ручка на двери в комнату больной повернулась, издав лишь легкий щелчок. За каминной решеткой потрескивал огонь, а толстое одеяло на кровати было скомкано и откинуто в угол, где возвышалось, точно цепь скал. Худое тело сестры неподвижно лежало под тонким покрывалом, хотя голова ее беспокойно металась из стороны в сторону по подушке, как будто жила отдельной от тела жизнью.
– Катя, – шепотом позвала Валентина.
В ту же секунду светловолосая голова приподнялась.
– Валя?
– Как ты?
– Мне скучно.
Валентина присела на колени рядом с кроватью.
– Ты же догадываешься, отчего у тебя жар.
– Отчего?
– Оттого что ты поцеловала того грязного ребенка.
– Оно стоило того, – улыбнулась Катя.
– Ты ведь не рассказала маме или Соне об этом?
– Конечно нет. Что я, глупая, что ли?
– Давай будем считать все это приключением, только таким, которое мы не будем повторять. Это я виновата, что так произошло. Я слишком испугалась, прости меня.
– Не говори так. Не говори, что больше не будешь меня брать с собой в новые приключения.
– Если ты и вправду хочешь побывать в новых приключениях, Катя, ты должна выздороветь. И тогда я буду брать тебя с собой, – пообещала Валентина. – Только те приключения, конечно, будут не такими опасными.
– Если приключение не опасное, это никакое не приключение. Я ни капельки не жалею, что мы с тобой попали в него. – Катя убрала с глаз влажную от пота прядь волос. – Скажи, а какой на ощупь был шрам у той женщины, когда ты потрогала его?
– Как теплое стекло. Твердый и скользкий.
– Мне тогда стало так жалко ее.
– А мне нет.
– Я не верю.
– Это правда, Катя. Я ненавижу их. Мне все равно, как они себя называют – меньшевики, большевики или социалистыреволюционеры, – для меня они все на одно лицо. Я ненавижу их за то, что они сделали с тобой. – Она наклонилась к сестре и поцеловала ее в горячую щеку.
Катя подняла руку и нежно погладила темные волосы Валентины.
– Это пройдет. В конце концов ты перестанешь ненавидеть.
– А ты перестала?
– Да.
Валентина не сказала Кате, что уже слишком поздно. Что ненависть уже просочилась ей под кожу и впиталась в кости.
Она постучала в дверь отцовского кабинета. Сегодня настало время сообщить ему о своем решении.
– Входите.
Валентина открыла дверь. Отец сидел за широким, обитым кожей письменным столом. Оторвав взгляд от бумаг, он поднял глаза.
– Ты хотела меня видеть? – спросил он.
Похоже, отец был недоволен тем, что его отрывают от работы.
– Да.
Мужчина сложил руки. Незажженная сигара нетерпеливо закачалась в пальцах. Он все еще хорошо выглядел, хоть и отяжелел немного от слишком частых пиров в Зимнем дворце, но она помнила его стройным и поджарым, каким он был, когда служил армейским генералом. Волосы его были зачесаны назад, изпод густых бровей глядели глубоко посаженные проницательные глаза, такие же темные, как у нее. И сейчас они были устремлены на дочь.
– Садись.
Она села на стоящий у стола стул и сложила руки на коленях.
– Папа, я хотела извиниться за то, что вчера отвезла Катю на Ржевку. Я просто старалась спасти ее от бастующих, которые…
– Я принимаю твои извинения. – Он провел рукой по темным бакенбардам, словно избавляясь от какихто мыслей. – Ты поступила неразумно и даже глупо, – сказал он. – Но я понимаю, ты стремилась защитить сестру.
Валентина ожидала худшего.
– Это все? – спросил он. – Я сейчас занят.
– Нет, – ответила она. – Не все.
Он положил сигару в пепельницу, стоявшую четко на одной линии с лежащими перед ним пером и красным карандашом, и посмотрел на свернутый табак так, словно сейчас ему больше всего на свете хотелось выкурить его в тишине. Отец Валентины был человеком строгой дисциплины и порядка, поэтому и занимал свою должность. Валентине не было известно точно, в чем заключались его обязанности на посту министра, она лишь знала, что это както связано с финансами. Когдато она представляла его себе сидящим в правительственном кабинете и пересчитывающим царские деньги – огромные, до потолка, бумажные пачки и столбики монет.
Наконец ему надоело слушать ее молчание.
– Что еще? – спросил он нетерпеливо. – Мне нужно работать.
– Папа, я не хочу возвращаться в институт.
Он удивленно посмотрел на дочь. Валентина ожидала, что отец рассердится, но этого не случилось. Во взгляде его не было и намека на злость. Он улыбнулся.
– Надеюсь, ты одобришь мое решение, папа, – добавила она торопливо.
– Очень даже. Мы с твоей матерью обсуждали положение и уверены, что тебе бессмысленно продолжать учиться. Учеба не даст тебе ничего нового. Настало время подумать о твоем будущем.
Валентина ощутила едва заметный укол беспокойства, но на радостях не обратила на это внимания.
– О да, папа, я тоже так думаю. Я так рада. Я все уже продумала. У меня есть идея.
Он откинулся на спинку стула и с видимым удовольствием снова взял сигару. Сорвав ленточку и отрезав кончик сигары, он втянул в себя запах табачных листьев и принялся неторопливо раскуривать ее. У Валентины возникло такое ощущение, будто он чтото празднует.
– Итак, Валентина, – произнес министр, – сейчас я считаю тебя прекрасной дочерью и рад, что наши помыслы сошлись.
От ее внимания не ускользнуло это «сейчас», но для начала и так было неплохо.
Взглянув на нее, он удовлетворенно кивнул, и ей захотелось, чтобы этот миг длился как можно дольше.
– Так что эта твоя идея, ты уже обсуждала ее с матерью?
– Еще нет, папа. Я хотела сначала обсудить ее с тобой.
– Что за глупости?! – Он улыбнулся и выдохнул в ее направлении струю дыма. – Я ведь ничего не смыслю в платьях.
– В платьях?
– Ну да, в платьях, о которых ты говоришь. Будет намного лучше, если ты поговоришь об этом с матерью, а не со мной. Для того матери и нужны, чтобы решать с дочерьми такие вопросы.
Она быстро вдохнула, ощутила запах дыма.
– Папа, я ничего не говорила ни о каких платьях.
– Не беспокойся. Я не сомневаюсь, что твоя мать сама захочет об этом поговорить. – Он снисходительно кивнул головой. – Я знаю, какими становятся барышни, когда речь заходит о нарядах.
Он встал и прошелся по комнате. Сюртук его натянулся на выпирающем животе. Прохаживаясь, он издавал много шума: шуршал рукавами, шаркал по полированному полу, барабанил пальцами по рубашке на груди. Валентина знала, что это верный признак того, что он чемто очень доволен. Чем? Чтото в их разговоре шло не так.
– Мне понадобится всего пара платьев, – осторожно заметила она.
– Нет, моя дорогая. Если не хочешь прогадать с партией, я думаю, тебе понадобится самое меньшее тридцатьсорок платьев. Впрочем, пусть твоя мать решает. Самое важное, что решение принято и мы уже составили для тебя небольшой список имен.
– Папа, о какой партии ты говоришь?
– О муже, конечно!
– О муже? – Руки Валентины упали с колен.
– Да, моя дорогая. Разве не об этом речь? Ты ведь собираешься оставить институт, чтобы выйти замуж? – Он с наслаждением сделал очередную затяжку, снова прошелся по комнате и стряхнул с груди табачные крошки. – Тебе скоро исполнится восемнадцать, Валентина. Настает время, когда нужно становиться ответственнее. Подыщи подходящего мужа в этом сезоне и выходи замуж. Я знаю многих достойных офицеров из хороших семей.
– Я не собираюсь выходить замуж, папа.
– Давай без глупостей, Валентина. Что ты задумала на этот раз?
– Я не выхожу замуж.
– Но ты только что сказала, что хочешь подумать о будущем.
– Да, но я говорила не о замужестве.
– О чем же другом ты могла говорить, черт побери? Мы с твоей матерью… – Он вдруг остановился, как будто ему пришла в голову неожиданная и неприятная мысль. Как только отец перестал двигаться, Валентине показалось, что он вдруг сделался еще толще, одежда на нем натянулась еще сильнее, вены на щеках налились кровью. – И как ты, позволь узнать, представляешь свое будущее?
Она встала и твердо посмотрела ему в глаза.
– Папа, я и пришла для того, чтобы сказать тебе об этом. Я хочу стать санитаркой.
Ее усадили, словно преступницу перед судьями. Но не в кабинете и не в гостиной, где обычно происходили важные разговоры. Родители отвели ее в музыкальную комнату, комнату, с которой она так много лет связывала свои надежды. Ей указали на фортепианный стул с кисточками, которые она всегда дергала и трепала от злости, когда не удавалось чтото сыграть. Мать выбрала кресло у окна. Лицо ее, как всегда, оставалось непроницаемым, но пальцы скрутили носовой платочек в тугой шарик. Молчание матери было даже хуже отцовского взрыва.
– Валентина, – серьезно произнес он, – немедленно выбрось эту глупейшую затею из головы. Меня поражает, как подобная нелепость вообще могла прийти тебе на ум. Подумай о своем образовании. Подумай о музыкальных занятиях. Ты хоть представляешь, во сколько это нам обошлось?
Он расхаживал перед ней, хлопая полами сюртука. Ей захотелось протянуть руку и пригладить их, успокоить отца.
– Пожалуйста, папа, попытайся понять меня. Я говорю на четырех языках, я играю на фортепиано и умею красиво ходить. Но зачем мне все это?
– Чтобы выйти замуж. Для этого и воспитывают барышень.
