Текст книги "Жемчужина Санкт-Петербурга"
Автор книги: Кейт Фернивалл (Фурнивэлл)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 28 страниц)
– Батюшка, мне нужна ваша помощь.
– Слушаю вас.
– Там мальчик умирает.
Реакция его была не такой, как она ожидала, поскольку, хоть он и последовал за ней в соседнюю палату, сохраняя полное спокойствие, по тому, как громко стучали его каблуки по полу, можно было понять, что он рассержен.
– Батюшка, вы знаете, что произошло?
– Молодежь работает на заводах в очень плохих условиях, – сдержанно произнес он. – После того как комуто из них машиной оторвало руку, они собрались во дворе, чтобы поговорить. Но у полиции везде есть шпионы. – Он покачал головой и поднял Библию так, чтобы она оказалась на уровне его глаз. – Да простит Господь этих солдат, потому что у себя в сердце я не нахожу им прощения. – Он со злостью потряс в воздухе книгой, как будто пальцы его могли вытряхнуть ответ изпод черной обложки. – Они ведь совсем еще дети!
– Но мне сказали, что они объединились с железнодорожниками.
– Да.
– Это означает, что их действия были организованы.
Валентина распахнула двери в палату, но священник неожиданно остановился, и она повернулась к нему.
– Кто вы? – спросил он, пристально всматриваясь в нее.
– Просто санитарка. Помогаю спасти жизнь этим детям.
«Просто санитарка» – эти незамысловатые слова, похоже, успокоили его.
Глаза его снова наполнились теплом, и он зашагал дальше.
– Да, опечален я. Но не дай Господь комунибудь видеть то, что видел я сегодня, когда саблями рубили детей малых. – Он, как щит, прижал к груди Святое Писание.
Валентина протянула руку и прикоснулась к кресту, вытесненному на обложке.
– Вы были там?
– Да.
– Скажите, отец Морозов, а Виктор Аркин тоже был там?
Священник повернулся к ней.
– Кто вы?
– Он ранен?
Священник едва заметно покачал головой.
– Передайте ему, – сказала Валентина, – пусть заберет ящик, который он спрятал в гараже. Когда к нему придут из охранного отделения, будет поздно.
24
– Санитарка Иванова!
Гордянская окликнула Валентину, когда та выходила из отделения. Медсестра выглядела уставшей, под глазами у нее виднелись темные круги, как после бессонной ночи.
– Вы сегодня хорошо поработали. Похоже, из вас выйдет хорошая санитарка. – Лицо ее разгладилось. – Признаюсь, вы удивили меня.
– Спасибо.
– Теперь идите домой и отдохните. Горячая ванна, стакан водочки – и вы забудете о сегодняшнем дне.
– Да.
Хорошая санитарка. Валентина натянула на плечи пальто. Хорошая санитарка.
На ступенях госпиталя она натолкнулась на Дашу и тут же спросила ее:
– Ты знаешь священника, который здесь был сегодня?
– Отец Морозов? Да, он часто приходит. Я и сама терпеть не могу его проповедей. – Она поморщилась и сняла с головы косынку. – Но он пациентов не только словами утешает, а еще и еду им приносит. Они обожают его.
– Нет, я не про него. Другой. Грязный и омерзительный, со светлыми голубыми глазами. На шее у него очень дорогое распятие висело.
– А, этот ублюдок. Надеюсь, он к тебе не прикасался?
– Нет, – неожиданно для себя солгала Валентина.
– Не волнуйся, он сюда редко наведывается. Только когда хочет напомнить себе, каково это – быть бедным.
– Как это? А где он обычно время проводит?
– Господи Боже, Валентина, ты что, не поняла, кто был этот вонючий подонок?
– Он сказал, что он – бедный старец.
– Какой там бедный старец! Хотела бы я быть такой бедной.
– Так кто же это был?
– Григорий Распутин. Чудотворец, который вокруг императрицы ошивается. Только не говори, что он к тебе прикасался своими грязными лапами.
– Чудотворец?
– Он сам себя так называет.
– Йенс, расскажи мне про императрицу.
– Почему ты просишь?
– Просто так. Интересно.
– Императрица Александра? Она всегда сдержанная и неприветливая, держится холодно, как настоящая немецкая принцесса, которой, собственно, и является. Но я не уверен, то ли у нее характер такой, то ли она просто смущается.
Йенс провел рукой вверх по обнаженному бедру Валентины и прошелся пальцами по ребрам. Он сидел на кровати рядом с ней, потому что любил смотреть на нее. Вид ее обнаженного тела всегда ласкал его глаз. Ласкал глаз. Раньше ему это выражение казалось бессмысленным: разве могут глаза чувствовать ласку? Но теперь он понял. Его глаза тосковали, когда ее не было рядом. Не имея возможности смотреть на нее, он ощущал внутреннюю пустоту. До сих пор он не испытывал подобного ни с одной из женщин. Еще не было такого, чтобы чейто образ он хранил в голове бережно, как бесценное сокровище. Сейчас он решил попытаться незаметно выяснить, что могло вызвать у девушки интерес к царице.
– Я думаю, прежде всего дело в том, что она очень застенчива, – пояснил он. – Царица, конечно, аристократка, но она попросту не умеет вести светские разговоры, поэтому и сторонится придворной жизни. За это ее и не любят. Впрочем, одно можно сказать наверняка: характер у нее сильный.
– Что значит сильный?
– Почти все время она держит царя при себе, в Царском селе. Он и работает там, в Александровском дворце. Я знаю, что это всего в двадцати милях от Петербурга, но сейчас, когда в городе неспокойно, и двадцать миль – большое расстояние. Царь обязан быть здесь.
Валентина кивнула с серьезным видом, точно много думала об этом.
– А их дочери, великие княжны, они тоже там?
– Да. Все говорят, что они очень дружно живут. Любят вместе кататься на лошадях, плавать на лодках и заниматься спортом. Они обожают теннис. И, конечно, ухаживают за мальчиком. Он – центр их мира.
– Да. Цесаревич Алексей.
Йенс опустил голову и нежно поцеловал оба ее колена. Она запустила руку ему в волосы и приблизила к себе его лицо.
– Что ты так рассматриваешь? – нахмурившись, спросила она.
– Тебя. Хочу понять, из чего ты сложена.
– Зачем? Собираешься меня разобрать на части?
Он поцеловал ее в губы.
– А что, мне как инженеру это было бы весьма интересно.
Она развернулась лицом к нему и обвила ногами его талию. Он подсунул под нее ладони и придвинул к себе. Кожа ее слабо пахла карболовым мылом.
– Расскажи про Распутина, – сказала она.
– Господи, Валентина, почему тебя интересует этот проходимец?
– Расскажи, – очень серьезно повторила она. Голова девушки лежала у него на плече, и лица ее не было видно, но он чувствовал на обнаженной груди ее дыхание – несильные толчки теплого воздуха. – Он приходил в госпиталь.
– Держись от него подальше. Он и так уже много бед натворил.
– Каких бед?
– Григорий Распутин отдаляет царя от народа.
– Йенс, любимый, не злись. Расскажи мне про него. – Валентина прикоснулась кончиком языка к его коже.
– Он называет себя Божьим человеком, говорит, что Иисус послал его направлять народ России и в особенности царицу. А через нее – самого царя. – В голосе Фрииса послышалось отчаяние. – Царь – глупец. Этот монах вмешивается в политические дела, настраивает его величество против советников и… – Внезапно он замолчал.
– И что?
Йенс пожал плечами.
– Забудь о нем. Давай не будем больше говорить о Петербурге и его проблемах. Скоро всем нам будет не до этого. Война на пороге.
– Ты уверен, что до этого дойдет?
Он уложил ее спиной на подушку.
– Никто не может быть в чемто уверен полностью, так что…
– Не надо меня успокаивать, Йенс. Я не ребенок.
Тон, которым были произнесены эти слова, вмиг остудил его. Она слишком многое увидела сегодня в этом своем чертовом госпитале. Куда подевалась та девушка, которая ночью в холодном лесу смотрела с ним на звезды? Он нежно погладил ее плечо, потом потянулся к столику у кровати, взял сигарету и закурил.
– Валентина, любимая, царский двор – это большой плавильный котел. Он погряз в распутстве и вырождении. – Йенс старался говорить сухим, безразличным голосом. – Распутин – всего лишь неудавшийся монах, но ему повезло. У царицы почти нет друзей, кроме разве что Анны Вырубовой, да и та тише воды ниже травы, поэтому она и попала под его власть. Ктото говорит, что он обладает силой целителя и помогает ее сыну. Другие утверждают, что он гипнотизирует ее. Ходят даже слухи, что она стала его любовницей.
Валентина изумленно подняла брови.
– Как может ктото по доброй воле ложиться в постель с таким отвратительным человеком?
– Ты удивишься, но женщины при дворе готовы глаза друг другу выцарапывать, добиваясь его благосклонности.
– Но от него дурно пахнет.
Смех Йенса прозвучал довольно грубо.
– Грязный крестьянин, мужикоборванец, который не моется и не переодевается. Сразу видно: Божий человек!
– Йенс. – Валентина взяла из его пальцев сигарету и вдохнула едкий запах. – Как ты думаешь, Распутин действительно может исцелять людей?
Он забрал у нее сигарету и затушил.
– Нет. Так что и не думай везти к нему Катю.
– Я и не думала.
Но ложь эта была такой же прозрачной, как сигаретный дым.
Варенька не умерла, и это вселяло надежду. Улица выглядела не лучше, чем в предыдущий раз, входная дверь была все так же расколота, и в темном коридоре стоял все тот же отвратительный запах, но Варенька Сидорова не умерла.
– Я принесла еще продуктов, – сказала Валентина и поставила на стол сумку.
Рядом она положила кошелек, но об этом не заикнулась.
– Вижу.
Варенька улыбнулась. Это было мало похоже на настоящую улыбку, всего лишь движение мышц лица, но Валентина была рада и тому.
– Я заварю чаю, хотите? – предложила она.
Женщина со шрамом на голове опустилась на пол рядом с печкой, укутавшись в потертое одеяло, но голова ее осталась непокрытой, и кожа на черепе казалась зеленоватой. В печи трепетал слабый огонек, и она наклонилась к нему, слегка приоткрыв рот, как будто хотела проглотить желтое пламя.
Валентина достала из сумки связку хвороста.
– Вот.
Варенька, воодушевившись, извлекла из связки три ветки и аккуратно положила их в огонь. Когда они начали потрескивать, губы на ее изможденном лице растянулись в радостную улыбку, как будто она увидела старого друга. Валентина тем временем вскипятила чайник и заварила чай. Изысканные пирожные из столовой ее матери в этой обстановке выглядели совершенно нелепо, но женщина не заметила этого. Подсев к Валентине за стол, она съела три штуки и только после этого заговорила.
– Зачем ты пришла?
– Убедиться, что вы никуда не делись.
Женщина издала странный гортанный звук. Валентина посмотрела на нее с удивлением, но потом поняла, что это был смех.
– Думаешь, я могу находиться в какомто другом месте? – поинтересовалась Варенька.
– Вы работаете? – спросила Валентина.
– Работала. – Женщина покачала головой. – На мельнице. Но меня уволили изза того, что я пропустила один день, когда мой мальчик заболел. – Глаза ее оставались сухими. Слез не было.
– Я знаю одну портниху, ей нужна уборщица. Я могла бы поговорить с ней, если вы хотите работать.
– Конечно, я хочу работать.
В комнате на какоето время стало тихо. Каждая из женщин ожидала продолжения от собеседницы. Валентина заговорила первой:
– Тогда я спрошу у нее. Но вам нужно будет вымыться.
Варенька взглянула на свои грязные руки.
– Колонка на улице снова замерзла. Для чая я растопила снег.
Желудок Валентины чуть не вывернулся наизнанку, когда она посмотрела на свою опустошенную до половины чашку.
– Снег с собачьей мочой.
Снова в комнате раздался хрипловатый смех. Варенька устремила взгляд на новую подругу.
– Что тебе нужно? Ты ведь пришла не только для того, чтобы меня накормить.
Валентина достала из сумки банку абрикосового варенья и буханку черного хлеба. Если бы Йенс узнал, что она пришла сюда одна, он бы ужасно рассердился.
– Я хочу, чтобы вы предупредили меня.
– О чем?
– Когда возникнет опасность.
– Какая опасность?
– Когда начнется эта ваша революция.
Словно по мановению волшебной палочки, безразличное выражение исчезло с лица Вареньки, и в один миг ее глаза, губы и бледная кожа переменились. Валентину поразило, что одно слово может иметь такую власть над человеком.
– Вот мой адрес. – Она подвинула женщине листок бумаги.
Варенька даже не посмотрела на него.
– Я не умею читать. И потом, я и на пушечный выстрел не стану приближаться к дому, в котором ты живешь. Меня слуги твои заплюют. Придумай чтонибудь другое.
– На Исаакиевской площади я видела тумбу объявлений. Завяжите на ней какойнибудь шарф, когда начнется. Я увижу его.
– Красный?
– Если хотите.
Женщина кивнула, и Валентина вдруг с удивлением заметила, что ее шрам был единственным, что блестело в этой сырой и холодной комнате, и ей стало интересно, болит ли он.
– Что бы там ни говорили люди, – пробормотала Варенька, – а эта их революция еще не скоро начнется.
– Однажды я видела, как армия муравьев напала на полевку и убила ее, – сказала Валентина и добавила: – Может быть, ваши муравьи еще не готовы стать армией?
– Скажи, а чем ты занимаешься? Почему у тебя такие сильные пальцы?
– Я играю на фортепиано.
Варенька потрогала пальцы Валентины так, словно считала, что сейчас из них польется музыка.
– Никогда не слышала, как играют на фортепиано.
От этих слов Валентине захотелось зарыдать.
Это произошло случайно. Йенс не собирался заходить к Кате. Ничего этого и не было бы, если бы он однажды не заигрался допоздна в покер у одного знакомого. Доктор Федорин тоже был там. В перерывах между партиями он рассказал о новом способе лечения позвоночника, который испытывали в Карловых Варах. Доктор получал о нем хорошие отзывы и заинтересовался этим вопросом, потому что хотел помочь раненным в недавнем побоище молодым людям, по хрупким спинам которых прошлись гусарские сабли, но Йенс сразу подумал о Кате. Когда на следующее утро он выехал на прогулку и повстречал сумасшедшего казака Валентины, который неспешно ехал через водянистый туман на пугливой кобыле, ему показалось вполне уместным начать разговор с замечания о лошади.
– Она, конечно, хороша, Попков, но я бы сказал, что вам эта кобыла не очень подходит.
Казак помотал головой из стороны в сторону, точно как его лошадь, и с неприветливым видом произнес:
– Она не для меня.
– А! Наверное, сюрприз для Валентины Николаевны?
– Нет.
Йенс, пожав плечами, ударил каблуками своего коня, пуская немного быстрее, но молодой кобыле, похоже, понравился Герой. Она тоже ускорила шаг и поравнялась с ним. Казак отпустил поводья, и кобыла, почувствовав свободу, махнула Герою длинной гривой и стала выступать грациозно, точно балерина.
Увидев это, Йенс рассмеялся. Даже казак не удержался и улыбнулся. Дальше они поехали рядом – Попков на кобыле у тротуара, а Йенс на Герое ближе к середине улицы, прикрывая пугливое животное от уличной суеты. Всю дорогу до дома Ивановых туман не выпускал их из своих серых объятий.
Наблюдая за тем, как Попков умело вытирает бока Героя, Йенс улыбнулся. Ему нравились люди, которые кончиками пальцев чувствуют настроение животного и точно знают, где нужно почесать лошадь, чтобы та принялась раздувать ноздри и довольно храпеть.
– Я ненадолго, – сказал он Попкову, но тот лишь рыкнул в ответ чтото неразборчивое.
Йенс, наполнив ведро водой из крана во дворе, поставил его перед Героем. Конь тут же опустил в него свою большую голову и начал жадно пить. Какоето время Йенс стоял рядом и наблюдал за животным.
– Попков, – сказал он, – вы здесь, похоже, пользуетесь особым доверием. – Повернувшись к здоровяку, он усмехнулся. – Но я вот не могу понять, как это такому недалекому казаку позволяют заходить в хозяйский дом и общаться с юными барышнями. – Йенс провел рукой по мускулистой шее Героя. – Надо полагать, дело в вашем врожденном обаянии.
Губы казака растянулись в широкую улыбку, обнажив крупные белые зубы.
– Убирайтесь к черту.
– Я еще никогда не видела Валентину такой счастливой.
Йенс улыбнулся Кате и поставил маленькую чашку с чаем себе на колено.
– Это изза работы в госпитале. Она обрела в жизни смысл.
– Так и мама говорит.
– Возможно, она права.
– Но мама не знает ее так же хорошо, как я.
– И что же, – осторожно поинтересовался он, – вам известно такого, что неизвестно вашей матери?
– Йенс, у меня не действуют ноги, но глаза все видят.
– И что же вы видите?
Катя рассмеялась.
– Я вижу, как она, приходя домой вечером после работы, вся светится, хотя должна падать от усталости. Как она ходит как в воду опущенная, если ей не удается из дому выйти. Как она улыбается и счастливо вздыхает, когда думает, что ее никто не видит. Бывает, она чтото говорит и вдруг замолкает на полуслове. – Лицо Кати сделалось задумчивым. – Я думаю, это изза того, что она чтото вспоминает.
– Что же она вспоминает?
– Не знаю. Чтото такое, что у нее в памяти засело.
– Катя, вы удивительно наблюдательная девушка.
– Она моя сестра. Я люблю ее.
Их глаза встретились.
– Я тоже, – тихо проговорил он.
Она кивнула, ее светлые локоны качнулись.
– Я знаю.
– Как же вы об этом догадались?
– Я знаю Валентину. Она влюблена. И любима.
– Обещаю, я буду заботиться о ней, Катя.
Девушка улыбнулась.
– Я верю вам, Йенс. Но будьте осторожны. Если папа узнает, что она любит вас, а не капитана Чернова, он запретит вам появляться в этом доме.
– Спасибо за предупреждение.
Он понимал, как непросто было Кате отдать ему сестру.
Не дойдя до конюшен, Йенс услышал шум. Волнуясь за Героя, он ускорил шаг. Крики и неимоверный грохот сотрясали деревянные стены. Вбежав в конюшню, Йенс увидел пятерых мужчин, которые ожесточенно избивали Попкова. Казак не падал, он стоял на ногах, раскачивался и отмахивался огромными ручищами, как пьяный медведь. Кровь хлестала из глубокой раны над бровью, заливая его лицо. Остальные конюхи разбежались, и это могло означать лишь одно: всем точно известно, кто эти люди в черных пальто и начищенных сапогах, и все боятся с ними связываться. Но пятеро на одного! На такое Йенс не мог смотреть спокойно.
Он схватил одного из нападающих за плечо, развернул его и тут же получил от него кулаком в живот. Йенс зарычал, но, прежде чем успел опуститься второй кулак, ударил противника головой в грудь, выведя его из равновесия. Быстрый рывок вверх, и голова Йенса с хрустом врезалась в челюсть нападающего. Крик боли разорвал сырой воздух, испуганные лошади в стойлах начали брыкаться и ржать. Осыпая Попкова ругательствами, остальные мужчины продолжали избивать казака толстыми железными прутьями, пока тот наконец не упал на землю. Но, падая, он увлек за собой двоих нападавших. Упавшие, натужно дыша и вырываясь из рук Льва, засучили ногами, пытаясь подняться. Оставшиеся принялись пинать ногами поверженного великана.
– Прекратите! – закричал Йенс. – Черт, вы же убьете его! Что тут происходит?
Один из неизвестных развернулся: грубое лицо с большим багровым родимым пятном, черные, полные жадного восторга глаза.
– Сгинь, если тоже не хочешь получить!
В воздухе просвистел прут, угрожая раскроить череп Йенса. Тот понятия не имел, изза чего началась драка, но ему уже было наплевать. Пригнувшись, он сорвал висевший на стене кнут с металлическими шипами.
Первый удар кнута разодрал спину нападавшему, второй вырвал кусок плоти из незащищенной шеи. Кровь хлынула на солому. Двое, которые все еще стояли, бросили свою жертву и повернулись к Йенсу, но тот двинул рукой, и кожаный кнут описал перед ними в воздухе изящную петлю. Нападавшие отступили, забыв, что у них за спинами находится казак. Когда они об этом вспомнили, было слишком поздно. Раненый Попков поднялся на ноги. Подобранный с земли железный прут в его руке опустился сначала на одну голову, потом на вторую, и мужчины рухнули как снопы.
– Чтоб вы сдохли! – заревел Попков.
– Черт возьми! – тяжело дыша, пробормотал Йенс. – Ты что натворил? За что они тебя так?
Мужчины смотрели друг на друга, пытаясь не улыбаться. Пролитая кровь странным образом связала их.
– Проклятье, – наконец произнес Йенс, – во что ты меня впутал?
Неожиданно у него изза спины раздался голос:
– Опустите кнут. А ты, тупица, брось палку. – В голосе не было угрозы. Интонация была спокойной и уверенной. – Иначе получишь пулю в башку.
25
Страх приходит под разными личинами. Йенсу он явился в виде писчего пера в руке следователя. Когда следователь был спокоен, оно тихо дремало в его пальцах, но стоило ему потерять терпение, как перо начинало метаться и биться кончиком о стол. В такие секунды сердце Йенса сжималось и по спине бежал холодок.
– Спросите министра Иванова, – в двадцатый раз повторял Йенс. – Это его дом, не мой. Я пришел туда для того, чтобы забрать лошадь.
– И как же, позвольте узнать, ваша лошадь оказалась там?
– Я ведь уже говорил вам. Я приехал навестить дочь министра.
– Или решили, что это удобный способ добраться до конюшни?!
– Нет.
– Чтобы забрать ящик с ручными гранатами оттуда, где вы его спрятали?
– Нет.
– Когда вы принесли гранаты в конюшню?
– Я их не приносил.
– Кто поручил вам забрать их?
– Никто. Я вообще не знал, что они там есть.
– Вы с кнутом напали на моих агентов.
– Они убивали казака.
– Значит, вы признаете, что Лев Попков является вашим соучастником в антиправительственном заговоре?
– Нет. Я его почти не знаю. Он – слуга в этом доме, вот все, что мне о нем известно.
– Вы лжете.
– Нет.
Этот разговор продолжался по кругу. Йенс, в который раз отвечая на одни и те же вопросы, пытался сохранять видимость безразличия. Допрос проходил цивилизованно, что его еще больше сбивало с толку. Никакой закрытой камеры с голыми стенами, никакого яркого света в лицо, никаких тугих наручников. Его посадили в кресло с мягкими подлокотниками, даже предложили сигарету, от которой он отказался.
Они сидели в обычном кабинете с желтыми занавесками и цветущим растением в горшке на полке. На полу лежал красивый новый ковер. Как заметил Йенс, без пятен крови. Допрашивавший его господин был невысокого роста, лысоват и имел привычку, если чувствовал неуверенность, щупать свои большие уши. Каждый раз, когда Йенс произносил: «Поговорите с министром Ивановым, он преданный слуга его императорского величества», пальцы следователя хватались за мочку уха. Он был осторожен и перед каждым следующим шагом прощупывал почву под ногами.
Чертов казак оказался дураком. У охранки везде есть глаза, от нее невозможно скрыться. Если Попков решил, что конюшня министра – надежное место для того, чтобы спрятать оружие, значит, он ничего не знал о способах работы тайной полиции. И все же Йенс не мог поверить, что Попков оказался большевиком. Его бросало в дрожь, когда он думал о том, что Валентина жила рядом с таким смертоносным кладом.
– Где Лев Попков? – резко спросил он.
– С революционером работают.
У Йенса похолодело на сердце. Работают.
– Я не верю, что Попков – революционер. Кто угодно мог спрятать там гранаты, если бы готовил покушение на министра.
– Включая вас.
– Нет. Я этого не делал.
– Ваше мнение не имеет значения.
У следователя были глаза голодного волка. Ему хотелось оскалить зубы и вцепиться в Йенса, но чтото его сдерживало. Фриис понимал, что причиной этому были несколько слов, написанных на обложке папки, лежавшей перед следователем на столе: «Йенс Фриис – инженер Его Императорского Величества».
Инженер Его Императорского Величества.
Он воспользуется этим громким титулом. Почему нет? Сердце его застучало учащенно. Отдаваясь в ушах. Он знал, что есть сотня причин… Сотня камер для допросов, расположенных под этим зданием, совсем не таких удобных, как эта комната. Камер с цепями, привинченными к стульям, и с пятнами засохшей крови на кафельных стенах. Спокойным и вежливым тоном Йенс снова произнес:
– Где Лев Попков? Я хочу его видеть.
Допрашивавший был явно раздражен просьбой, хотя попытался скрыть это. Он долго молчал, яростно вертя в пальцах перо, потом поднялся, подошел к двери и распахнул ее с такой силой, что та хлопнула об стену.
– Идемте.
Вонь. Пот. Кровь.
Йенс не позволил себе сорваться. Не позволил выплеснуться ярости, не ударил кулаком в металлическую дверь, не схватил за шею конвоира и не сунул его голову в узкое смотровое окошко. Стоя у тюремной камеры, он позвал Попкова по имени.
Внутри можно было различить широкую спину, кровь, струящуюся из свежих ран. Йенс прильнул к прямоугольному окошку и увидел казака, прикованного к противоположной стене за руки цепями. Он был раздет донага, но держался на ногах, прижимаясь лицом к грязным плитам. Массивные мышцы его ягодиц были черными от кровоподтеков, длинные провода шли от его гениталий к электрической батарее, фекалии стекали на пол по его ногам.
Вонь. Пот. Кровь.
Звуки городской жизни поутихли. Был поздний вечер, когда Йенс прибыл в роскошный дом Ивановых. Он подспудно ожидал увидеть запертые двери, закрытые ставни, солдат, дежуривших во дворе, и черные окна, но ничего этого не было. В окнах ярко горел свет, и это было хорошим знаком. В дверях его встретил лакей, который заметно нервничал и усердно отводил в сторону глаза. То, что произошло между министром Ивановым и полицией после того, как Йенса с Попковым схватили и увезли в отделение, явно оставило свой след на всех обитателях этого дома.
Йенс тоже не остался без отметины. Правое плечо его, куда один из полицейских ударил прикладом во время ареста, ныло. Лакей проводил его в голубой салон, тот самый, в котором его впервые принимала Валентина, но сегодня он не ожидал ее застать здесь, поскольку был уверен, что отец спрятал ее куданибудь подальше от посторонних глаз. Скандальное происшествие в конюшне не должно было запятнать ее имени.
– Йенс Фриис, – объявил лакей.
Йенс вошел в ярко освещенный салон и удивленно замер. Как ни странно, все семейство Ивановых было в сборе. Генерал в строгом темнозеленом форменном сюртуке стоял спиной к камину, поглядывая на гостя усталыми глазами изпод насупленных кустистых бровей и постукивая носком туфли по мраморной плите очага. Его супруга, Елизавета Иванова, неподвижно, как кукла, сидела на оттоманке, сложив на коленях руки. Рядом на столике стоял стакан воды.
Но все внимание Йенса устремилось на Валентину. Она сидела на диване рядом с сестрой. Обе были в кремовых платьях, но во всем остальном являли собой полную противоположность. Лицо Кати было мокрым от слез, но, едва увидев Йенса, она улыбнулась. Похоже, что его появление стало для нее облегчением. Валентина выглядела совсем иначе. Карие глаза ее почернели от злобы, и по тому взгляду, который она бросила на вошедшего, он понял, что злилась она не на отца, а на него. Волосы ее были завязаны на затылке, открывая лицо, и на этот раз Йенса поразила не красота его, а внутренняя сила, которая светилась в каждой его черточке. Лицо было словно выковано из стали. Он и раньше чувствовал в ней это качество, но никогда еще не видел его столь отчетливо. Ему захотелось сесть рядом и объяснить, изза чего он вмешался в драку с агентами охранки, но вместо этого он повернулся к ее отцу.
– Господин министр, я рад, что все вы в безопасности.
– Фриис, какого черта вас понесло в мою конюшню? Я удивлен, что вас вообще отпустили после того, как вы на полицейских с кнутом кинулись.
– Эти полицейские ошиблись, – твердым голосом промолвил Йенс. На Валентину он не смотрел. – Они убивали одного из ваших слуг. Вам это безразлично?
– О чем вы говорите?! Мне небезразлично, что у меня под боком лежал ящик с гранатами, который мог в любую секунду взорваться.
Министр принялся в негодовании расхаживать перед камином. Плечи его были напряжены, кулаки сжались.
Йенс застыл в дверях. Ему не предложили сесть, но он был рад этому, потому что единственное свободное место в комнате было рядом с Валентиной.
– Они могли убить не только Льва, – сдержанно произнесла Валентина. – Вы ужасно рисковали.
– Его бы прямо там, в конюшне, забили ногами насмерть. Я не мог его оставить.
– Я знаю. – Валентина покачала головой, как будто освобождаясь от чегото. – Где сейчас Лев?
Ответ Йенс адресовал ее отцу.
– Он сейчас сидит в вонючей тюремной камере. Поэтому я и пришел к вам. Вы сегодня же должны его выручить, иначе до утра он не доживет.
Катя громко застонала.
– Папа, ты должен помочь ему.
Генерал оставил без внимания мольбу дочери. Он во все глаза смотрел на Йенса.
– Почему вас отпустили?
– Потому что я к этим гранатам не имею никакого отношения. И еще потому, – тут он выдержал паузу, проверяя, какой будет реакция министра, – потому что у меня есть друзья при дворе. Господин министр, вы же не хуже меня знаете, что в этом городе о человеке судят по тому, с кем он знаком и чьей благосклонностью пользуется.
Генерал Иванов на какоето время задумался над смыслом этого замечания, потом не спеша достал сигару из специальной серебряной коробки на каминной полке. Йенсу не предложил.
– Так им известно, кто спрятал там гранаты? – спросил Фриис.
– Виктор Аркин, – ответила Валентина. – Наш шофер.
– Он сознался?
– Нет! – рыкнул министр. – Моя дочь видела этот ящик в гараже на прошлой неделе. Разумеется, о том, что в нем находилось, она не догадывалась. Наверняка он перепрятал его, опасаясь охранки. Я расстреляю этого предателя, если его только найдут.
– Он исчез?
Министр затянулся сигарой.
– Сбежал. Чертов революционер. Надо же, в моем собственном доме!.. Шею бы ему свернуть… Надеюсь, он сдохнет в какомнибудь подвале и крысы выжрут его глаза.
– Он был хорошим водителем. Мне он нравился.
Все взоры устремились на Елизавету Иванову. До этого она сидела молча.
– Он никогда не был таким дерзким, как этот конюх казак, – продолжила она. – И таким грязным.
– Папа? – Катя протянула бледную руку, и отец торопливо подошел к дочери.
– Что, моя маленькая?
– Выполни просьбу Йенса. Прошу тебя, папа. Пожалуйста, помоги Льву.
Йенс заметил, какая внутренняя борьба началась в Иванове. Желание угодить младшей дочери, для чего пришлось бы выручать какогото никчемного слугу, вступило в противоречие с не знающим жалости политическим карьеризмом. Однако инженер почувствовал и нечто большее, чтото такое, что заинтересовало его. Это был страх. Чего может бояться министр царского правительства?
– Катя, дитя мое, ты не понимаешь, – успокаивающим тоном произнес генерал. – Я знаю, ты привязалась к этому безграмотному казаку, но…
– Привязалась? – не позволив ему договорить, воскликнула Валентина. – Привязалась? Не все так просто, папа. Этот безграмотный казак всю свою жизнь работал на тебя. Он потерял отца во время покушения на тебя, и, возможно, он мог бы спасти его, если бы не поехал в тот день искать меня. Лев Попков презирает этих революционеров так же, как он презирает крыс, живущих в конюшнях. И ты хочешь оставить его умирать в застенках охранки?
– Да.
– Ты не можешь так поступить! – Она вскочила на ноги, тяжело дыша. – Ты должен позвонить начальнику полиции и потребовать освободить его. Немедленно. – Голос ее задрожал. – Или я…
Она посмотрела на Йенса, и чтото в выражении ее лица насторожило генерала. Он встал перед Йенсом и прошипел:
– Убирайтесь из моего дома, Фриис! Я запрещаю вам появляться здесь.
