Текст книги "Семья Мускат"

Автор книги: Исаак Башевис-Зингер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 46 страниц)

Глава четвертая

Через неделю после Хануки Лея с сыном и дочерью приехали в Варшаву. Злателе было уже девятнадцать, она училась в колледже, звалась Лотти и собиралась замуж за парня из Нью-Йорка. Одноклассники Мирла звали его Менди. Путешествие в Европу в середине зимы оторвало обоих детей от учебы. Лея предпочла бы ехать в Европу летом, но Копл дожидаться летних каникул не желал. Да и Лее самой не терпелось вновь увидеть Варшаву. Она не теряла надежды, что сумеет уговорить Машу бросить мужа-гоя и переехать в Америку.

Путешествие никак нельзя было назвать спокойным. Муж с женой ссорились всю дорогу. Копл, как всегда, возмущался, что Лея строит из себя знатную даму и ведет себя с ним, будто он по-прежнему управляющий ее отца. Лея грозилась, что, если Копл не перестанет ее пилить, она выбросится за борт. Пару дней она вообще отказывалась выходить из каюты. Копл же большую часть времени проводил в баре или за картами. Он не хотел оставаться в Париже больше трех дней, но Лотти и Менди ехать в Польшу не торопились, и Копл отправился в Варшаву без них. Теперь жена и дети к нему присоединились, и они, все вместе, остановились в отеле «Бристоль». Лея привезла с собой огромный сундук с многочисленными замками и наклейками – таможенными, гостиничными, пароходными. Носильщики, надрываясь, тащили двенадцать мест багажа. Прохожие, разинув рты, во все глаза глядели на американских туристов. С годами Лея раздалась. В ее выбивавшихся из-под шляпки светлых волосах проглядывала седина. С детьми она говорила резким тоном, на смеси идиша и английского. Дети терпеть не могли ее картавый, раскатистый английский.

– Что ты раскричалась, ма? – не выдержала Лотти. – Люди подумают, что мы сумасшедшие.

– Кто подумает?! Кто сумасшедший?! – кричала Лея. – Заткнись. Держи лучше сумку с обувью покрепче. А ты, Менди, чего застыл, точно голем, а?

– А что я, по-твоему, должен делать?

– Не спускай глаз с гоев. И не стой, как истукан.

– Опять она за свое. Чушь несет, – пробурчал Копл. – Кому нужны твои обноски?

– Обноски?! Много ты понимаешь. В Париже у меня пелерину украли.

– Ну, Лотти, как тебе Варшава? – поинтересовался у падчерицы Копл.

Лотти пошла в отца, реб Мойше-Габриэла. У нее были мелкие черты лица, темные волосы, голубые глаза. В Нью-Йорке она считалась хорошенькой, но Лея не понимала, что американцы в ней нашли. Ела она, как воробышек. Бюст отсутствовал. Она слишком много читала и близоруко щурилась. Одевалась она просто – по мнению Леи, слишком просто. Сейчас на ней были старая зеленая кофта, темное платье и скромная шляпка. В одной руке она держала французскую книжку, в другой – английский журнал.

– Так себе, – ответила она на вопрос отчима и пожала плечами. – Грязновато.

Менди был высок и не по возрасту дороден – в мать. Он щеголял в зеленой шляпе с пером, которую купил в Париже, в куртке с меховым воротником и в серых шерстяных носках. В руке он держал кулек с орехами и сплевывал скорлупу на тротуар.

– А тебе здесь нравится, Менди? – спросил Копл.

– Есть хочется.

– Потерпи, обжора. Скоро будем обедать.

Новость о приезде Леи вскоре разнеслась по Гжибову, Паньской, Гнойной, Твардой – повсюду, где еще жили Мускаты. Салтча и Царица Эстер целыми днями обсуждали эту новость по телефону. Называть Копла «зятем» Мускатам было нелегко. Натан поклялся, что этого выскочку он на порог не пустит. Хама, жена Абрама, узнав новость, разрыдалась. Все они задавались одними и теми же вопросами: «Увидится ли Лея с Машей? Встретится ли со своим зятем-гоем? Что скажет и как поведет себя Мойше-Габриэл, когда увидит своих детей-американцев? Как будет держаться с матерью Аарон?» Пиня побежал в книжную и антикварную лавку на Свентокшиской посоветоваться с Нюней. Студенты листали книги на полках. Броня стояла у стола, полировала живот обнаженного Будды и зорко посматривала по сторонам. Пиня поздоровался с ней, однако Броня притворилась, что его не заметила. Мускатов она не жаловала. Братья уединились в задней комнате.

– Ну, что скажешь? – начал Пиня. – Господи, это ж будет сумасшедший дом. Над нами вся Варшава смеяться будет.

– И что с того? – возразил Нюня. – Он ведь как-никак ее муж? Я прав или нет?

Пиня схватил его за лацкан пиджака:

– Мы, что ли, виноваты? Не мы ведь вышли за него замуж, а она!

– Что это вы там шепчетесь? – послышался на пороге голос Брони.

Нюня вздрогнул:

– Ничего, ничего.

– Где новый каталог? – Броня повысила голос.

Нюня поскреб бородку:

– Откуда мне знать.

– А кто должен знать? Граф Потоцкий?!

– Броня, д-д-дорогая, из Ам-м-м-мерики приехала Л-л-лея. – Нюня заикался.

– А мне-то что до этого?

И она хлопнула дверью с такой силой, что подняла облако густой пыли. Пиня принялся громко чихать.

– Чего это она злится?

– Спроси меня что-нибудь полегче.

В конце концов братья решили позвать Лею и Копла в гости и в семейных дрязгах участия не принимать. И дело было не только в том, что братьям не хотелось обижать сестру; Лея была сказочно богата и могла оказаться им полезной. Вечером братья направились с визитом в «Бристоль». Пиня был в длинном, до пят, пальто, в шелковой шляпе и в обрызганных грязью сапогах; Нюня – в пальто с меховым воротником, которое с годами стало ему мало, в меховой шапке-ушанке, в лайковых ботинках и в калошах. Служащие гостинцы проводили их подозрительными взглядами. Коридорный не пустил их в лифт, предложив подняться пешком, и они двинулись по лестнице, размахивая руками и наступая друг другу на ноги.

Пиня нагнулся и провел рукой по ковру:

– Какой мягкий! Нога утопает!

– В раю еще мягче будет, – отозвался Нюня.

Перед номером сестры Пиня громко высморкался и только потом постучался. Лея открыла дверь и, завизжав от радости, бросилась их обнимать:

– Пиня! Нюня! – Она смеялась и плакала одновременно.

Лотти и Менди стояли у матери за спиной и во все глаза рассматривали двух нелепых человечков, их близких родственников. Копл побледнел и хотел выплюнуть сигарету, но она прилипла к губе.

– Дети! Это ж ваши дяди! – воскликнула Лея.

– How do you do? – сказал, помолчав, Менди.

– Лотти, что уставилась? Копл, чего ты спрятался? Господи, вот уж не чаяла!

Копл подошел к ним своей легкой, такой знакомой походочкой. Нюня покраснел.

Пиня снял темные очки:

– Копл! Собственной персоной!

– А ты что думал? Что у него рога на голове вырастут? – сказала Лея. – Раздевайтесь. Нюня, ты прямо лорд, как я погляжу. Пиня, Боже, какой же ты седой!

– Да, не мальчик, шестьдесят лет стукнуло, никуда не денешься.

Лея всплеснула руками:

– Господи! Только вчера, кажется, на твоей свадьбе гуляли. Как время-то летит! Ну, садитесь. Чего стоите? Как вы? Как все? Как Хана?

– Как всегда. Всем недовольна, – отвечал Пиня.

– И чем же она недовольна? Ты ей небось надоел, вот и недовольна. Как Натан? А Абрам? Я всем им звонила, но никого не застала. А может, они от меня прячутся. Мы с Коплом можем ссориться с утра до ночи, но он – мой муж, так и знайте.

– Может, выпить хотите? – вмешался в разговор Копл.

Все промолчали. Копл подошел к комоду, наполнил стаканы какой-то красноватой жидкостью из круглой бутылки и поставил их на поднос. Гостей он обнес коньяком молча, со сноровкой официанта.

Лея бросила на него недовольный взгляд:

– Что за спешка? Поставь поднос.

– Копл, ты очень молодо выглядишь, – заметил Пиня.

– В Америке не стареют, – отозвался Копл.

– Шутишь?

– В Америке восьмидесятилетние старики играют в гольф.

– Вот как. А что это такое… гольф? Может, угостишь американской сигареткой?

Копл достал серебряный портсигар и чиркнул спичкой об подошву. Пиня с изумлением наблюдал за ним.

– Американские штучки, – обронил он.

– В Америке спички бесплатны, – пояснил Копл. – Покупаешь сигареты, и тебе вместе с сигаретами дают спички. Правильно я говорю, Менди?

Пиня взъерошил бороду.

– Это Мирл?! – воскликнул он. – Ты еще не забыл, как я учил тебя Гемаре «Бова-Кама»?

– Помню.

– И что же ты помнишь?

– Первую Мишну: «Бык, канава, зуб и огонь».

– Ну и память! А ты? – Пиня повернулся к Лотти. – Говорят, у тебя уже есть молодой человек.

Лотти смутилась.

– Сама пока не знаю, – пробормотала она.

– Кто же знает? Я слышал, что в Америке сплошная любовь.

– Сегодня любовь, а завтра – до свиданья, – сказала Лотти.

Пиня вновь водрузил на нос очки. Он наморщил лоб, скосил глаза и прикусил губу. Неясно, как себя вести с этими американцами. Чего-то им не хватало, вот только чего? Может, дело в акценте, в жестах, в одежде? Вид у них был свойский и в то же время какой-то чужой; они были и евреями и гоями одновременно. Слова, которые они произносили, фразы, которыми обменивались, были каким-то искусственными, книжными. На их лицах читались простодушие, серьезность и самоуверенность, какие только за границей и увидишь. Им не хватало естественности, живости, выразительности. «Да, вот что происходит всего за несколько лет», – думал Пиня.

– Мир меняется, а? – изрек он, озадаченно взглянув на Нюню. – Ах, Господь наш небесный…

Глава пятая

1

За годы, прожитые в Америке, Злателе и Мирл написали отцу много писем, однако Мойше-Габриэл отвечал редко. Большой разницы между отступницей Машей и своими «американскими», жившими не по еврейским законам детьми он не видел, ведь учились они в мирских школах, субботы не соблюдали, ели трефное. Несколько раз он получал от Леи деньги, но сам их никогда не тратил и отдавал Аарону.

«То, что случилось с Иаковым, случилось и с Иосифом». То, что случилось с Мойше-Габриэлом, случилось и с Аароном. Аарон женился, но с женой не жил. Его тесть, Калман Хелмер, умер от тифа. Жена Аарона открыла магазин, но коммерсантом Аарон оказался неважным. Они с женой постоянно ссорились, и кончилось тем, что она выгнала его из дома. Аарон уехал из Варшавы, отправился в Бялодревну к отцу и погрузился в хасидизм. Среди хасидов было решено, что после смерти ребе место его займет Мойше-Габриэл, а его наследником будет Аарон. Раз в месяц молодой человек посылал матери в Америку открытку и время от времени получал от нее чек на двадцать пять долларов. Возможно, из-за этих денежных переводов его жена и не настаивала на разводе.

Лея с детьми встретилась с Аароном в доме учения Бялодревны. Она сама не понимала, как узнала сына. Ведь когда она уехала, Аарон был безбородым юношей, а у этого мужчины были растрепанная борода, длинный, до щиколотки лапсердак и спадающие на расстегнутый ворот рубахи пейсы.

Лея подалась назад:

– Аарон, это ты?!

Бледное лицо Аарона побледнело еще больше. Он сделал движение, словно собирался убежать. Лотти что-то забормотала по-английски. А Менди с трудом удержался, чтобы не расхохотаться.

– Аарон, ты не узнаешь меня? Я твоя мать.

Аарон принялся поспешно застегивать лапсердак.

– Да, мама, узнаю.

– Дитя мое, пойди сюда. Дай я тебя поцелую, – сказала Лея, испугавшись собственных слов. – Это твоя сестра Злателе. А это Мирл.

Аарон взял себя в руки.

– Это ты, Мирл? – сказал он. – Как ты вырос.

– Ты похож на еврея, – буркнул Менди.

– А на кого я, по-твоему, должен быть похож? На гоя?

– Менди хотел сказать, на хасида, – поспешила пояснить Лея. – Господи, как же ты себя запустил! Хоть бы причесывался изредка. Где твой отец? – Она не сводила с Аарона широко раскрытых, печальных глаз.

– А это Злателе… – Неясно было, спрашивает Аарон или утверждает. – Настоящая дама.

– Я тебя сразу узнала, – сказала Лотти и сделала шаг ему навстречу.

Аарон ничего не ответил и отправился объявить отцу о приезде гостей. Не возвращался он долго. Наконец в комнату, словно насильно, вошел Мойше-Габриэл. В это время он каждый день в течение часа изучал Зогар. Сына и дочь ему повидать хотелось, но зачем было приезжать вместе с ними Лее? Верно, согласно Закону, в присутствии детей он имел право переговорить с ней, и все же ему было не по себе. Он огладил бороду и завил пейсы. Наверняка это происки дьявола, а как иначе? Когда он вошел в дом учения, очки у него запотели, он все видел, словно в тумане.

– Доброе утро.

– Папа!

Лотти кинулась отцу на шею и осыпала его лицо поцелуями. У Леи перехватило дыхание. В отличие от Аарона, вид у Мойше-Габриэла был, как и прежде, ухоженный: мягкий, шерстяной пиджак – с иголочки, полуботинки начищены до блеска, поседевшая борода расчесана. Нет, он нисколько не изменился. Мойше-Габриэл высвободился из объятий Лотти. Родная дочь, да, но ведь и женщина тоже. Менди протянул отцу свою пухлую, теплую ладонь.

– Hello, pop, – сказал он.

– Мирл, ты ли это? – Мойше-Габриэл снял очки и протер их носовым платком. Он взглянул на сына и отшатнулся. Вместо запомнившегося ему нежного, слабенького младенца перед ним вырос, точно привидение, высокий, плотно сбитый парень с большими руками и ногами. «Какой большой. Большой вырос, да сохранит его Господь!»

– Бар-мицву справили два года назад, – сказала Лея. – Он речь держал.

– Тфилин надеваешь?

Менди покраснел.

– В Америке быть набожным евреем нелегко, – пояснила Лея.

– А где легко? Было б легко, не было бы искушения.

– Менди, расскажи отцу, что ты изучал.

– Тору… Закон.

– Закон. Еврей должен жить по Закону, а не только читать его, – с суровым видом возвестил Мойше-Габриэл.

– У меня нет времени.

– Что поделываешь?

– В школу хожу. Старшеклассник.

– Вот что имел в виду пророк, когда сказал: «Меня, источник воды живой, оставили, и высекли себе водоемы разбитые, которые не могут держать воды»[14]14
  Иер. 2, 13.


[Закрыть].

– Торой на хлеб не заработаешь, – вступилась за сына Лея.

– Тора – источник жизни.

– Папа, как тебе кажется, я сильно изменилась? – спросила Лотти.

Мойше-Габриэл не сразу понял, что она имеет в виду. Только сейчас он окинул ее пристальным взглядом и остался доволен. «Лицо нежное, не утратило еще образа и подобия Божьего», – подумал он. А вслух сказал:

– Ты совсем взрослая девушка.

– Папа, я бы хотела поговорить с тобой наедине.

– О чем?

– О многом.

– Ну… ты ж еще не уезжаешь.

– Прости меня, Мойше-Габриэл, но какой смысл сидеть здесь, в доме учения? – сказала Лея. – Я понимаю, меня ты видеть не хочешь. Но дети должны же получить какую-то радость от встречи с отцом. Почему бы тебе не поехать с ними в Варшаву?

– Что мне делать в Варшаве?

– Они снимут тебе номер в гостинице.

– Это исключено.

– Тогда отведи их хотя бы к себе.

– Я живу в доме ребе. Там неубрано, неуютно.

– Ой, я уберу, – вызвалась Лотти.

– Упаси Бог. Ты – моя гостья.

– Вот что я предлагаю, – сказала Лея. – Ты, Менди, пойдешь со мной на местный постоялый двор, по дороге купим что-нибудь поесть. А Лотти останется здесь, с отцом. Мы за ней заедем.

Мойше-Габриэл промолчал.

– Тебя такой план устраивает?

– Пусть будет так.

– А ты, Аарон, пойдешь с нами, – распорядилась Лея.

Аарон вопросительно посмотрел на отца. Мойше-Габриэл кивнул. Он видел, что Аарону хочется побыть с матерью. «Мать есть мать, – рассудил реб Мойше-Габриэл. – Так уж устроен мир». Лея подозвала Лотти и что-то прошептала ей на ухо. Аарону было неловко, он робко улыбался. Как странно: эта дама в шляпе – его мать, а ее муж – Копл, управляющий. «О таких, как они, пишут в газетах», – подумалось ему. Он боялся, что не будет знать, о чем с ней говорить; боялся, что она будет над ним подшучивать или захочет, чтобы он поехал с ней в Америку. Он покосился на Лотти. Сестра встретилась с ним глазами, приложила к губам два пальца и послала ему воздушный поцелуй. Он чувствовал, как у него горят уши.

– До свидания, – сказал он, повернувшись к отцу.

– Куда ты торопишься? – прикрикнула на него Лея. – Пойдем вместе. Ты пойдешь с нами. Я ведь твоя мать, а не чужая женщина.

И тем не менее Аарон ушел раньше других. Он бросился к двери столь стремительно, что налетел на гвоздь и порвал плащ. На улице было очень холодно, однако лоб его был мокрым от пота. «Неуравновешен, – решила Лея. – Еще хуже отца». У нее на глаза навернулись слезы. «Он во всем виноват», – сказала она себе, сама не вполне понимая, кого имела в виду, Мойше-Габриэла или Копла. Она бросилась за Аароном вдогонку, схватила его за локоть, он попробовал вырваться, но мать держала его крепко. Да, ее молодость прошла безвозвратно. Теперь она была старухой, матерью бородатого еврея. Впрочем, здесь, в Бялодревне, за это было не стыдно. Лея и Аарон шли сзади, Менди шагал впереди. Верно, ему хотелось в Европу, но теперь все успело здорово надоесть – и родня, и гостиницы, и грязь, и однообразная пища, и разговоры на идише. Его тянуло обратно в Нью-Йорк или в Саратога-Спрингс, куда мать возила его летом. Голова его была забита бейсболом, футболом, скачками. Он перечитал половину романов про Баффало Билла. Случалось, он со своим приятелем Джеком ходил на стриптиз. Сядут с сигареткой в зубах на балконе, жуют жвачку и во все глаза смотрят, как девушки снимают с себя один предмет туалета за другим, пока не разденутся догола. Как же они все ему осточертели, эти нелепые дяди и тети. Норовят, хоть он и был на голову выше них, ущипнуть его за щеку, точно он трехлетний карапуз. И Менди решил, что, вернувшись в Нью-Йорк, он никогда больше не увидит этих дикарей. И никогда больше не поедет в Европу – разве что в Англию.

2

Когда мать с братьями ушли, Лотти повернулась к Мойше-Габриэлу:

– Можем идти, папа?

– Пусть будет так.

Мойше-Габриэл вышел во двор, Лотти последовала за ним. Да, она была его дочерью, и все же Мойше-Габриэл старался держаться от нее на расстоянии. А вдруг кто-то подумает, что он нарушает Закон, раз идет рядом с какой-то неизвестной женщиной.

Чтобы не отстать от отца, Лотти приходилось чуть ли не бежать. Она поравнялась с ним и взяла его под руку.

– Папа, – сказала она, – ты спешишь?

Двор был не вымощен, снег не убран, галоши остались у нее в Варшаве, и вскоре она промочила ноги. Мойше-Габриэл все время смотрел по сторонам. Стоявшее впереди дерево он почему-то принял за человека и тихо, но внятно произнес: «Это моя дочь».

– С кем это ты разговариваешь, папа?

– Не важно. Мне вдруг показалось…

Лестница, которая вела в комнату Мойше-Габриэла, была заляпана грязью, служанка не мыла ее уже несколько месяцев. В комнате было холодно; плиту зажигали редко. На столе свалены были рукописи, сверху, чтобы страницы не разлетались от сквозняка, положены были кирпичи. На пюпитре лежали, одна на другой, несколько раскрытых книг; верхняя была накрыта платком – священную книгу оставлять непокрытой не годилось. На небольшом сундуке лежала длинная трубка. У стены стояла застеленная одеялом железная койка, на ней валялась подушка без наволочки. Мойше-Габриэл воздел руки:

– Ужасный беспорядок.

– Ничего страшного, – сказала Лотти.

– Я привык. Почти весь день провожу в общинном доме. Ну, как ты, дочь моя? В Америке ты разговариваешь на этом… на английском?

– И на идише тоже.

– Я слышал, ты преуспела в их науках. Учишься в университете?

– Да, папа, на втором курсе.

– И кем же ты станешь? Врачом?

– Нет, папа. Я буду заниматься естественными науками.

– Это что же такое? Электричество?

– И электричество тоже.

– Ты хотя бы помнишь, что ты еврейка?

– Не волнуйся, папа. Антисемиты не дают нам об этом забыть.

– Правда, правда. Даже если еврей грешник, он все равно еврей. Семя Иаково.

– Говорят, нас в колледжах слишком много.

– Тут они правы. «Что делать священнику на кладбище?» Что делать еврею в их школах?

– Не могу же я учиться в синагоге?

– Долг еврейки – выйти замуж, а не бегать по гимназиям.

– Что толку в замужестве? Я хочу учиться, набираться знаний.

– С какой целью?

– Чтобы зарабатывать себе на жизнь.

– На жизнь должен зарабатывать муж, а жена – исполнять обязанности жены. «Вся слава дщери Царя внутри…»[15]15
  Пс. 44, 14.


[Закрыть] Евреев называют царскими детьми.

– В наше время американцы хотят, чтобы женщины работали.

– Чтобы самим развратничать?

Лотти густо покраснела.

– Да, папа, – сказала она. – Именно так.

– До меня также дошли слухи, что ты помолвлена?

Лотти кивнула, затем опустила голову.

– Именно об этом я и хотела с тобой поговорить, – сказала она.

– Говори.

– Ах, папа, не знаю даже, с чего начать. Мы с ним совершенно разные. Я – как ты. Люблю читать. Хочу вести спокойную, размеренную жизнь. А он совсем другой. Ему лишь бы бегать, суетиться.

– Кто он? Из какой семьи?

– Его отец врач. Богатый человек.

– А парень? Он-то чем занимается? Шарлатан?

– Нет… но ему нравится разгульная жизнь, нравится ходить по кабаре. Говорит, что любит меня, при этом встречается и с другими девушками тоже.

Мойше-Габриэл вздохнул:

– Беги от него, как от огня.

– Ах, папа, приехал бы ты в Америку!

– Что мне делать в Америке? А впрочем, кто знает? Как сказал коцкий ребе: «Тора не стоит на месте». В один прекрасный день она, как знать, придет и в Америку.

– Yes, папа. Знаешь, в Америке ведь ужасно много синагог. И мне тебя так не хватает, папа. Ах, папа, дай я тебя поцелую.

Мойше-Габриэл почувствовал, как краснеет.

– Зачем? В этом нет надобности.

– Просто потому, что я люблю тебя, папа.

– Если любишь, дочь моя, следуй по моему пути. Представь, что будет с твоими детьми, раз ты сама отошла от веры.

– У меня не будет детей, папа.

– Но почему? – Мойше-Габриэл с изумлением посмотрел на дочь. – Пророк сказал: «Он утвердил ее, не напрасно сотворил ее; он образовал ее для жительства»[16]16
  Ис. 45, 18.


[Закрыть].

– Но ведь человечество переносит невыносимые страдания.

– Все хорошее приходит только посредством страданий.

– Евреям еще тяжелее, чем остальным. Нас обзывают. Не пускают в гостиницы. Не дают записаться в их клубы. Очень многие из нас – сионисты.

– Это старая история. Известно же, что Исав ненавидел Иакова. Чем дальше еврей следует по пути гоя, тем больше его презирают.

– Что же делать?

– Покаяться. «Покайся и исцелишься». Всевышний дал нам Закон, научил жить. Если бы не Тора, прости Господи, нас бы давно съели.

– Ах… – Лотти помолчала. – Папа, хотела задать тебе еще один вопрос. Только не сердись. Ты… ты видишься с Машей?

Мойше-Габриэл почувствовал, как кровь бросилась ему в лицо.

– С этой вероотступницей?! Забудь имя ее!

– Папа!

– Не упоминай это нечистое имя. Фу! – Мойше-Габриэл зажал уши и сплюнул. Потом встал и начал ходить из угла в угол, качая головой:

– Я ей больше не отец, а она мне не дочь. Пусть лучше умрет, чем народит на свет новых врагов Израиля.

Лотти опустила голову. Слезы лились из глаз Мойше-Габриэла, дрожали и переливались у него в бороде. Из его груди вырвался стон.

– Это все моя вина, – прохрипел он и ударил себя кулаком в грудь. – Нельзя мне было молчать. Когда твоя мать отправила вас в школы для гоев, я должен был взять тебя и всех остальных и бежать. Бежать куда подальше. Спасти тебя, пока это было еще возможно.

Он закрыл глаза и долгое время стоял молча, прикрыв лицо. Когда он опустил руки, лицо его выражало глубокую печаль. Мешки под глазами стали как будто еще больше. В эту минуту Лотти показалось, что ее отец превратился в глубокого старика.