Текст книги "Семья Мускат"

Автор книги: Исаак Башевис-Зингер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 46 страниц)

Глава шестая

1

Шошин друг Шимон Бендл получил от халуцев бумагу, что на его имя выписано удостоверение на выезд в Палестину. Такие же удостоверения получили еще девять юношей и две девушки. В Грохове царило оживление. Раз палестинское удостоверение распространяется на всю семью, молодым людям необходимо срочно жениться – не ехать же одному!

Шимон Бендл надел пиджак и, сев в пригородный поезд, отправился на Прагу к Шоше сообщить ей, что собирается в Палестину, и поговорить с Башеле – напрямую.

Хотя Шоша не раз говорила матери, что поедет с Шимоном, всерьез Башеле ее слова не принимала. В самом деле, трудно было себе представить, что Шоша покинет родной дом и отправится куда-то за тысячи и тысячи километров, через моря и горы. А между тем перед ней сидел молодой человек и держал в руке листок бумаги, где черным по белому значилось, что это – удостоверение на выезд в Палестину. С его тяжелых сапог на кухонный пол стекали струйки воды. Лицо раскраснелось от холода. Над густыми волосами поднималось облако пара. В узких брюках, заправленных в краги и подпоясанных широким кожаным ремнем, он был похож на солдата, представлялся Башеле сказочным великаном, который взялся невесть откуда, чтобы унести с собой ее дочь на край земли. В его речи звучали названия каких-то неведомых городов: Львов, Вена, Констанца, Тель-Авив, Хайфа. Он говорил о морях, кораблях, казармах. Просил разыскать Шошину метрику и копию записи в регистрационных книгах, чтобы успеть сделать ей паспорт. Каждое произносимое им слово отзывалось острой болью в сердце Башеле. Шоша же улыбалась и как ни в чем не бывало поила Шимона чаем с хлебом с маслом. Башеле позвонила Монеку на уксусную фабрику, где он работал бухгалтером, а Монек позвонил отцу. Отдавать Шошу замуж без ведома отца Башеле, конечно же, не хотела. Копла в номере не было, и к телефону подошла Лея.

– С кем я говорю? – осведомилась она. – Копла нет.

– Вы не скажете, когда он вернется? – спросил Монек.

– Кто ж его знает! – хмыкнула Лея.

И действительно, Копл мог пропасть на весь день, а то и на ночь. В семье Копла царил переполох. Лотти получила письмо от своего жениха, где говорилось, что он разрывает помолвку. Прочитав письмо, Лотти сорвала с пальца обручальное кольцо с брильянтом и выбросила его в окно. Менди кинулся на улицу, долго искал кольцо, однако вернулся ни с чем. Лея заподозрила, что на самом деле парень кольцо нашел и куда-то его припрятал или продал. Не успев приехать, Менди перезнакомился с варшавской молодежью и теперь каждый вечер водил своих новых друзей в кино. Лея старалась держаться от детей и мужа в стороне – уж очень настроение было скверное. Царица Эстер и Салтча в конце концов сделали шаги к примирению и стали приглашать ее в гости, однако Лея под разными предлогами этих визитов избегала. Она подолгу сидела одна в ресторанах и совершала длинные прогулки от гостиницы до моста, а оттуда обратно на площадь Трех Крестов. В Варшаве ей было так же одиноко, как и в Нью-Йорке. Она останавливалась у магазинов, смотрела с отсутствующим видом на витрины и бормотала себе под нос: «Копл – вор. Да, поделом мне».

Копл же почти все время проводил у Оксенбургов; Рейце освободила ему комнату и готовила самые любимые его блюда: требуху и маринованную рыбу в кисло-сладком соусе. Польская марка с каждым днем падала в цене, а доллар, наоборот, рос. Копл сорил деньгами – тем более что жизнь в Варшаве была чудовищно дешевой. Вдове Жилке он купил шубу и золотые часы. Он оплачивал визиты врача к Исадору Оксенбургу, давал деньги на массаж его больных ног. Он помог младшей дочери Регине снять квартиру и выплатил владельцу задаток. Не забывал он и своих старых дружков Ичеле Пелцвизнера, Мотю Рыжего и Леона Коробейника. Как только Копл воцарился у Оксенбургов, Давид Крупник бывать у них перестал. Жена же его, в прошлом госпожа Голдсобер, наведывалась к Оксенбургам частенько и засиживалась допоздна. Она курила свои астматические папироски и играла с Коплом в покер. В Америке, решили все, Копл забыл, как играть в эту игру, ибо не проходило и дня, чтобы он не проигрывал несколько марок. «Не везет в картах – повезет в любви», – неизменно повторяла госпожа Крупник.

Копл разыскал почти всех своих старых друзей и знакомых. Он выяснил, что Наоми, домоправительница реб Мешулама, теперь владеет булочной на Низкой улице, и однажды вечером отправился к ней. От Наоми Копл узнал, что Маня вышла замуж, но со своим мужем не жила. Работала она в посудной лавке на Мировской, а жила в доме своего хозяина где-то на Птасьей. Телефона в доме не было, и Копл сел в дрожки. Было уже поздно, и Копл колебался: удобно ли ехать в такое время в гости? Он прошел через погруженный во мрак двор, откуда исходил терпкий запах чеснока и гнилых яблок. В небольшом молельном доме танцевали набожные хасиды. Копл остановился и долго смотрел, как исступленные евреи встают в круг, расходятся, топают своими тяжелыми сапогами, трясут бородами. Его подмывало войти внутрь и принять участие в танце, однако он подавил в себе это желание. Он поднялся по темной лестнице на третий этаж и постучал. В ту же секунду послышались шаги, и раздался голос Мани:

– Кто там?

– Это я. Копл.

– Кто? Старика нет.

– Откройте, Маня. Это я, Копл, управляющий.

Раздался звон цепочки, и дверь открылась. Несмотря на тусклый свет в коридоре, Копл сумел Маню рассмотреть: постарела, но такая же живая и подвижная, модное платье, в ушах сережки, на шее бусы из искусственного коралла, запавшие щеки напудрены, калмыцкие глаза подведены.

– Копл! И впрямь вы! – воскликнула она.

– Да, я.

– Мать моя, если и такое бывает на свете, то уж не знаю… – Она всплеснула руками и расхохоталась. – Я знала. Я всегда знала, что вы объявитесь.

– Почему вы были так в этом уверены?

– Знала, и все тут. Я все знаю.

Она провела его на кухню, просторную комнату с плиточным полом и медными мисками по стенам. Хозяев дома не было. На табурете лежала колода карт. У стены стояла койка, продавленная в том месте, где сидела Маня. Она засуетилась, принюхиваясь своими широкими ноздрями.

– Надо же, Копл… Ни чуточки не изменился.

– Ты тоже, Маня. – Копл перешел на «ты». – Совсем не изменилась.

Она посмотрела на него с подозрением и засмеялась снова.

– Я – никто, – сказала она. – А вот вы стали зятем реб Мешулама. А это кое-что да значит.

– Ни черта это не значит.

– Послушайте, как вы меня отыскали?

– Через Наоми.

– А она откуда знает?

– Это у нее надо спросить.

– Узнаю Копла. Не изменился ни капельки. Когда вы приехали? Лея тоже в Варшаве?

– Увы.

– Так вот, значит, как обстоят дела… – Маня скорчила гримасу и, помолчав, добавила: – Ну же, не стойте в дверях, точно нищий. Садитесь на кровать.

– Я слышал, ты замуж вышла.

– Господи, от вас ничего не утаишь. Да, вышла. Угораздило.

– Что, неудачно? – Копл закурил.

– Полюбуйтесь на него. Пробыл всего пять минут после многолетнего отсутствия – и хочет, чтобы ему обо всем доложили, во всех подробностях. Я сейчас вам чаю дам. Время-то еще детское.

И Маня бросилась к плите ставить на огонь чайник.

2

В половине одиннадцатого в дверь позвонили. Вернулись Манины хозяева. Маня быстро выключила газовый свет на кухне и бросилась открывать. Копл остался в темной комнате один. Сидя в потемках, на краю Маниной кровати, он испытал вдруг странное чувство, будто вновь стал молодым парнем, мелким служащим на Багно, и приударяет за горничными. Из открытой двери в кладовку доносились давно забытые запахи цикория, зеленого мыла, лимонной кислоты, стиральной соды. Он еле удержался, чтобы не чихнуть. В коридоре что-то бубнил себе под нос хозяин, слышно было, как он вытирает ноги о коврик у дверей. Хозяйка смеялась. Он вынул из кармана сигарету и сунул ее в рот – закурю, как только можно будет, решил он. Идиотка эта Маня. Зачем было связываться с этой невежей, которая верит в сны и целыми днями гадает на картах? Потерял столько времени. Мог бы провести вечер с Жилкой. Он прикусил губу. Кто бы мог подумать, что этой корове взбредет в голову строить из себя знатную даму! Брак, дети, респектабельность – и она еще имеет наглость рассуждать о подобных вещах! Разведись, мол, с Леей и женись на ней!

Он потянулся и прикрыл рукой рот, чтобы подавить зевоту. «Какого черта я ее домогался? – размышлял он. – У нее голова пойдет кругом». Сейчас ему хотелось только одного – вернуться домой и лечь спать.

– Копл, вы еще здесь? – сказала, входя, Маня.

– А что, я, по-твоему, должен был из окна выпрыгнуть?

– Они пошли спать. Старуха чуть было сюда не вошла. – И Маня визгливо захихикала.

Копл тяжело вздохнул:

– Какая разница. Я все равно ухожу.

– Можете не торопиться. Я спущусь с вами.

– Меня провожать не надо. В последний раз спрашиваю, да или нет?

– Нет.

– Сто долларов.

– Хоть тысяча, – буркнула Маня.

Копл надел пальто и шляпу и вдел ноги в стоявшие у дверей галоши. Он заметил, как сверкнули Манины калмыцкие глаза. Взял ее за плечи.

– Дай я тебя хоть поцелую, – сказал он.

– Это можно. За поцелуи денег не беру.

Он впился ей в губы, и она жадно поцеловала его в ответ, даже укусила несильно. Как странно, подумал Копл, оставаться у нее ни к чему, но и уходить тоже не хочется. Он не владел собой, как карточный игрок, что упрямо пытается отыграть проигранное.

– Ладно, – сказал он. – Что ты хочешь? Говори прямо.

– Сколько раз повторять? Хочу вести респектабельную жизнь.

– Что мне сделать, чтобы ты не выходила замуж за первого встречного? Хочешь, я дам тебе денег?

– Своих хватает.

– Тогда прощай, моя высоконравственная подруга.

– Прощайте. И не сердитесь на меня.

Она открыла ему дверь, и он вышел на лестницу. Шел он медленно, с трудом передвигая ноги. В кармане лежали билеты на пароход обратно в Америку. Каюты первого класса для него самого, Леи и двоих детей. Сейчас, однако, он был не уверен, что не отложит отъезд. Лея последнее время стала совсем невыносима. Проклинает его, по любому поводу поднимает крик, скандалит. С тех пор как у нее из-за него изменилась жизнь, она словно ума лишилась. Как дальше жить с такой женщиной? Зачем ему нью-йоркская квартира на Риверсайд-Драйв? А что, если покончить со всем этим раз и навсегда? Он прикинул: даже если дать ей двадцать пять тысяч долларов, у него все равно останется немало. Женится на Жилке. Может даже, ребенка заведут. Нет, на ней он не женится. Не жениться же на женщине, которая готова лечь в постель с другим мужчиной, когда со смерти мужа не прошло и трех месяцев! С другой стороны, вышла же Башеле за торговца углем. Господи, как может женщина лечь в чистую постель с этим животным!

Копл хотел взять дрожки, но он безрезультатно прождал их полчаса. Не было и такси. Проехал трамвай, но номера он в темноте не разобрал. Кончилось тем, что он пошел пешком в направлении гостиницы, похлопывая себя на ходу по заднему карману, где лежали чеки. Зачем, спрашивается, ему деньги? Даже Маня, служанка, и та бросила их ему в лицо.

Недалеко от гостиницы ему на глаза попалась девушка: простоволосая, мятая кофта сидит мешком, старомодная юбка. Копл остановился и посмотрел на нее. Уличная? Да нет, уличные одеваются иначе. Может, она начинающая, вышла в первый раз? Он перешел на другую сторону и направился ей навстречу. Странные мысли одолевали его. А что, если подойти к ней и спросить, не нужна ли помощь? На вид она ведь совсем еще ребенок. И отчего она смотрит на него с таким любопытством? И тут он похолодел. Что-то в ее облике было знакомое, вот только что? Девушка помахала и бросилась ему навстречу. Шоша. У Копла пересохло в горле.

– Что ты здесь делаешь? – запинаясь, спросил он.

– Ой, папа, тебя жду…

– Зачем? Что ж ты не поднялась наверх?

– Не хотелось. Твоя жена… – Она осеклась.

– Что случилось? Говори, как есть.

– Папа, он получил право на отъезд в Палестину. Хочет, чтобы мы немедленно поженились.

Копл потер рукой лоб:

– Гм…гм… Но почему ты слоняешься у входа в гостиницу?

– Я разыскиваю тебя уже третий день и…

– Почему ж ты мне не написала?

Шоша пожала плечами. В глазах у Копла стояли слезы. Он взял дочь под руку и пробежал глазами по зданию гостиницы. Его дочь, его плоть и кровь, некуда даже повести. Господи, как же она одета!

И он, устыдившись, сообразил, что за время своего пребывания в Варшаве дал им всего-то пятьдесят долларов.

– И все-таки какой смысл было стоять здесь, на улице? – бубнил он себе под нос. – Где твой парень, как там его?

– Он живет вместе с другими халуцами.

– Где? Он, наверно, уже спит.

– О нет, он меня ждет. Мы должны еще заполнить бумаги.

– Постой. Как я устал! Эй, кучер! – И Копл остановил проезжавшие дрожки. Они сели, Копл откинулся назад и попросил Шошу сказать кучеру, куда ехать. А потом повернулся к дочери: – Почему со свадьбой такая спешка? Ты хоть его любишь?

– Срок удостоверения скоро кончится…

– И что же ты будешь делать в Палестине?

– Работать будем.

– Работать ты и здесь можешь.

– Но ведь Палестина – наша родина.

– Смотри… дело твое. Дикий он у тебя какой-то…

– Это так только кажется.

Копл поднял воротник пальто и погрузился в молчание. Кто бы мог подумать, что сегодня вечером он сядет в дрожки и вместе со своей дочерью поедет к каким-то халуцам! Невероятно! Он находился между явью и сном.

Дрожки остановились. Они сошли, и Копл расплатился с кучером. Шоша позвонила. Комнаты, где жили халуцы, находилась на первом этаже. В окнах горел яркий свет, как будто вечер еще только начинался. Молодые парни вязали узлы, забивали гвоздями крышки на ящиках. Какая-то девица толстой иглой на длинной, суровой нитке зашивала в холстину вещевой мешок. На одной стене висела карта Палестины, на другой – портрет Теодора Герцла. Со сдвинутого в угол стола сняли скатерть и завалили его книгами и газетами на иврите. Копл ошарашенно озирался по сторонам. Он читал в газетах про сионизм, про Декларацию Бальфура, про халуцев. Но никогда не придавал этому значения. И вот теперь халуцем стала его Шоша.

К Шоше подошла низкорослая девушка с толстыми ногами и что-то сказала ей на ухо. Шоша постучала в боковую дверь. Из нее, в рубашке с открытым воротом, из-под которой выглядывала широкая волосатая грудь, вышел Шимон Бендл.

– Что здесь происходит? – спросил Копл. – Отчего все так суетятся?

– Через две недели уезжаем.

– В Палестину?

– Куда ж еще?

Копл почесал в голове.

– Что ж, – сказал он, – я дам ей денег. Справитесь.

– Деньги нам не нужны, – твердо, хотя и не сразу, сказал Шимон.

– Не нужны? Деньги везде пригодятся.

Молодой человек опустил голову и молча вышел из комнаты. Копл посмотрел на Шошу.

– Уже поздно, – сказал он. – Ты сегодня ложиться спать собираешься?

– Я еду домой. Подожди минуту.

И она тоже исчезла из виду. Копл сел на лавку у стола и открыл лежавшую на столе книгу. Она была на иврите. Он полистал страницы. На фотографиях были сельскохозяйственные поселения, девушки, доившие коров, халуцы, идущие за плугом. Жизнь не стоит на месте, подумал он. Еврейская жизнь, о которой он совсем ничего не знает. А вот он даже о собственных детях не думает. Что будет с Тобйеле и Иппе? Как сложатся их отношения с продавцом угля, их отчимом? Он лишился всего – жены, детей, будущего. И тут его посетила неожиданная мысль. А что, если он поедет с этими молодыми людьми? Поедет вместе с ними в Палестину? Ведь строят они там не что-нибудь, а еврейский дом.

Глава седьмая

Шоша получила от отца пятьсот долларов, брильянтовое кольцо и золотую цепочку. Свадьбу сыграли в доме казенного раввина Варшавы. Башеле и дочерям Копл дал денег на наряды и преподнес подарки сыну и невестке. Сначала муж Башеле заявил, что на свадьбу не пойдет. Зачем приходить отчиму, когда, слава Всевышнему, будут присутствовать отец и мать невесты? Однако Копл уговорил его пойти. Он собственноручно явился в угольную лавку, протянул Хаиму-Лейбу руку и сказал:

– Без тебя никак нельзя, Хаим-Лейб.

И между ними завязалась такая долгая и теплая беседа, что они отправились выпить в близлежащий трактир.

Хупу должны были установить не раньше девяти вечера, но уже в восемь начали собираться гости. Со стороны жениха явились халуцы в куртках из овчины, широких остроконечных шапках и тяжелых сапогах. Отполированный паркет в доме раввина они тут же перепачкали сапогами и забросали окурками. Говорили они на смеси идиша и иврита. Синагогальный служка отругал их и призвал к порядку. Жена раввина, элегантная дама в крашеном парике, открыла дверь и окинула их недовольным взглядом. Не верилось, что такие оборванцы так свободно изъясняются на священном языке. Сестра Башеле приехала из Старого города с завернутым в платок свадебным подарком. Двоюродные сестры и братья Шоши, а также ее бывшие одноклассницы перешептывались по-польски, с изумлением поглядывая на халуцев. Служка пожаловался, что народу собралось слишком много. «Прямо как в зал бракосочетаний явились!» – возмущался он.

Шимон Бендл собирался явиться на свадьбу в узких, по-военному заправленных в краги штанах, как ходят халуцы, однако Копл настоял, чтобы он надел костюм, шляпу и галстук, за который его друзья, халуцы, смеха ради все время его дергали. Шоша была в черном шелковом платье, в лакированных кожаных туфельках и в наброшенной на голову тюлевой шали. Слева от нее стояла мать, справа – невестка, жена Монека. Копл приехал в последнюю минуту. По случаю свадьбы дочери он побывал у парикмахера и явился во фраке, лакированных штиблетах и в накрахмаленной сорочке с золотыми запонками. В одной руке он держал огромную бутылку шампанского, в другой – коробку с лимонным пирогом и пирожными. Он со всеми поздоровался за руку, то и дело, словно невзначай, переходил на английский. Когда Башеле его увидела, она расплакалась, и сестре пришлось увести ее в другую комнату, где она сидела, пока не пришла в себя. Копл сделал все, чтобы загладить перед ней свою вину, и злиться на нее перестал. Хаим-Лейб, как мог, оттирал руки, лицо и толстую шею горячей водой с мылом, однако угольную копоть так до конца и не отмыл. Под ногтями у него засела грязь, лапсердак был ему слишком мал, на начищенных сапогах оставались грязные пятна. Он стоял в стороне и благоговейно наблюдал за тем, как белобородый раввин выписывает брачное свидетельство.

– Невеста – девственница? – задал вопрос раввин.

– Да, девственница, – подтвердил, хоть и не сразу, Копл.

– Здесь, в брачном контракте, говорится, что муж обязуется содержать свою жену, кормить ее, одевать и жить с ней, как с женой. При разводе он обязан заплатить ей двести гульденов, если же, не дай Господь, он умрет, его обязательства возьмут на себя его наследники.

Башеле разрыдалась. Шоша вытерла ей глаза своим носовым платком.

Свадебная церемония проходила в соответствии с обычаем и Законом. Служка достал из шкафа хупу, балдахин на четырех ножках. Зажгли свечи. Наполнили вином кубок. Жених облачился в белое одеяние, которое призвано было напоминать ему о смерти. Невеста в сопровождении двух женщин семь раз обошла вокруг жениха. Раввин пропел благословение. Шимон достал из кармана обручальное кольцо и надел его невесте на указательный палец правой руки со словами: «Узри, придана ты мне сим кольцом по Закону Моисееву и Израилеву». Жених с невестой по очереди отпили из кубка с вином. Хаим-Лейб держал плетеную свечу. От колеблющегося пламени по стенам и потолку побежали причудливые тени. По окончании церемонии все кинулись поздравлять друг друга, желать счастья. Халуцы развеселились. Они встали в круг, положили руки на плечи друг другу и запели на иврите:

 
Наша жизнь – работа,
Спасет от всех невзгод.
 

«Тихо! Тихо!» – шипел на них раввин. Тратить время на забавы этой веселой компании он не желал, да и современные песни с их еретическим настроем не доставляли ему никакого удовольствия.

Высокий, худой парень с большим кадыком обиделся.

– Что вам не нравится, ребе? Мы же строим еврейский дом, – не выдержал он.

– «Если Господь не созиждет дома, напрасно трудятся строящие его»[17]17
  Пс. 126, 1.


[Закрыть].

– Оставь его, Биньямин. Спорить бессмысленно.

Халуцы надели свои куртки из овчины и, все вместе, ушли. Против них были все – ортодоксальные евреи, социал-бундовцы, коммунисты. Но таких, как они, не испугаешь. Если Мессия верхом на осле до сих пор не явился, пора решать свою судьбу самим. Они вышли из дома, топая сапогами и распевая во весь голос:

 
В земле отцов
Надеждам сбыться.
 

Постепенно стали расходиться и другие гости. Шошина тетка, а также двоюродные братья и сестры поехали на трамвае. Молодые вместе с Башеле и Хаимом-Лейбом сели в дрожки. Им предоставили комнату, где когда-то любил уединяться, обдумывая свои планы, Копл.

– Ну, каково быть молодой женой? – спросил Копл у дочери.

– Молодая жена ничем не отличается от любого другого человека, папа, – ответила Шоша.

– Копл, спасибо тебе за все, что ты для нас сделал, – запинаясь, сказала Башеле.

– За что меня благодарить? Это ж моя дочь!

Дрожки уехали. Копл поднял воротник и долго смотрел им вслед, пока они не скрылись за углом. Подумать только: выдал замуж дочь, и не где-нибудь, а в Варшаве! Такое и вообразить было невозможно. Кажется, Шоша и родилась-то только вчера. Как летит время! Очень, очень скоро он, не исключено, станет дедом. За этим парнем не залежится! Копл прикусил губу. Закурил и глубоко затянулся. Как все-таки странно складывается жизнь. Сколько лет он любил Лею; жить без нее не мог. Теперь же, когда она стала его женой, он только и молил Господа, чтобы как-то от нее отвязаться. Ему хотелось спать, но он знал: Лея ему покою не даст. Тем более что она наверняка злится, что ее не пригласили на свадьбу его дочери. Копл вошел в кондитерскую и позвонил Оксенбургам.

К телефону подошла Жиля.

– Копл, любимый, это ты? – Говорила она по-польски. – Свадьба кончилась?

– Да, сделанного не воротишь.

– Мои поздравления. Какие планы на вечер? Тебя тут искала одна женщина.

– Кто? Кто такая?

– Не знаю. Темноволосая, с раскосыми глазами. Сказала, что ждет твоего звонка.

«Маня, черт бы ее побрал», – торжествовал Копл.

– Не важно, – сказал он вслух.

Он взял такси и поехал к Оксенбургам. В подворотне его поджидала Жиля. Лицо напудрено, без шляпки, на плечи накинут каракулевый жакет – подарок Копла. Жиля смотрела на него алчными глазками. В любви Копл не отказывал никому, но у этой женщины было одно на уме: вытянуть из него как можно больше денег. Во время самых нежных ласк она могла вдруг прошептать: «Копл, дай доллар».

Копл был совсем не голоден, но Жилке хотелось в ресторан. Ее маленький ротик, напудренный по краям, чтобы казаться еще меньше, был под стать зияющей пропасти. Ела она все подряд: гуся, шейку, телячью ножку с чесноком, требуху. И пила – при условии, что платил Копл, – все подряд тоже: и водку, и коньяк, и пиво. Из всех удовольствий, пожалуй, лишь самое главное – занятие любовью не доставляло ей никакой радости; тут она становилась холодной, как рыба. Она терпеть не могла его требовательных ласк, все время боялась, как бы он не порвал или не испортил ее кружевное белье. Вдобавок она никак не могла забыть своего покойного мужа. Ни разу не было, чтобы, уходя от нее, Копл испытал удовлетворение. И поэтому теперь, когда выяснилось, что Маня его разыскивает, он решил, что надо бы Жилку проучить. Вот почему Копл с ней не поздоровался и не стал, как это делал последнее время, целовать ей ручку. Прошел мимо, даже не вынув изо рта сигареты.

В тот вечер он не ночевал дома и в гостиницу вернулся только к обеду. Он был готов к тому, что Лея вновь примется его распекать. Если ее что-то не устраивает – собирался сказать он ей, – он даст ей развод и будет платить алименты. Войдя в холл гостиницы, он вдруг увидел, что навстречу ему бредет какой-то на удивление знакомый и при этом совершенно чужой старик. То был он сам, Копл, его собственное отражение в зеркале. Лицо желтое, волосы на висках почти совсем седые.