Текст книги "Xамза"
Автор книги: Камиль Яшен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 39 страниц)
Но не было с собой ни карандаша, ни тетради. И в памяти запечатлевались только бесстрашие и какая-то молодая, не знающая ограничений дерзкая задиристость веселого смуглого человека.
На какое-то время Хамза забыл о своих личных горестях и печалях.
– Хе-хе, Юсуфджан, – задрал вверх бороду маленький толстый бай с надменным выражением лица, – вы хорошо веселите нас и показали свою большую ученость. Рахмат, катта рахмат...
А вот скажите-ка нам, уважаемый: если через луч утренней зари переползет черный паук?..
– Охотно отвечу на ваш вопрос, уважаемый. Но перед этим разрешите тоже задать вопрос: если на завтрак вместо теплой лепешки, свежего сыра и душистого чая вам подадут душистое мыло, шипучую известь и ведро отбросов, то какие чувства посетят вашу душу?
Маленький толстый бай растерянно молчал. Безмолвствовало и все остальное общество.
Миркамилбая давно уже раздражало невнимание застолицы к его персоне. Андижанский богач привык сам направлять течение всех разговоров за дастарханом.
– Эй, Юсуфджан! Ваши масхарабозские остроты сегодня что-то очень уж длинны!.. У нас у всех разгулялся аппетит, мы уже давно хотим зарезать парочку дынь, а вы все еще шутите...
Жаль, что святой Миян Кудрат опаздывает на угощение, некому прочитать молитву над едой... Впрочем, вы тут говорили, Юсуфджан, что знаете все молитвы корана назубок. Так, может быть, вы прочитаете нам молитву, если, конечно, совершили омовение?
"Если совершили омовение..." Трудно сильнее оскорбить мусульманина, чем заподозрить его в том, что он сел за дастархан, не совершив омовения.
Напряженная тишина повисла в комнате. Хамза повернулся к Юсуфджану. Что ответит кизикчи?
– Не судите по себе, господин Муминбаев, – сдвинув брови, сказал Юсуфджан, – мы все пришли сюда, совершив омовение... – Это был хороший ответ на коварную провокацию бая. – Что же касается молитвы над едой, продолжал кизикчи уже в обычной для себя шутливой манере, – то я с удовольствием прочту ее. Ведь мы же со святым Мияном Кудратом очень часто заменяем друг друга. Мы с ним души друг в друге не чаем, каждый день советуемся, делим всегда поровну наши доходы... Да что там скрывать? Святой Миян Кудрат и я – теперь об этом можно сказать смело – мы же как два рога на лбу у одного быка.
Так дружны, что мне хотелось бы впиться колючкой в его ногу или пиявкой в его глаза!.. Готов вскочить болячкой на каждой его болячке, только бы святой человек, славный своим имамским родом, не обрек нас на вечные муки в день страшного суда!.. Вот как мы уважаем и любим друг друга – ну просто все мухи дохнут вокруг нас от нашей дружбы...
Как ни крепились гости Садыкджана-байваччи, чтобы смехом своим не обидеть Миркамилбая, – хохот обвалом грохнул в большой комнате. Даже хрустальные люстры жалобно звякнули под потолком. Смеялся, отвернувшись и закрыв лицо рукавом халата, и сам байвачча.
Но громче всех хохотал рядом с Юсуфджаном, конечно, Хамза. Он обнял кизикчи и припал головой к его плечу.
Пришлось признать себя побежденным и Миркамилбаю. Он понимал, что было бы глупо продолжать под всеобщий хохот словесную перепалку с кизикчи, шутки которого вот уже многие годы веселили многолюдные толпы на базарах, народных гуляниях и цирковых представлениях.
– Ладно, Юсуфджан, сегодня твоя взяла, – махнул рукой Миркамилбай.
2
Но не таким человеком был миллионер Муминбаев из Андижана, чтобы окончательно смириться со своим поражением.
– Послушайте, Садыкджан, – толкнул Миркамилбай локтем в бок хозяина дома, – а вон тот, с маленькими усиками, рядом с кизикчи, который целый вечер заливается поросячьим визгом... Это и есть ваш знаменитый поэт Хамза?
– Он самый, – подтвердил байвачча, – работает у меня в конторе писарем.
– Ах, писарем! – усмехнулся Миркамилбай. – Значит, вы платите ему жалованье за то, что он сидит у вас в конторе на заводе и пишет свои статейки?
– Статейки? – удивленно переспросил Садыкджан. – Какие статейки?.. Он пишет газели о любви.
– Выходит, вы не знаете, чем занимаются ваши служащие? – ехидно улыбнулся Миркамилбай. – У вас есть в доме последний номер газеты "Голос Туркестана"?
– Конечно.
– Нельзя ли принести его сюда?
Байвачча подозвал слугу, шепнул ему на ухо несколько слов.
Потом внимательно посмотрел в ту сторону, где сидел Хамза.
И вдруг его будто уколол пылающий ненавистью взгляд. Два зрачка, словно две иглы, были устремлены на него.
Это были глаза Хамзы.
Мгновенно мелькнула мысль: он все знает о Зубейде!.. Нет, ничего не знает, иначе бы не пришел сюда...
Но откуда тогда эта ненависть, такая же, какая уже была сегодня в глазах у этого проклятого старика Пулата из Гандижирована и его сына Умара с уродливо огромной головой и кулаками, похожими на верблюжьи копыта?
Слуга бесшумно положил рядом газету.
– Вот она, вот она! – злорадно зашуршал страницами Миркамилбай, быстро разворачивая номер. – Вот она, статья вашего распрекрасного Хамзы о благотворительном зякете!.. А рядом еще одна. И обе подписаны одним и тем же именем.
Все было правильно – в двух небольших заметках, объединенных общим названием "Случайные наблюдения", автор описывал несколько эпизодов народной жизни, которые он видел на улицах Коканда. Вот сидят бедняки у ворот богатого дома. Чего они ждут? Зякета, благотворительной милости, которой одаривают богачи нищих по случаю уразы – окончания религиозного поста. Вот выходит на улицу бай и бросает в пыль горсть мелких монет. Несчастные люди, давя друг друга, бросаются за ними, ползают, собирая медные гроши. А бай доволен – за несколько таньга ему прощены все его грехи, и теперь он может снова грешить – бить людей, обижать слабых, заставлять других работать на себя. Все это он опять потом искупит за небольшую цену.
– Ну, что вы скажете? – толкнул Садыкджана локтем Миркамилбай.-У нас в Андижане эта статья вызвала негодование духовенства. Зякет – обычай, освященный шариатом. А что пишет ваш поэт-писарь, которому вы платите деньги?
Вторая заметка рассказывала о женщине Мариам, муж которой проиграл все деньги в азартную игру и уже давно исчез.
Вот идет Мариам по улице, а за ней идут ее дети. Семья возвращается с базара, где Мариам купила мясо, фрукты и овощи.
Сейчас все они придут к своему очагу, и мать будет кормить своих детей. Но как же они живут без отца и без мужа, откуда у них деньги – ведь семья разрушена? Нет, не разрушена! Женщина Мариам своей находчивостью, образованностью и трудолюбием сумела спасти семью. Она сама зарабатывает деньги.
– Ваш Хамза сровнял честь мужчин с землей, а женщину, у которой волосы длинные, а ум короткий, вознес до небес! – шипел Миркамилбай. – Я удивлен, уважаемый Садыкджан, – как вы можете держать у себя на службе противника нашей религии?
Байвачча молчал.
– Хорошеньких гостей вы пригласили сегодня, – бубнил Муминбаев, – один оскорбляет почтенных людей, другой пишет статьи в газеты... А вы даже не догадываетесь, какой умный писарь сидит в конторе вашего завода. Как же мы будем вести с вами общие финансовые дела, если вы не знаете, что у вас делается под носом?
Байвачча вспыхнул. Бросил мгновенный взгляд на миллионера и тут же отвернулся.
А Миркамилбай был счастлив. Ему удалось насолить хозяину дома, который, безусловно, нарочно позвал на ужин этого языкастого Юсуфджана, чтобы посмеяться над ним, Миркамилбаем, напоить его пьяным и навязать ему какую-нибудь невыгодную сделку. Нет, не на того напали! Если уж пригласили, так оказывайте почтение. А смеяться над собой он не позволит.
– Алчинбек! – властно и громко, привлекая всеобщее внимание, позвал племянника Садыкджан.
Алчинбек пружиной вскочил и уже через мгновение стоял перед дядей.
– Твой друг Хамза, оказывается, печатает статьи в "Голосе Туркестана"? На, прочитай вслух! – И он протянул племяннику газету,
Алчинбек мялся в нерешительности, украдкой и с недоумением посмотрел на Хамзу.
– Читай! – рявкнул Садыкджан.
Все гости замерли в настороженном ожидании.
Торопливо и невнятно, проглатывая слова, Алчинбек начал читать газетные заметки, о которых не имел ни малейшего представления. Пожалуй, это было первое сочинение друга, которое тот предварительно не показал ему. Когда успел Хамза послать в газету эти "Случайные наблюдения"?
Он кончил читать и опустил газету.
– Хамза, это вы написали? – громко спросил Садыкджан.
К черту! Кто такой, в конце-то концов, этот Хамза, чтобы вспоминать о его чувствах к Зубейде? Надо оправдываться перед Миркамилбаем, надо срочно спасать вечер. Если не дать сейчас Муминбаеву возможности выместить его злобу против Юсуфджана на Хамзе, то рухнут все будущие финансовые планы. Для чего тогда, спрашивается, было затеяно все это богатое угощение? И угораздило же пригласить на ужин эту змею Юсуфджана, а заодно и Хамзу с его статейками в газете!.. Но кто же знал, что проклятый Миркамилбай в своем Андижане не только пересчитывает деньги и спекулирует векселями, но еще и читает газеты?
– Так это вы написали, Хамза?
– Да, это я написал...
– Что ты расселся, встань! – завизжал судья Камал. – Встань, когда разговариваешь со старшими!
Хамза поднялся.
– Как ты смеешь выступать против, если священный шариат поощряет искупительный зякет! – визжал Камал. – Чему тебя учили в медресе?!
Тихий шепот сзади:
– Будь спокойным, не бойся его. Говори то, что думаешь, и он не собьет тебя...
Это голос Юсуфджана. Знаменитый народный мудрец хочет помочь ему, Хамзе!
– Всегда и везде говори только то, что думаешь, – шепчет Юсуфджан, – и тогда никто не будет страшен тебе... Правда сильнее денег, сильнее власти, сильнее оружия...
Хамза делает шаг вперед.
– Я не против зякета, кази-ака, – уверенно говорит он, – я выступил против таких баев, которые благотворительной милостыней беднякам покупают себе право на грех. Но святой шариат запрещает мусульманам грешить. Значит, эти баи идут против шариата?
– Да где ты видел таких баев, которые идут против шариата?! -заорал Миркамилбай Муминбаев. – Где ты видел таких баев?
– Дающий зякет не покупает право на будущий грех! – визгливо кричит судья Камал. – Мусульманин не может знать, какие грехи он еще совершит!.. Мусульманин знает только, какой грех он уже совершил! Зякет искупает прошлые грехи! Чему тебя учили в медресе?
– Держись смелее, – шепчет Юсуфджан, – высказывай свои мысли до конца. Никогда не останавливайся на половине дороги, если считаешь, что ты прав...
– Бай искупил свой прошлый грех зякетом, – медленно, растягивая слова, говорит Хамза. – У бая есть деньги. Значит, он уверен, что сможет дать зякет и в будущем. Значит, ему можно грешить – деньги искупят его грехи, деньги покроют нарушение шариата. Значит, зякет и шариат противоречат друг другу?
– Где ты видел такого бая, где?
– Что происходит у вас в доме, байвачча? – повернулся Камал-кази к Садыкджану. – Вчерашние заморыши учат нас уму-разуму? В кармане нет ни копейки, а клевещут на религию...
– Хватит! Молчать!..
Миркамилбай с трудом поднялся на ноги.
– Молчать! – грозит он кулаком Хамзе. – Хватит!.. Сколько раз ты сам давал зякет бедным?.. Так что же ты трясешь здесь своим поганым языком, как баран курдюком? Беднякам нужен зякет, деньги, а не твоя болтовня!..
– Беднякам нужны знания и просвещение! – взрывается Хамза. – А не жалкие подачки!
– Хамза, опомнитесь, что вы делаете? – подбежав, трясет друга за рукав халата Алчинбек. – Зачем вы ссоритесь с ним?
Ведь он же дает деньги на типографию и учебники...
– Мне не нужны его деньги! – кричит в лицо другу Хамза. Одна-единственная типография, несколько десятков учебников – все это тот же самый жалкий зякет, милостыня, подачка!
– Вы больны, Хамзахон, вы рано встали, вам нужно снова лечь...
– И такой же зякет, такая же подачка те две-три новые школы, которые собирается открыть, да все никак не откроет ваш дядя!
– Вы работаете у моего дяди, он платит вам жалованье!
– И это ничтожное жалованье – тоже зякет!
– Вы сошли с ума, Хамзахон! Вы можете лишиться своего места...
– Да-да, я все время забываю, что вы тоже из этой семьи...
Впрочем, теперь все равно. Мне больше ничего не нужно ни от вас, ни от вашего дяди... Вы все продаете, все покупаете – труд, человеческие отношения, женщин, невест, дочерей...
Дастархан нарушился, сдвинулся, сбился. Все гости вскочили со своих мест – крик, шум, ругань! Все говорят, размахивают руками, возмущаются, наступают ногами на тарелки и блюда.
Никто не слушает друг друга, все хотят доказать что-то свэе.
И только один человек, казалось, оставался спокойным и безучастным ко всему на свете среди всеобщей кутерьмы и гвалта.
И это был, как ни странно, сам Садыкджан-байвачча. Он неподвижно сидел во главе разгромленного дастархана, глядя в одну точку. О чем он думал?
Торжественный вечер испорчен – это было теперь абсолютно ясно. Что ж, виноват он сам. Захотел собрать в своем доме "весь Коканд". Но его не существует, этого "всего Коканда". Нельзя посадить за один стол тех, кто не может, а главное – не должен сидеть за одним столом.
Впрочем, дело не в этом. Просто сегодня неудачный день – одни неприятности. С самого утра. Одна за другой.
Надо переждать. Если аллах немилостив к тебе, надо покорно пропустить этот день. Когда дела складываются удачно, этим ты обязан только самому себе – своему уму, своей воле, своей настойчивости, своему умению наживать деньги. Если же дела идут плохо, значит, аллах отвернулся от тебя. Не надо спорить с аллахом и искушать судьбу.
И все-таки не только одного аллаха обвинял Садыкджанбайвачча в неудаче сегодняшнего дня. Было что-то другое.
Хамза. Он с самого начала как-то странно действовал на байваччу. Присутствие Хамзы в чем-то стесняло байваччу, расслабляло.
"Может быть, я просто опасаюсь, – подумал Садыкджан, – что этот щенок, этот скорпион с ядовитым жалом, этот сын ничтожного табиба напишет в газету и обо мне? Он, дьявол, ловок в своих писаниях. Его слова действительно жалят. Опозорит еще перед всем народом, а?"
Вздор. Ерунда. Глупости.
И тем не менее этот щенок, этот скорпион сорвал вечер. Что делать? Выгнать Хамзу? Но он же гость... Когда через месяц Зубейда войдет в этот дом его, Садыкджана, женой, что будут говорить люди?
Итак, финансовый союз с Миркамилбаем не состоялся. Но, может быть, одноглазый завтра проспится и все забудет?.. Как же, забудет! Вон он стоит перед Хамзой и рычит на него, как собака на кошку. Что делать?
И вдруг байваччу осенило...
Он встал и двинулся к Миркамилбаю и Хамзе.
– Ты плюешь в солонку, из которой берешь соль для своей пищи!-орал на Хамзу пьяный Миркамилбай. – Через твою душу переступила даже собака! Твой рот подобен отверстию старого мешка. Но не слишком ли ты расхрабрился, смелый йигит? Умерь свой пыл, а не то, умирая, будешь нуждаться даже в саване!
А с другой стороны, Хамзу отчитывал Камал-кази. Судья, притомившись по старости лет, уже не был настроен так агрессивно, как полчаса назад. Он только увещевал строптивого поэта, только взывал к его разуму.
– Ведь на тебе лежит благословение святого Али-Шахимардана, – устало говорил старик Камал. – Как же ты мог поднять руку на зякет и на священный шариат?.. Уйми в себе шайтана, дитя мусульманина. Не торопись разбрасывать слова по статьям и газетам. Помни: слова человека, оставшиеся при нем, его рабы. Ничего из того, о чем ты промолчишь, не помешает тебе. Но если ты отпустил свои слова от себя и сделал их достоянием других, ты сам становишься рабом своих слов.
– Почему же ты молчишь? – кричал, брызгаясь слюной, Миркамилбай. Почему не отвечаешь мне? Нажми на гнойник своего вдохновения, поэт, и выдави из себя хотя бы пару слов!..
У тебя же их в запасе, как в животе у верблюда колючек!.. Ты же был так красноречив совсем недавно, оплевывая шариат и коран!.. Что, нечего сказать, да? Онемел, проглотил язык, ты, учитель нации!.. А когда не надо, распахиваешь свой рот, как ворота, завидуя тем, кто может давать зякет! Но ты умеешь только пищать и скулить, будто суслик, вставший на задние ноги.
Тебе не дано настоящего голоса для твоих пакостных речений.
И как только всевышний разрешает ходить по земле таким нечестивцам? Смотрите, мусульмане, как он жалок, этот сочинитель лживых статей, посмевший унизить и оскорбить нашу мужскую честь и расхвалить какую-то ничтожную бабу!
– А действительно, Хамза, почему вы не отвечаете? – спросил хозяин дома, встав рядом с Муминбаевым. – Заживает рана от стрелы, но не заживает рана от резких слов собеседника, если они задели тебя и если ты не дал им вовремя отпор. Или вам понравилось все, что было сказано здесь о вас и ваших статьях?
Ярость полыхнула в груди у Хамзы. Он почувствовал приближение той минуты, ради которой пришел сюда. Сейчас он скажет кое-что не только о зякете и мужской чести. Сейчас они услышат все, что он о них думает.
– Значит, понравилось? – усмехнулся байвачча. – Ну что ж, мы тоже не в обиде на вас за ваши статьи. Конечно, кое-кто здесь погорячился, беседуя с вами, но ведь и вы, наверное, тоже погорячились в своих статьях, делая вывод о том, что зякет и шариат противоречат друг другу, не так ли?
Хамза молчал, опустив голову. Он ничего не понимал.
Ничего не понимал и Миркамилбай. Миллионер с трудом пытался сохранить равновесие.
Судья Камал по старческой немощности прикрыл глаза. Ему хотелось сесть. Все равно куда. Стоявший рядом Алчинбек бережно поддерживал судью под руку.
И только у мудрого Юсуфджана нервно задергалось веко.
"Коварный байвачча готовит ловушку, – решил кизикчи. – Но какую? Как уберечь от нее Хамзу?"
– Я знаю, почему молчал наш поэт, – сказал Юсуфджан.
– Вот как? – прищурился хозяин дома. – Почему же?
– Он слушал мнения читателей о своих статьях, – улыбнулся кизикчи. Один мудрец, байвачча-ака, сказал однажды так:
"Чем говорить, предпочтительнее слушать". – "Почему?" – спросили у него. И мудрец ответил: "Иначе бог не дал бы человеку один язык и два уха".
– Прекрасный ответ! – засмеялся байвачча. – Вы, Юсуфджан, как всегда, на коне... Не зря говорится, что мудрость – лучшее украшение жизни. А мудрость возникает при спокойной, уравновешенной беседе. Не кажется ли вам, Юсуфджан, что нам пора снова сесть за дастархан? Мы все немного покричали друг на друга, дали поработать своим голосам и легким необходимо восстановить затраченные силы, не так ли?
"Куда гнет, куда гнет, подлец? – лихорадочно соображал кизикчи. – И чем все это кончится?"
– Эй, кто там? – крикнул Садыкджан слугам. – Посадите гостей на их места!
А сам повел под руку вокруг дастархана спотыкающегося Миркамилбая.
– Что такое? Что такое? – бормотал миллионер. – Куда мы идем?
– Той продолжается, – улыбался байвачча. – Хотите коньяку?
– Х-хочу, – икнул Миркамилбай.
– А сыграть в деньги?
– Обязательно! – обрадовался Муминбаев.
Хозяин дома усадил почетного гостя на подушку на его старое место во главе стола, сам сел рядом и достал из внутреннего кармана халата приготовленную еще в самом начале вечера тысячерублевую банкноту.
– Загадывайте номера, бай-эфенди.
– Первый, второй, третий, – клюнул носом Миркамилбай.
– Ваша сумма больше, – не проверяя, сказал Садыкджан, – вы выиграли.
.– Еще, – потребовал гость, пряча банкноту в бумажник.
Байвачча вынул вторую.
– Три последних, – назвал Муминбаев.
– Опять выиграли, – сокрушенно развел руками байвачча, – даже обидно.
– Вам обидно, а мне приятно. – Миркамилбай уложил вторую тысячерублевку рядом с первой. – Не выпить ли нам?
– С удовольствием, – взял в руки бутылку Садыкджан. – За вашу удачу.
"Все в порядке, – подумал он, разливая коньяк, – все налаживается. За эти две тысячи одноглазый черт забудет все, что здесь было. А завтра повезу его на дачу. Уж тут-то Муминбаев не уйдет от меня. И завтра же, на даче, подпишем бумагу о всех биржевых операциях на сумму в четыре миллиона рублей".
– Ваше здоровье, бай-эфенди!
– Ваше здоровье, байвачча... Опять пьем коньяк – грех, грех...
– Да пойдут нам на пользу все наши маленькие заблуждения...
– Да будут беспечальными наши беседы, да не пропасть нам в расцвете йигитских лет, да пошлет нам аллах восемь процентов годовых и ни копейки меньше, хе-хе...
"Первая часть моего замысла, кажется, удалась", – отметил про себя Садыкджан.
Между тем все гости уже снова сидели на своих старых местах. "Трус, трус! – молча казнил сам себя Хамза. – Жалкий трус, испугавшийся осуществить свой план, ради которого ты пришел сюда... Что же ты безропотно щиплешь виноград в доме человека, который отнимает у тебя самое дорогое в жизни, который почти купил тебя самого, обменивая на свои грязные деньги твое время, твои руки, твой мозг? Что же ты не разорвал на куски эту говорящую свинью в черных очках, по недоразумению принявшую облик человека, который опозорил тебя самыми тяжелыми, самыми непростительными, самыми несмываемыми оскорблениями? Что же ты не сунул бородой в блюдо с соусом давно уже выжившего из ума судью Камала? Что же так просто дал себя уговорить остаться здесь? И почему ты молчишь? Почему не делаешь то, что задумал?.. Боишься, поэт?"
Слуга принес Алчинбеку на подносе записку.
– Дядя просит тебя не помнить плохого, – наклонился старый друг к Хамзе. – Он также просит тебя прочитать газели...
"Газели? Ну уж газелей-то вы от меня не дождетесь!"
Хамза резко поднялся.
– Наш поэт прочитает сейчас свои газели, – объявил Садыкджан.
И тут же подумал: "Он прочитает сейчас не газели, а какиенибудь другие стихи. Что-то вроде своей статьи в зякете. Чтобы расквитаться за все обвинения, которые услышал здесь. И тогдато уж, во второй раз, общее возмущение будет во много раз сильнее первого. И не я выгоню его из своего дома, нет! Его выгонят из моего дома самые почтенные люди Коканда. И это ославит его на весь город. И никто уже не скажет, что я отнял невесту у поэта Хамзы, – разве может быть невеста у человека, который выступает против корана и шариата? Какой же нормальный отец согласится отдать свою дочь за сумасшедшего?"
Хамза посмотрел налево: в глазах у Юсуфджана веселые искры – давай читай, крой эти постные рожи, дерни еще раз им всем их скучные и благородные бороды одновременно!
Посмотрел направо: Алчинбек, молча, одним выражением лица, просил, умолял не делать ничего неожиданного, предупреждал, предостерегал...
Хамза усмехнулся.
– Хорошо, я прочитаю свои стихи...
Если бедняки кричат криком,
Значит, они устали от боли!
Болью! Болью! Болью!
Опоясаны от поклонов их спины
Ради куска лепешки!
На какие же тяжкие муки
Обрекают бедных с утра до вечера
Ради куска лепешки!
Их бьют палками люди баев
По голове, по глазам, по рукам, по животу...
Но они терпят все это
Ради куска лепешки!
Ах, до чего же трудно
Вынести эти побои!
Стонет душа, грудь в крови, льются слезы...
Нищета и невежество
Для этого рождается человек?
Эй, великие мира!
Ради самого бога, прозрейте!
Не думайте, что до самой смерти
Будут люди терпеть эту мерзость.
Цари однажды станут нищими,
А нищие станут царями!
...Юсуфджан мягко, как барс, вскочил на ноги – вокруг дастархана, держа за горлышко пустую бутылку, шел Миркамилбай Муминбаев. Лицо его сочилось ненавистью, в узких прорезях глаз полыхало бешенство.
– Уходи! Быстрее! – толкнул Юсуфджан Хамзу в спину. – Он потерял контроль над собой!..
Хамза повернулся и медленно пошел к двери.
– Убить! Убить его! – заорали, словно очнувшись, сразу все гости. Забросать камнями! Повесить, как собаку!
Миркамилбай замахнулся бутылкой...
– Стой!! – не своим голосом закричал кизикчи и, изменившись в лице, метнулся наперерез баю.
Муминбаев вздрогнул – бутылка, пущенная неверной рукой, грохнулась в стену. Он тут же поднял с дастархана вторую, но Юсуфджан уже повис на плече миллионера. Несколько человек гостей толпой бросились на кизикчи.
Но момент был упущен – Хамза, хлопнув дверью, вышел из комнаты.
– Догнать! Убить! Повесить! – орали плохо стоявшие на ногах гости.
– Как ты посмел?! Как посмел?! – рычал Миркамилбай, пытаясь освободиться от Юсуфджана. – Да я ж тебя...
– Стыдитесь, господин Муминбаев, – отпустив руку бая, тяжело выдохнул Юсуфджан. – Вы же могли проломить ему голову. – Он сделал шаг назад и сказал тихо, с дрожью в голосе: – Вы же могли убить поэта...
3
События разворачивались с головокружительной быстротой.
На следующий день полицмейстер Коканда полковник Медынский вызвал к себе капитана Китаева, начальника секретного отдела по производству дел особой государственной важности.
– Два часа назад, – сказал Медынский, – мне принесли письмо от нескольких представителей здешней туземной знати.
В письме говорится, что вчера в доме Садыкджана-байваччи некий Хамза, пытаясь оскорбить хозяина и гостей, прочитал стихи собственного сочинения, содержащие призыв к свержению существующего государственного строя... Что это такое?
Местный буревестник? Максим Горький а-ля Туркестан? Как прикажете понимать?.. Кто такой этот Хамза? Откуда взялся?
Почему я до сих пор ничего не слышал о нем?
– Вы прекрасно его знаете, ваше превосходительство, по моим неоднократным докладам, – объяснил Китаев. – Это тот самый человек, который все время хлопочет об открытии новых туземных школ для детей неимущих.
– Тот самый? Кстати, как его фамилия? Низаев, Ходжаев...
Я все время путаюсь с этими мусульманскими именами.
– У него две фамилии, господин полковник, – Холбаев и Ниязов.
– Две фамилии? Да почему же две? У каждого человека должна быть одна официальная фамилия... Вот у вас, капитан, сколько фамилий?
– Одна, – улыбнулся Китаев.
– И у меня одна. Так почему же у какого-то туркестанца должно быть две фамилии?
– Это связано, ваше превосходительство, с неопределенностью образования фамилий у туземного населения. Официально интересующий вас объект значится следующим образом: Хамза Ямин сын Холбая сын Нияза. Из уважения к предкам он взял фамилию не отца, а деда и прадеда.
– А вы, я смотрю, уже изучили всю родословную этого местного буревестника.
– Иначе нельзя. Он давно у нас под наблюдением.
– Похвально, похвально, капитан.
– Использую опыт, приобретенный в центральных районах империи. Там, в каких бы губерниях ни приходилось служить, первым делом устанавливал контроль за всей пишущей братией – поэтами, публицистами и так далее. И, знаете, почти никогда не вытаскивал невод на берег пустым. Что-нибудь да попадалось.
– Я буду писать о вас в Петербург...
– – Чувствительно благодарен, господин полковник.
– А за Хамзой наблюдение усилить. Особо обратить внимание на попытки связаться с русскими политическими ссыльными.
Здесь таится самая главная опасность!
Полицмейстер достал из кармана мундира сложенный вчетверо листок бумаги и прочитал:
– "Пролетарское движение распространяется и на самые отдаленные окраины..."
Китаев изобразил лицом искреннее огорчение.
– Так пишут в своих газетах социал-демократы, – сказал Медынский, – и это написано про наши места. Поэтому я срочно вызвал вас сегодня. Стихи этого Хамзы – сигнал!.. Сигнал о том, что и сюда докатились отголоски беспорядков в центральной России. В Петербурге и Москве, благодаря твердости властей и непоколебимой монаршей воле, выступления бунтовщиков удалось подавить... Но вы же знаете, что в районе Пресни фабричные несколько дней оказывали вооруженное сопротивление регулярным войскам... Вооруженное! Подумать только!.. А с чего все началось? Лев Толстой и Максим Горький! Это мое твердое убеждение. Толстой пытался ударить по вере – церковь его прокляла...
– Богатая мысль, ваше превосходительство! Нужно запомнить!
– А Хамза замахивается на шариат и коран... Теперь Максим Горький. Сначала все думали, что о птичках стихи написаны, – "Песня о Соколе", "Песня о Буревестнике"... А это на самом деле скрытый призыв к революции, к анархии, к всеобщему разрушению. Посильнее прокламаций и листовок оказалось...
Вот тебе и птички!
– Совершенно согласен с ходом ваших размышлений, господин полковник.
– Вот почему так опасны все эти сочинители со своими стихами... У французов тоже все с книг началось – энциклопедисты, материалисты, велосипедисты там всякие... А чем кончилось?
Законному государю и законной государыне головки – чик! – и отрубили.
– Может быть, арестовать его?
.– Рано. Он сейчас вольно или невольно будет искать себе друзей среди местных политических ссыльных. И сослужит тем самым нам хорошую службу. Ему обязательно нужны сейчас товарищи по образу мысли. А среди мусульман таких нет... И вот, когда он найдет себе друзей среди русских, тут-то они его и научат не только песни о птичках писать, но кое-чему и похуже...
И когда местные ссыльные через него, как через поэта, начнут распространять свои политические взгляды на мусульман, когда слепится пяток – десяток мусульманских кружков с "учителями" из русских политических, когда они начнут маевочки проводить, а то, глядишь, чего доброго, и газетенку какую-нибудь подпольную наладят, вот тогда-то мы их всех сразу и накроем!.. Но к тому времени у нас должно быть все как на ладони – адреса, фамилии, явки. И тогда распространению пролетарского движения на далекие окраины у нас здесь, в Коканде, будет положен конец...
– Восхищен вашей государственной мудростью, господин полковник! Счастлив, что служу в одном округе с вами!
– Мне нужен опытный, преданный офицер, чтобы возглавить намеченную мной операцию. Возглавить и осуществить ее.
– Ваше превосходительство, я был бы счастлив...
– Не сомневался! Я освобождаю вас от всех прежних обязанностей. К беспорядкам и открытым волнениям среди мастеровых вы больше не будете иметь ни малейшего отношения.
Только тайное накопление сведений о возможности установления связей между социалистами и местными мусульманскими рабочи – ми... Мы должны будем немедленно, одним ударом обрубить все эти связи, как только они возникнут. Мы обязаны остановить на вверенной нам территории продвижение марксизма в Среднюю Азию. Мы должны любыми средствами предотвратить революционную вспышку в Коканде и вообще в Туркестане...
Вот уж про кого из главных героев романа мы забыли совсем, так это про смотрителя, хранителя и сберегателя гробницы АлиШахимардана святого Мияна Кудрата.
Правда, немало и лет прошло с тех пор, когда мы виделись с ним в последний раз, но тем не менее святой человек за эти годы почти нисколько не постарел, он по-прежнему жив-здоров, дела его идут как нельзя лучше.
Вот он полулежит на мягких пуховых подушках после первой утренней молитвы, бамдад-намаза, перебирает четки и что-то нашептывает про себя скорее всего последние слова только что сотворенной святой молитвы.
Теперь святой Миян Кудрат уже не просто духовный наставник правоверных Коканда и Маргилана, теперь он религиозный глава мусульман всего Туркестана. И к его имени надо обязательно добавлять титул "хазрат", смысл которого можно перевести как "ваше святейшество". Легенда о родственной близости с АлиШахимарданом стала реальностью. Святой хазрат Миян Кудрат это уже почти имамское звание, нечто вроде наместника пророка Магомета.
