Текст книги "Жемчужина Санкт-Петербурга"
Автор книги: Кейт Фернивалл (Фурнивэлл)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 28 страниц)
– Извини, папа, но я уже сказала. Я не хочу выходить замуж.
Полный отчаяния вздох матери она не могла вынести. Валентина повернулась лицом к роялю, к родителям спиной и подняла крышку. Пальцы сами подобрали мягкий аккорд. Потом еще один, и, как всегда, звуки музыки успокоили ее. Дрожь в груди поутихла. Она сыграла отрывок из Шопена, и вдруг ей представился огненноволосый Викинг. За спиной девушки прекратилось всякое движение. Должно быть, родители обменялись взглядами.
– Ты прекрасно играешь, Валентина.
– Спасибо, мама.
– Любой муж гордился бы, если бы после обеда ты могла развлечь его гостей чемнибудь из Бетховена или Чайковского.
Валентина оторвала руки от клавиатуры и сжала пальцы.
– Я хочу стать санитаркой, – негромко и спокойно произнесла она. – Я хочу ухаживать за Катей. Соня не останется с нами на всю жизнь.
Вздох пролетел по комнате, и неожиданно высокая темная фигура отца оказалась прямо за ней. Его рука погладила ее по волосам и опустилась на плечо. Валентина замерла. Впервые за полгода, прошедшие с того дня, когда в Тесово взорвалась бомба, отец прикоснулся к ней. Она боялась, что теперь, если у нее дрогнет хотя бы мускул, он не сделает этого еще полгода.
– Валентина, дорогая моя девочка, послушай меня. Ты же знаешь, я хочу тебе только добра. Быть санитаркой – жалкое занятие. В санитарки идут алкоголички и шлюхи. Приличной барышне не пристало заниматься этим делом.
– Прислушайся к словам отца, – мягко подхватила мать.
– У них бывают вши, различные болезни. – Отец произнес слово «болезни» так, будто подразумевал не просто оспу или брюшной тиф.
– Но сестра Соня не алкоголичка и не шлюха, – заметила Валентина. – И болезней у нее никаких нет. Она – уважаемая женщина.
Отцовские пальцы сжались сильнее на ее плече, и ей показалось, что в эту секунду ему бы хотелось сжимать ей не плечо, а мозг.
– Ты можешь помочь Кате другим способом, – сказал он.
– Как?
– Это несложно.
– О чем ты говоришь, папа? Что я могу для нее сделать?
– Удачно выйти замуж.
Она резко снова повернулась к роялю, едва не заплакав от разочарования. Вступать в спор с отцом она не хотела.
– Ты слышала, что я сказал, Валентина. – Его голос зазвучал тверже. – Дьявол, ты должна выйти замуж. Как можно скорее. Я настаиваю на этом. Ради доброго имени семьи Ивановых.
7
Поэтому он и принял теорию Льва Троцкого о перманентной революции. Както раз они с Сергеевым видели выступление Троцкого на какомто митинге, и их настолько поразил этот прозорливый человек с копной неуправляемых волос и в блестящих очках, что они после этого долго ходили по улицам и возбужденно обсуждали его выступление. Он показал им новый мир. Мир, в котором справедливость и равенство были не пустыми словами, а живой, дышащей повседневностью для каждого человека. С того дня они не только сами уверовали в идеи социализма, но и собирали вокруг себя единомышленников.
– Народ России! – страстно вещал Сергеев. – Мы должны сами бороться за свои права. Железный кулак царизма должен… – Тут он остановился и обвел взглядом слушателей. – Должен быть разбит.
Раздались крики одобрения.
– Чтобы усмирить нас, нам подсовывают Думу, – насмешливо произнес Сергеев. – Но премьерминистр Столыпин презирает ее. Он предпочитает на каждого несогласного надеть свой, столыпинский галстук. – Сергеев задрал собственный галстук и скорчился, изображая повешенного.
Толпа возбужденно загудела. К общему шуму Аркин добавил и свой голос:
– Скажите, есть ли дело Столыпину до того, что ваши дети голодают?
– Нет! Нет!
– Беспокоится ли Столыпин о том, что вам приходится трудиться в невыносимых условиях?
– Нет! Нет!
– Есть ли дело Столыпину…
– Товарищ Сергеев! – поднявшись, выкрикнул невысокий щуплый человек с торчащей в углу рта сигаретой.
– Сядь! – произнес чейто голос.
Сергеев поднял руку, призывая к тишине.
– Говорите, товарищ. Здесь каждый имеет право голоса.
– Товарищи! – повысив голос, заговорил человек. – Все эти разговоры ни к чему не приведут. Мы не можем воевать с таким врагом, поэтому должны заключить с ним соглашение. Дума была только первым шагом. Давайте пойдем на уступки и продолжим работать. Александр Гучков, глава октябристов в Думе, сейчас пытается добиться соглашения о том, чтобы улучшить условия работы в шахтах…
– Александр Гучков – не более чем орудие в руках тирании! – загремел Сергеев.
Это вызвало восторг у собравшихся.
– Да! Да!
Сергеев вытянулся во весь свой немалый рост.
– Для рабочих единственный выход – взять власть в свои руки. Даешь союзы!
Зал взорвался оглушительными аплодисментами, загудели голоса. Несогласного стали толкать со всех сторон, тянуть за одежду, и в конце концов он, пригрозив всем «столыпинским галстуком», протиснулся к двери и под насмешливые крики и свист вышел из зала.
– Власть рабочим! – заорал Сергеев.
Стоявший у стены Аркин зажег сигарету и одобрительно кивнул. Диктатура пролетариата, так назвал это Лев Троцкий. Кровавой и беспощадной битвы было не миновать. Вопрос только: когда?
Поп был умен, в этом сомневаться не приходилось. Отец Морозов понимал людей. Тех, у кого сводило от голода желудки, он заманивал в церковь котелком горячей похлебки. Без мяса, разумеется, только овощи, но благодарность несчастных не знала границ. И похлебка эта не только согревала их тела, она распаляла их гнев, гнев, вызванный тем, что их довели до такого состояния. Она пробудила в людях чувство справедливости еще до того, как они стали собираться в залах, чтобы слушать выступления товарища Сергеева. Единственный изъян отца Морозова – это отсутствие веры. Веры в Бога и в то, что Он любит каждого из людей, даже самых жалких представителей человеческой расы. Иногда это мешало.
Поп в своем черном одеянии, точно ворон, стоя за дымящимся котлом, разливал похлебку в кружки, выслушивал жалобы, давал советы и произносил слова утешения. Он не знал усталости. Он всегда выглядел одинаково: высокая фигура в черной рясе из грубой домотканой материи… Легкая сутулость, густая борода. Вероятно, ему было не больше сорока, но выглядел он значительно старше. Волосы его утратили цвет. Причиной, возможно, была людская боль, которая годами вливалась ему в уши, а возможно, и смерть жены.
Аркин стоял рядом с отцом Морозовым, выжидая, когда того хотя бы на минуту оставят в покое обступившие голодные люди, протягивающие миски и кружки.
– Отец, мы достали все, что нужно.
– Здесь?
– Внизу. Спуститесь, когда освободитесь.
Священник кивнул и благостно улыбнулся следующему подошедшему. Аркин про себя восхитился его выдержке. Никто не заподозрил бы, что этот человек несет смерть.
Изготовление бомб – занятие, требующее особого подхода. Отец Морозов был в их компании мозгом, именно он задумывал и разрабатывал планы. Михаил Сергеев добывал все необходимое, не задавая лишних вопросов. Сам же Аркин был руками. Остальные в их группе предпочитали не прикасаться к взрывчатке.
Эта троица работала слаженно, но сегодня Аркин заметил, что товарищ Сергеев чемто обеспокоен. Он постоянно то вскакивал изза стола, за которым работал Аркин, то садился, что немало раздражало. В конце концов, не выдержав, он отложил плоскогубцы. В подвале было до того холодно, что дыхание клубами пара подымалось вверх каждый раз, когда они чтото говорили. Аркин даже начал побаиваться, что, если температура упадет еще ниже, замерзнет гелигнит. Он посмотрел на Сергеева. На том был грязный пиджак, весь в прорехах, засаленный шарф обвивал шею таким количеством колец, что походил на уснувшего толстого удава.
– В чем дело? – спросил Аркин. – Речь сегодня ты произнес отменную. Ты должен быть доволен. Что случилось?
Сергеев покрутил в пальцах сигарету, наполнявшую небольшое закрытое помещение неприятным запахом дешевой махорки. Аркин запретил ему курить рядом с детонаторами. Сейчас перед ним на столе лежало два капсюля, и он не отводил от них взгляда, даже когда обращался к Сергееву. В длинных и тонких медных трубках содержалось небольшое количество гремучей ртути. Крайне взрывоопасное вещество. Аркин всегда прикасался к ним очень осторожно, с уважением. Он любил класть их на ладонь и любоваться несущими смерть предметами, которые выглядели так же безобидно, как сигареты Сергеева. От осознания того, какая сила находится в его руках, у него захватывало дух.
В свое время он очень удивился, когда узнал, насколько доступны сведения о том, как изготовить взрывчатку. В городской библиотеке он подробно изучил гениальное изобретение Альфреда Нобеля, чтобы лучше понимать природу и суть пяти неровных палочек, спрессованных из серого гелигнита, которые лежали сейчас перед ним на столе. Гелигнит – это взрывчатое вещество, получаемое путем растворения нитроцеллюлозы в нитроглицерине. На двенадцать процентов мощнее динамита. Черт возьми, это огромная сила! К тому же смесь эта была не подвержена влиянию сырости и не производила ядовитого дыма при детонации. Он взял в руку одну из палочек, почувствовал кожей прикосновение холодной гладкой поверхности. «Господин Альфред Нобель, – подумал он, – был человеком исключительным. Кто еще мог дать миру вещество такой разрушительной силы и после этого спокойно лежать в могиле?»
– Я прошу прощения, – произнес Сергеев, – но мне нужно уйти.
Аркин повел бровью.
– Что случилось? Ты нервничаешь?
– Нет. Изза жены. Ей скоро рожать, но она продолжает ходить на работу на свою клееварню. От этого она постоянно плохо себя чувствует.
– Ясно! Семья.
– Не говори так.
Аркин улыбнулся.
– Сергеев, скоро настанут времена, когда семья будет считаться пережитком прошлого. – Он посмотрел на священника. – Религия тоже. Опиум для народа, как назвал ее Карл Маркс. Лишь одно будет иметь значение – государство. При идеально устроенном государстве население будет довольно. Государство должно быть важнее семьи. Оно станет нашей общей семьей.
– Я, конечно, согласен с тобой, – сказал Сергеев и неловко пожал плечами. – Только не сегодня. – Он встал и направился к двери. – Смотрите, не взорвитесь тут, – усмехнулся он и быстро вышел, пока его не успели остановить.
Аркин и священник повернулись к столу.
– Он хороший человек, – заметил священник.
– Да, оратор, каких поискать, и делу предан всей душой, – согласно произнес Аркин, вставляя огнепроводный шнур в открытую часть капсюлядетонатора, и очень осторожно плоскогубцами сжал открытый конец детонатора. Сдави слишком сильно, и он может взорваться. – Только слаб он. Не пойдет на убийство.
– А ты? – спросил поп.
– Я готов делать все, что от меня потребуется.
– Даже работать в семье, которую презираешь? В семье министра Иванова?
– Да, я работаю на этого паразита и шпионю за ним. Я, как и вы, святой отец, делаю то, чего требует от нас цель. В семье Иванова тридцать слуг потакают четырем изнеженным бездельникам. Если бы собрать всех слуг по всему Петербургу и пустить их силы на полезное дело, мы бы жили совсем в другом городе!
– Ты предлагал это Ивановым? – обронил Морозов.
Шутка рассмешила Аркина. Он засмеялся и стал обматывать проволокой палочки гелигнита и два детонатора. Потом отмерил запал. Он состоял из свернутого хлопкового волокна с мелким порохом внутри и был покрыт сверху не пропускающим влагу белым лаком. Такой запал горел медленно, два фута за минуту. Это давало время на то, чтобы отойти на безопасное расстояние. Аркин отрезал четыре фута.
Сердце билось спокойно и равномерно, и это радовало его. Отец Морозов прочитал над бомбой молитву и осенил ее крестом.
Он всегда так делал.
Перед тем как они шли убивать.
Йенс углубился в темноту. Шум в туннеле стоял оглушительный, и все равно инженер испытывал радость, наведываясь сюда. Ему нужно было периодически спускаться в коллектор, чтобы проверить, насколько быстро продвигается работа, и самому убедиться, что рабочие не покладая рук создают подземные галереи по составленным им чертежам.
Воздух здесь был удушливый, и под низким потолком приходилось сгибаться чуть ли не пополам. На плечи Фриису капала вода. Подсвечивая себе мощным фонарем, Йенс внимательно осматривал кирпичную кладку и через каждые несколько шагов поднимал руку и обследовал изогнутые стены и потолок. Глаз ему было недостаточно, поэтому он проверял все на ощупь. Откудато спереди донесся гул. Под ногами у него проходили рельсы, по которым из туннеля вывозили землю и камни, и он почувствовал, что они завибрировали.
– Вагонетка! – крикнул он.
Трое шедших следом людей отпрыгнули к стенам туннеля и прижались к ним спинами.
Звук, с которым мимо них пронеслась груженная камнем тележка, был оглушительным. Двое рабочих, которые натужно толкали ее, были одеты в одинаковые спецовки и головные уборы, защищающие от капающей сверху воды. Лица их были черны от грязи. Толкать вагонетку было нелегко, тем удивительнее было видеть, что делали это женщины. Мужчины здесь работали кирками и лопатами.
– Линия свободна! – крикнул Йенс.
Однако в движении тележки он успел уловить некоторую нестабильность. Он отошел от стены, ударил ногой по рельсу, тот слегка подвинулся. Йенс повернулся к одному из сопровождавших его людей:
– Закрепите. Мне несчастные случаи не нужны.
И действительно, ему меньше всего хотелось, чтобы здесь, на его проекте, стряслась беда. Проблема была в темноте. Рабочие трудились почти вслепую. Подземные каналы были слишком длинны, орудия – тупы, а оплата слишком мала. Случись что, и он будет первым, кого обвинят рабочие.
От крови все в небольшом деревянном домике, который служил рабочим кабинетом Йенса, стало скользким. Силой инженеру удавалось удерживать на стуле раненого. На крики и проклятия несчастного внимания он не обращал. Стоя за спиной бедняги, Фриис одной рукой прижимал его к стулу, а другой крепко держал его локоть. Тело человека изгибалось от боли, он судорожно дергал головой из стороны в сторону, ударяя затылком в челюсть Йенса.
– Держите его, – быстро проговорил доктор Федорин.
После того как тело в очередной раз изогнулось и раздался душераздирающий стон, Федорин выпрямился. Его руки с закатанными до локтя рукавами рубашки были красны от крови. Пот блестел на лице доктора, и по лбу шел кровавый след в том месте, где он провел по нему рукой.
– Все, Сергеев. Больше ничем помочь тебе не могу.
Сергеев затуманенными от невыносимой муки глазами покосился на свою правую руку и застонал. Сквозь окровавленные куски мяса еще была видна белая кость, но она уже не торчала в разные стороны острыми осколками. Йенс почувствовал, что тело пациента задрожало, и отпустил его.
Инженер положил руку на плечо проходчика.
– Все в порядке, доктор прекрасно справился.
В порядке? Какой может быть порядок в этом кровавом месиве? Фриис понимал, что Федорин сделал все, что было в его силах, но что, черт побери, будет с этим человеком? Как ему теперь зарабатывать на жизнь?
– Дайте ему еще морфия, – сказал Йенс.
– Зачем мне морфий, – простонал Сергеев, – если я не могу работать?
И все же он выпил несколько капель, которые поднесли ему на ложке.
– Заживет, – заверил его доктор. – Может, рука будет не такая ровная или крепкая, как раньше, но заживет. Ты достаточно молод, так что быстро выздоровеешь.
После этого он промыл изувеченную конечность кипяченой водой и раствором йода и стал зашивать раны. Йенс пережимал руку в локте, чтобы уменьшить кровотечение. После того как руку обмотали корпией, обвязали бинтом и поместили в шину, Йенс достал из ящика стола бутылку коньяку. Плеснув в три кружки, он сказал:
– Нака. Выпей.
Одну кружку он вставил в здоровую руку Сергеева, вторую протянул доктору. Половину Федорин выпил одним глотком, а остальное вылил себе на руки над металлическим тазиком. Йенс знал, что такие несчастные случаи не должны иметь место. Ктото гдето решил ускорить работу в ущерб технике безопасности. Инженер налил рабочему еще коньяку, и теперь, когда худшее было позади, разум пострадавшего начал проясняться.
– Спасибо, господин Фриис. – Он поднял кружку перед Йенсом, потом посмотрел на доктора и повторил: – Спасибо.
– Сергеев, вот тебе деньги на дрожки. – Йенс достал из стола несколько купюр. – Езжай домой. Накормишь семью.
Рабочий поставил кружку на стол и принял деньги. Пальцы крепко сжались на бумажных рублях, оставляя на них кровавые отпечатки. Возникла неловкая пауза. Йенс положил руку на плечо пострадавшего.
– Ты хороший работник, Сергеев. Когда рука заживет, возвращайся. Ты мне нужен здесь.
Бедняга посмотрел на деньги.
– Вы сохраните за мной место?
– Да, обещаю.
– Мастеру это не понравится.
– Мастер сделает так, как я велю.
Раненый слабо усмехнулся.
– Да. Конечно.
Йенс снова почувствовал, как сгущается напряженная неловкость.
– Езжай домой, – повторил он. – Езжай домой и поправляйся.
– Рану нужно будет еще раз перевязать, – заметил доктор Федорин.
Сергеев, продолжая смотреть на деньги, проговорил:
– Я не могу заплатить вам, доктор.
Федорин посмотрел на Йенса.
– Ничего, ваш директор оплатит расходы.
Наконец мужчина оторвал взгляд от денег.
– Господин Фриис, скажите, вы собираетесь всем здесь, в туннеле, оплачивать лечение из своего кармана? Оставлять место за каждым проходчиком, если что случится? Вы готовы облагодетельствовать всех рабочих на всех петербургских заводах? Даже тех, кто, как я, станет калекой?
Йенс взял его за локоть здоровой руки и поднял со стула.
– Отправляйся домой, Сергеев. К жене.
Придерживая правую руку левой, Сергеев направился к двери.
– То, чем я занимаюсь в этих туннелях, – бросил ему вдогонку Йенс, – никого, кроме меня, не касается.
Сергеев резко развернулся, впился глазами в Йенса, потом перевел взгляд на Федорина.
– Это ненадолго, – негромко произнес он.
– Неблагодарный мерзавец, – сказал доктор.
– Он почувствовал себя униженным. Ему захотелось швырнуть мне деньги в лицо. Для него работа в пристойных условиях важнее подачек.
– Йенс, дорогой мой друг, порой мне кажется, что ты до сих пор так и не понял русскую душу. Твой датский разум слишком рационален. Русская душа совсем не такая.
Йенс улыбнулся и поднял кружку.
– Твое здоровье! Выпьем за русскую душу и за русский разум. Пусть они победят врагов прогресса.
– А именно?
– Самодовольство и продажность. Глупость и жадность.
– Ха! – Федорин хлопнул Йенса по спине. – Мне это нравится.
– Вся беда в том, что русские – самые добрые люди на свете. И одновременно самые жестокие. В России не знают, что такое компромисс. Здесь либо все, либо ничего. Взять хотя бы царя. Николая. Он ведь свято верит в то, что послан самим Господом Богом, чтобы править Россией. Он даже убежден, что Господь шлет ему знамения. Он сам говорил мне об этом.
– Прошу, не расстраивай меня.
– Он ищет себе духовного наставника наподобие месье Филиппа Низье или Серафима Саровского. Теперь вот нашелся этот греховодник, Распутин. Царица без ума от него.
– Мне говорили, будто она считает, что болезнь ее сына, цесаревича Алексея, – это Божье проклятие, но они очень хотят сохранить это в тайне.
– Он сильно болен?
Федорин плеснул себе еще коньяку.
– У цесаревича гемофилия. Поэтому они и прячут его в Царском Селе.
Йенс был поражен, но не подал виду.
– Гемофилия?
– Да.
– С такой болезнью ведь долго не живут, верно?
– Чаще всего да.
– Боже, храни Россию.
Федорин залпом выпил коньяк.
– Боже, храни нас всех.
Пожав на прощание руку Йенсу, доктор покинул импровизированный кабинет. Свой коньяк выплеснул на стол и смыл с досок кровь. Что бы ни говорил Федорин, Йенс ощущал родство с русской душой, с пронизывающей ее черной безысходностью. В Россию он приехал восемнадцатилетним юношей. Не желая служить в принадлежавшей его отцу типографии, в СанктПетербурге он занялся изучением инженерного дела и за проведенные здесь девять лет успел всей душой полюбить эту страну. И он не хотел, чтобы Россию погубила жадность.
– Нука, господин Фриис, объясните мне, что вы задумали, – произнес министр Давыдов.
Перед собравшимися у стола шестью мужчинами была разложена большая карта. Йенс закурил сигарету и, прищурившись, сквозь табачный дым обвел взглядом напряженные лица. Андрей Давыдов всегда говорил очень тихо, и за общим разговором люди порой забывали прислушиваться к нему. И напрасно. Таких людей Йенс про себя называл глупцами.
– Господин министр, – Йенс наклонился к столу и обхватил пальцами указку из слоновьей кости, – с вашего позволения, я покажу. – Он провел тонким острием по одной из ломаных линий на карте. – Вот эта синяя линия обозначает уже законченные туннели. Обратите внимание, как они сходятся вокруг центральных районов и дворцов.
Давыдов кивнул. Глаза его были сонно прикрыты, но за перемещением по карте кончика указки следили внимательно.
– Вот это, – Йенс обвел указкой несколько зеленых пунктиров, – обозначение линий, на которых еще ведутся работы.
Министр насупил кустистые брови, открыл ногтем свои карманные часы, потом защелкнул крышечку и произнес:
– А нужно ли нам, чтобы их было так много?
– Вне всякого сомнения, господин министр. Петербург расширяется с каждым годом. Население растет постоянно за счет приезжающих из сел и деревень крестьян, которые ищут работу на новых заводах. Поэтому вот это, – он провел указкой по жирной красной линии, – указывает на запланированные участки, работа над которыми еще не началась.
Пока Давыдов глубокомысленно созерцал карту, в комнате царила напряженная тишина. Лишь Гозолев пару раз шмыгнул носом, когда заложил в ноздрю очередную понюшку табаку.
– Я думаю о том, во сколько это обойдется, – наконец произнес Давыдов. – Все всегда упирается в деньги, – посетовал министр.
– Городу необходима новая водопроводная система, господин министр. Рабочие часто болеют изза того, что нам попросту не хватает чистой воды для соблюдения элементарной гигиены. Как избавлять город от нечистот без надежной системы канализации?
– Деньги, – снова произнес Давыдов. – В прошлом году нам пришлось сократить расходы на Сибирскую железную дорогу, чтобы наскрести миллион на сооружение этого чертова памятника батюшке нашего императора, будь он неладен.
– Господин министр, – сказал Йенс почти так же тихо, – на этом месте когдато были болота. Земля здесь пропитана влагой. Нам приходится день и ночь откачивать воду из туннелей. Несколько раз у нас обрушивался потолок, потому что нам, – он бросил быстрый взгляд на стоявшего чуть дальше Храсцина, – нам не хватает деревянных креплений и ламп.
– Нечего бедняков баловать, – отрезал министр.
– Вы совершенно правы, господин министр, – согласился Храсцин. – Когда бедняк голоден, он и работает лучше.
Йенс посмотрел сначала на одного, потом на другого, уперся обеими руками в стол и твердо произнес:
– Люди лучше работают тогда, когда не боятся погибнуть в любую секунду. – Глубоко вздохнув, он продолжил: – Его величество просил меня лично докладывать ему о ходе работ. Его сердцу дорога эта затея. Мне передать государю, что вы, господин министр, и вы, господин Храсцин, не позволяете мне проводить работы быстрее?
Давыдов приподнял тяжелую бровь.
– В самом деле? Его величество просил вас докладывать лично ему?
– Да, – солгал Йенс.
– Храсцин, нам нужно пересмотреть распределение фондов.
Йенс зажег еще одну сигарету и удивился, отметив, что его руки совершенно не дрожат. Он только что нажил себе двух могущественных врагов.
– Ты сегодня раздражителен, – заявила Наталья.
Графиня лежала, вытянувшись во весь рост, на кровати. От нее пахло розовым маслом. Она подхватила пальцами прядь рыжих волос Йенса и легонько потянула. Чутьчуть, только чтобы слегка натянуть кожу на голове. Иногда ей ужасно хотелось разорвать его всего на мелкие кусочки и упрятать в свои карманы, чтобы он весь, без остатка, принадлежал ей.
– Это не раздражительность, Наталья. Это нетерпеливость.
– Куда же ты так торопишься?
– Грядут большие перемены. Не могу дождаться, когда это наконец произойдет.
– О, Йенс, прошу тебя, не начинай снова. – Она потянулась к нему и поцеловала в лоб. – Хотя бы раз в жизни утихомирь свой неуемный датский разум.
– Давыдов пытается избавиться от меня, – сказал он.
– Господи, Йенс, ну неужели ты не можешь сделать то, что он просит? – Серова положила ладонь на его обнаженную грудь и с силой оттолкнула от себя. – Ты же знаешь, что его поддерживает Столыпин. Знаешь ведь, верно? Упаси тебя Боже идти против премьерминистра. – Она сделала страшные глаза. – Все равно ведь проиграешь. – Она отползла от него на другой край своей огромной кровати и упала на подушки. – Только, пожалуйста, не говори мне, что ты это уже сделал. Неужели ты настолько глуп?
Йенс протянул руку и погладил ее ступню.
– Нет, – ответил он, – я не настолько глуп.
– Столыпин, он ведь как сила природы. Этот гигант сокрушит кого угодно.
– Включая самого царя Николая, который боится его. Так же как боялся отца. – Йенс сел. – Надоело говорить о политике. Как твой сын?
– У Алексея все хорошо. Спасибо.
Связь Йенса с графиней продолжалась целых три месяца, прежде чем он узнал, что у Натальи есть сын. Однажды после утреннего шампанского она призналась ему, что ее муж, граф Серов, не является отцом мальчика. Она поведала, что всегда питала слабость к зеленоглазым поклонникам и однажды уступила одному настойчивому армейскому офицеру с глазами цвета абсента. Он потом погиб гдето в финских лесах. Йенс не знал, можно ли верить графине, хотя это объясняло, почему граф Серов уделял мальчику так мало внимания. Алексею было шесть лет, и Йенс с удовольствием брал его с собой на верховые прогулки.
– Ко мне на Рождество приезжает племянница, Мария, – сказала графиня, когда он провел ногтем по ее обнаженной спине. – Возможно, ты захочешь встретиться с ней. Помнишь концерт?
Йенс вспомнил концерт неожиданно отчетливо. Незабываемая музыка. Грива волос, рояль, огромные темные глаза. И полный злобы взгляд, устремленный прямо на него.
