Текст книги "Жемчужина Санкт-Петербурга"
Автор книги: Кейт Фернивалл (Фурнивэлл)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 28 страниц)
8
– Соня, а каково это?
– Каково что?
– Быть медицинской сестрой. Помогать людям.
Женщина посмотрела на Валентину добрыми глазами.
– Почему вы спрашиваете?
– Потому что я решила обучаться сестринскому делу и стать санитаркой.
– Санитаркой? Вы? – Соня громко рассмеялась, но для Валентины смех ее был как пощечина. Заметив выражение ее лица, женщина мгновенно замолчала. – Вы это серьезно?
– Да, серьезно.
– А отцу и матери вы об этом рассказали?
– Да.
Неожиданно стало тихо. За окнами, в саду, пушистые хлопья снега медленно опускались на землю, как белые лепестки с цветущей яблони.
– И что? Что они сказали?
Валентина попробовала рассмеяться.
– Папа пригрозил выпороть меня хлыстом.
– Валентина Николаевна, вы не сможете стать санитаркой.
– Почему?
– Потому что вы слишком слабосильная. Слишком хрупкая. В госпитале вы зачахнете и умрете. Это не такое веселое место, поверьте мне.
– Но вы же там выжили.
– Я выросла в деревне.
На это Валентина не нашла что ответить. Она посмотрела на свои руки, на ладони, на прямые пальцы. Ей они не казались ни хрупкими, ни слабыми. Наоборот – сильными и твердыми.
– Соня, – сказала она, когда сестра собиралась уходить. – Вы научите меня? Я имею в виду, как ухаживать за больными.
Сестра покачала головой. Добрые глаза ее стали грустными.
– Нет, малышка. Я не могу научить вас ухаживать за больными. Если мы займемся этим, дело кончится лишь тем, что нас обеих выпорют.
Дверь тихо закрылась. Валентина выдвинула ящик стола и достала свой список.
– Спасибо, барышня. – Кухарка сделала короткий реверанс.
– Счастливого Рождества, Алиса, – ответила Валентина.
В семье Ивановых было заведено на Рождество каждому из слуг делать подарки. Весь двор был празднично украшен, а посредине стояла большая елка, купленная на елочном базаре рядом с Гостиным двором. Валентина была первой, к кому подходили слуги. Каждому девушка дарила сладости и мыло и жала руку. Рядом с ней стояла мать. Она была в теплых перчатках и с приклеенной улыбкой выдавала каждой женщине по отрезу хорошей шерстяной ткани, а каждому мужчине – новую бритву и кисет с табаком. Елизавета Иванова настаивала, чтобы все ее слуги были чисто выбриты. Даже садовники. Отец, широко расставив ноги, стоял спиной к костру и, поднимая чарку за чаркой во здравие своих влиятельных знакомых, одаривал каждого из слуг маленьким бархатным мешочком с монетами. Валентина слышала, как они позвякивали, когда опускались в протянутые ладони, и ей стало интересно, сколько же денег было в каждом таком мешочке.
– Счастливого Рождества, Валентина Николаевна.
– И вам счастливого Рождества, Аркин.
Перед ней стоял водитель. Впервые она увидела его не в форме. На нем был добротный пиджак, белая рубашка, и выглядел он подтянуто и даже элегантно. Решительное лицо. Уверенность, с которой он встретил ее взгляд, заставила Валентину подумать о том, что кроется за этими холодными серыми глазами. Она положила конфеты и мыло на его чистую, без единого грязного пятнышка ладонь.
– Спасибо, – сказал он, но улыбнулся совсем не так, как улыбались остальные слуги.
– Аркин, вы прекрасно справились, когда на днях мы с вами застряли на дороге на Морской улице. Спасибо вам.
Он как будто чтото хотел сказать, но передумал и лишь вежливо кивнул.
– А где Лев Попков? – спросила она. – Чтото я его не вижу.
Улыбка водителя потускнела.
– Чемто своим занимается. Кажется, он в конюшне.
Она нахмурилась.
– Заболела лошадь?
– Об этом лучше спросите у него, Валентина Николаевна.
– Но сейчас я спрашиваю вас.
Взгляд его задержался на ней дольше, чем того требовали правила вежливости.
– Я думаю, дело не в лошади.
– Он нездоров?
– Валентина, душенька, ты задерживаешь очередь, – раздался твердый голос матери. – Подходите, Аркин.
Он тут же прошел дальше, за следующим подарком. Было в этом водителе чтото такое – чтото надежно спрятанное за показной вежливостью, – отчего по спине Валентины прошел неприятный холодок.
– Лев! Лев!
Куда он запропастился?
– Попков! – снова крикнула Валентина и двинулась вдоль стойл.
Наконец она отыскала его. В одной из свободных загородок он лежал на копне сена. Глаза закрыты, тяжелые руки недвижимы. Сердце ее остановилось. Нет! Неужели снова? Сначала его отец, Семен, а теперь и Лев. Запах крови опять ударил ей в ноздри, и она закричала.
– Какого черта?! Прекратите визжать, вы лошадей пугаете.
Валентина замолчала. Переведя дух, она гневно уставилась на конюха. Тот, недовольно глядя на нее приоткрытым глазом, почесал подмышку.
– Дурак! Глупый казак! – набросилась на него девушка. – Ты меня до смерти напугал. Я подумала, ты умер!
Недовольство исчезло из его взгляда, он пробурчал чтото невразумительное, поднес ко рту бутылку водки и отпил. Чистые струйки прозрачной жидкости потекли по его щекам и дальше, на сено. Бутылка была почти пуста.
– Лев, да ты напился!
– Конечно, я напился.
– Мне показалось, что я почувствовала запах крови.
– Вам всегда чтото мерещится.
– А вот тебя ждут неприятности самые настоящие.
Он улыбнулся (рот его в царящей здесь полутьме сделался похожим на черный провал пещеры) и снова поднес к губам бутылку.
– Лев, прекрати, – недовольным тоном произнесла она.
Казак бросил в ее сторону бутылку, но та не долетела и шмякнулась на пол.
– Чего вы так боитесь?
– Не хочу, чтобы тебя выпороли.
– Ха!
Она протянула ему пакет со сладостями и мылом. Но здесь это выглядело смешно, и девушка произнесла:
– У отца есть для тебя более подходящий подарок.
Он вдруг громогласно рассмеялся. Громкий гортанный звук вырвался из его могучей груди.
– Я уже получил его.
– Деньги?
Глаза Попкова превратились в черные щелочки.
– Нет, не деньги.
– А что? Бритва и табак?
В ответ здоровяк неожиданно поднялся и, покачиваясь из стороны в сторону, сдернул черную рубаху через голову, обнажив широкую, поросшую густыми черными волосами грудь. Валентина точно окаменела, не в силах оторвать от него взгляд. Никогда раньше она не видела мужского тела. По крайней мере так близко.
– Ты пьян, – снова сказала она, но в словах этих уже не было слышно укора. – Надень сейчас же рубаху, замерзнешь.
Но Попков, не обратив на ее слова ни малейшего внимания, отбросил рубаху в сторону, повернулся и лег на сено лицом вниз.
– Лев! – ахнула Валентина.
Прикрыв рукой рот, она уставилась на спину казака.
Выпуклые мышцы были исполосованы. Ровные красные диагональные линии пересекали их, словно ктото нарисовал их краской. Краска эта была все еще влажной и поблескивала. Медленно Валентина вошла в стойло и опустилась рядом с Попковым на колени. Кнут оставил глубокие раны, коегде плоть была рассечена.
– За что? – прошептала она.
Спрашивать, кто сделал с ним такое, было бессмысленно.
Казак снова повернулся и натянул через голову рубаху. Валентина не понимала, как он вообще мог шевелиться с такой спиной.
– Как он мог так поступить с тобой? – Ей вдруг стало стыдно за отца.
Попков выудил из соломы еще одну бутылку. Эта была еще полной.
– Вчера, – сказал он, – я вошел в комнату Катерины Николаевны, когда она была там одна.
– О, Лев.
Он безразлично пожал плечами и приложился к бутылке.
– Я всего лишь хотел сделать ей небольшой подарок на Рождество.
– Но это же ее комната, Лев.
– Ну и что? Я уже бывал там. Много раз, когда снимал ее с коляски или, наоборот, сажал.
– Но при этом всегда присутствовала Соня.
Попков фыркнул.
– Нет. Дело не в этом. Ваш отец вошел в комнату, когда я сидел рядом с ней на кровати и разговаривал. За это он меня и выпорол.
Валентина накинулась на него с кулаками. Принялась колотить гранитные мускулы.
– Дурак! Дубина! – закричала она. – Казак безмозглый, ты с ума сошел! И правильно, что тебя выпороли!
Он поймал ее руку и вложил ей в ладонь горлышко бутылки.
– Выпейте немного.
Она посмотрела на прозрачную, как вода, жидкость, поежилась и поднесла бутылку к губам.
Валентине было очень тепло. Она слышала, как ночной ветер гуляет внутри деревянных стен конюшни. Чтото очень приятное порхало у нее в голове, чтото с крыльями, как у мотылька. Губы перестали слушаться и все норовили растянуться в улыбку. Она сидела на полу, прислонившись спиной к стенке стойла и зарывшись ногами в сено. Как только Валентина закрывала глаза, в ушах начинало гудеть, и ее клонило на бок.
– Хватит с вас, Валентина Николаевна. Идите спать. – Попков пнул ее ногой в накрытое сеном бедро, как свинью. – Давайдавай, проваливай! – прорычал он.
– Скажи, а что ты подарил ей?
– Кому?
– Скажи.
– Подкову. – Он уткнулся взглядом в солому. – Я отполировал ее и… – Валентина видела, что он смущен. – И оплел зеленым плющом с ягодами.
Валентина подумала, что это самый прекрасный подарок, который только можно представить.
– А для меня у тебя ничего нет? – спросила она.
Он поднял на нее глаза.
– У вас моя водка. Еще какието подарки нужны?
Она рассмеялась, и вдруг ей показалось, что весь мир заколебался у нее перед глазами.
– Мама с папой хотят меня отправить на рождественский бал, – произнесла она и закрыла глаза.
Темнота начала скручиваться в спираль, это ее испугало, и она с усилием снова открыла глаза. Несносный казак в удивлении смотрел на нее.
– Вы опьянели, – сказал Попков.
– Оставь меня в покое, – пробормотала она, с трудом шевеля языком.
В следующий миг она почувствовала, что поднялась в воздух. Руки и ноги ее сделались невесомыми. Приоткрыв глаза, через узкую щелочку между веками она увидела темноту, которая закружилась и завертелась вокруг нее.
– Лев, опусти меня.
Он будто не услышал.
С трудом до нее дошло, что ее несут в темный дом через черный ход для слуг, но тут глаза ее опять закрылись и снова открылись лишь тогда, когда ее, как мешок, бросили на кровать в ее собственной спальне.
– Лев, – промямлила она, силясь остановить верчение перед глазами. – Я не…
– Спи! – рыкнул он.
– Спасибо, Лев, – выдавила она, но он уже вышел из комнаты.
– Сыграй чтонибудь для меня.
Катя сидела в своем кресле на колесах, и, кроме них, в музыкальной комнате никого не было. Валентина все еще чувствовала пульсирующую боль в затылке, но по крайней мере она уже могла поворачивать голову, не боясь, что та отвалится. Никогда в жизни, решила Валентина, она больше не притронется к водке. Она проклинала Льва, проклинала ту вчерашнюю бутылку, ее раздражало, что он как ни в чем не бывало выводил лошадей, насвистывая веселую народную песенку.
– Сыграй чтонибудь, пожалуйста, – повторила Катя.
– Сегодня у меня не получится хорошо, – пробормотала Валентина, подымая крышку рояля.
Вид стройного ряда клавиш, терпеливо дожидающихся ее прикосновения, успокоил.
Катя рассмеялась.
– У тебя всегда хорошо получается, Валентина. Даже когда ты говоришь, что плохо играешь, ты играешь прекрасно.
Девушка набрала в грудь побольше воздуха и приготовилась. Она не знала, что будет играть, пока не прикоснулась к клавишам. Изпод пальцев ее раздались первые ноты ноктюрна мибемоль мажор, который она играла для Викинга. В тот же миг она ушла в музыку с головой. Мир вокруг нее как будто перестал существовать, и она сыграла на удивление хорошо. Профессор музыки гордился бы своей ученицей, если бы услышал, как Валентина идеально сочетала мелодическую линию с аккордами. Выводя левой чистую contabile legato, она чувствовала, как музыка льется из нее с каждым ударом сердца. Сквозь легкие. По плечам. Вниз по рукам, до кистей и кончиков пальцев.
– Валентина. – Это была мать. Когда она вошла? – Пора одеваться к балу, – сказала Елизавета Иванова. – Ты ведь согласилась идти, помнишь?
Руки Валентины замерли. Музыка прервалась.
Пятый пункт списка: «Слушаться маму».
Руки упали на клавиши, издав громкий резкий аккорд.
– Да, мама. Я согласилась.
Бережно закрыв крышку рояля, она подошла к маленькой серебряной коробочке на столе рядом с креслом Кати. Взяв из нее ключ, вернулась с ним к инструменту, заперла крышку и направилась к окну. Приоткрыв створку, Валентина швырнула ключ на улицу в снег. Не произнеся ни слова, она покинула комнату.
Лицо Виктора Аркина исказилось, расползлось в стороны и выпучилось, потеряв форму. Один глаз его съехал на волосы, а рот растянулся до размеров гаечного ключа. Какуюто секунду он смотрел на свое искривленное отражение на блестящем колпаке фары «Турикума», думая о том, что еще могло исказиться. Глубоко внутри, куда невозможно заглянуть. Его беспокоило то, что он так любил эту машину. Так сильно любить чтото или когото опасно. Это создает в человеке слабину, уязвимое место. А он не мог себе позволить иметь уязвимые места. И все же, глядя на синее переднее крыло автомобиля, он улыбнулся и провел мягкой тряпкой по плавному изгибу.
– К тебе гость.
Аркин повернулся. В дверях гаража стоял казак. Он был весел. Плохой знак.
– Где?
– Во дворе.
Аркин сложил тряпку, положил ее на полку, прошагал мимо Попкова и вышел из гаража во двор, где сгущающаяся темнота отбрасывала на булыжники тени, похожие на мертвые тела. Справа находились конюшни и домик конюха. Прямо перед дверью гаража стоял водяной насос, а за ним, но чуть левее, возвышалась арка, через которую проходила дорожка, ведущая к фасаду дома. У арки стояла молодая женщина. От ледяного ветра ее защищали платок, туго завязанный под подбородком, и длинное пальто с ремнем, очень похожее на мужское. Она стояла в напряженной позе, немного наклонив голову.
– Подруга? – Лев рассмеялся и жестом показал раздутый живот.
Женщина была беременна. Это было заметно даже через тяжелое пальто.
– Идика лучше чисть копыта или расчесывай гривы, – сказал Аркин и направился к женщине.
– Чем могу? – настороженно спросил он.
– Я к вам от Михаила Сергеева.
Он тут же схватил ее за худую безвольную руку и повел в гараж. Там, вне досягаемости ветра, лицо ее будто оттаяло. Она расслабилась и, взглянув на шофера, робко улыбнулась.
– Я жена Михаила, Лариса.
При этих словах чтото внутри Аркина оборвалось. Все, что он так старательно удерживал у себя в голове в строжайшем порядке, точно сдвинулось с места. Как просто и гордо она произнесла это: «Я жена Михаила, Лариса». Одна рука женщины лежала на округлившемся животе. Он вспомнил, как его мать говорила вот так же: «Я жена Михаила Аркина, Роза». Тогда и ее рука лежала на округлившемся животе. Через две недели она и ее не родившийся ребенок умерли от заражения крови, потому что у отца Аркина не было денег на врача. Это случилось на его девятый день рождения.
Ему вдруг отчаянно, до боли, захотелось иметь ребенка. Что бы там он ни говорил Сергееву о том, что семья – это пережиток прошлого, захотелось назвать своей какуюто женщину с раздутым животом. Потрясенный этой мыслью, он улыбнулся и спросил:
– Чтонибудь случилось?
Она кивнула. Губы у нее были бледные, вокруг взволнованных глаз залегли темные тени.
– Да. С Михаилом. Его ранило на работе.
– Сильно?
– У него рука поломана.
Он снова улыбнулся.
– Ну, это ничего. Скоро заживет, – промолвил он ободряющим тоном. – Михаил – сильный человек.
Но он знал, что это значило для них. Нет работы – нет денег. На еду, на оплату жилья, на ребенка. Аркин вынул из кармана три последние сигареты и несколько мелких монет. Это все, что у него было.
– Возьмите. Передайте это мужу.
Она позволила ему вложить монеты в свою маленькую ладонь.
– Может, не стоит?
– Отведите его к отцу Морозову, в церковь. Там раздают горячую пищу.
– Спасибо, – прошептала она. – Начальник дал ему денег. Нам их хватит, чтобы за жилье заплатить.
– Хм. Это необычно. Что за человек его начальник?
– Их директор. Фриис его фамилия.
– Вы все еще работаете на клееварне?
Она пожала плечами.
– Да.
Он почувствовал, как в душе у него пробудился огонь, тот самый, который обжигал его изнутри всякий раз, когда он начинал думать о том, как много несправедливости в этом страшном городе. Одна фара «Турикума» могла бы изменить жизнь этих людей. Если бы он мог отвинтить ее и отдать этой женщине, чтобы она продала ее! Этого бы хватило, чтобы спасти ребенка. Этого бы хватило, чтобы у нее не пропало молоко от недоедания.
– Он волнуется, – нервно добавила она. – Насчет… Насчет той работы, которую вы с ним договорились сделать сегодня.
– Передайте Михаилу, чтобы он не беспокоился. Я разберусь. Возвращайтесь домой и отдохните. Съешьте чтонибудь.
– Спасибо.
– Удачи вам с ребенком.
На лице ее появилась мягкая, полная надежды улыбка. Она развернулась и медленно побрела обратно по неровным камням брусчатки – раскачивающейся походкой, как ходят пьяные мужчины и беременные женщины. Аркин, стоя на ветру, провожал ее взглядом, пока она не скрылась из виду. Итак, время пришло. Он вдруг почувствовал, как у него на шее под скулой забился нерв, и, как он ни старался, ему так и не удалось его унять.
Впрочем, к тому, что было запланировано на сегодняшний вечер, он был полностью готов.
9
Вообщето Йенс не любил танцев. На этот бал он пришел лишь потому, что надеялся встретить здесь министра Давыдова, но пока что его не видел. Какоето время он ждал в роскошных передних залах Аничкова дворца, но там, среди мраморных колонн и богатой позолоты, ему было трудно расслабиться и держаться естественно, поэтому он направился в салон, где играли в карты.
Спустя час в его кармане уже лежала пачка выигранных рублей и пара долговых расписок. Он любил азартные игры, хотя и относился к ним с осторожностью. Йенсу приходилось видеть, к чему может привести такое увлечение. Однажды он сидел за карточным столом с человеком, который посреди игры выхватил из кармана револьвер и пустил себе пулю в лоб. В другой раз он встретил на железнодорожной платформе старого друга, которого отправляли в Сибирь на десять лет за участие в заговоре. Этот человек поставил все на какуюто придворную интригу, целью которой было отстранить великого князя Владимира от управления армией. Он рискнул и проиграл.
И все же Йенс любил риск, но риск обоснованный, в точно выбранное время. Сегодня был как раз такой случай.
– Фриис! Вот уж не ожидал вас встретить здесь.
Йенс удивился, что Давыдов заметил его в толпе гостей, но и обрадовался, потому что это значительно упрощало первый шаг.
– Добрый вечер, господин министр.
Они поклонились друг другу. То был не официальный поклон, а скорее дружеский. Вообщето министр был человеком довольно мрачного вида, с густыми тяжелыми бровями, которые, казалось, так и норовили опуститься ему на самые глаза. К тому же после недавней стычки во время обсуждения финансирования прокладки туннелей держался он несколько натянуто. На этот раз на министре был элегантный фрак с тугим белым жилетом и воротничком, но вид у него был такой, словно ему не до веселья. Тем не менее обычно землистые щеки его разрумянились, и Йенс, заметив это, подумал о том, сколько уже дорогого французского коньяку успел выпить за вечер Давыдов.
– Добрый вечер, сударыня.
Йенс склонился над рукой супруги министра, маленькой женщины средних лет в вызывающе фиолетовом платье. Она много улыбалась, как будто старалась за двоих, за себя и за мужа.
– Какой чудесный вечер! – вся сияя от восторга, произнесла она. – Боже, как я люблю, когда вы, мужчины, так нарядно одеваетесь!
Во дворце было много военных в парадной форме. Молодые офицеры в белых, синих или красных мундирах с разноцветными погонами важно прохаживались по просторным залам, покачивая изысканными аксельбантами, в надежде привлечь к себе внимание молодых барышень, обмахивающихся веерами. Военных здесь было даже больше, чем штатских (обычное дело для петербургских светских торжеств), и среди них самыми красивыми и самыми заносчивыми всегда были гусары. На плечах военных держалось величие России, и господа офицеры не уставали об этом напоминать.
Распорядитель бала в напудренном белом парике и узких красных бриджах трижды ударил золоченым жезлом по мраморной ступеньке, возвещая о прибытии очередного гостя.
– Вы танцуете? – полным надежды голосом спросила госпожа Давыдова Йенса, с лукавым видом склонив голову набок, отчего сделалась очень похожей на маленького шустрого воробья.
У Йенса все похолодело внутри. Он посмотрел на Давыдова.
– Ступайте, – милостиво промолвил министр и добавил: – Я сам не танцую.
– Почту за честь, сударыня, – ответил Йенс и галантно поклонился. Предложив ей руку, он обернулся к министру. – Потом, если позволите, дватри слова.
Брови Давыдова сдвинулись, но его супруга беззаботно воскликнула:
– Разумеется! Андрей, ты же поговоришь с молодым человеком, верно?
Йенс с уважением посмотрел на свою партнершу по танцу и улыбнулся. Она улыбнулась в ответ.
Они танцевали мазурку. Это был один из тех энергичных танцев, от одной мысли о которых у Йенса по телу пробегала дрожь. Восемь пар должны были лавировать по залу, при этом не сбиваясь с музыкального ритма. Для него придерживаться правильного движения в окружении скользящих фигур было тяжелее, чем скакать на лошади ночью через лес.
Йенс настолько сосредоточился на быстром темпе, что лишь случайно заметил устремленный на него через весь зал взгляд темнокарих глаз. Он споткнулся, извинился перед партнершей, но, когда посмотрел снова, среди нарядных причесок и блестящих шелковых платьев глаз этих уже не было видно. Тут в его памяти всплыл странный образ: тонкая бледная шея, мягкая линия подбородка и белое платье с длинными белыми перчатками до локтей. Глаза исчезли, растворились в переполненном зале, но он узнал их. И собирался снова их найти.
– Не тратьте время попусту, Фриис.
– Господин министр, прошу вас все же выслушать меня.
– Я и так знаю, чего вы хотите. Денег. Еще денег на свои канализационные трубы, будь они неладны.
Йенс выжал из себя натянутую улыбку.
– Я хочу поговорить не о деньгах.
– А о чем же?
– О земле.
Министр выпятил узкую грудь.
– Я вас слушаю.
– Население СанктПетербурга, как мы оба знаем, год от года стремительно увеличивается. В результате мы имеем острую нехватку жилых домов, изза чего стоимость домов и квартир в центре города растет с поистине астрономической скоростью.
– Мне об этом известно.
– Тем не менее в городе остается много свободных участков земли. Я имею в виду пустыри в отдаленных бедных кварталах и лесные районы в пригородах, которые сейчас можно купить за бесценок, буквально за несколько сотен рублей. Но их никто не покупает.
– Да потому и не покупают, что там захолустья сплошные! – Давыдов гневно выпустил облако табачного дыма. – Если вам хочется ютиться в какойнибудь жалкой лачуге вместе с десятком других семей, то пожалуйста, никто вас удерживать не станет. Только не думайте, что все мы последуем вашему примеру. – Он развернулся, чтобы уйти.
– Некоторые из этих мест скоро перестанут быть захолустьем.
Министр остановился. И Йенс понял, что поймал его на крючок.
– Людям всегда нужны дома. Но сейчас те, кто при деньгах, предпочитают жить там, где есть магазины, рестораны и, что еще важнее… – Он выдержал маленькую паузу, чтобы подогреть интерес министра. – Современные канализационные системы и водопровод.
Брови министра поползли вверх.
– Продолжайте.
– Современные уборные комнаты, современные кухни. Все это зависит от тех туннелей, которые я прокладываю под городом. И это означает, что участок земли, который сегодня стоит гроши, завтра будет стоить состояние.
Тонкие губы Давыдова растянулись, что должно было означать улыбку.
– А ведь вы правы. – Он снова пыхнул сигарой, на этот раз задумчиво. – Правы, черт бы вас побрал!
– А от кого зависит, – вкрадчиво произнес Йенс, – в какие районы направлять туннели? Кто тот единственный человек, который точно знает, какие участки земли в скором времени взлетят в цене?
Давыдов крепко сжал мускулистые пальцы на запястье Йенса и улыбнулся.
– Ну, шельма! – хрипло прошептал министр. – Ведь все продумал!
Йенс отыскал ее.
Канделябры в бальном зале блестели в высоких зеркалах, превращая их в бесконечное множество залитых золотом миров внутри других миров. Белые платья молодых барышень, впервые вышедших в свет в этом году, были нежны и чисты, точно лилии. Девицы стояли небольшими группками и смущенно улыбались. Многие из них нервно поглаживали свои длинные белые перчатки и бросали робкие взоры на молодых людей, которые фланировали с важным видом, набивая себе цену. Те барышни, танцевальные карты которых еще не были заполнены именами капитанов и лейтенантов, стояли у окон и неторопливо обмахивались веерами, делая вид, что они не танцуют лишь изза того, что в зале слишком душно.
Закурив турецкую сигарету, Йенс облокотился о бронзовую статую полураздетого копьеметателя и стал наблюдать за ней. Она танцевала. Закончив мазурку, оркестр заиграл польку, потом полонез, и рядом с ней можно было видеть то синий китель, то красный, то зеленый. Он заметил, что она ни разу не танцевала с одним и тем же мужчиной дважды. Она прекрасно двигалась, и это было первое, что удивило его. Плечи и голову она держала свободно и изящно, не то что некоторые девушки, шеи которых во время танца будто деревенели. Она танцевала легко, без всякого напряжения, следуя мягкому течению музыки. Спина у нее была гибкой, как у молодой пантеры, движения ног – аккуратными и грациозными.
– Если хотите, я представлю вас ей. Я знакома с ее матерью.
– Госпожа Давыдова. – Он вздрогнул от неожиданности, когда услышал рядом с собой голос министерши. – Рад видеть вас снова.
– Вы с нее глаз не сводите. – Женщина игриво ударила его по плечу ручкой веера. – Но она для вас слишком молода. Я слыхала, вы предпочитаете женщин постарше.
Йенс внимательно посмотрел на нее, потом подхватил под руку и повел в зал на вальс.
– Вы прекрасно танцуете, – заметил он, когда они закружили по залу.
Она не стала скрывать, что ей понравился комплимент. Она зарделась. Устремленные на него птичьи глазки блеснули.
– Она, похоже, расстроена чемто.
– Я не заметил.
– Лгун! Пригласите ее на танец.
Эта женщина нравилась ему все больше и больше. И она была права: с лица девушки не сходило серьезное выражение, которое почти не менялось от партнера к партнеру. Она слушала то, что ей говорили, но сама говорила очень мало. Лишь изредка большие темные глаза ее вдруг поднимались на партнера, как будто он произносил нечто такое, что было ей интересно. Йенсу вдруг стало любопытно, что могло завладеть ее вниманием.
– Мне кажется, пора прервать их, – шепнул он госпоже Давыдовой. – Разумеется, если вы не возражаете.
– Вовсе нет! Я уж сто лет не танцевала с блестящим юным офицером. – Она озорно блеснула на Фрииса глазами и игриво моргнула, заставив рассмеяться.
Они приблизились к девушке, танцевавшей с какимто лейтенантом, и госпожа Давыдова тут же приступила к знакомству.
– Голубушка, это Йенс Фриис. – Жена министра обратила на Йенса веселые глаза. – Валентина – дочь моей доброй подруги Елизаветы Ивановой, и я знаю, что у вас много общего. Вы оба любите… – Она колебалась не дольше доли секунды, потом поворобьиному дернула головой. – Наблюдать за звездами.
Йенс и бровью не повел.
– Нечасто встретишь человека, разделяющего мое увлечение, – промолвил он, галантно поклонившись Валентине, и повернулся к ее партнеру. – Вы позволите разлучить вас на пару минут? Очень уж хочется поговорить о звездах.
– Нет, вообщето я… – хотел было возразить юный лейтенант, но тут его взяла в оборот госпожа Давыдова.
– Я с удовольствием потанцую с вами, – произнесла она, заняв место Валентины с напором конной атаки.
Лейтенанту не оставалось ничего другого, кроме как уступить. Йенс тут же подхватил Валентину и повел в сторону. Темнокарие глаза ее сияли от еле сдерживаемого смеха, а губы растянулись в прелестную улыбку. Она показалась Фриису удивительно легкой, он как будто танцевал с облаком.
– Вы любите звезды? – с сомнением в голосе произнесла Валентина.
– О, да. Пояс Ориона. Большая Медведица. Полярная звезда.
Немного помолчали.
– Это все? – поинтересовалась она.
– Хотите еще? Молот Гиганта, Astralis Gigantis… Я могу продолжать бесконечно. Каждая из них – восхитительное зрелище.
– А почему вы решили, что мне интересны звезды?
Она смотрела на него, вопросительно изогнув изящную бровь, и он в ответ широко улыбнулся.
– Я хотел задать вам один вопрос. Но как еще мог я пробиться сквозь этих бравых военных, окруживших вас?
Она сделала вид, что нахмурилась, но глаза ее все так же весело блестели.
– О чем же вы хотели меня спросить?
Йенс посерьезнел.
– За что вы на меня разозлились? Я имею в виду, тогда, на концерте. Вы смотрели на меня так, будто видели во мне самого дьявола.
Она запрокинула голову и рассмеялась таким искренним смехом, смехом, который звучал настолько свободно и естественно в этом пронизанном фальшью искусственном мире сверкающих драгоценностей, корсетов и замысловатых причесок, что Фриис оторопел. Это был чудесный звук, чистый и заразительный. Йенс продолжал кружиться с ней по залу. С такого близкого расстояния стало видно, что, когда она смеялась, карие глаза ее приобретали золотистый оттенок, словно тот неведомый художник, который раскрашивал их, случайно смешал две краски. Взгляд Йенса опустился на гладкую кремовую кожу ее шеи.
– Пустяки, – продолжая улыбаться, произнесла она. – Я тогда была просто глупой школьницей.
– А сейчас?
– А сейчас я уже не злюсь на вас. И я уже не школьница.
– Так кто же вы? Одна из дебютанток этого сезона, которые надеются подыскать здесь му…
– Я попала сюда исключительно по настоянию родителей.
– Вот как.
Он почувствовал, как в один миг она внутренне напряглась, хотя на лице ее это не отразилось. Пальцы выдали ее. Больше он вопросов не задавал, позволив ей танцевать спокойно. Она будто полностью погрузилась в музыку. Никогда раньше ни одна из его партнерш по танцам так не двигалась. Казалось, для нее музыка значила больше, чем разговор. Йенс повел ее в сторону от остальных кружащихся пар, по направлению к двери зала, и, заметив это, Валентина глубоко вздохнула. Он ощутил это рукой, которая лежала у нее на спине. Да он и сам вздохнул, точно почуял свободу.
– Хотите, я покажу вам Astralis Gigantis? – с невозмутимым видом спросил он. – Мало кто видел эту звезду раньше.
– Было бы чудесно.
Йенс уловил в ее голосе насмешливую нотку.
Валентина стремительно развернулась, направляясь к высокой двери в соседний зал, и в этот миг он почувствовал запах ее волос. Прекрасные темные волны, на которые он обратил внимание еще во время институтского концерта, были уложены в изысканную прическу и закреплены высоко, подчеркивая скулы и длинную шею. Но ему такой стиль не понравился. Может быть, прическа эта и соответствовала последней моде, но эту девушку она как будто лишала чегото, какойто внутренней особенности, неповторимости. Идя за ней и глядя на ее спину, на белое платье, охватывающее тонкую стройную талию, он вдруг почувствовал сильное желание вытащить из ее волос большую жемчужную заколку и освободить тяжелые локоны. Точно это освободило бы и ее саму. Ему страстно захотелось освободить все то, что она удерживала в себе.
