Текст книги "Жемчужина Санкт-Петербурга"
Автор книги: Кейт Фернивалл (Фурнивэлл)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц)
Он стоял рядом с «Турикумом» у парадного входа и ждал, стараясь не думать о холоде. Ждал. Половина его распроклятой жизни прошла в ожидании. Наконец министр Иванов с женой, и он, и она в тяжелых меховых шубах, спустились по лестнице и, не произнося ни слова, сели в машину. Они смотрели в разные стороны и молчали. Дело обычное, но Аркину было неприятно осознавать, что сейчас, когда эти люди лишились дочери, они не находили ничего, что связывало бы их. Неужели между ними больше ничего не осталось?
Движение на дороге было оживленным, но он позволил себе мыслями вернуться в прошлое, к разговору с Сергеевым.
– Царь собирается ехать осматривать новую водопроводную систему, – сказал тогда Аркин другу. – Это наш шанс.
– Ты это точно знаешь?
– Точно. Медсестра у нас дома только об этом и болтает. Ее пригласили сопровождать старшую дочь Ивановых. Так вот, эти подземные туннели – идеальное место.
– Черт бы побрал мою руку, – прорычал Сергеев. – Изза нее я не смогу тебе помочь. Я еще не спускаюсь под землю.
Аркин похлопал его по здоровому плечу.
– Да, дружище, знаю, но твой брат спускается.
После этого они раздали товарищам винтовки, и в тот день, впервые за многие месяцы, он позволил себе напиться. Ему нужно было снять напряжение, которое, точно существо с когтями и клыками, жило внутри него, заживо сжирало его изнутри.
Министр Иванов вышел из автомобля, коротко кивнув жене на прощание, и направился в министерство на набережной, а Аркин развернул машину и поехал обратно на Невский. Остановившись у модного дома мадам Моник, он вышел, открыл дверцу и, хоть у них это и не было принято, подал руку хозяйке, помогая ей спуститься с подножки. В ту минуту она показалась ему очень хрупкой. Строгие черты лица ее как будто расплылись и потеряли уверенность. Приняв помощь, она вышла из машины, остановилась под синим с белым навесом перед входом в магазин и поблагодарила его.
– Я на час, не дольше, – сказала она водителю.
– Да, сударыня.
Аркин купил газету и сел в машину. Ничего интересного он не нашел. В туннеле произошел несчастный случай, обвалился потолок – вот и все, что они написали. Ни о бомбе, ни о планировавшемся покушении в газете не было ни слова. Сволочи! Он проклинал и царя Николая за его непостоянство. Не будет царя, и весь прогнивший режим развалится, как карточный домик, потому что ему не на что будет опираться. Когда хозяин рассказал, что его императорское величество в тот день вместо того, чтобы отправиться в туннели, поехал с детьми в Царское Село кататься на коньках, Аркину захотелось завыть. Чего все ждут? Где бунты, где мятежи? Когда же придет тот прекрасный новый мир, ради которого он продал свою бессмертную душу?
Наконец госпожа Иванова вышла, и он завел мотор. Пропустив грохочущий трамвай, отъехал от тротуара перед какойто каретой с монограммой владельца на двери, но вид роскошных магазинов и ресторанов лишь усилил его досаду. Ведь он искренне верил в то, что в скором времени все подобные заведения будут принадлежать простому русскому люду. Не в силах больше видеть этого, Виктор прибавил скорость.
Неожиданно раздавшийся звук удивил его. Сперва он подумал, что переехал кошку, потому что это был истошный вопль, от которого волосы зашевелились на голове. Крик резко оборвался, но Аркин уже успел понять, что этот звук шел у него изза спины. Он развернулся и увидел, что его пассажирка сидит, сложившись пополам и уткнув лицо в ладони. Она стонала.
Аркин свернул к обочине и остановил машину.
– Вам плохо, сударыня?
Меховая шуба не пошевелилась, но глухие стенания продолжались. Какоето время он с сожалением смотрел на скрюченную фигуру, а потом вдруг подумал, что ведь это он сам причина ее мучений. Он довел ее до этого, когда приказал заложить в туннеле бомбу. Аркин вышел из автомобиля и подошел к пассажирской двери. Ветер едва не сорвал с него форменную фуражку.
– Сударыня, – произнес он.
Громкие стоны прекратились, но она не распрямилась. Соболья шуба вздрогнула, и послышались приглушенные всхлипы. Водитель сел рядом. Это было против всех правил, но ему было наплевать. Он не прикасался к хозяйке, не пытался заговорить, просто сидел рядом. Когда она наконец перестала всхлипывать и опустила затянутую в перчатку руку на сиденье между ними, он накрыл ее своей ладонью. Прикосновение перчаток – нехитрое утешение. Шли минуты. Прохожие поглядывали на них с удивлением, но Аркин не обращал на это внимания.
– Спасибо, – раздался наконец ее шепот.
Медленно, точно поднимаясь из морских глубин, женщина встала и, вздрогнув всем телом, вздохнула. Она не посмотрела на него, не убрала руку, но спина ее снова выпрямилась, и слезы уже не душили ее.
– Может быть, она еще жива, – негромко произнес Аркин.
– Я не верю в это.
– Не теряйте надежду.
Рот ее искривился в неком подобии улыбки.
– Я уже много лет, как потеряла надежду.
– Напрасно. Надежда – это то, что придает смысл нашей жизни.
– На что мне надеяться?
– На то, что ваша вторая дочь выздоровеет. На жизнь, которая стоит того, чтобы жить.
Она повернула к нему лицо, и в ее голубых глазах он отчетливо увидел холодное, бесконечное одиночество. Меховая шапка ее сползла набок, и выбившийся изпод нее локон повис у щеки. Ему захотелось поправить шапку, уложить на место локон, сделать так, чтобы сама жизнь этой женщины вновь преисполнилась гармонии и порядка.
– А ваша жизнь стоит того, чтобы жить? – спросила она.
– Конечно.
Она обвела его внимательным взглядом, как будто впервые увидела жесткие темные волосы шофера, линию его рта и настороженное выражение глаз. Ее рука была попрежнему накрыта его ладонью.
– Спасибо, – снова сказала она.
Женщина откинулась на синюю кожаную спинку сиденья и закрыла глаза. Аркин увидел, как под почти прозрачными веками заметались ее глаза, беспокойные, как его сердце, и стал ждать, пока она найдет в себе то, что даст ей силы успокоиться. Потом, когда с неба посыпался снег, он вернулся на свое место и повез ее домой.
Йенс Фриис вернулся. Валентина первая заметила слабый свет лампы, первая вскочила на ноги, первая приветствовала его и первая увидела, что вернувшийся Йенс был не тем Йенсом, который их покинул. Его лицо изменилось. Какимто необъяснимым образом даже его кости теперь сочленялись подругому. Точно, пока его не было, ктото разобрал его и снова сложил в непривычном порядке. Глаза его запали, и у рта с обеих сторон пролегли глубокие морщины. Он стал резок и молчалив. О том, что они увидели, Йенс рассказал в двух словах.
– Туннель полностью завален камнями и землей.
Валентина не могла отвести глаз от его рук. Перчатки на них были изодраны в клочки, по запястью черной змеей текла струйка крови.
– Камней слишком много, их не удастся разобрать. Потолок может обвалиться в любую секунду, поэтому спасательные отряды туда не сунутся.
– Вы нашли когонибудь? – спросила Соня.
Человек из Думы попятился к водостоку и отвернулся. Его стошнило.
– Мы нашли тела, – ответил Йенс и сжал губы. Никто не стал его расспрашивать. – Остается одно, – произнес он. – Ждать.
– Вы умеете плавать?
У Валентины все сжалось внутри.
– Да. – Когдато давно, летом, когда сестра еще могла ходить, они плавали в бухте. – Да, я умею плавать.
– Хорошо.
– Нам придется плыть?
– Возможно.
Она представила себе холодную воду.
– София, помоему, не умеет плавать.
– Тогда нам придется плыть, держа ее над водой между нами. Не пугайтесь, до этого, скорее всего, не дойдет.
– Надеюсь. А вода там грязная?
– Возможно.
Когда горела масляная лампа, они жили в одном мире. Валентина обошла каменную ловушку из одного конца в другой, но за границы освещенного пространства не выходила. Не решалась. Ей очень хотелось пить, в горле пересохло. Остальные женщины сидели на сырой земле и тихо разговаривали о том, как сейчас было бы славно принять горячую ванну. Йенс стоял у водостока и курил сигарету за сигаретой. Кожаное кепи его исчезло, а огненнорыжие волосы сделались серыми от пыли и слиплись. Время от времени он подходил к раненому, осматривал его горящее лицо и чтото говорил медсестре.
Когда лампу потушили, они точно перенеслись в иной мир. В мир, в котором правили демоны, скрывающиеся от дневного света. Небольшая группа снова расположилась на земле кружком, прикасаясь друг к другу.
– Попытайтесь заснуть, – приказал Йенс.
Он присел рядом с Валентиной, снял с себя пальто и накинул на нее.
– Спасибо. Давайте вместе укроемся, – предложила она.
В полной темноте она почувствовала прикосновение его руки, когда он расстилал тяжелое пальто у них на коленях. Когда со временем голоса затихли, непрекращающийся беспокойный шум воды заполонил ее разум, и она стала представлять, как вода начнет подниматься, медленно и неумолимо, но потом незаметно заснула.
– Тише.
Голос Йенса раздался над самым ухом Валентины. Глаза ее тут же распахнулись, но не увидели ничего, кроме темноты.
– Тише, – снова шепнул он.
Она почувствовала, что он склонился над ней.
– Вы стонали во сне. Приснилось чтото плохое?
– Да.
– Ничего удивительного. Это место располагает к плохим снам.
В густой, как смола, темноте Валентина не могла различить его лица, но услышала, как он сглотнул, и почувствовала на своих устах мягкое прикосновение его губ. Но прикосновение это продлилось какойто миг, не более. Она даже не была уверена, не почудилось ли ей это. Она неуверенно коснулась его лица, пальцы ее нашли его высокий лоб, потом прошлись по ровной линии брови и скользнули ниже, чтобы почувствовать веко и густую бахрому ресниц. Никогда раньше она не прикасалась к лицу мужчины.
Йенс негромко произнес:
– Им придется расчистить туннели, по которым мы можем выйти, и откачать из них воду.
Она осторожно вздохнула, втягивая в себя воздух, которым они дышали вместе.
– Знаете, чего мне сейчас хочется? – спросил он.
– Чего?
– Четыре кусочка холодного свежего ананаса, сладкого и сочного. Два для меня и два для вас.
Она от удивления усмехнулась.
– А теперь спите, – мягко произнес Йенс. – Ничего плохого вам больше не приснится. Не волнуйтесь, я буду прислушиваться к воде.
Вода начала подниматься, как и предвидел Йенс. Его острый слух уловил перемену в ее звучании задолго до того, как она достигла их. Отдаленный грохот передался по трубам системы – это открылись и закрылись шлюзы, перенаправляя воду. Чтобы спасти попавших в ловушку людей, нужно было опорожнить несколько туннелей, и теперь гул воды сделался громче.
– Не теряйте спокойствия! – громко произнес Йенс. – Как только волна пройдет через эту камеру, мы сможем подняться в туннель над нами и оттуда выйти наружу. Берегите головы, потолок будет совсем близко. Держитесь рядом и не отпускайте веревку. – На самом деле это была не веревка, а их ремни и пояса, крепко связанные вместе. Это было нужно для того, чтобы никого не унесло течением.
– Глубоко будет? – спросила медсестра. Зубы ее стучали.
– Совсем не глубоко. Главное – крепко держаться за веревку.
Все выстроились в одну линию за Йенсом. Раненого привязали к его спине. У геодезиста сил хватило только на то, чтобы обхватить руками шею инженера. Крошкин был щуплым молодым человеком и весил совсем немного, и Йенса больше беспокоило то, что на его открытую рану попадет грязная вода. Рядом с ним стояла Соня, она не переставая молилась. Йенс одной рукой поднял лампу, а второй крепко сжал запястье женщины. С другой стороны к ней подошла Валентина. Йенс многое бы отдал за то, чтобы взять и не отпускать руку девушки, но он дал слово помочь Соне. Они должны будут с двух сторон поддерживать ее, и Йенс решил, что не спустит с Валентины глаз. За ней он поставил министра Давыдова, потом его жену, и в конце цепочки – думца с супругой.
Вода прибывала. Она поднялась из водостока и поползла по полу камеры, черная, как нефть, но никто не запаниковал. Лишь когда усилившееся течение превратилось в поток, ктото громко вздохнул. Холодная как лед вода обволокла их ступни, потом постепенно поднялась и забурлила вокруг коленей. Когда поток достиг бедер Валентины, заколыхав ее юбку, она посмотрела в глаза Йенсу. Пальцы ее сжались на веревке и на руке Сони, когда мимо них, отчаянно гребя лапками, проплыла крыса.
Выбрав момент, Йенс крикнул:
– Пошли!
Он поднял над головой лампу и двинулся вперед и вверх по четырем каменным ступенькам. Остальные робко последовали за ним. Их целью был верхний туннель, где водный поток к этому времени опустился до уровня колен и превратился в холодную липкую жижу. От немыслимой вони здесь было почти невозможно дышать. Министр ударился головой о низкий каменный потолок и выругался, но Йенс, не обращая внимания ни на что, продолжал стремительно вести их за собой, крепко сжимая натянувшуюся веревку. Из этого канала до выхода было рукой подать.
– Все в порядке? – прокричал он.
– Да.
– Осталось совсем немного.
– Долго еще?
Но в эту секунду уши Йенса уловили новый звук – рокот. Несмотря на громкий плеск под ногами, он услышал отдаленный глухой грохот.
– Быстрее! – приказал Йенс и увеличил шаг. – Почти пришли! – выкрикнул он.
– Что это за шум? – вдруг прокричал Давыдов.
Паника охватила его спутников неожиданно. Только что они шли ровной цепочкой, а в следующий миг уже бежали со всех ног вперед, не разбирая дороги, спотыкаясь и падая в грязь. Каждый из них понимал, что предвещал этот грохот. За веревку уже никто не держался. Геодезист так сжал руки, что Йенс едва не начал задыхаться. Сам же Фриис попрежнему крепко сжимал руку Сони и следил за Валентиной, которая вела за собой задыхающуюся госпожу Давыдову. Супруг ее в это время был уже далеко впереди.
– Сворачивайте в проход направо! – крикнул ему в спину Йенс. – Там увидите свет.
Свет. Простое слово. Свет. Йенс специально приберег его для этой секунды. Оно несло с собой надежду. Они бросились к отходящему в сторону каналу, свернули в него, и в тот же миг Йенс услышал крики. Он вместе с Соней добежал до поворота последним и сразу увидел то, что ожидал, – металлическую лесенку и люк над ней. Через небольшие отверстия в люке пробивался дневной свет. Свет, несущий с собой чистый воздух. Госпожа Давыдова вскрикнула от радости, и по щекам ее потекли слезы.
Но гул воды у них за спинами превратился в неистовый рев.
– Вверх! – коротко приказал Йенс.
Давыдов первым поднялся по лестнице. Он поднял плечами металлический люк, тот со звоном откинулся на мостовую, и открывшийся проем пропустил мощный поток чистого белого воздуха, едва не ослепив тех, кто находился в темном туннеле и смотрел вверх. Йенс быстро отцепил от себя геодезиста и поднес его к лестнице, чтобы Давыдов мог подхватить его и вытащить наружу. Потом поднялись думец с женой. Вода стремительно прибывала, она уже доходила Йенсу до пояса.
– Валентина, подымайтесь!
Но она подтолкнула вперед медсестру. Соня дрожала так сильно, что пухлые руки ее не могли удержаться на металлических перекладинах.
– Быстро! – крикнул Йенс.
Едва он, обхватив одной рукой плечи Валентины, поднял ее и поставил на лестницу, по туннелю прошла мощная волна.
– Поднимайтесь, – сказал он и подтолкнул вверх мокрый ботинок девушки.
После этого Йенс поймал руку госпожи Давыдовой и положил ее на металлическую скобу. Еще дюжина шагов – и все кончится.
И в этот самый миг водный поток ударил с полной силой. Огромная бушующая водная стена обрушилась на них, выбивая изпод ног землю, срывая пальцы с металла. Лампа погасла. Мир погрузился во тьму. Йенс полетел в воду, захлебываясь жидкой грязью. Его ударило головой о стену. Легкие горели огнем, когда он попытался пробиться к светлому прямоугольнику, но вдруг чтото или ктото упал на него сверху, и он снова ушел с головой под воду.
В потоке он схватил чьюто бьющуюся руку и потянул наверх. Йенс успел рассмотреть искаженное от ужаса лицо госпожи Давыдовой, но уже через миг ревущее течение вырвало из его пальцев руку женщины и понесло несчастную по туннелю. Валентина закричала и спрыгнула в воду.
– Нет! – взревел он. – Нет, Валентина! Нет!
Рот его снова наполнился грязью. Выбросив вперед руку, он поймал длинные волосы девушки, вцепился в них пальцами и потянул к себе, преодолевая течение. Тело ее было небольшим и легким, но она вырвалась и кричала ему: «Отпусти!», увлекая за собой под воду. Но он не отпустил. Йенс скорее бы утонул, чем отпустил ее. Тут чьято рука с лестницы опустила к воде пальто. Йенс схватился за рукав, и человек из Думы подтащил его к лестнице.
– Спасибо! – бросил инженер.
Валентина затихла в его объятиях. Она смотрела на стремительный поток и молчала. Госпожи Давыдовой не было видно. Тихий стон сорвался с губ Валентины, печальный животный звук, но она не сопротивлялась, когда Йенс поднял ее по лестнице. В холодном сером свете зимнего утра, мокрые и изможденные, они стояли на пустой дороге у открытого люка. Давыдов упал на колени и закрыл лицо руками. Йенс пока не был готов к тому, чтобы трезво оценить последствия случившейся по его вине катастрофы. Это время еще придет. Когда он будет один, вдали от всего мира. Сейчас же он прижимал к груди дрожащую Валентину и гладил ее слипшиеся от грязи волосы.
– Я могла спасти ее, – прошептала она дрожащим голосом.
– Нет, – ответил он. – Это было невозможно.
Словно в тумане он услышал, как к ним стали подъезжать повозки и машины, но его захватило иное чувство: как будто будущее, которое он приготовил для себя, стремительно уплывает и его невозможно удержать, так же как невозможно было сдержать поток, несшийся по туннелям под СанктПетербургом.
17
Валентина лежала, зарывшись головой в мягкую подушку. Ветер стегал в окно сбившимися в комочки снежинками. Стекло на углах покрылось ледяными узорами, тонкими, как паутина, холодными и нежеланными, как и мысли, которые не шли у нее из головы.
Время летело незаметно. Она не была уверена, сколько недель прошло с того дня. Две? Три? Больше? Она болела. Дни проходили в тумане, лихорадка сжигала ее изнутри, отчего руки и ноги скручивало в узлы, и постельное белье становилось мокрым от холодного пота. Она была рада тому, что с ней происходит. Когда сознание возвращалось к ней, она понимала, что причиной ее болезни была ледяная вода, которая принесла с собой легочную инфекцию, но во времена приступов она не сомневалась, что это наказание. Госпожа Давыдова утонула, ее тело вынесло на решетку шлюза, а она спаслась, потому что полезла на лестницу перед ней.
Иногда во снах Валентине являлось ее доброе лицо, и женщина говорила ей тихие ласковые слова. Но иногда по ночам, когда темнота в голове становилась невыносимо горячей и тяжелой, госпожа Давыдова приходила к ней, точно демон из преисподней. Глаза ее сверкали огнем, а уста извергали страшную брань. Тогда Валентина начинала кричать. Сестра Соня всегда оказывалась рядом и говорила: «Тише, малышка. Успокойся». Валентина чувствовала чтото холодное на лбу, какуюто жидкость на губах. Иногда горький вкус настойки опия во рту.
Тихо отворилась дверь, и по ковру мягко прошуршали колеса.
– Ты не спишь?
– Нет. Доброе утро, Катя. Ты хорошо выглядишь.
Валентина не лгала. Катя в самом деле выглядела хорошо: кожа порозовела, свежевымытые волосы блестели, да и в кресле она сидела прямее обычного.
– Я принесла тебе ананас. Смотри.
Она поставила блюдо на столик рядом с кроватью Валентины. На нем лежали два светложелтых кусочка ананаса. От их запаха в комнате как будто наступило лето.
– Как ты себя чувствуешь? – спросила Катя.
– Лучше.
– Как здорово! Ты сегодня спустишься?
Валентина закрыла глаза.
– Нет, у меня голова ужасно болит.
– Соня может тебе дать чтонибудь. Ты бы могла встать и…
– Нет, не сегодня, Катя.
Они надолго замолчали. Оконное стекло дребезжало в раме под напором ветра. Валентина почувствовала, как ее руку поднимают пальцы Кати.
– Валя, так нельзя.
Снова тишина. На этот раз вязкая. Неприятная.
– Соня сказала мне, – тихо произнесла Катя, – что твоя горячка прошла. Что тебе лучше.
– У меня совсем нет сил. – Глаза Валентины были попрежнему закрыты.
– Настолько, что ты не сможешь спуститься?
Валентина кивнула.
Маленькие пальцы погладили руку мягко, как пушинки.
– А я слышу тебя, Валечка, слышу каждую ночь.
– Не понимаю, о чем ты.
– Понимаешь, понимаешь. Я слышу, как ты каждую ночь крадешься мимо моей комнаты, когда думаешь, что весь дом спит. Ты спускаешься вниз и играешь на рояле. Иногда часами, почти всю ночь.
– Нет.
– Да. А потом, перед тем как начинают просыпаться слуги, ты крадешься обратно. Признай, что это так. – Катя больно сжала руку Валентины, отчего та распахнула глаза. – Ну вот, – произнесла Катя, – теперь ты посмотришь на меня.
Валентина посмотрела на сестру. Это была не ее Катя. Перед ней был ктото другой, кто забрался в ее кожу. Голубые глаза были холодны и бледны, как лунные камни. Это существо изображало Катю, но вело себя совсем не так, как она.
– Валентина, да что с тобой? Если меня парализовало взрывом бомбы, что парализовало тебя? Ты же не ранена. Ты уже не болеешь. Ты даже про свой день рождения не вспомнила. Почему ты все время прячешься тут, наверху? Куда подевалась твоя сила воли?
– Ее смыло водой в туннелях.
– Ты жива. Тебя не раздавило, и ты не утонула, ты не лишилась ноги, как тот геодезист.
– Геодезист? Он лишился ноги?
– Ему ампутировали ногу. По колено.
Валентина вспомнила его молодое лицо. Покрытое потом. Испуганное. Вспомнила его руки, точно щупальца, обвившие шею Йенса.
– Но он сможет ходить с костылем, – добавила Катя.
– Жена Давыдова уже никогда не сможет ходить.
– Нет.
– Я видела, как она умирала, Катя. Я смотрела в глаза этой женщины, когда она тонула.
Катя ослабила хватку, голос ее зазвучал мягче:
– Ты можешь оплакивать ее. Это твое право. Но не переставай жить изза этого.
Валентина бессильно уронила голову на подушку.
– Катя, это не она, а я должна была утонуть. Это она должна была держаться за ту лестницу, а не я.
– Но она не удержалась. Она умерла, а ты выжила. Поэтому нужно продолжать жить.
– Это Йенс затащил меня на лестницу.
– Так слава Богу, что там оказался Йенс Фриис, хотя, по правде сказать, он вообще не должен был тебя приглашать в эти подземелья.
– Замолчи, Катя. Он не виноват, что проклятые революционеры решили взорвать нас.
– Прекрасно. – Катя улыбнулась. – Наконецто проблеск разума. Ты обязана жизнью Йенсу.
Но Валентина натянула на голову одеяло.
– Катя, уходи.
Неожиданно одеяло с нее сорвали.
– Посмотри на себя! – закричала Катя.
Валентина приподняла голову и посмотрела. Несвежая ночная рубашка, жирные спутанные волосы. Девушка закрыла глаза, чтобы не видеть этого, но в тот же миг резкая и сильная пощечина повернула ее голову набок.
– Вставай! – закричала Катя. – Вставай с кровати!
– Не надо.
– Ты так и собираешься гнить в этой яме?
– Да, оставь меня в покое.
– Посмотри на себя! У тебя есть всё. Всё! Почему ты ненавидишь мир? У тебя что, есть на это причины?
Валентина ничего не ответила, боясь сказать лишнее.
– Несчастная госпожа Давыдова отдала бы все, чтобы оказаться на твоем месте! – прокричала Катя. Она прижалась к спинке кресла и схватилась за горло, как будто удерживая в себе чтото. – Валя, – произнесла она хриплым шепотом, – я бы душу свою отдала, чтобы быть на твоем месте.
Скрипнули колеса, и коляска выехала из комнаты. Валентина застонала и отвернулась к стене.
Она почувствовала какоето движение у себя в голове. Чтото скользило, как змея, по ее мыслям, пока не опутало их и не сжало, как веревка сжимает шею вора.
Чувство вины давило на нее. Ломало хребет. Вдавливало лицом в грязь. Катя. Мать. Отец. Госпожа Давыдова. Геодезист с ампутированной ногой. Даже ее прекрасная лошадь, Даша, на которой никто ни разу не ездил с того дня, когда в их доме прогремел взрыв.
И, кроме того, голос, такой тихий, что она едва слышала его, постоянно нашептывал ей, что, если бы не она, Йенс вообще не стал бы организовывать эту экскурсию. Если бы он не захотел отвоевать ее у капитана Чернова, были бы сейчас живы все те, кто погиб в туннелях? Была ли их смерть на ее совести?
Глядя невыразительными пустыми глазами в стену, она винила себя во всем.
Медленно жизнь начинала возвращаться к ней. Валентина словно складывала себя заново из отдельных осколков. Но, собирая эту мозаику, она внимательно оценивала размер каждого кусочка, взвешивала его, пробовала на прочность, на вкус. Некоторые из них были острыми, как стекло, и больно ранили. Другие были округлыми и гладкими. Немало было черных и растрескавшихся, от них приходилось избавляться. Много времени ушло на то, чтобы сложить вместе оставшееся.
Подняться с постели ее заставил ананас. С каждым вдохом она ощущала его аромат и чувствовала незримое присутствие Йенса. Это чувство просачивалось в ее легкие, вместе с кровью проходило лабиринтами вен через все тело. Потому что только Йенс мог принести для нее ананас. Он был здесь. Приходил в их дом. Он не лежал, скрючившись, как раненое животное, в кровати. Валентина откинула одеяло и решительно опустила на пол ноги.
Сбросив ночную рубашку, она взяла кусочек ананаса, положила его себе на язык и словно почувствовала вспышку солнечного света во рту. Валентина подошла к письменному столу, открыла ящик и достала свой список. Взяв перо, она дописала внизу:
11. Договориться с папой.
На улице было неприютно. Холодный ветер с моря метался по грязной дороге, поднимая серый, пыльный, как юбка уличной шлюхи, снег и заставляя его кружиться вихрями в промозглом воздухе. Йенс вышел из рощи с карандашом и блокнотом в руках. Он был до того занят расчетами, что чуть было не прошел мимо одиноко стоящей фигуры в тяжелом и широком, точно с чужого плеча, пальто. Йенс сунул в карман блокнот и карандаш, потопал валенками, оббивая снег, и подошел к человеку.
– Доброе утро, господин Давыдов.
Министр даже не сделал вид, что рад встрече. В эти дни никто и ничто не радовало вдовца.
– Дело движется, – сообщил Йенс.
– Продажа земли уже согласована?
– Все бумаги готовы. Вы перевели деньги?
– Да.
Йенс удовлетворенно кивнул. Это ему и нужно было услышать. Пустырь вместе с несколькими убогими лачугами скоро получит нового владельца, и тогда здесь смогут появиться новые здания. Фриис посмотрел на чахлые домики, мало чем отличающиеся от собачьих конурок.
– Когда документы будут подписаны, – сказал инженер, – когда на них будет стоять печать, я объявлю о том, что к следующей весне канализационная система будет расширена до этого района.
Давыдов сунул кулаки в карманы и понюхал воздух. Что он собирался тут учуять? Деньги? Тертые засаленные рубли, которые лягут в его карман? Из одного из домов вышла женщина в платке и лаптях, в руке у нее было цинковое ведро. Йенс отвернулся. Эта окраинная улица пропахла мочой. Выплеснув из ведра прямо на мерзлую грязную дорогу жидкие помои, женщина уставилась на них.
– И? – спросил Давыдов.
– И вы убедите комитет проголосовать «за». – Он сделал небольшой шаг вперед, ближе к министру.
Давыдов пробормотал чтото, но ветер унес его слова.
– Чтото не так? – спросил Йенс.
– Меня уже тошнит от этой канализации. Я не хочу больше слышать о ней, и комитет, кстати, тоже после того, что…
– Господин министр, мы с вами заключили сделку. Если у комитета есть какието сомнения насчет этого проекта, вы должны подсказать им правильное решение. – Он достал из кармана изящный серебряный портсигар производства Фаберже, подарок графини Серовой, угостил сигаретой Давыдова, взял себе одну, щелкнул зажигалкой и, прикрывая ее от ветра, протянул министру, потом закурил сам. – Господин Давыдов, где ваш характер? Куда он подевался? Ведь это от вас в конечном счете зависит, какие решения принимает комитет, мы с вами оба это знаем.
Он заметил, что Давыдов при этих словах приосанился и как будто даже слегка раздался, словно лесть просочилась ему под кожу слоем жира.
– Комитет считает, что…
– Да к черту этот комитет! – выпалил Йенс.
Он повернулся и метнул в воздух портсигар. Тот, описав дугу, со звоном упал к ногам женщины в лаптях. Та от неожиданности подскочила и выронила ведро. Подхватив с земли серебряную коробочку, она суетливо поспешила в свою конуру, как голодная собака с костью.
– Мы заключили соглашение, – продолжил Йенс. – Когда эта земля станет вашей, вы издадите указ о выделении правительственных средств на расширение канализации в следующем году.
Давыдов смотрел на пустырь, заваленный мусором, ржавыми железками и поломанными остовами кроватей. Затянувшись сигаретой, он сказал:
– Сейчас все изменилось, – с болью в голосе промолвил он. – Теперь, когда не стало ее.
– Я слышал, – негромко сказал Йенс, – что все действительно изменилось. Для вас, я имею в виду.
Чтото в его голосе заставило Давыдова насторожиться.
– Что? Что вы слышали? – требовательным голосом произнес он.
– Говорят, что у брата вашей супруги огромные карточные долги, – проникновенным тоном заговорил Фриис. – Что в завещании она все свои деньги переписала ему на их погашение. Что вам, господин министр, нужно будет очень постараться, чтобы восполнить эту утрату. Наверняка для вас это настоящий удар.
Он говорил о деньгах, не о смерти женщины.
Давыдов выдохнул в снег облако дыма, посмотрел, как он растворился между падающих белых хлопьев.
– Вы удивительно хорошо осведомлены.
– Господин министр, сделайте так, как мы договорились. Вы сумеете добиться от комитета нужного решения. У вас это хорошо получается.
На этом Йенс прервал разговор. Сказано уже было достаточно. Развернувшись, он пошел обратно через пустырь, царапая замерзшими пальцами цифры у себя в блокноте.
– Как она сегодня? Ей лучше? – спросил Йенс.
– Пойдемте.
Катя ловко развернула кресло и быстро поехала по широкому коридору, увешанному старинными гобеленами.
Он последовал за ней, шагая между двумя колеями, оставленными колесами инвалидного кресла на мягком зеленом ковре с золотыми узорами. По таким следам всегда можно было узнать, где она побывала. Если она кудато ехала, это было слышно всем вокруг. Не имея возможности перемещаться бесшумно, лишенная уединения, Катя жила в мире, в котором люди смотрят на тебя сверху вниз, в котором тебе приходится задирать голову, чтобы встретиться с кемто взглядом. В мире, который был непонятен Йенсу.
– Катя, за тобой не угонишься, – весело сказал он. – Представляю, какие у тебя сильные руки. Надо мне тебя взять к себе, будешь железные балки сваривать.
Она рассмеялась и поддала скорости, так что Йенс и правда чуть не отстал. Но он остановился и замер на месте, когда услышал звуки музыки, точно натолкнулся на какуюто невидимую преграду. Мелодия доносилась изза закрытой двери. Простая и задорная русская народная песня. Катя оглянулась и, улыбнувшись, тряхнула светлыми локонами.
