Текст книги "Xамза"
Автор книги: Камиль Яшен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 39 страниц)
– Эй ты, оратор! – крикнул со стены крепости молодой красногвардеец. Тебе что, голову напекло?.. Ты легче насчет газавата – здесь дураков нет, чтобы за вас, толстобрюхих, умирать!..
Эргаш, в мыслях своих уже будущий хан Коканда и полководец, эмир, вместе с будущим первым визирем ханства КараКапланом гостил в загородном имении Садыкджана-байваччи.
Хозяин дома – постаревший, погрузневший, с отечным лицом, седыми усами и опущенными вниз, выцветшими от долгого пьянства уголками глаз – сидел напротив гостей за дастарханом и почти с безразличным видом наблюдал за танцем Зульфизар.
Ах, как она танцевала! Как прекрасны были ее движения, плавные изгибы рук, полные стройные ноги, округлые бедра, высокая молодая грудь!.. Как красивы были ее лучезарные миндалевидные глаза, похожие на отброшенные назад крылья ласточки, летящей против ветра! Как изящна была ее головка с пушистыми черными косами и юной лебединой шеей!..
Эргаш и Кара-Каплан, завидуя в душе байвачче самой черной завистью, тем не менее все время прищелкивали языками и нахваливали вслух мастерство танца подруги Садыкджана.
А как пела Зульфизар! Райская птица не смогла бы сравниться с ее голосом... А как играла на дутаре! Богиня не смогла бы так играть...
– Аллах послал вам бесценный дар, байвачча, – восхищенно сказал Эргаш, когда Зульфизар ушла.
– Она уже надоела мне, – капризно, как ребенок, надул губы Садыкджан, все время просит отпустить ее куда-то...
Вообще мне все надоело, я устал от несовершенства мира и вот, удалившись от дел, сижу здесь на природе и размышляю о бренности жизни... Мир вокруг нас перевернулся, все люди сошли с ума, все разваливается, все идет прахом... Был царь – и вот уже его нету... А кто бы мог подумать, чтобы русский царь, белый царь, хозяин самой большой земли в мире, вдруг исчезнет, как букашка... Я заседал в Петербурге в Государственной думе, и вот уже никакой думы нет, и меня, наверное, тоже нет... Иногда утром я надеваю халат и думаю: халат – это реально, а я – нереально...
Вдруг неподалеку раздался протяжный женский крик.
– Что это? – подняли головы Эргаш и Кара-Каплан.
– А, не обращайте внимания, – махнул рукой байвачча. – Это одна сумасшедшая... Воет здесь целыми днями как шакал...
Крик повторился – жалобный, полузадушенный, просящий...
– А где ваша жена Шахзода? – спросил Эргаш.
Садыкджан внимательно посмотрел на него.
– Не знаю, – равнодушно ответил он, – говорят, что утонула – Неожиданно глаза байваччи вспыхнули давним живым блеском. – А кто тебе дал право, Эргаш, спрашивать у меня о моей жене?
– Я сам себе дал такое право, потому что когда-то эту бабенку мы положили с Кара-Капланом под вас своими собственными руками...
– И получили за это деньги!
– Гроши!.. Мы всю жизнь работали на вас, байвачча, а вы всю жизнь платили нам гроши!.. Вы угнетали нас с Карой не меньше, чем своих рабочих на заводе!
Садыкджан захохотал.
– Рабочих!.. Ха-ха-ха!.. Бедные угнетенные Эргаш и КараКаплан!.. Ха-ха-ха!.. Вы пришли ко мне требовать свою прибавочную стоимость, не так ли?.. Ха-ха-ха!..
– Перестаньте смеяться над нами, хозяин, – по старой привычке назвал байваччу "хозяином" Кара-Каплан.
– Ты был моим цепным псом, Эргаш, а не рабочим! Но я пьянствовал с тобой...
– Был псом! А теперь буду псарем! – заревел Эргаш. – И буду водить на цепи таких, как ты!.. Встань, собака!.. Ты видишь перед собой будущего хана Коканда!..
– И будущего первого министра, – хихикнул Кара-Каплан.
Садыкджан вытаращился на Эргаша.
– Ты – хан Коканда?!
– А почему бы и нет?! – Глаза Эргаша были налиты кровью. – Вам можно, а нам нельзя?.. Чем ты лучше меня, пьяная харя!.. У тебя зарезалась баба, и ты распустил слюни на несколько лет! А я убил десятки людей и ни разу не дрогнул!
Я сделан из железа! У меня сильная кровь, а у тебя вода течет в жилах!.. И поэтому я должен управлять такими, как ты, и прочими ничтожными и слабыми людишками!.. Под моим началом четыре тысячи всадников!.. Я сожгу этот город и на его месте построю для себя дворец с гаремами и бассейнами!.. У меня золота будет больше, чем у Тимура!.. Я найму тебя конюхом, байвачча, и ты будешь держать мое стремя, когда я буду садиться в седло, чтобы уходить в походы и завоевывать новые земли!..
Ты будешь лизать мои пятки, а недоноски, вроде этого адвоката Мустафы Чокаева, будут стричь мне ногти на ногах!..
– Ты заболел, Эргаш? – спокойно спросил Садыкджан. – Или съел гнилую дыню?
– Застрели его, Кара! – заорал Эргаш. – Я не могу больше видеть этого палача женщин! Этого кровососа! Этого угнетателя мусульман!
– А это было бы даже интересно, – тихо сказал байвачча, – если бы ты, Эргаш, стал ханом Коканда... Теперь я понимаю, что такое революция. Это когда наемный пес начинает ходить на двух ногах, а палач становится ханом...
Эргаш потащил было из-под халата маузер, но в эту минуту во дворе раздался топот копыт, послышались крики людей...
С треском распахнулась дверь, и в комнату ворвались полковник Мехди Чанишев и несколько офицеров мухтариата.
– Где ваши люди, Эргаш? – рявкнул Чанишев. – Большевики заняли крепость, гарнизон перешел на их сторону, а вы тут пьянствуете?! Правительство под угрозой падения, поэт Хамза растлевает души людей...
– Хамза?! – взвизгнув, вскочил на ноги Садыкджан. – Где он?!
– Читает стихи солдатам и мастеровым со стены ханского дворца!..
– Эргаш! – завопил байвачча. – Дай мне маузер!.. Дайте мне коня!.. Я убью этого негодяя, растоптавшего мою жизнь!..
На Урде один оратор сменял другого. Говорили то со стороны автономистов, то со стороны рабочих и гарнизона.
– Вы ссылаетесь на авторитет главы мусульман Туркестана Мияна Кудрата, который якобы одобряет ваше правительство! – кричал Арифджан Мирпулатов, обращаясь к Мустафе Чокаеву. – А знаете ли вы, что ваш великий хазрат уже продал вас, как говорится, вместе со всеми потрохами и все ваше правительство Эргашу? Хазрату нужен военный диктатор, чтобы самому, находясь в тени, за чужой спиной продолжать обманывать и грабить мусульман!.. И Эргаш подходит для хазрата!.. Эргаш скоро арестует всех ваших министров и сам сядет в ваше кресло, господин Чокаев!.. Знаете ли вы об этом?.. Не знаете?.. Ну, а мы-то анаем!.. Вот вам и законное правительство, которое может исчезнуть по мановению пальца бандита и головореза!.. Вот вам и поддержка хазрата!.. Вот вам и священное исламское государство!.. И никто рукой не пошевелит, чтобы защитить вас, потому что вы не нужны народу!..
– Мы не забыли выборов в Учредительное собрание! – сразу же занял ораторское место Сафо Джурабаев, как только кончил говорить Мирпулатов, опережая замешкавшегося автономиста. – Вы считаете себя законным правительством?.. А кто убил муллу Аминджана Мадаминджанова – нашего "красного"
муллу?.. Кто нанял дервишей на базаре?.. Не знаете?.. А мы знаем!.. Их нанял шейх Исмаил, правая рука святого хазрата!..
Вот оно какое, настоящее лицо нашего духовенства, не остановившегося даже перед убийством человека из своего лагеря, который, поняв, где правда, хотел бороться за права трудящихся мусульман!.. Мы все знаем, кто такой Эргаш!.. В мечети рядом с ним никто бы не расстелил раньше свой коврик!.. Но теперь он будет у нас главой государства вместо господина Чокаева!..
И если это произойдет, Эргаш превратит наш Коканд в сплошную живодерню!.. Так по какому же пути нам идти, мусульмане?.. За Э-ргашем и Мияном Кудратом навстречу обману, темноте, голоду, пыткам и бесправию?.. Или же за Советской властью?.. В каждой нации есть хорошие и плохие люди, бедные и богатые, есть голодные и сытые!.. Советская власть хочет защитить голодных и бедных в каждом народе, в каждой нации, независимо от ее религии!
Вдруг вдалеке послышался топот множества лошадиных копыт, пыль поднялась над улицами, ведущими к центральной площади...
– К пулеметам! – скомандовал командир отряда красногвардейцев.
– Ложись! – крикнул рабочим Степан Соколов.
Толпы автономистов начали разбегаться... Солдаты гарнизона, словно давно ждали этой минуты, выкатили из ворот крепости артиллерийское орудие, начали устанавливать его. Рабочие, залегшие под стенами крепости, бросились помогать.
С визгом, размахивая плетками, вылетела на Урду сразу из нескольких улиц первая сотня басмачей, вторая, третья...
И тогда со стены крепости ударили пулеметы. Ухнула, присев, пушка.
Шрапнель и пулеметные очереди опрокинули лавину всадников. Они, словно наткнувшись на какую-то стену, закружились, завертелись на месте... Второй залп шрапнели погнал басмачей обратно. Хрипели и ржали раненые кони. Десятка полтора убитых всадников лежали в центре площади. Несколько басмачей, потерявших лошадей, ползли с перекошенными от страха лицами через трупы...
– Хамза! Хамза! Проснись! – тряс друга за плечо Степан Соколов. – На квартиру Бабушкина нападение!
– Что? Где? – вскочил Хамза, выхватывая из-под подушки наган.
– На Бабушкина напали!.. Бежим!..
Они выскочили, полуодетые, из дома и помчались по пустынной предутренней улице, не выпуская оружия из рук.
...Выстрел. Второй. И сразу несколько – один за другим.
Посыпались стекла. Еще выстрел. Еще.
Хамза и Соколов, пригнувшись, сидели за глинобитным забором. Им был виден дом Бабушкина. Около крыльца лежал убитый.
По окнам дома стреляли с противоположной стороны улицы.
– Пять винтарей! – на слух определил Степан, лихорадочно блестя глазами. – Значит, пять человек... Ну, мы их сейчас закопаем, сволочей! Прямо тут же и закопаем!..
Он выглянул из-за забора. Все нападавшие, по-видимому, расположились во дворе каменного амбара на углу. Один сидел на чердаке, стреляя по окнам Бабушкина чаще других.
Из окон Бабушкина изредка отвечали одиночными выстрелами. "Два пистоля! – радостно подумал Степан. – Кто же с ним еще? Неужели жена стреляет? Молодец девка!"
Внезапно вся группа нападающих выскочила из-за амбара и, разомкнувшись веером, побежала через улицу.
"Офицеры! – узнал Степан свиту Чанишева. – Грамотно лезут!"
– Давай, давай, стреляй! – дернул он Хамзу за рукав.
Они успели выстрелить по три раза каждый. Двое нападающих споткнулись, и все тут же повернули обратно. Из окон Бабушкина хлестнуло несколько выстрелов вдогон. Один офицер упал, его подхватили и поволокли за амбар.
Соколов, увлекая за собой Хамзу, перебежал от забора за угол соседнего дома.
– Менять надо позицию! – запыхавшись, зашептал он. – Чтобы тот, который на чердаке, не заприметил нас, понял?
Хамза, тяжело дыша, кивнул.
Степан сунул руку в карман штанов, вытащил горсть патронов.
– На-ка вот, набей барабан!.. Сейчас я в обход амбара пойду... Как только услышишь, как я крикну: "Бей, шуру-муру!" – так сразу с этой стороны забегай во двор амбара и жарь в упор!.. Но только к стенам жмись, а то... не дай бог... Ну, жди!
Степан исчез за углом. Хамза напряженно вглядывался в стены амбара. Мелькнуло на секунду: а если Степана убьют или меня?..
Вдруг с чердака амбара спрыгнул человек и стремительно побежал вдоль улицы. Из-за амбара выскочили все остальные нападавшие и бросились вслед за первым.
Минуты три было совсем тихо. Потом Хамза увидел-по стене дома Бабушкина, не сводя нагана с амбара, крадучись двигается Степан.
– Ефим! Это я, Соколов! – сдавленно крикнул Степан. – Живой? Кажись, ушли они все!
Скрипнула дверь. Показался Бабушкин. В руке наган. Склонился над лежавшим около крыльца человеком.
– Красноармейца убили, сволочи! – выпрямился Бабушкин. – Один он нас охранял, понимаешь, совсем один!.. Я даже фамилии не знаю... – Брови его сошлись. Глубокая вертикальная складка обозначилась над переносицей.
– Хамза! Ты где? Выходи! – крикнул Степан.
Хамза, не пряча нагана, вышел из-за угла.
– Ночью пришли, – устало сказал Бабушкин, – двери стали ломать... Хорошо, что два револьвера было, с одним не отбились бы... – Он вдруг удивленно оглядел Хамзу и Соколова, словно увидел их в первый раз. – А вы-то как здесь оказались?
– К нам в окно кто-то постучал, – глотая слова, заговорил Соколов, – я выглянул, смотрю – старик какой-то в чалме стоит.
"Чего вам, дедушка?" – спрашиваю. А он говорит: "Там председателя вашего Бабкина убивают..." Какого еще, думаю, Бабкина?.. А тут выстрелы с твоей стороны – тюк-тюк! Ну, я и понял, что на квартиру твою напали.
– А здесь ни одно окно не открылось, – горько усмехнулся Бабушкин, с тоской глядя на мертвого красноармейца.
– Запуган народ...
– Старик-то не запуганный оказался.
– У нас не стреляли.
– Уезжать надо из этого района, на вокзале жить. И вы тоже... А то прикончат поодиночке.
Вдалеке послышалось цоканье копыт. Бабушкин, Хамза и Степан быстро вошли в дом.
Цоканье становилось все сильнее и сильнее. Из-за угла медленно начала поворачивать пролетка. В ней кроме кучера сидели два франтовато одетых и, видимо, крепко подвыпивших господина.
Улица по-прежнему была пустынна.
Бабушкин вдруг резко распахнул дверь и кинулся наперерез пролетке:
– Стой!!
Кучер натянул вожжи.
– Выходите! – направил Бабушкин револьвер на пассажиров.
– Что такое? В чем дело? – забормотали пьяные седоки, вылезая на мостовую. – Грабеж, что ли?.. Так бы и сказали... Но предупреждаем: денег ни копейки, только на извозчика. Все пропито.
– Встаньте к стене! Степан, приведи жену!
Соколов вошел в дом и через минуту вывел молодую женщину с ребенком на руках. У Хамзы перехватило дыхание. "Неужели эта девочка, – с ужасом подумал он, – все время, пока отец и мать отстреливались, была в этом же доме?"
– Садитесь все, – сказал Бабушкин. Он обернулся к высаженным: – За вами вернутся...
– К железнодорожным мастерским, – сказал кучеру Степан Соколов.
Жена Бабушкина сидела напротив Хамзы. Одной рукой она прижимала к себе дочку, в другой – продолжала крепко сжимать наган.
Декретом Кокандского Совдепа город был объявлен на военном положении, а железная дорога – на осадном.
Коканд разделился на две части. Одну занимали рабочие отряды и войска, оставшиеся верными Советской власти, другую – банды Эргаша и офицерские группы мухтариата.
Граница проходила по реке.
Начиная с тринадцатого февраля, в город одна за другой начали прибывать воинские части из Андижана, Скобелева, Ташкента, подчиняющиеся Совету Народных Комиссаров Туркестана.
Семнадцатого февраля автономисты запросили переговоров, которые ничего не дали.
Восемнадцатого в Коканд прибыл военный комиссар Туркестанского края Перфильев.
Девятнадцатого он предложил автономистам сложить оружие.
Мухтариат отказался.
Двадцатого февраля Перфильев отдал приказ о наступлении
на районы старого города, занятые басмачами и офицерскими группами.
Хамза и Степан Соколов, избранные к тому времени в Кокандский ревком, пошли в бой в составе первой коммунистической роты.
Садыкджан-байвачча стрелял два дня. На третью ночь он примчался в имение вместе с Кара-Капланом. У них было с собой шесть лошадей.
Все было кончено. Басмачи и офицеры еще удерживали последние кварталы старого города, но все было кончено. Надо было уходить.
– Берем только камни и золото, – захлебываясь от волнения, бормотал Садыкджан, – половина твоя... Но ты не должен оставлять меня одного, Кара, ты слышишь?
Он был грязен, оборван, лицо и руки закопчены порохом. Он весь дрожал от нетерпения, страха и еще от чего-то, чему пока не знал названия.
Кара-Каплан, закрыв один глаз, смотрел на байваччу. В последние дни он порвал с Эргашем, окончательно свихнувшимся от своего несостоявшегося ханства. Теперь он снова состоял при Садыкджане, который посулил ему богатую награду.
– Я бы сожрал чего-нибудь, – сказал Кара-Каплан, открывая глаз, – да и выпил бы...
– Сейчас, сейчас, – суетился байвачча.
Он принес несколько бутылок коньяка и блюдо вареного мяса.
– Только не пей много, Кара... Нам надо торопиться. Лучше возьмем с собой...
– До утра время есть, ночью никто не воюет...
Он налил коньяк в две большие пиалы и бросил в каждую анашу.
– Ну, хозяин, за наш любимый мухтариат, чтоб ему гореть и на том, и на этом свете... За великого хана Эргаша, повелителя ишаков и баранов... Да не пропасть нам в расцвете йигитских лет!
Тут же налили по второй пиале и сразу выпили. Садыкджан почувствовал себя бодрее.
– А почему у вас в доме никого нет, хозяин?
– Все разбежались...
– А Зульфизар?
– Исчезла куда-то недели две назад...
"Была еще Шахзода, – подумал Садыкджан, – но ее, наверное, тоже уже нет здесь. Видно, старшие жены сжалились и взяли с собой в городской дом... Их всех выгонят оттуда, когда большевики займут весь город. Куда денутся мои бабы?.. А-а, да черт с ними со всеми! О них ли сейчас думать, о длинноволосых?.."
– Наливай еще, Кара, и начнем собираться. Шкатулки с камнями и золотом положим вот в этот мешок, в этот – оружие, а сюда – продукты и одежду...
Но Кара-Каплан и не думал наливать. Выпучив глаза, он тупо и невидяще смотрел на байваччу. Из открытого рта потекла слюна.
"Анаша, – понял Садыкджан, – слишком сильная доза... Но я еще ничего, на меня еще не подействовало".
Он налил себе и выпил один. Кара-Каплан повалился на ковер и захрапел.
"Так даже лучше, – подумал байвачча, – пойду брать золото один. А то он еще стукнул бы меня чем-нибудь сзади и все золото, все камни взял себе... Зачем я ему?"
Он поднялся, взял мешок, лампу и пошел через весь дом к тому месту, где тайная лестница вела в ту часть подвала, о которой никто не знал.
В боковой кладовке стоял у стены большой шкаф. Байвачча отодвинул его за шкафом была дверь. Достал висевший на груди ключ, открыл дверь, медленно начал спускаться вниз, светя себе поднятой вверх лампой...
Еще одна дверь – и вот она, вырытая в земле святая святых Садыкджана, его личный сейф, куда он за долгие годы снес много золота и драгоценностей...
Байвачча оглянулся. Что-то мелькнуло? Или показалось?..
Кара-Каплан?.. Нет, его лошадиный храп доносился через все комнаты даже сюда, в подземелье.
Он поставил лампу на земляной пол, опустился на четвереньки и быстро, по-собачьи, начал рыть руками землю – мягкую, податливую, много раз перекопанную, доставая неглубоко положенные шкатулки, которые он сам неоднократно перепрятывал здесь же, зарывая в разных местах и на разной глубине.
Золотые монеты. Кольца. Серьги. Ожерелья. Нитки жемчуга.
Изумруды...
И вдруг байвачча почувствовал, что за ним кто-то стоит...
Паралич ударил в затылок, ладони и колени приросли к земле.
Он не мог шевельнуться, сердце покрылось льдом. Страх пополз за уши, к горлу подступила рвота.
Байвачча оглянулся...
Старый город горел.
Огонь хищно пожирал дома. Пламя гудело, хрустело, плясало над крышами неистовым, дьявольским хороводом. Улицы мерцали черно-красным, нереальным потусторонним свечением. Было светло и жутко.
Где-то трещали выстрелы, рассыпались пулеметные очереди, пробегали люди, проносились растерзанные всадники...
Сажа падала с неба на белую землю.
Старый город горел огромным непотухающим последним пожаром на земле.
Сзади стояла Шахзода. Глаза ее были похожи на две гнойные раны. В руках она держала топор.
Взмахнула. – А-а-а-а-а!! – закричал байвачча нечеловеческим голосом.
Кара-Каплан бешено настегивал мчащуюся галопом лошадь.
К седлу его был приторочен мешок с драгоценностями Садыкджана.
...Его будто подкинул с места душераздирающий, жуткий крик. Сна как не было. Но он не мог встать.
Какая-то седая, страшная, с черным лицом старуха втащила в комнату байваччу. Лицо Садыкджана было разрублено пополам.
Старуха бросила на труп байваччи мешок. Посыпалось на пол золото, ожерелья...
Старуха подняла лампу и вылила на Садыкджана весь керосин. Потом поднесла к нему огонь.
Байвачча вспыхнул.
Старуха подняла голову. Глаза ее слезились гноем. Это была Шахзода.
Кара-Каплана подбросило второй раз. Он кинулся к телу Садыкджана, схватил мешок... Старуха вцепилась ему в рукав.
И тогда он ударил ее кинжалом в грудь.
Шахзода упала на труп байваччи, и одежда ее, коснувшись разлитой на полу лужи керосина, мгновенно загорелась.
Кара-Каплан не помнил, как его вынесло к лошадям. Судорожным движением он оборвал поводья крайней, упал в седло...
Метров через пятьсот оглянулся – дом Садыкджана горел.
Первые жадные языки пламени, спрыгнув с окропленных керосином тел двух последних его обитателей, нетерпеливо бежали по окнам, стенам, крыше...
А вдалеке пылал Коканд. Пожар, уничтожая старый город, полыхал до неба.
Через два дня, 24 февраля 1918 года, Кокандский мухтариат – призрачное порождение жалкой ненависти к истории кучки людей, пытавшихся остановить ее неостановимое движение, – окончательно и навсегда прекратил свое существование.
Весной восемнадцатого года в Туркестане началось формирование первых регулярных частей Красной Армии. Степана Соколова, проявившего в последние дни кокандских событий решительность, смелость и боевую смекалку, назначили командиром большого отряда красногвардейцев. Отряд уходил на Закаспийский фронт. Вместе с отрядом, увозя с собой начало своей первой комедии "Автономия или мухтариат", ехал на фронт политработником и Хамза Ниязи.
Глава десятая
ДЕРЖАТЬСЯ ДО ПОСЛЕДНЕГО
1
Что было?
Лихорадка боев, дороги через пустыню, красные кубики теплушек, вереницы эшелонов, разрушенные станции, сожженные кишлаки, палящее солнце, безводье и пески, пески, пески – зыбучие, обжигающие, бесконечные...
Водоворот гражданской войны бросает Хамзу из одного конца Туркестана в другой – от Бухары до Ташкента, от Чарджоу до Ферганы. Начавшаяся английская интервенция застает его в Байрам-Али. Очередная вспышка активности басмачей – и он уже в Маргилане. И везде – в теплушках, в седле, у костра в пустыне – он непрерывно пишет. Под грохот канонады, или прислушиваясь к отдаленным выстрелам, или в оглушительной ночной тишине Каракумов, глядя на близкие звезды, он заполняет карандашом одну тетрадь за другой. Им овладела новая страсть – театр, живое горячее слово, прямо обращенное к человеку – зрителю и слушателю.
Но сцены пока нет, сцена – атаки и перестрелки, рампа – цепочка бойцов, рассыпанная в обороне, драматизм событий хлещет через край, и никакой фантазии не сравниться с тем, что происходит на самом деле в жизни, обнаженной великим конфликтом прошлого и будущего, распахнутой яростным сюжетом смертельной борьбы людей настежь. И он спешит запечатлеть эту жизнь – эту драматургию опоясанных пулеметными лентами характеров, эти непримиримые коллизии сражений, эту правду завязанных и развязанных клинками интриг. Подмостки будущих спектаклей трещат от гула оваций артиллерийских залпов, эхо взрывов сотрясает партер и ложи. Трагический занавес жизни над искореженными декорациями бытия, над свежими могилами боевых товарищей, остающимися после боев и сражений, не закрывается ни на минуту.
В походах, в перерывах между боями он заканчивает комедию "Мухтариат", пишет новые пьесы "Бай и батрак" и "Наказание клеветников". В недолгие недели пребывания в Фергане, когда вокруг бушевал огонь басмаческого движения, когда укрывшееся в горах реакционное духовенство объявило Советской власти газават – священную войну, Хамза случайно знакомится с несколькими профессиональными русскими актерами, заброшенными сюда и застрявшими в Средней Азии по прихоти вольной . музы гастролей еще до революции.
Актеры пробавляются у любителей сценического искусства полулюбительскими спектаклями, взимая единственную форму вознаграждения кормление на месте. Вокруг них группируется талантливая молодежь из числа местной узбекской и татарской интеллигенции, в основном – учителя, среди которых популярность Хамзы, как поэта и организатора школы ускоренного обучения грамоте, очень велика.
И у Хамзы возникает счастливая мысль – создать передвижную агитационную труппу для обслуживания частей Туркестанского фронта. (Впоследствии эта труппа своим революционным репертуаром привлечет к себе внимание одного из работников политотдела Туркестанской армии Дмитрия Фурманова – будущего автора "Чапаева". Он вызовет ее в Ташкент, зачислит в штат политотдела, и она получит официальное название – "Первая политическая передвижная труппа Туркестанского края".)
Хамза быстро пишет текст агитационного спектакля "Трагедия Ферганы", посвященного борьбе с басмачами в Ферганской долине. Считанные дни уходят на репетиции, и вот спектакль готов.
Он имел небывалый успех – сценическое действие сливалось с бушующими вокруг событиями, нередко зрители, бойцы и командиры узнавали среди действующих лиц тех, с кем они всего несколько часов назад сражались неподалеку от города.
Спектакль шел по нескольку раз в день. И чуть ли не на каждом представлении в первом ряду сидел один из главных персонажей пьесы – лихой командир Красной Армии, друг, товарищ, боевой соратник Степан Соколов, выведенный в пьесе, конечно, под другой фамилией, но тем не менее имеющий со своим реальным прототипом почти фотографическое сходство.
Так начинался узбекский национальный театр. "Трагедия Ферганы" была его "Чайкой". Репертуар складывался под грохот выстрелов. Герои выходили на сцену и входили в зрительный зал одновременно.
Здесь же, в Фергане, у Хамзы произошла еще одна встреча.
Однажды его пригласили на концерт народной узбекской песни, музыки и танца. Сначала пел Кары Якубов, а потом на сцену под звуки бубна выбежала... Зульфизар.
И у Хамзы мгновенно созрело решение ввести в "Трагедию Ферганы" и песни Якубова, и танцы Зульфизар. Народная, национальная выразительность спектакля от этого должна была сильно выиграть.
Он подошел к Зульфизар после концерта, они вспомнили Коканд, знакомых, близких... Хамза предложил танцовщице вступить в свою труппу. Зульфизар согласилась.
Эта встреча многое определила в дальнейшей судьбе Хамзы.
Шел 1919 год. Агитационный поезд "Красный Восток"
медленно двигался по пустыне. Три театральных труппы находились в эшелоне – узбекская, татарская и русская. Все артисты, числившиеся в списках личного состава политотдела Туркестанской армии, были одеты в военную форму. Шефство политотдела имело много преимуществ. И самое главное состояло в том, что артисты получали от него финансовую поддержку. И поэтому все спектакли показывались бесплатно. А это увеличивало число зрителей во много раз.
У каждой труппы свой вагон. Еще один вагон – походная типография. Еще один – киноустановка. А большую часть теплушек занимал кавалерийский эскадрон – охрана поезда. Командиром эскадрона и начальником всего эшелона по ходатайству Хамзы был назначен решением Реввоенсовета Туркестанской армии Степан Петрович Соколов. Хамза руководил театральной частью, кино и типографией.
Поезд двигался еле-еле, в гору. Степан и Хамза сидели на открытой платформе, которая во время спектаклей служила сценой. Соколов курил, Хамза молча смотрел на пустыню.
иногда записывал что-то в лежавшую перед ним тетрадь.
А на соседней платформе среди декораций Зульфизар учила узбекским танцам актрису русской труппы Машу Кузнецову.
Аккомпанировал на гармошке молодой боец. Он тоже разучивал незнакомую мелодию. Пальцы не слушались его. И зрители, кавалеристы эскадрона, занимавшие крышу следующей теплушки, посмеивались над аккомпаниатором.
– Красивая женщина, – глядя на Зульфизар, сказал Соколов.
– Что, что? – не понял Хамза.
– Красивая, говорю, бабенка, Зульфизар-то наша.
– Да, да, красивая, – рассеянно согласился Хамза.
– И Маруся тоже ничего...
– Что?
– Да ты оглох никак, парень? Или ослеп? Красоту вокруг себя не замечаешь.
Хамза засмеялся и поправил наброшенную на плечи шинель.
– Смотри, Степа, хлопок цветет, отары овец бродят, кони пасутся, на бахчах дыни лежат, арбузы, а в садах виноград висит, яблоки, гранаты... А как цветники хорошо пахнут!
– Где арбузы? Где виноград? – завертел Соколов головой. – Какие еще дыни?
– Да вот же они, вокруг нас... И синие реки текут, и голубые арыки...
– Где реки?! – вскочил Степан, испуганно озираясь. – Нет никаких рек, и арбузов нету... Одна пустыня желтого цвета.
– Будут, Степа, обязательно будут... За что же мы тогда бьемся с басмачами и баями?
Соколов сел, погрозил Хамзе пальцем.
– Пьесу, что ли, новую сочиняешь?
– Нет, просто мечтаю.
– О чем?
– О будущем...
Степан подкрутил усы, подтянул голенища хромовых сапог.
– Ты лучше вон туда погляди. Красивые женщины Зульфизар с Марусей, а?
– Я вижу... Когда-нибудь все женщины будут такие же красивые... И вообще все люди на земле, наверное, в будущем будут очень красивыми... Ты знаешь, Степан, мне иногда хочется написать что-нибудь такое, где сразу будет все: и как мы жили раньше, как боролись против царя, как воевали с баями, и как ехали через пустыню вот на этом поезде, выпускали газеты, листовки, показывали кино и спектакли... Чтобы люди из будущего узнали нас, чтобы мы не пропали для них, чтобы они увидели нас, наше время и вот этот наш поезд...
На соседней платформе звуки узбекского танца сменились плясовой мелодией – теперь уже Маруся Кузнецова учила Зульфизар "барыне".
– "Ба-рыня, барыня, сударыня-барыня!" – захлопали в такт музыке сидевшие на крыше теплушки кавалеристы.
Зульфизар, как опытная танцовщица, сразу усвоила рисунок пляски и уже притопывала каблучками, полоскала поднятой над головой косынкой.
– Такое на ходу не напишешь, – убежденно сказал Соколов. – Для этого тебе требуется условия создать подходящие.
И создадим, дай срок.
– А Маяковский? – спросил Хамза. – Разве он ждал особых условий?.. Писать надо сегодня, сейчас, здесь!
– Ну так и пиши, о чем разговор? Бери карандаш и пиши... – Степан встал, потянулся, тряхнул плечами. – Пойти, что ли, поплясать? А то ноги что-то затекли. Больно уж хорошо Маруся "барыню" показывает.
Он ушел на соседнюю платформу. Хамза достал карандаш, положил на ящик с патронами тетрадку, расправил ее... Написал несколько слов, остановился. Карандаш, словно упрямая лошадь, не двигался дальше, не хотел писать. Слова сталкивались, топорщились, рассыпались.
Он посмотрел направо, задумался... Желтые барханы однообразно тянулись до самого горизонта. Платформу качало из стороны в сторону... Вдруг вспомнился поче?лу-то Умар-палван, погибший в последние дни кокандских событий. Накануне мухтариата он как раз вернулся из мардикерства на родину, но дни его были сочтены. Эх, судьба!.. Бандиты Эргаша надругались над сильным телом Умара – выкололи глаза, отрубили руки и ноги...
Говорили, что сам Эргаш пытал Умара-палвана... Страшную клятву дал Хамза над изуродованным телом друга юности – отомстить!.. Но Эргаш ушел тогда из города, и Кара-Каплан ушел. Ничего, еще встретимся...
Поезд неожиданно замедлил ход.
– Банда на горизонте! = – закричали от паровоза. – Полотно впереди разобрали!
Хамза вскочил, сунул в сапог карандаш и тетрадь. Затянул ремнем шинель. Схватил лежавшую рядом винтовку, щелкнул затвором, досылая патрон в патронник. Закрыл затвор. Спрыгнул на землю.
