Текст книги "Семья Мускат"

Автор книги: Исаак Башевис-Зингер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 46 страниц)

Часть четвертая

Глава первая

1

Письмо Аделе матери

«Дражайшая матушка, прошло почти две недели с тех пор, как я послала тебе телеграмму, в которой сообщала о своем замужестве. За это время я получила от тебя телеграмму и два письма. Каждый день собираюсь ответить, но так занята, что не остается буквально ни одной свободной минуты. Но все по порядку.

Из Вены я поехала в Швейцарию, чтобы вновь поступить в университет. Я знала, что Аса-Гешл в Берне, но тогда я и помыслить не могла, что нас сведет судьба. Мы ведь так мало знали друг друга, да и люди мы совсем разные. Когда я первый раз увидела его в доме Нюни Муската, особого впечатления он на меня, по правде сказать, не произвел. И все же я решила по приезде в Швейцарию встретиться с ним и рассказать ему про наших общих варшавских знакомых. Кроме того, я подумала, что смогу ему чем-нибудь помочь. Оказалось, что все это время он был в меня влюблен. Когда он меня увидел, то буквально бросился мне в объятия. Про Адасу он забыл – в этом нет никаких сомнений. Для него она была не более чем приключением; он ведь даже не потрудился ей написать. Я, словно невзначай, сообщила ему, что она помолвлена, и тогда ему стало окончательно ясно, какая непостоянная она особа.

В это трудно поверить, матушка, но в первый же вечер, который мы провели вместе, он признался, что любит меня, и сделал мне предложение. Его слова очень удивили меня, и я сказала ему, что брак – вещь серьезная и принять решение, не подумав, было бы опрометчиво. Однако ни о чем, кроме женитьбы, он говорить не мог. Повторял, что думал обо мне все это время, и прочее, и прочее. Мне показалось, что он был чистосердечен, – тебе ли не знать, матушка, что на пустые комплименты я не падка. Он очень странный молодой человек, очень чувствительный и в то же время замкнутый. Должна сказать, что у меня он вызвал глубокое сочувствие. Не могу передать тебе, в каких он живет условиях. У него нет ни гроша за душой. Уверена, что все это время он недоедал, хотя из гордости, разумеется, никогда бы в этом не признался. Пришлось уговаривать его, чтобы он взял у меня несколько франков, – „взял в долг“, сказала я. Не стану описывать тебе во всех подробностях, как мы в конце концов решили пожениться. Фактически он вынудил меня вступить с ним в брак и на все мои уговоры немного подождать ответил отказом. Откровенно говоря, никогда прежде не встречала я натуру столь импульсивную. Должна сказать, что здесь, в Швейцарии, я увидела его в совершенно ином свете. Он такой романтик, он так влюблен! Порой кажется, что он несет сущий вздор, при этом в его словах столько философии, так много цитат из Талмуда, что не всегда понимаешь, что он хочет сказать. Создается впечатление, что талмудисты были весьма неравнодушны к прекрасному полу. Чаще всего я думаю о том, как жаль, что папа не дожил до моего брака. Ведь он всегда говорил, что хочет, чтобы его зять был ученым молодым человеком, пусть и „эмансипированным“. И знаешь, в нем так много папиных черт! Иногда стоит ему заговорить, как мне начинает казаться, будто это говорит папа. Похожи они, как две капли воды. Объяснить, что я, собственно, имею в виду, в письме, боюсь, невозможно.

Он хотел, чтобы уже на следующее утро мы пошли к раввину прямо здесь, в Берне, однако я отказалась наотрез. Он же от нетерпения чуть с ума не сошел, и тогда я подумала: что ж, чему быть, того не миновать. Однажды, матушка, ты сказала мне одну вещь, которую я запомнила на всю жизнь: „Женитьба и смерть – это то, чего при всем желании нельзя избежать“. Подумать только, молодой человек, который еще совсем недавно взялся готовить к печати папину рукопись, занял в моей жизни папино место – он ведь и говорит точно так же! Теперь-то я понимаю, что и я люблю его, он очень близок и дорог мне. Я влюбилась в него после свадьбы – у вас с папой было ведь то же самое!

Свадьба, естественно, была скромной. Аса-Гешл познакомился с несколькими молодыми людьми из России. Встретился он с ними в ресторане, где они обычно обедали, и они, все вместе, пришли на церемонию. Мы купили кольца, коврижку с медом, вина – и больше ничего. Служка записал наши имена и выдал брачное свидетельство. Оказалось, что, по еврейскому Закону, если мы, не дай Бог, когда-нибудь разведемся, ему придется заплатить мне двести гульденов. Забавно! В комнате раввина зажгли две свечи и надели на Асу-Гешла белые одежды. Я так расчувствовалась, что чуть не разрыдалась. На мне были мое черное шелковое платье и шляпка, которую я купила перед отъездом из Варшавы. Жена раввина подвела меня под хупу. Нет нужды говорить тебе, дорогая матушка, что я и представить себе не могла, что тебя не будет на моей свадьбе. Я все время думала про тебя и про папу. Помню, как я смеялась, когда видела рыдающую невесту в вуали, а теперь, признаюсь тебе, всплакнула и сама. Пришлось закрывать глаза носовым платком. Раввин произнес молитву и протянул нам бокал вина, из которого полагалось отпить по очереди. Ну а потом Аса-Гешл надел мне на палец кольцо. Четыре человека держали над нами свадебную хупу. На том дело и кончилось. После этого мы все отправились в гостиницу и заказали прекрасный обед с вином. Один из гостей принес бутылку шампанского.

Ночь мы провели в моей гостинице и были так счастливы, что передать тебе не могу. А утром отправились в свадебное путешествие. Сначала – в Лозанну. Поезд шел вдоль горной цепи. Ты и вообразить не можешь, как красивы горы ранним летом. Казалось, сама природа радуется нашему счастью. Потом поезд идет вдоль Женевского озера. В Лозанне мы прожили два дня в еврейском пансионе, где познакомились с несколькими очень интересными людьми. Пища в пансионе была строго кошерной. Все, по-видимому, знали, что мы только что поженились, и в наш адрес отпускались соответствующие шуточки. Как-то Аса-Гешл чуть не подрался с одним из постояльцев, большим болваном. Он застенчив, как ребенок, и стремится все от всех скрыть. В то же время вещи он говорит совершенно невероятные, и приходится поэтому все время следить за тем, чтобы его не поняли превратно. Надо тебе сказать, что за последние два месяца занимался он крайне мало. Ему предстоит квалификационный экзамен, однако вместо того, чтобы к нему готовиться, он тратит время на чтение совершенно бесполезных книг. Самодисциплина у него напрочь отсутствует, однако можешь быть спокойна: теперь я за него возьмусь. Человек он очень способный и, не сомневаюсь, пойдет далеко. Он не сознает, как ему повезло, что он выбрал такую жену, как я. Без меня он бы здесь пропал.

Из Лозанны мы переехали в Монтре. Городок находится внизу, а вверх террасами поднимаются виноградники и пастбища. Иногда кажется, что в любой момент все – и виноградники, и пастбища – рухнет вниз. Когда мы приехали, в Монтре был праздник. Мальчики и девочки щеголяли в национальных костюмах. Швейцарцы беспечны, как дети. Мы, иностранцы, для них не существуем. Переночевав в Монтре, мы отправились в деревню под названием Висп, откуда доехали поездом до Церматта. Из этой деревни хорошо видны покрытые снегом, точно зимой, горные вершины Маттерхорна. Асе-Гешлу все ужасно нравилось. В Церматте мы провели два дня и от восторга буквально лишились рассудка. Не могу передать тебе и тысячной доли тех впечатлений, что выпали на нашу долю. Оттуда мы должны были ехать в Италию, она ведь совсем близко, однако Аса-Гешл не хотел, чтобы я тратила столько денег. В каких-то отношениях он и в самом деле ужасно смешной. Он, например, носит с собой книжечку, куда записывает каждую потраченную нами копейку. Эти расходы он записывает в графе „Долги“ и трясется над каждым сантимом. Да, он ведь дает уроки, которые приносят ему несколько франков.

Дорогая матушка, сейчас мы опять в Берне. Мы по-прежнему живем в гостинице, но ищем квартиру. Посылаю тебе с этим письмом свидетельство от раввина, подтверждающее законность нашего брака. Надеюсь, что теперь Мускаты пришлют мне обещанные две тысячи. Конечно, я могла бы отложить свадьбу и месяцами откладывать по десять рублей в неделю; ты же помнишь, что, согласно достигнутой договоренности, я должна была выйти замуж в течение полутора лет. Но я решила, что этой договоренностью не воспользуюсь. Уверена, если у них есть хоть капля семейной гордости, они не захотят, чтобы я потерпела финансовый крах, и передадут мне эту сумму в качестве свадебного подарка. Будь твой муж жив, он бы не стал экономить на подарках. Не забывайте, мы оба студенты и зарабатывать возможности не имеем. Многократно тебя целую и желаю и тебе и нам искреннего мазлтов, ибо знаю, что ты счастлива за нас не меньше, чем мы сами. Аса-Гешл послал телеграмму матери, но ответа пока не получил. Судя по его рассказам, члены его семьи – люди набожные и примитивные. Живут они точно так же, как жили в Средние века. Да и у Асы-Гешла, человека современного и образованного, предрассудков тоже хватает – понять его бывает иногда очень сложно.

Пожалуйста, напиши мне, как у тебя дела. Получила ли ты наконец дом, который оставил тебе мой покойный отчим? Хочу знать об этом во всех подробностях. Адаса уже вышла замуж? Вы ходили на свадьбу? Что говорят в семье о моем браке? Прошу, напиши обо всем. Аса-Гешл обещает, что напишет тебе отдельно, пока же шлет самые теплые пожелания. Целую тебя тысячу раз.

Твоя дочь, которая надеется скоро повидать тебя в добром здравии

Аделе Баннет».

2

Из дневника Адасы

3 июля. Он женился на Аделе. В Швейцарии.

4 июля. Бессонная ночь. Меня преследует страшная мысль: он мне пишет, а мама его письма от меня прячет. Лежу без сна до рассвета. Мне мерещится, как я вырываю его письма из маминых рук.

Вечером. Почему наша религия не позволяет еврейской девушке пойти в синагогу и помолиться? Читала псалмы в польском переводе. Помню, как-то раз увидела, что бабушка рыдает, читая молитвенник, и стала над ней смеяться. Да простит меня Бог! Теперь же я сама увлажняю страницы слезами. Господи, пожалуйста, верни мне мою веру. Я хочу умереть – но не раньше мамы. Мне становится страшно, когда я представляю себе, как она идет за бездыханным телом собственной дочери. Я и так доставила ей столько неприятностей.

Середина ночи. Бог создал все – небеса, землю и звезды. И все – по воле Своей. Какое же это огромное утешение! Если Бог хочет, чтобы мы страдали, мы должны страдать, и страдать с благодарностью. Этого нельзя забывать!!!

5 июля. Пришло объявление о свадьбе на иврите и немецком. Мне его принесла Шифра. Думаю, Аделе специально отдала его напечатать, чтобы прислать сюда, в Варшаву. Чтобы нам нами над всеми позлорадствовать. Как это по-детски и как отвратительно. Они в Берне. Уверена, он несчастлив – но не так, как я.

6 июля. У меня в мозгу словно черти завелись. Изо всех сил стараюсь не возненавидеть свою бедную мать. Я люблю ее, но в ее присутствии буквально лезу на стену. Прошу тебя, Господи, не отбирай у меня последний предмет моей любви. Дядя Абрам не желает иметь со мной ничего общего. Такое впечатление, что все радуются моему несчастью. Нет, этого не может быть. Меня балуют так, как не баловали никогда прежде. Наняли портних, они сидят в гостиной и шьют мне всевозможные наряды, платья, блузки, рубашечки, все это с кружевами. Вещи эти ужасно старомодны и безвкусны. Кажется, будто мы живем в Средние века. Сейчас мне шьют меховое пальто. Как хорошо, что Клоня в Мендзешине. Ни перед кем мне не было бы так стыдно, как перед ней! Сняли с меня мерку для парика. Надела его, посмотрелась в зеркало – и себя не узнала. Несмотря на трагические обстоятельства, с трудом удержалась от смеха. Что ж, буду его носить – это мой крест.

Рассвет. Проспала целых шесть часов. Снилось, что я на кладбище в Генсье. По деревянной доске скатываются мертвые дети. У одной маленькой девочки в светлых волосах лента, на лбу шрам. Я и сейчас ее вижу. Если все от Бога, то какой смысл в таких снах? Свадьба состоится в дедушкиной квартире, а не в зале. Приглашения уже печатаются. А виновата во всем я. Я же сама подставила плечи под ярмо. И страдания мои только начинаются.

Получила письмо от жениха. У него округлый почерк и в конце каждого слова завитушка. Письмо на смеси трех языков – идиша, польского и русского. Сразу бросилось в глаза, что он переписал его из сборника писем на все случаи жизни.

8 июля. Когда я сидела на скамейке в Саксонском саду, мне в голову пришла безумная мысль – написать ему письмо. Его швейцарский адрес мне известен. Я понимала, что послать это письмо не осмелюсь, но все равно пошла в магазин, купила бумагу и конверт. Написала на идише слово «мазлтов», а потом разорвала бумагу на маленькие кусочки и выбросила ее. Какая глупость. Все это время я так рыдала, что на меня оборачивались.

9 июля. Вчера повстречала на улице дядю Абрама. Увидев меня, он сначала отвернулся, но потом снял шляпу, поклонился и ускорил шаг. Разве могла я когда-нибудь подумать, что мой дядя Абрам, встретив меня, приподнимет шляпу, а потом, точно мы едва знакомы, пойдет по своим делам?! Не говоря уж о том, что ему не нравится мой будущий муж, мой брак явился тяжким ударом для него самого. Ведь это значит, что Копл взял верх. Как странно: в нашей семье идет непрерывная война всех со всеми. Папа в Отвоцке; он мне даже не пишет. После смерти дедушки я вполне могла настоять на своем, это правда. Могла даже уговорить папу отпустить меня в Швейцарию. Но у меня не было сил. Я стала жертвой собственного своеволия. Сама не могу понять почему. Иной раз мне начинает казаться, что я совершаю самоубийство.

Вечером. Мне так трудно представить его вместе с Аделе. Казалось бы, это ведь так просто, но у меня это не укладывается в голове. Я точно знаю: он думает обо мне днем и ночью. Иначе и быть не может. Нас неудержимо влечет друг к другу. Слава Богу, что я не испытываю к Аделе ненависти. (В это самое мгновение я почувствовала вдруг, что она мне ненавистна – она ведь такая лицемерка! Господи, защити меня!) Боюсь я только одного: как бы не сойти с ума. Меня охватил какой-то детский ужас. Описать его я не в силах. По какой-то причине у меня развился панический страх всякой грязи; из-за этого я непрерывно моюсь. Проходит несколько минут, и я чувствую, что опять должна пойти в ванную. Все это ужасно неприятно. Стефа принесла мне том Форела. Когда-то я его уже читала, но в этот раз он показался мне особенно отвратительным. Почему все в этом мире грязь?

Позже. Что-то я должна сделать; не знаю, что именно. Завидую монашкам, которых вижу на улице; они так умиротворенны. Если б не мама, и я стал бы монашкой. У меня странное предчувствие, что свадьба с Фишлом не состоится. Что-то произойдет. Либо умру я, либо в последний момент сбежит он. Мама отдала мне половину своих драгоценностей. Я вдруг сообразила, что могла бы продать их и убежать в Америку. Не я первая. Нет, лучше об этом не думать. Надежды не осталось никакой.

Утро. Совершенно забыла, какое сегодня число. Одно я помню точно: через две недели мне придется идти под хупу. Только что принесли свадебное платье. Надела его и, – посмотревшись в зеркало, к своему изумлению, обнаружила, что по-прежнему хороша собой. Портнихи принялись наперебой кричать, как замечательно сидит на мне платье. На нем много складок и длинный шлейф. В эту минуту мне стало немного легче, и я подумала, что жизнь в конечном счете не так ужасна. Я молода, хороша собой и не бедна. Когда я вижу, как мне завидуют, жизнь на какое-то время представляется не такой безрадостной.

Понедельник. В субботу моего жениха «вызовут» в синагоге к чтению Торы. Мама звонила папе по телефону в Отвоцк – пообещал, что вернется в самое ближайшее время. Свадьба будет в пятницу, а в субботу вечером состоится прием. Мама не отходит от плиты – готовит и печет с утра до вечера. Она пребывает в постоянном волнении, и из-за этого у нее опять начались нелады с желчным пузырем. Как мне помочь ей, раз находиться с ней рядом выше моих сил?! Подумать только: я тут невыносимо страдаю, а он в это время в пансионе в Альпах, с Аделе. Шифра исправно сообщает мне все новости. Рассказывает такое, что мне и не снилось. Убеждена: она его не любит. Как же она, должно быть, радуется моему несчастью!

Середина ночи. Как просто было бы разом со всем покончить. Найти веревку и затянуть петлю. На стене крюк, рядом табуретка. Чтобы разом избавиться от всех невзгод, больше ничего и не требуется. Но что-то меня удерживает. Жалко, наверно, маму, и потом, я знаю, Создатель не хочет, чтобы мы избежали Его наказания. К тому же у меня, несмотря ни на что, теплится надежда, что еще не все потеряно.

Вторник. Мой любимый дневник, дорогой мой друг, уже три недели я ничего не записывала на твоих страницах. Та, которая пишет сейчас, ничего общего с Адасой, которую ты знал, не имеет. Я сижу за письменным столом, на голове у меня парик, и лицо мое кажется мне таким же чужим, как и душа. Я претерпела все: и ритуальное омовение, и свадебную церемонию, и все прочее. Больше я не стану делиться с тобой, мой дневник, своими секретами. Ты чист, я – нет. Ты честен, я лжива. Мне стыдно даже листать твои страницы. Спрячу тебя с еще несколькими дорогими мне вещами. Изменилось все – даже мое имя. Теперь я Адаса Кутнер. И имя это такое же бессмысленное, как и все, что со мной произошло. Прощай же, мой дневник. И прости меня.

3

Письмо Розы-Фруметл дочери Аделе

«Моей драгоценной и преданной дочери Аделе Баннет.

Во первых же строках своего письма сообщаю тебе, что на здоровье я, слава Богу, не жалуюсь. Пусть же Создатель дарует и тебе крепкое здоровье на все времена, аминь. Во-вторых, я, опять же от всей души, тебя поздравляю, желаю много радостей и долгих лет счастья и всего хорошего. И пусть же твой брак станет символом мира и благополучия, и пусть здоровье и честь сопровождают тебя по жизни. И то сказать, кто остался у меня, кроме тебя, дочь моя, в целом мире? Верно, я была бы счастлива проводить свою единственную дочь под хупу, но, как видно, в глазах Господа недостойна я столь высокой милости. Получив твою телеграмму, залилась я слезами благодарности и радости. Ах, если б твой праведный отец дожил до этого дня! Пусть же он испросит милости пред Божественным престолом для тебя и твоего мужа, а также для нас для всех. Аминь. Не сомневаюсь, дух его витал над твоей свадебной хупой, и он молил Господа, дабы распростер Он над тобой милость Свою и дабы супруг твой дорожил тобой и оберегал твою честь. Ибо воистину обрел он в твоем лице редчайшее сокровище, какое не сыскать в целом мире, женщину несравненного ума и красоты. Да хранит тебя Господь от всяческого зла и да наградит Он тебя всеми добродетелями! Возношу молитву Богу, чтобы была ты образцовой женой, и знаю, сие предопределено небесами, ибо все решено на небе еще до нашего рождения. Должна сказать тебе также, что когда я впервые увидела Асу-Гешла у Нюни, то сердце мое сжалось, словно что-то сказало мне: вот он, суженый твоей дочери. Теперь же испытываю я к нему такое чувство, будто он мое собственное дитя. Не могу передать тебе, сколь велико мое желание познакомиться с его матерью, и его бабушкой, и его дедом, малотереспольским раввином. Благодарение Всевышнему, ты, дочь моя, приобрела мужа благородного происхождения, себе под стать, и вправе своим выбором гордиться. Глупости, кои совершал он в молодости, давно позабыты, и, как говорится, хорошо то, что хорошо кончается.

Хочу сообщить тебе также, что пришедшие от тебя добрые вести всех здесь порадовали, все желают тебе всего самого хорошего, даже Даша, хотя, сказать по правде, пожелания ее не были чистосердечны. Две тысячи рублей уже положены в банк на твое имя. Что же до еженедельного пособия, то тут мнения разошлись. Обо всем удалось бы договориться, не вмешайся этот негодяй Копл, а вслед за ним и Лея. Ты ведь знаешь, доченька, какие про них ходили сплетни; теперь-то я понимаю: все, что говорилось, – чистая правда. Рука руку моет. Я предупредила их, что, если справедливое решение не будет найдено, я подам на них в суд. Вопрос с домом, который оставил мне твой покойный отчим, тоже пока остается открытым. По всей видимости, они тянут с этим делом в надежде, что мне надоест ждать и я в конце концов устранюсь. Поверь, доченька, этого они не дождутся. Они, уверяю тебя, несметно богаты – даже им самим не известно, сколько у них денег. Ходят слухи, будто этот отпетый негодяй Копл обобрал наследников Муската до нитки. А между тем он взял в свои руки дела всей семьи, он всем заправляет – тем более что остальные, увы, тупы до последней степени. А ведь я твоего отчима предупреждала! Что теперь говорить! Они потребовали, чтобы я выехала из большой квартиры в двухкомнатную квартирку на Тварде. Большую же квартиру занял Йоэл. Я, конечно же, могла заартачиться, но сочла за лучшее не иметь с ними дела. С такими, как они – прости за грубое слово, – пройдохами, лучше не связываться.

Дорогая моя доченька, пишу тебе это письмо, и мне кажется, будто ты сидишь со мной рядом и мы с тобой разговариваем, глядя друг другу в глаза. Недавно сыграли свадьбу. В пятницу Адаса вышла замуж за Фишла, а вечером, в субботу, по окончании Шабеса, созвали гостей. Мне, сама понимаешь, идти не хотелось, но, если б я отказалась, пошли бы разговоры, выдумали бы невесть что. Без свадебного подарка являться было неудобно, и я подарила ей шкатулку для драгоценностей, которая лежала у меня с незапамятных времен. Свадьбу устроили пышную и шумную – хотели, видно, утопить в веселье истину, невеста ведь семью опозорила. Представляю, как она исходила желчью, когда узнала, за кого вышла замуж ты. О свадьбе говорила вся Варшава. Фишл из богатой семьи, но дурак дураком. Неудивительно, что после Асы-Гешла путь к ее сердцу он найти не в состоянии. Говорят, что невеста все время плакала и за ней пришлось следить, чтобы она, не дай Бог, не сбежала. И еще говорят, что брак этот на руку одному Коплу: теперь-то он будет присматривать и за их состоянием тоже. Никто не смеет сказать ему ни слова поперек – разве что Абрам Шапиро. Абрама, кстати, на свадьбе не было; можешь себе представить, какой это вызвало переполох. Недавно мы встретились на улице, и он отвернулся. Не пропускает ни одной юбки, негодяй!

Свадьбу сыграли в квартире твоего покойного отчима. Невеста постилась весь день, и вид у нее был, уж ты мне поверь, – краше в гроб кладут! Так-то она довольно миловидная – вот только вся белая, как полотно. Женщинам, которые вели ее под хупу, пришлось буквально волочить ее. Все девушки, бывшие на свадьбе, горько рыдали. Свадьба, скажем прямо, больше напоминала похороны. У нас в Бродах был не такой свадебный марш, как здесь; в Польше ведь вообще все по-другому. У них, например, перед невестой не пляшут старухи с буханкой хлеба. Пирога и коньяка не было – Шабес ведь вот-вот начнется, и женщинам пришлось идти домой зажигать свечи. И все равно продолжалась свадьба так долго, что, можно сказать, осквернили субботу. Вместо бялодревнского ребе – обряд бракосочетания должен был совершить он – явился казенный раввин в цилиндре. Отсутствие ребе – это плевок им в лицо, иначе и не скажешь.

На встречу Шабеса остались только члены семьи и родственники. Я пошла домой – Шабес как-никак. Ну а в субботу вечером я просто не могла не пойти. Квартира была буквально забита людьми, жара стояла такая, что все обливались потом. Официанты продирались, расталкивая всех локтями, как сумасшедшие. Одни наелись до отвала, другие ушли голодные. Кормили, впрочем, неважно. Рыба была не первой свежести, суп жидкий. Творилось Бог знает что! Свадебных подарков нанесли полно, но в основном дешевку! Видела бы ты Царицу Эстер и Салтчу; они нацепили на себя столько украшений, что самих их видно не было.

Йоэл и Натан танцевали „казачка“: животы трясутся – ну прямо два слона! Когда мужчины стали танцевать с женщинами, хасиды подняли крик, но никто не обращал на них никакого внимания. Копл явился на свадьбу без жены, и я слышала, что вальс он танцевал с Леей – сама, правда, я этого не видела. Мойше-Габриэл, святой человек, ушел рано – не мог вынести этого безобразия. Недоволен остался и дед жениха. В жизни своей не видела я подобного безумия! Крестьянская свадьба, да и только! Музыканты исполняли военные марши. Хана, жена Пини, потеряла брошь (а может, ее и украли) и упала в обморок. Говорю тебе от всего сердца, доченька: по сравнению с этим бедламом твоя тихая свадьба в тысячу раз лучше. Да и стоила их свадьба целое состояние!

А теперь, дорогая моя дочь, хочу напомнить тебе, что ты знатного еврейского рода. В мирских делах я тебе не советчица; молю, однако, Бога, чтобы ты не забывала: еврейская женщина должна постоянно помнить о положенных омовениях. Ибо сказано, что женщина умирает в родах (не дай Бог!) в наказание за три совершенных ею греха, и один из них – неисполнение ритуальных законов очищения. Дети от такого брака приравниваются к незаконнорожденным. Не сердись, что я тебе об этом напоминаю; делаю я это лишь потому, что сегодня к таким вещам принято относиться слишком уж легкомысленно. Посылаю тебе экземпляр „Чистого источника“, где ты прочтешь про все законы омовения, и умоляю тебя, соблюдай их. Понимаю, в чужой стране, такой, как Швейцария, это будет нелегко, но ведь, если женщина действительно к этому стремится, она найдет и микву, и раввина, кому можно задать любые вопросы. Набожные евреи есть повсюду.

Напиши мне, когда и сколько денег тебе прислать. Поверь, дорогая моя доченька, когда я сознаю, что с Божьего благословения ты вышла, наконец, замуж, то ощущаю себя помолодевшей. Надеюсь, что дорогой твой супруг поймет и оценит, какое сокровище послал ему Господь, и будет добр и бережен с тобой, равно как и ты с ним. Напиши же мне сразу длинное письмо – ведь теперь, когда тебя нет со мной, что осталось у меня в жизни, кроме твоих писем?!

Твоя мать,

которая ждет от тебя только добрых вестей,

Роза-Фруметл Мускат».