Текст книги "Семья Мускат"

Автор книги: Исаак Башевис-Зингер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 46 страниц)

Глава четвертая

1

Однажды вечером, когда Адаса в одиночестве сидела на крыльце своей дачи в Юзефуве и читала, поблизости раздался чей-то кашель. Она подняла голову. Перед ней, на лужайке, держась рукой за ствол сосны, стояла Роза-Фруметл, она была в платье в цветочек и в белых туфлях. Веснушчатое лицо ее обгорело на солнце, нос покраснел, губы были крепко сжаты. На Адасу она взирала непримиримым взглядом человека, задумавшего что-то недоброе. Книга выпала у Адасы из рук.

– Не ждала? – резким голосом сказала Роза-Фруметл. – Я пришла сказать тебе, что нам все твои проделки известны. Правду не скроешь.

– Что вам угодно? – запинаясь, спросила Адаса.

– А то ты не знаешь?! Ты ведь не святая, какую из себя строишь. Не думай, что мир окончательно спятил. Есть еще Бог на небесах, Он все видит и все слышит. Всемогущий Господь долго терпит, но рука у Него тяжелая.

– Простите…

– Я к тебе не в гости по соседству пришла. Буду говорить прямо. Ты неверна своему мужу. И вдобавок совращаешь мужа чужого. Хочу тебя предупредить: ты играешь с огнем. То, что ты делаешь с собой, – твое личное дело. Хочешь бегать без парика, как последняя шлюха, – что ж, пеняй на себя. Всевышний тебя все равно накажет. Но разбивать жизнь моей дочери я тебе не дам. Предупреждаю: шум подниму такой, что весь город сбежится.

Адаса почувствовала, как бледнеет.

– Не понимаю, что вы имеете в виду…

– Ты пишешь ему любовные письма. Порочишь доброе имя добропорядочной еврейской женщины. Готова убежать с ним и стать его любовницей. Ты что, считаешь, что люди слепы? Начать с того, что не пройдет и месяца, как ты ему смертельно надоешь. А во-вторых, я этого не допущу, слышишь? Я сообщу обо всем твоему мужу и твоей матери тоже. Она, прости Господи, женщина больная, и ты своим поведением сведешь ее в могилу, так и знай. Я уж не говорю о том, что это противозаконно. Шлюхи в Польше должны иметь при себе желтый билет.

– Пожалуйста, уходите.

– Уйду, когда сочту нужным. Ты ведешь себя, как распутная девка, и я тебе все волосы повыдергаю. По тебе тюрьма плачет, вот что я тебе скажу!

Адаса вскочила со стула и бросилась в дом. Роза-Фруметл засеменила за ней, крича: «Развратница! Проститутка! Помогите!»

Адаса вбежала в дом и захлопнула за собой стеклянную дверь. Роза-Фруметл принялась колотить в дверь кулаками. Сторожевая собака, проснувшись, с лаем бросилась на нее. У перил веранды стояла трость. Роза-Фруметл схватила ее и замахнулась на собаку.

– Пошла! Пошла! Так ты меня собаками травить! Да поразит тебя чума египетская! Пускай тебя кондрашка хватит!

Жена сторожа выбежала из своей избы и успокоила собаку. Роза-Фруметл сказала ей что-то по-польски. Адаса кинулась к шкафу, схватила пальто, шляпку и сумку, через кухонную дверь выбежала на задний двор, распахнула калитку и через луг опрометью бросилась на станцию. Время от времени она останавливалась и оглядывалась, словно боясь, что Роза-Фруметл пустится за ней в погоню. У перрона стоял поезд. Адаса вбежала в вагон, не потрудившись даже купить билет. И только когда поезд отошел от станции, она сообразила, что идет он в Отвоцк. Возле Свидера несколько мужчин и женщин купались в реке. Солнце зашло, и на гладкой поверхности воды лежали лиловые тени. Низко над водой пролетела большая птица. С дач, тянувшихся вдоль железнодорожных путей, долетали надтреснутые звуки патефона. По деревянным дорожкам прогуливались пары. Возле дерева, творя вечернюю молитву, истово раскачивался почтенного вида еврей. В Отвоцке Адаса вышла и купила билет до Варшавы. Поезд уже подали, но отойти он должен был минут через двадцать, не раньше. Адаса поднялась в темный вагон и села. Никого, кроме нее, в вагоне не было. Она закрыла глаза. Впереди сдавленно пыхтел, выбрасывая клубы пара, паровоз. Дым из трубы проникал в вагон, ел глаза. Глубокий покой опустился вдруг на Адасу. Удар, который ей нанесли, был столь разрушителен, что его последствия не могли сказаться сразу. Ей стало холодно, и она подняла воротник пальто. «Слышал бы он, что мне довелось услышать!» – пронеслось у нее в мозгу. Знал бы, чего ей это стоило.

В последнем письме она подробно разъяснила, как ее найти. Приехать он должен был на дачу; Фишл бывал в Юзефуве только по воскресеньям, да и гостей в эти дни не ожидалось – она предусмотрела все до мелочей. И вот теперь все планы разом рухнули, и как быть, она себе совершенно не представляла. Может, поехать к Клоне? Но как он узнает, что она там? Нет, придется ехать домой, на Гнойную. Но что она скажет Фишлу? Чем объяснит, почему вернулась с дачи в такую жару? И что скажет Шифра, когда вернется на дачу и ее не застанет? Что подумает сторож? Роза-Фруметл, надо полагать, все ему рассказала, и теперь злые языки разнесут новость по всей округе. И потом, нет никакой гарантии, что Роза-Фруметл не скажет Фишлу. С нее станется позвонить ему с дачи по телефону. Ну, а уж мать Адасы она наверняка в известность поставила, и теперь у Даши случится очередной приступ.

Здравый смысл подсказывал ей, что надо без промедления возвращаться в Юзефув. Зачем было убегать? Тайна ведь перестала быть тайной. С другой стороны, как было возвращаться? Оскорбления Розы-Фруметл, стук в дверь, крики о помощи повергли Адасу в панику. Все происшедшее напоминало ей кошмары, которые преследовали ее в детстве; точно так же сосет под ложечкой, тот же озноб, зуд в корнях волос.

Поезд тронулся. Вошел проводник и зажег свет. Он взял у Адасы билет и пробил в нем две дырочки. Адаса посмотрела в окно. Река Свидер застыла в ночи. Леса утопали во мраке. В Фаленице взгляд Адасы выхватил из темноты придорожный трактир, где носильщики и извозчики играли в домино. В Медзешине, где жила Клоня, Адаса было встала, собираясь выйти, но передумала и села опять. После Вавера вдоль железнодорожного полотна потянулись фабричные здания. Из труб поднимался дым. За зарешеченными окнами суетились рабочие. Вскоре поезд миновал пражское кладбище. Странное, какое-то завистливое чувство охватило вдруг Адасу. Каково им лежится под их могильными холмами? Знают ли они, эти люди, которые там лежат, что они мертвы? Мимо кладбищенской ограды прогромыхал ярко освещенный трамвай. Красный сигнал семафора сменился на зеленый. Еще несколько секунд – и поезд въехал на мост. Под ним несла свои прозрачные воды Висла. Река была погружена в божественную тишину, сродни тишине до сотворения мира.

Поезд остановился. Адаса вышла из вагона. А где ее вещи? Ну да, их же у нее с собой не было. Как же тяжело дышится в этом городе! От бетонной платформы веяло нестерпимой духотой. Адаса прошла мимо паровоза; от него, огромного, черного, исходил тошнотворный запах угольных паров. С гигантских колес и осей стекало масло. Труба все еще хрипло покашливала. В окошке виден был полуголый человек перед открытой топкой. Лицо его было в саже. В глазах, точно у дьявола в геенне, отражались языки пламени. Перед зданием вокзала взад-вперед сновали дрожки, мальчишки выкрикивали последние новости. Австрия, донеслось до Адасы, направила ультиматум Сербии. Стало быть, разговоры о войне не случайны. И именно теперь приезжает Аса-Гешл! Из-за нее он ужасно рискует.

Она зашла в магазин на Муранове и позвонила Абраму. Номер не отвечал. Должно быть, уехал за город с Идой или где-то ошивается со своей актриской – слухи об их связи уже до Адасы дошли. Тогда она набрала номер тети Леи. Ей хотелось поговорить с Машей, но Маши дома не было, – скорее всего, она у художника, своего польского дружка. Господи, неужели так и не удастся ни с кем поговорить?! Она вновь сняла трубку и позвонила отцу. Там тоже никто не подходил. Адаса вышла из магазина и, сев в дрожки, велела кучеру везти себя домой, на Гнойную.

2

Прошла неделя. В среду вечером в коридоре раздался телефонный звонок. Адаса подошла к телефону и дрожащими пальцами сняла трубку. «Proshen, – сказала она по-польски. – Слушаю». В трубке послышался хрип и свист, а затем сквозь шум прорвался низкий голос.

Это был он. Адаса хотела что-то сказать, но в горле стоял ком. Она словно лишилась дара речи. У нее стучали зубы.

– Адаса, это я.

С минуту она молчала, а затем спросила:

– Где ты?

– В аптеке на Крохмальной.

– Когда ты приехал? О Господи.

Он что-то пробормотал, но она не разобрала, что именно.

– Говори громче.

Он опять что-то сказал. Она слышала каждое слово в отдельности, однако смысл сказанного до нее не доходил. Она слышала, как он сказал: «Вчера вечером, нет, позавчера, из Свидера». Господи, что он делал в Свидере?

Вслух же она сказала:

– Дождись меня. На перекрестке Крохмальной и Гнойной. Знаешь, где это?

– Да.

– Я сейчас приду. Выхожу.

Она хотела было повесить трубку, но пальцы застыли и не разжимались; прошло не меньше минуты, прежде чем ей удалось опустить ее на рычаг. Слава Богу, что Фишла нет дома. Она вернулась к себе в комнату и открыла комод. Господи, наконец-то этот день настал! Она окинула взглядом свой гардероб. Одни зимние вещи; летние платья в Юзефуве. Из буфета она достала черный пояс. Надела соломенную шляпу с широкими полями. Где ключ? Где сумка? Она решила выключить газовую колонку, но не смогла дотянуться. Ладно, пускай горит. Вышла из квартиры и захлопнула за собой дверь. Пустилась бежать по темной лестнице, но потом пошла медленнее. Осторожнее, не упасть бы. Боль в левой груди. Лишь бы не умереть до встречи на Крохмальной! Прошла мимо лавки Фишла. Стеклянные двери уже заперты, но внутри светло. Тусклый свет падает на грязные стены, каменный пол, на бочки и кадки, на жестяные контейнеры. Фишла видно не было. Наверно, где-то в заднем помещении. На Гнойной было полно народу. Мелькали, прячась в тени, лица прохожих. Продавцы газет вновь выкрикивали последние новости. Адасе бросились в глаза гигантские буквы на первой полосе, но разобрать, что было написано, она не успевала. Как люди хватают газеты! Как ловко мальчишка отсчитывает сдачу! На тротуар упала монетка; слышно было, как она зазвенела. Ее обогнал, сгибаясь под огромным грузом, носильщик. Сквозь толпу, в пестрой рубахе и длинных подштанниках, с подносом свежеиспеченных пирожков, протискивался рассыльный из булочной. Кто рассыпал по тротуару яблоки? Полицейский. Он тыкал носком сапога в корзину, а торговка яблоками громко голосила. На яблоки накинулась детвора. Адаса быстрым шагом дошла до конца Крохмальной. Асы-Гешла на перекрестке не было. Уж не придумала ли она себе все это?! И тут она его увидела. Такого, как раньше, и все же изменившегося. Стал выше, как-то значительнее. И вид иностранца.

– Адаса!

– Аса-Гешл!

И оба вдруг замолчали.

С минуту она стояла в нерешительности. А затем обняла его. Лицо у нее было горячим и влажным. Она поцеловала его в щеку, он ее в лоб. Соленый привкус ее губ. Прохожие останавливались, смотрели на них во все глаза. Они находились неподалеку от лавки Фишла, но сейчас ей это не пришло в голову. Она взяла его руки в свои.

– Пошли.

– Куда?

– Пойдем со мной.

– Поедем в Юзефув?

Адаса не отдавала себе отчета в том, что говорит, о чем он ее спрашивает.

Мимо проехали дрожки. Она махнула рукой, и кучер остановил лошадь. Аса-Гешл, хоть и не сразу, сел в дрожки с ней рядом. Кучер обернулся:

– Куда едем?

– Езжай вперед, – сказала Адаса. – Все равно куда.

– В Лазенки?

– Да.

Кучер развернул лошадь. Адаса потеряла равновесие и, качнувшись, схватила Асу-Гешла за рукав. Все вертелось перед глазами – небо, дома, уличные фонари.

– Когда ты приехал?

– В понедельник. Сегодня.

– Сегодня среда.

– Я был в Свидере. У ее матери. То бишь у ее отчима.

Адаса молчала; казалось, она ищет какой-то тайный смысл в том, что он только что сказал. Она словно забыла, что в Польшу он вернулся с Аделе, что Роза-Фруметл живет со своим новым мужем в Свидере.

– Теперь мы будем вместе. Навсегда.

– Да. Навсегда.

– И никто нас не разлучит.

– Никто.

Дрожки качнулись, будто покатились под гору. Они проезжали мимо Саксонского сада. Сквозь густую листву пробивался, то вспыхивая, то угасая, свет с улицы. В небе мерцала звезда, рядом зажегся серп месяца. По этой дороге Адаса проезжала всего несколько часов назад; теперь же все здесь стало другим: другие улицы, другие фонари, другие деревья. Дрожки катились вперед, едва поспевая за луной. Круп лошади равномерно поднимался и опускался. Две девушки несли огромные букеты цветов. Боже, сколько мошкары летает вокруг фонарей! И какие тени они отбрасывают! И как душисто пахнут акации! «Это самый счастливый миг моей жизни», – подумалось Адасе. И тут только она вспомнила, что встретиться они договорились в Юзефуве.

– Ты был в Юзефуве?

– Дважды. Служанка сказала мне, что ты уехала.

– Я ждала тебя.

– Не понимаю. Почему ж не дождалась?

– Потому что… не важно. Теперь мы ведь вместе. До смерти.

– Если меня не заберут в армию.

– О Боже, только не это. Сними шляпу. Я хочу тебя видеть.

Она сняла с него шляпу. Шляпа упала, и она нагнулась ее подобрать. Нагнулся и он. Дрожки качнуло, и на какую-то долю секунды оба они словно повисли в воздухе, а затем чуть не свалились на пол. И при этом продолжали крепко держаться за руки. Кучер натянул поводья, дрожки встали. Он повернулся и, сдвинув фуражку набок, поглядел на них с добродушной терпеливостью человека, который привык к дурачеству влюбленных – особенно погожим летним вечером.

– Осторожней, – сказал он. – Так и выпасть недолго.

Адаса окинула его сияющим взглядом.

– Простите нас, – сказала она. – Мы просто очень счастливы.

3

Дрожки повернули на Маршалковскую и миновали Венский вокзал. Часы на здании вокзала показывали без четверти одиннадцать, однако привокзальная площадь была оживленна, как днем. Трамваи были забиты до отказа. Дрожки катились во все стороны. По тротуарам сновали пешеходы. Мужчины в светлых костюмах и соломенных шляпах прогуливались, помахивая тросточками, с девушками в пестрых платьях, белых перчатках и шляпках, украшенных цветами или вишнями. При свете электрических фонарей обнаженные руки и шеи красоток казались лиловыми. Под широкими полями шляпок и вуалями глаза их излучали желание. Асе-Гешлу ни разу не приходилось видеть Варшаву летом. Город показался ему больше, чем он был на самом деле, богаче, элегантнее. Из Швейцарии он уехал всего две недели назад, однако его не покидало чувство, что путешествует он уже не один месяц. С тех пор как он побывал в Малом Тересполе, он не спал ни одной ночи. Сначала они долгое время находились в пути, бесконечно пересаживаясь из поезда в поезд, из повозки в повозку. Потом ночевали в гостинице на Налевки и всю ночь, до самого рассвета, ссорились. В результате, он согласился поехать с Аделе в Свидер, где ее мать жила со своим новым мужем Волфом Гендлерсом. Не успели они приехать, как Роза-Фруметл принялась его распекать. С Аделе случилась истерика. Не преминул высказать ему свое недовольство и Волф Гендлерс.

В Юзефув к Адасе он ездил дважды. В первый раз не сумел найти ее дачу. Во второй – сторож сообщил ему, что Адаса уехала. По возвращении в Свидер он обнаружил, что Аделе выходит из соседнего вагона. По всей вероятности, она за ним следила. Прямо на перроне она вцепилась ему в локоть и подняла крик: «Теперь я все знаю! Мерзавец!» Она визжала и истошно рыдала. Он бросился бежать и бежал до самого Фаленица, а там сел в варшавский поезд. С вокзала он позвонил Адасе домой, но к телефону никто не подошел. Тогда он поехал к Гине. Гина встретила его очень тепло и, поскольку все комнаты у нее были заняты, отвела его на квартиру, где жили две девушки-портнихи, и они согласились сдать ему комнатку без окон.

Все это он кое-как, запинаясь, вкратце пересказал Адасе.

– Какие еще портнихи? – недоумевала Адаса. – Ничего не понимаю.

– У Гины для меня места не нашлось. У нее все комнаты заняты.

– Зачем ты поехал к деду? Я уж решила, что ты передумал.

– Что ты, Адаса! Я люблю тебя. Люблю больше всех на свете.

На Иерусалимских Аллеях дрожки остановились. Рабочие чинили сточные трубы и раскопали всю улицу. Во рвах горели электрические лампы, темноту рассекал ярко-желтый, слепящий свет прожектора. Пахло асфальтом, газом и свежевыкопанной землей. Вдалеке виднелись покрытые грязью трубы и полуголые люди. Ждать пришлось довольно долго.

Адаса что-то сказала, но из-за шума Аса-Гешл не смог разобрать, что именно. На Аллеях Уяздовских все скамейки были заняты. Аса-Гешл посмотрел на Адасу.

– Куда мы едем?

– Я сказала ему, чтобы он ехал в Лазенки.

– Парк открыт?

– Не знаю.

– А что будем делать, если закрыт?

Она взглянула на него и ничего не ответила. Дрожки остановились

– Ну вот, приехали.

Аса-Гешл сунул руку в карман и достал серебряную монетку. Кучер посмотрел на нее и попробовал на зуб:

– Это деньги иностранные, пан.

– Ой, я ошибся. – Аса-Гешл снова порылся в кармане и на этот раз извлек полтинник. Он вручил деньги кучеру и, махнув рукой, дал понять, что сдачи не надо.

Кучер поднял хлыст:

– Спасибо, пан.

Они сошли, и дрожки уехали.

Ворота, ведущие в парк, были еще открыты, но перед ними стоял сторож и никого не впускал. Аса-Гешл и Адаса пошли по улице. Не успели они сделать и нескольких шагов, как Адаса вдруг остановилась.

– Господи, – сказала она, – я ведь даже не спросила, хочешь ли ты есть. Как ты оказался на Крохмальной?

– Она же рядом с твоим домом.

– А я уже собиралась уходить. Позвони ты мне на пять минут позже, и ты бы меня не застал. Когда раздался телефонный звонок, я сразу поняла, что это ты.

– Тебя весь день не было дома. Я звонил раз двадцать, не меньше.

– Правда? Ну да, я же поехала к Стефе, дочери Абрама. Ее сестра Белла вышла замуж. Господи, если б я только знала, что ты в Варшаве! Мы со Стефой о тебе говорили. Она все про нас с тобой знает. И Маша тоже.

– А он? – спросил, помолчав, Аса-Гешл.

Адаса побледнела.

– Я же тебе все написала. С моей стороны это был акт отчаяния. Теперь все в прошлом. Я хотела себя наказать. Ты никогда не поймешь.

– Отчего же, я понимаю. Мы оба отчаялись. А почему ты не дождалась меня в Юзефуве?

– Разве я тебе не рассказала? Ко мне явилась ее мать и устроила скандал. Это было ужасно.

– Нам придется куда-то уехать.

– Да, мы обязательно должны уехать. Вот только куда? Мне нужно будет собрать кое-какие вещи. Но сейчас это невозможно. Он дома.

– Понятно.

– Все против нас, но теперь им нас не разлучить. Да, вот что я хотела тебе сказать. Папа в Варшаве. У них с мамой нелады. Иногда он бывает у Абрама. Они было поссорились, но сейчас помирились. Папа от него просто без ума. Подражает ему абсолютно во всем. Безумие какое-то. Если папы нет дома, я возьму ключ у дворника.

– Может, лучше позвонить?

– Отсюда не позвонишь. Давай немного посидим вон на той скамейке.

Они сели лицом к вилле, скрывавшейся за акациями. Сквозь парчовые занавески на высоких окнах пробивался свет. Время от времени за окном возникала чья-то фигура. Над окнами нависал резной балкон, который держали на поднятых руках три Геркулеса. Подул прохладный ветерок. Аса-Гешл взглянул на часы. Они остановились и показывали без пяти одиннадцать. Сейчас было гораздо позже. Большая часть скамеек пустовала. Ехавшие из центра трамваи катились пустые, покачиваясь на рельсах, точно пьяные. На лицо Адасы набежала тень. Он почувствовал, как его любовь к ней, притупившаяся от усталости, вспыхнула с новой силой. «Боже, неужели я сижу с ней рядом? – думал он. – И держу ее руку в своей? И это не сон». Он хотел обнять ее, но тут кто-то сел на другой конец скамейки.

– Адаса, – пробормотал Аса-Гешл, – неужели это и в самом деле ты?

– Да, я.

Листья дерева, под которым они сидели, качнувшись, набросили на нее причудливую тень. Она опустила голову.

– Может, пойдем к тебе? – сказала она.

– Нам придется идти через их комнату.

– Их? А, ну да, портних. – И она замолчала, озадаченная тем, какие сложности ей последнее время приходится преодолевать.

4

Когда они снова сели в дрожки, было уже совсем поздно, за полночь. Адаса велела кучеру везти их на Паньскую. Кучер, как видно, был сильно пьян; на полдороге, возле Аллей Иерусалимских, дрожки вдруг встали. Лошадь подняла ногу и со всей силы ударила копытом по булыжной мостовой. Кучер уронил голову на грудь и в ту же минуту громко захрапел. Аса-Гешл перегнулся вперед и постучал его пальцем по спине. Кучер проснулся и схватил выпавший из рук хлыст. Перед тем как двинуться дальше, он повернулся и вновь спросил, куда ехать. Адаса велела ему остановиться в конце Велькой. Они сошли, и Аса-Гешл протянул кучеру полтинник. Адаса буркнула, что он не считает денег, и Аса-Гешл что-то ей ответил. Оба так устали, что толком не понимали, что говорят.

На Паньской все словно вымерло. Редкие уличные фонари бросали на тротуар желтый свет. Двери лавок были заперты, ставни опущены. Адасе пришлось звонить очень долго, прежде чем дворник вышел. Адаса поинтересовалась, дома ли отец, но дворник этого не знал. Она попросила его открыть ворота, но дворник стал клясться, что ключа у него нет. Тогда она вернулась к Асе-Гешлу, который все это время стоял поодаль, взяла его под руку, и они пошли по Твардой к Гжибову. Адаса показала на дом Мешулама Муската. Все окна были погружены во мрак, лишь в одном окне за стеклом горела красная лампа.

– Дом моего деда. Теперь здесь живет дядя Йоэл.

– Гина говорит, что он болен.

– Да, очень болен.

Они свернули на Гнойную. Поначалу казалось, что Адаса направляется к родительскому дому. Но она остановилась у ворот с табличкой: «Фишл Кутнер». Потянула за шнурок звонка. Аса-Гешл не сводил с нее глаз. Она что, с ним прощается? Адаса взяла его за руку и улыбнулась. Бледная, бледнее обычного, в зрачках переливается свет от фонарей. Послышались шаги.

– Иди за мной, – прошептала Адаса ему на ухо.

Ему хотелось спросить, что она задумала, но времени на вопросы не оставалось. В замке повернулся тяжелый ключ, ворота открылись. Аса-Гешл увидел длинное красное лицо дворника – крив на один глаз, на месте носа черная заплата. Аса-Гешл порылся в кармане, достал серебряную монетку и вложил ее в мозолистую лапу дворника. Их пальцы соприкоснулись.

– Куда пан направляется?

– Все в порядке, Ян. Он наш гость, – ответила за Асу-Гешла Адаса и, потянув его за рукав, вбежала во двор. В первый момент ему показалось, что он погрузился в кромешную тьму. Вероятно, двор был окружен глухой стеной. Над головой, где-то очень высоко, виднелся усыпанный звездами крошечный треугольник неба. Казалось, он находился на дне глубокого котлована. В следующий момент Адаса возникла прямо перед ним. Они обнялись. Ее шляпка упала на землю.

– Идем, – прошептала она. Ее губы коснулись мочки его уха.

Она взяла его за запястье. Он тупо следовал за ней. «Что будет, то будет, – думал он. Им владели страх и отчаяние. – Она ведет меня к своему мужу. Плевать. Я скажу ему все как есть. Скажу, что она принадлежит мне». Двор был очень длинный. Он шел, спотыкаясь на каждом шагу – о телегу, о бочки, о разбросанные коробки. Пахло подсолнечным маслом и рассолом. Адаса тянула его за собой в подъезд. Он стал подниматься по лестнице вслед за ней. Шли они молча, на цыпочках. Адаса остановилась на третьем этаже. Попробовала открыть дверь, но дверь была заперта.

– Секунду.

Она куда-то исчезла, и он остался в одиночестве, с чувством маленького мальчика, которого бросили одного и который ждет, когда же за ним придут взрослые. Он коснулся рукой двери, провел пальцами по дереву, по ручке с набалдашником, по замочной скважине. Толкнул дверь – и она открылась. Как же так? Ведь всего мгновение назад она была заперта. Он хотел позвать Адасу, но боялся произнести хоть слово. Внутри была кромешная тьма. В нос ударил пыльный запах, какой бывает в нежилой квартире. Куда она подевалась? Может, пошла за ключом? Да, она привела его в пустую квартиру, в дом своего мужа. Теперь все встало на свои места. Где же она? Может, обо что-то споткнулась и упала? Счастлив ли он? Да, это и есть счастье, и за него он готов умереть.

Он услышал шаги.

– Адаса, где ты?

– Я здесь.

– Дверь открыта.

– Ты что, взломал ее?

– Нет, она была не заперта.

– Как так? Впрочем, не важно.

Он широко распахнул дверь и вошел в квартиру, Адаса – за ним. Он хотел взять ее за руку, но пальцы наткнулись на что-то теплое и шерстяное. Наверно, завернулась в шаль или в одеяло. Они вошли в узкий коридор, а оттуда – в большую, забитую мебелью комнату. Аса-Гешл наткнулся на кресло-качалку, и она стала качаться взад-вперед. Потом ударился головой о косяк изразцовой печи. Адаса взяла его за руку и повела за собой. Толкнула ногой дверь, и они вошли в комнату поменьше. Его глаза постепенно привыкли к темноте, он разглядел обои на стенах, железную кровать, комод, зеркало. По зеркалу скользнул луч света. С окна свисала порванная занавеска. Адаса бросила одеяло на матрас.

– Чья это комната?

– Наша.

Они обнялись и замерли в темноте, прижимаясь друг к другу. Он слышал, как бьется ее сердце. Она взяла его за запястье и крепко сжала.

Отпустила его руку и расстелила одеяло. Они легли. Сквозь порванную занавеску виднелся краешек неба. Аса-Гешл ощутил вдруг сердечное тепло, странное и таинственное, доселе ему неведомое. Точно слепой, он провел руками по телу Адасы, коснулся ее глаз, лба, носа и щек, горла, грудей. Они, не отрываясь, смотрели друг на друга, и их глаза, огромные, расширившиеся зрачки полнились тайной ночи.