Текст книги "Ричард Львиное Сердце"

Автор книги: Ирина Измайлова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 50 страниц)

Глава 7
«Мне нужно сердце героя!»

Обед закончился спокойно. Придворные мирно беседовали между собой, а император как ни в чём не бывало расспрашивал хозяина о его любимых охотничьих угодьях и обсуждал, что предпочесть – взять гончих или устроить соколиную охоту. Магистр молчал, изредка бросая взгляды на герцога, но тот старался их не замечать.

Что до Клюгхена, который, по мнению не только самого герцога, но и всей его свиты, в этот раз наглостью превзошёл сам себя в несколько раз, то он благоразумно исчез из-за стола, и до конца дня его так и не видели.

Витражи в узких окнах совсем потускнели, стали тёмными – вечерело. Слуги зажгли ещё несколько факелов и принесли пару глиняных чаш с горячим вином.

Однако продолжать застолье никому уже не хотелось, и вскоре император поднялся, давая понять: трапеза окончена.

Леопольд сам проводил его величество на второй этаж донжона, где в просторной комнате, сплошь увешанной коврами, были приготовлены ванна и постель.

Но спать Генриху, как видно, ещё не хотелось. Скинув верхнюю одежду и набросив парчовый арабский халат, который он, не стесняясь, носил иногда и в своём дворце, император спустился во двор. И, не позвав с собою ни пажей, ни воинов, направился к воротам. Впрочем, выйти из замка он мог, лишь окликнув стражу: мосты у всех трёх ворот были подняты.

Однако Генрих не думал покидать цитадель. Он прошёл под длинной широкой аркой, что так поразила его ещё при въезде в замок, миновал поднятую наполовину массивную бронзовую решётку и, не доходя до моста, свернул на узкую тропу, проложенную вдоль полного до краёв рва. В темноте тут можно было легко оступиться и полететь в воду, но вверху, на стене стража уже зажгла факелы, и в их свете кромка рва проступала достаточно чётко. Не так давно прошли дожди, поэтому вода лишь немного не доходила до тропинки и до растущих вдоль неё то там, то здесь кустов шиповника, по-летнему покрытых большими огненными цветами. В этих кустах проснулись цикады, их задумчивые песни нарушали воцарившуюся вокруг замка тишину, но от этого она была ещё глуше и тревожней.

Император шёл, осторожно ступая по тропе, стараясь не задевать колючие ветви. Вдруг какая-то птица с треском взметнулась из куста, оглушительно, как показалось Генриху, захлопала крыльями и, тёмной тенью промчавшись над водой, исчезла.

– Тьфу! Т-в-варь!

– Все мы твари, – раздался негромкий голос. – Вопрос в том, чьи мы твари. Я уж думал, ты лёг и заснул.

Магистр Парсифаль сидел прямо на траве, укрывшись в тени куста, так что заметны были только его яркие глаза, в темноте особенно сильно блестевшие (некоторые, кому случалось видеть его ночами, уверяли, будто глаза эти светятся, как у волка).

– Уснёшь тут, провались оно всё в Преисподнюю! – бросил в сердцах император и, неловко подобрав полы халата, уселся рядом с хранителем Грааля. – Я уже жалею, что ввязался во всё это. Мало мне, что болван Леопольд не сумел уничтожить шпионов Элеоноры, и теперь всем станет известно: Ричард вовсе не утонул. Сам герцог, похоже, упрям, как мул, и его ещё придётся уламывать. И это – после того, как английским лазутчикам удалось разузнать, что король Ричард в Дюренштейне.

– Тише, брат Генрих, тише! – хранитель Грааля не понизил голос, но заговорил по-французски, при этом безо всякого акцента. – Лучше давай сменим язык: стража франкского наречия не понимает, и так будет спокойнее. Стены высоки, однако ночью тихо, а у кого-нибудь из стражников может оказаться хороший слух. Ты ведь тоже говоришь на этом языке свободно?

– По крайней мере, отлично понимаю и франков, и англичан. На франкском, так на франкском... Не понимаю я другого: что всё-таки собирается, точнее – собирался делать Леопольд со своим пленником?

– Он сам этого не понимает, – холодно произнёс Парсифаль. – Мысли Леопольда двигаются по замкнутому кругу, который не шире его ладони. Но тебе-то какая разница, что он собирался? Твоё дело – взять у него пленника и увезти.

– И повесить на свою шею папу Целестина с его гневом, с возможным отлучением от Церкви! – воскликнул Генрих и в сердцах плюнул.

– Отлучением? – магистр говорил с нескрываемой насмешкой. – Ты что же, боишься этого отлучения? Твоему отцу некогда это было безразлично, хотя он, как мне думается, всю жизнь оставался добрым христианином[94]94
  Фридрих Барбаросса, отстаивая могущество императорской власти, не раз навлекал на себя гнев папы Римского и однажды был отлучён им от Церкви, однако вскоре своими воинскими подвигами во славу Креста заслужил прощение.


[Закрыть]. Но неужели же этой папской болтовни с выкриками и воздеваниями рук боишься ты? Ты, посвящённый в тайные знания?

– Тайные знания ты мне пока только обещаешь, мастер Парсифаль! – резко возразил император. – Обеты я дал, а к познанию Власти не приблизился пока ни на волос. Ты только и твердишь мне, какое великое могущество даёт каббала, как важно отрешиться от страха за свою душу, но возмещения я пока что не вижу. И сейчас решаюсь, следуя твоему призыву, на то, чего уже не простит не только Бог, но и люди, если вдруг всё выйдет на свет. А что мне за всё это будет, убей, не понимаю.

– А что ты понимаешь в проповедях попов? – сухо усмехнулся Парсифаль. – Или ты так уж свято веришь, будто прожив жизнь скучнее подвальной крысы, не позволяя себе никаких радостей, которые они именуют грехами, винясь в каждом лишнем вкусном куске и в каждом совокуплении, ты и впрямь за это обретёшь рай? А ты хоть думал, что это за рай, а? Какой он? Что ты в нём будешь делать целую вечность? Вечность, только представь! Будешь объедаться всякими персиками и абрикосами, слушать, как поют птички, и без конца славить Бога, который для тебя ничего веселее не придумал? Вот у мусульман хотя бы в раю гурии, и их можно употреблять, как на земле. Уж куда интереснее абрикосов с птичками! Но мне бы за целую вечность и гурии надоели.

– А может, рай совсем другой? – с невольным содроганием выслушав тамплиера, прошептал император. – Мы-то откуда знаем?

– Вот-вот! Ну так как можно желать того, чего не знаешь, да ещё ради этого всё время жить не так, как тебе хочется? А откуда ты знаешь, какой ад? А!? И почему полагаешь, что там так уж плохо? Попы так говорят? А они там были?

– Блаженный Августин видел и рай, и ад!

Парсифаль расхохотался, и от его неожиданно высокого надрывного хохота умолкли цикады и настороженно затихли шуршавшие на лёгком ветру кусты.

– Блаженный! Ну да, ну да... А может, он придумал это? Кто докажет, что это не так? Ты скажешь, существуют – чудеса, явления святых? Ну а если и это обман? А если не обман, то, может, у наших попов свой рай, у мусульман – свой, а у тебя будет вообще третий? И ад тоже. Тайное знание для того и нужно нам, чтобы выбирать. И выбирать, не жертвуя, не унижая себя, не распинаясь, будто ты червяк, но наоборот – возвышаясь, царствуя на земле и получая после жизни награду. Но только не от Того, Кто хочет, чтобы ты был рабом!

Генрих слушал, ощущая холод, словно блистающая в свете далёких факелов вода достала его ноги и студила их, а от них ледяная волна поднималась к сердцу. Парсифаль говорил так убедительно, что император не мог привести возражений, – он и сам хотел бы думать так, как думает магистр, но отчего-то за этими словами открывалась бледная, пугающая пустота.

– Ладно, не убеждай, я тебя понял! – с деланым раздражением сказал Генрих. – Только мне непонятно, отчего тебе непременно нужен Ричард Львиное Сердце?

– Ты сам ответил, назвав его прозвище, – сказал магистр. – Мне нужно не просто сердце, но сердце героя.

– Разве на свете мало героев?

Вот теперь глаза Парсифаля и впрямь сверкнули в темноте двумя зелёными огоньками, и Генрих вздрогнул, с трудом подавив желание отодвинуться в сторону.

– Ты не понимаешь, брат Генрих! Такие, как Ричард, рождаются раз в тысячу лет. И, кроме того, мало, чтобы родился такой: нужно, чтобы он был рождён царём, чтобы на нём лежала печать миропомазания. Только тогда он годится для нашей цели. И ещё: звёзды при этом должны оказаться в определённое время в определённом месте своего пути.

– А это-то зачем? Твоему... нашему покровителю разве не безразлично, где будут звёзды?

– Князю именно это и не безразлично! – Парсифаль продолжал в упор смотреть на императора, и тот всё же начал отстраняться, ощущая даже не страх, но что-то вроде отвращения, в котором не мог себе признаться. – Звёзды – это тёмная сторона неба, это силы, которые властвуют во тьме. Да, они тоже были созданы Богом, но их взаимодействие между собой может оказывать влияние на людские судьбы. Влияние, которое бывает то сильнее, то слабее. Когда пересечение их сфер создаёт силу, благоприятную для нас, мы можем нанести удар и оказать сопротивление Промыслу. Я говорил тебе, что такой день и час должен вскоре наступить. Мы должны быть готовы.

– И ты уверен, что нужен именно Ричард?

Магистр странно посмотрел на императора, потом вздохнул:

– Ещё два года назад у меня были в этом сомнения. Но тот, кого звёзды могли бы выбрать вместо Львиного Сердца, умер по-другому. Старец Горы поспешил. Хотя не поспеши он, перевес сил на земле мог измениться ещё хуже, чем из-за подвигов Ричарда. Мусульмане стали бы во много раз слабее христиан, а это – худший расклад. Если б наоборот – ещё куда ни шло. Приверженцы Магомета опасны нам лишь тем, что их сложно направить в нужную сторону и очень трудно придержать, когда они прут не совсем туда, куда нам надо. Но с этим можно мириться – в любом случае у нас пока нет другой достаточно мощной силы, противопоставленной христианам. Так что Старцу не стали мешать, и он остановил героя на полдороге.

– Ты говоришь о...? – голос Генриха прозвучал хрипло, и Парсифаль вновь засмеялся своим высоким, холодным смехом:

– Да, да, да, мой бедный сомневающийся брат! Я говорю о твоём отце, императоре Фридрихе Барбароссе. И не убеждай меня, а главное – не пытайся убедить себя, что ты не был рад его смерти! Ты хотел стать императором. Ты мечтал об этом. Ты проклинал железное здоровье старика и его могучую волю. Другое дело, что, получив желанную власть, ты ею ничуть не утешился! Казалось: вот венец украсит твою голову – и величие снизойдёт на тебя, как манна на евреев[95]95
  В Священном Писании рассказывается о том, как после бегства евреев из Египта они, оказавшись в пустыне, стали испытывать сильный голод и роптать на Моисея, уведшего их из египетского рабства. И по молитве Моисея Бог ниспослал голодающим манну – ссыпавшиеся с небес мелкие белые зёрна.


[Закрыть]. Но всё вышло наоборот. Венец лишь подчёркивает разницу: кто велик, а кто мал, теперь только виднее.

– Это тебе, что ли, виднее? – почти грубо спросил император, жалея, что с ним сейчас нет ни меча, ни даже просто увесистой палки. А много ли надо тощему тщедушному магистру? Хороший удар – и утром туша колдуна будет плавать во рву!

Желание обожгло и пропало. Генрих отлично понимал, что всё равно ни за что не сделал бы этого.

– Увы, не только мне! – печально проговорил Парсифаль. – Мне-то – это ещё полбеды. А то ведь все видят. Вот поэтому тебе и нужны тайные знания, нужна наша Власть! Она делает высоким того, кто без неё никогда бы не возвысился. Много ли чести быть великим, отважным, умным, красивым? Ведь это всё – не твои заслуги! Это даёт Бог. И заметь – даёт, требуя за это платить! Мы же достигаем величия сами! Сами делаем себя такими, какими хотим быть, и за это мы никому ничего не должны...

– А Князю? – устало спросил Генрих.

– Так ведь он и сам желает, чтобы тайная Власть делала сильнее тех, кто с ним заодно. Чем сильнее мы – тем сильней и он. И потому...

Магистр вдруг резко оборвал речь и вслушался. Странный шорох послышался ему с другой стороны рва, среди невысоких кустов.

Кусты раздвинулись. Две белые, как клочья облаков, козочки подбежали к краю рва и стали тянуться к воде бархатистыми губами. Их скудно освещала половинка луны, как раз в это время показавшаяся на небе.

Вслед за козами появилась девушка-крестьянка, одетая, как большинство местных селян, в белую домотканую рубашку и широкую юбку чуть ниже колен. Помахивая длинным прутом, она стала отгонять коз от воды: должно быть, боялась, что они не удержатся на крутом скате. Козочки легко от неё удирали, тем более что пастушка немного прихрамывала – возможно, в темноте наступила босой ногой на колючку.

– Как её сюда занесло? – недовольно произнёс Генрих. – Что за наглость – пасти скотину под самыми стенами замка?

– Они, должно быть, убежали, – пожал плечами Парсифаль. – Не то девчонка давно пригнала бы их домой. Ведь уже ночь. Эй, девушка! Эй!

Но она даже не повернула головы, продолжая отталкивать упрямых созданий от опасного края рва. Можно было подумать, что она не слышит окрика.

Так оно и оказалось. К берегу, появившись из темноты, подступил мужчина в обычном для пастухов овчинном плаще, серых холщовых штанах и шляпе, похожей на дождевой гриб. Лица его в полутьме было не рассмотреть, но судя по движениям, он был ещё далеко не старик, хотя и шёл, опираясь на суковатую палку. Он сердито ухватил девушку за локоть и, мотая головой, указал в сторону невидимой в темноте дороги. Затем, тихо бранясь, двумя крепкими пинками отогнал от воды коз, сразу вприпрыжку ринувшихся прочь.

После этого крестьянин глянул на противоположный берег – должно быть, до него долетел окрик Парсифаля. Трудно сказать, что сумел он рассмотреть, однако махнул рукой людям на той стороне рва и крикнул:

– Зря вы звали её, стражники! Лоттхен глухая. Ори хоть в ухо – ничего не услышит.

И он исчез в темноте, откуда некоторое время доносилось только удаляющееся блеяние коз.

– И всё же, – негромко заметил Генрих, – ты был прав, решив говорить по-французски. Человек с хорошим слухом на таком расстоянии мог бы услышать наш разговор.

Парсифаль не ответил. Он, казалось, продолжал напряжённо вслушиваться, хотя теперь стало совершенно тихо, только цикады возобновили свою песню.

– Голос... – наконец глухо, почти с досадой прошептал магистр. – Не знаю почему, но у меня такое ощущение, будто я уже слышал голос этого человека... Но, возможно, я ошибаюсь.

Глава 8
Нужно спешить!

– Я не решился подойти к самому рву – они бы меня заметили. Поэтому ничего не услышал. А Мария ухитрилась загнать коз прямо в кусты возле воды. Правда, кусты низкие, но и она невысока ростом. Прямо невероятно – до чего козы её слушаются! И добро бы свои, а ведь только сегодня куплены. Я ещё говорил ей, чтобы не рисковала: всё равно по-немецки не поймёт ни слова. А она мне: «Хотя бы имена разберу и, может, какие-нибудь названия!» И ведь оказалась права, что пошла! Парсифаль с императором (чтоб у них вечно чесалось там, где не достать!) болтали-то по-французски! Не иначе как опасались, что их подслушают стражники на стене. Решили проявить осторожность. Ну вот и проявили! Право слово, Эдгар, Бог послал тебе не жену, а просто одного из своих ангелов!

Сказав это, Фридрих Тельрамунд хлопнул молодого человека по плечу, и тот ответил ему таким же хлопком. Они уже давно перестали испытывать друг перед другом стеснение, а теперь и вовсе поняли, что становятся друзьями. Истинно рыцарское преклонение, которое Фридрих выказывал его жене, ничуть не раздражало Эдгара и не вызывало в нём ревности. Он свято верил Тельрамунду, помня, насколько высоко тот ставит мужскую дружбу и честь. Кроме того, у Эдгара не было даже крошечного повода не доверять Марии.

– Ангелы не бывают хромыми! – воскликнула молодая женщина. – Хромает другой бесплотный дух, но на него я совсем не хочу быть похожа!

– Ну, тот, кого ты упомянула, хромает по собственной дурости, а не по милости чересчур ретивых гончих псов! И потом, именно с помощью этих глупых собак Господь в конечном счёте и послал тебя Эдгару. Так что грех тебе сетовать на хромоту, которой даже не заметно почти! – улыбнулся Луи.

Они сидели на лавках за низким дощатым столом, уписывая луковую похлёбку с ячменным хлебом и зелёными бобами. Стол и лавки помещались в просторной, почти пустой комнате с земляным полом и очагом, сложенным возле самого входа из крупных, грубо обтёсанных камней. Очаг ещё тлел, и дым сизыми клочьями вылетал через отверстие, проделанное в травяной кровле, но отчасти оставался и в комнате, отчего путники временами морщились и чихали: для жару и из жадности хозяин добавлял к хворосту воловий навоз.

Встреча крестоносцев произошла совершенно неожиданно: бежавшие от погони Луи и Блондель столкнулись с Эдгаром, Фридрихом и Марией, когда те, проехав часть Франции, начали углубляться в германские земли.

Спасшись от сарацинских пиратов, посланцы Анри Иерусалимского решили осуществить свой замысел и предложили Вилли Морскому привести свой когг именно к тем берегам, куда обычно шторма прибивали суда, терпящие бедствие. Вилли, не раздумывая, выбрал южное побережье Франции, неподалёку от Марселя. Там двое рыцарей и «малыш Ксавье» высадились, переодевшись небогатыми купцами и решив получше разузнать у местных жителей обо всех кораблях, что приставали сюда в прошлом году.

Им повезло. В гавани, где их высадил Вилли рыжий, уже назавтра появилось греческое судно, которому потребовалась основательная починка: его кормчий, следуя вдоль берега, в темноте натолкнулся бортом на выступающую из воды скалу. Общительный Эдгар, знавший к тому же некоторое количество греческих слов, разговорился с кормчим, который оказался не только владельцем судна, но и владельцем груза, то есть купцом. Он, в свою очередь, достаточно владел французским.

Среди прочих товаров грек, конечно же вёз и десятка три бочек дорогого кипрского вина. И один бочонок решил за небольшую плату уступить понравившемуся ему молодому французу. Они, разумеется, откупорили этот бочонок, чтобы снять пробу, и тут уже Эдгару не составило труда направить разговор в нужное русло. Он не стал бы особенно приставать к купцу, но тот в самом начале беседы обмолвился, что как раз год назад угодил тут неподалёку в отчаянный шторм, но ему повезло сохранить своё судно целым, тогда как немало кораблей прибилось к берегу, лишившись мачт и со сломанным килем.

Сидя возле полупустого причала, на влажных от брызг прибоя камнях, странники попивали кипрское и рассуждали о превратностях судьбы и об изменчивости моря. Эдгар сам удивлялся, как ему удаётся изображать купца перед купцом: кто ж их знает, какие разговоры они любят вести между собой? Однако оказалось, что, изъясняясь на смеси греческого с французским и находясь у морского берега, можно легко говорить только о море, обходя стороной цены на товары, а также скупость и неуступчивость покупателей.

В конце концов, сочинив пять или шесть историй про кораблекрушения и выслушав от купца столько же ответных историй (как он надеялся – не выдуманных), молодой рыцарь услыхал то, что его сразу насторожило. Грек вспомнил, как в то злополучное прошлогоднее плавание вынужден был причалить к безлюдному берегу, неподалёку от какого-то рыбачьего посёлка. Он приказал своим матросам вооружиться (благо, у них всегда было с собою оружие), а девятерым воинам охраны спрятаться на берегу и наблюдать за деревушкой. Однако она оказалась мирной. Поутру к морякам подошли несколько женщин и предложили им купить жареной рыбы, а также козьего молока и овощей. Шторма бушевали уже пять-шесть дней, и жители посёлка решили подзаработать на путешественниках, которым волей-неволей довелось здесь пристать, а таких за эти дни оказалось немало. Два потрёпанных бурей корабля уже стояли в бухте за мысом и чинились. Ещё один прибило к берегу тем же утром, что и судно греческого купца. Этот корабль был без мачт, со сломанным рулём и покорёженным о скалы бортом, однако каким-то чудом сохранил плавучесть. С него долго никто не сходил на берег, однако в конце концов показались четверо людей, по внешности которых было видно, что бешеные волны носили их не одни сутки.

– Они говорили по-французски, – сообщил грек. – Сказали, что паломники и возвращаются из Святой земли. Оттуда, как видно, и плыли, это было заметно по их загару и по арабским монетам, которые у них водились. Только простые паломники выглядят иначе! А это были воины, крестоносцы, скорее всего. Тот, что казался у них главным, – совершенно необыкновенный человек. Высоченный, могучий (хотя он и выглядел не лучшим образом). Говорил, как обычно говорят люди, которых все привыкли слушаться. Когда я спросил, отчего же на корабле осталось так мало народу, этот, высокий, рассказал: во время ужасного шторма их судно перевернуло волной. Смыло почти всех, только он да трое его спутников сумели удержаться, вцепившись в канаты и в борта. А корабль каким-то невероятным образом опять встал на киль! За всю жизнь я слыхал такое лишь дважды. Как видно, Господь Наш хранит этого воина...

Эдгар с большим трудом не выдал волнения. Всё сходилось! Сходилось даже по числам (купец в точности запомнил день, когда их корабль пристал к французскому берегу: двадцать четвёртое июня)!

– В этот день как раз чтится память Иоанна Крестителя, Предтечи, – уточнил грек. – Ну а меня-то как раз Иоанном и окрестили! И я весь день читал благодарственные молитвы своему небесному покровителю за избавление от гибели в морских волнах. А на другой день аккурат франков прибило... Если только они франки.

– И куда же они отправились, ничего при себе не имея? – как можно небрежнее спросил молодой рыцарь. – Правда, вы говорили, что у них вроде бы с собой было золото?

– Ну да, было, то, что оставалось в кошелях у пояса. Как раз у их предводителя, да ещё у одного франка. Остальное-то потонуло. Ну, они долго сидели с нами у костра и совещались, что им делать. Я бы взял их с собой (право – взял бы, хоть бы даже они были и вовсе без денег!), но мой-то путь лежал уже домой, в Грецию. Это меня шторм загнал обратно к франкским берегам. Два других корабля, что в бухте стояли, должны были тоже плыть за море, то ли на Сицилию, то ли ещё куда. А те четверо собирались... а вот куда же? Этот высокий почему-то поминал Ла-Манш.

– Ла-Манш!? – теперь Эдгар не сумел справиться с дрожью в голосе, но, к счастью, кипрское вино уже ослабило наблюдательность доброго купца-кормчего.

– Да-да, Ла-Манш! Может, они из Англии? И ещё высокий сказал своему товарищу либо слуге, я уж не знаю (правда, тихо, чтобы никто не слышал, но так уж получилось, что я услыхал): «Во Франции слишком многие могут меня узнать. Лучше будет, если мы поедем через Германию. Лошадей, думаю, удастся купить в ближайшем же городе».

– Странные речи! – воскликнул рыцарь, мысленно благодаря Бога за дарованное ему чудо: ведь надо же было им встретить здесь этого греческого купца!

Таким образом, Эдгар и Фридрих узнали почти наверняка, что во-первых, Ричард Львиное Сердце жив, а во-вторых, добираться до Англии он собирался не через Францию, а через Германию. Значит, предположение Тельрамунда скорее всего верно: виновник исчезновения короля – либо герцог Леопольд, либо император Генрих, а может – они оба...

Последний совет путники провели на своём когге в тот же день. Теперь им уже не надо было решать, какой выбрать путь. Оставалось лишь придумать, за кого удобнее себя выдавать, чтобы, не вызывая подозрений, обследовать германские герцогства и графства, а также куда отправить маленького Анри – в Англию ли, под надёжную защиту королевы, или, быть может, в Лион, к старому барону Раймунду.

Эдгар предложил «пойти путём Блонделя» – изображать либо жонглёров, либо бродячих трубадуров. И те и другие, как известно, бродяжничали, не ведая границ, их появление в любом месте никого бы не удивило. В конце концов решили стать именно трубадурами. Тем более, что на корабле нашлись две лютни – одну везла с собой кормилица Луиза, другую захватила Мария, которая всё последнее время училась на ней играть.

Вилли Рыжему было наказано продолжить морской путь к берегам Англии, куда отправлялся весь отряд охраны, а также Луиза с сынишкой Эдгара и Марии. Рыцарь здраво рассудил: пусть лучше его отец подождёт встречи с желанным внуком несколько лишних месяцев, чем узнает об опасностях, которым по легкомыслию родителей подвергался малыш...

...Итак трое трубадуров двинулись навстречу двоим, и ни первые, ни вторые об этом не подозревали. Однако судьба устроила так, что их пути пересеклись. Причём пересеклись как раз в тот момент, когда им было важнее всего объединиться.

Ну а дерзкий замысел подобраться к стенам Дюренштейна, обрядившись в крестьянскую одежду и якобы гоняясь за сбежавшими козами, родился, само собой, в голове Марии. Все пятеро после нежданной встречи отыскали пристанище в доме австрийского крестьянина, чья гуфа[96]96
  Гуфа – земельный надел свободного немецкого крестьянина.


[Закрыть] располагалась всего в четырёх лье от замка. Крестьянин охотно приютил музыкантов и даже не удивился, когда они выразили желание купить у него пару козлят и кое-что из одежды. У него были два сына, пять дочерей, зять и четверо внуков, так что отыскать лишние штаны, рубашку и юбку оказалось нетрудно.

– Я только не понимаю, о каком таком князе два раза упоминал герцог, – задумчиво произнесла Мария, когда друзья вновь принялись обсуждать всё, что им удалось узнать. – Если речь о ком-либо из здешних германских герцогов...

– Вовсе нет! – прервал её Фридрих, и в слабом свете, исходившем от угасающего очага, все увидели, как внезапно помрачнело и напряглось его лицо. – Речь о совсем нездешнем князе!

– Ты хочешь сказать, что?.. – голос Эдгара дрогнул.

Собственно, он не ждал ответа: он уже знал его.

– Да, – кивнул Тельрамунд. – Во всяком случае, Парсифаль служит именно этому князю. Кто-кто, а я это знаю!

– И поэтому они уже дважды пытались тебя убить? – предположил Луи. – Ну там, в Палестине, на пути в Птолемиаду, и потом, когда пираты преследовали ваш когг. Ты знаешь, кто они, и из-за этого...

– Ну, кто они, то бишь тамплиеры, знаю не я один, – покачал головой немец. – Правда, справедливости ради стоит сказать, что и среди братьев этого ордена попадались действительно рыцари. Ведь иные из них сражались во имя Креста, защищали Иерусалим и другие города Святой земли, когда их брала штурмом армия Саладина. Это те, кто до сих пор нужен ордену как герб на щите: вот, мол, мы такие! Но таких-то совсем мало, если вообще осталось ещё хоть немного. В основном тамплиеры – чернокнижники и каббалисты, хотя их золото и жуткая слава заставляют об этом помалкивать. Они сказочно богаты, владеют десятками замков в самых разных странах, имеют влияние на многих герцогов, королей и даже – на иных епископов. Что же до Братства Святого Грааля, то это – самое тайное и самое закрытое ответвление ордена, и о нём известно больше легенд, чем правды. Равно, как и о самом Граале. Пятнадцать лет назад я мог стать членом Братства – мне это было предложено. Но я отказался и никаких обетов не приносил (тот пират, которого Мария отправила кормить акул, либо солгал, либо слышал обо мне чью-то чужую ложь). Поэтому мне не ведомы сокровенные тайны Братства. Ничего такого, что о тамплиерах не знали бы десятки непосвящённых, я не знаю и выдать не могу. Так что понятия не имею, почему они так стремились убрать меня и почему именно сейчас...

Он умолк, всё так же хмурясь и напряжённо думая. Видно было, что вопрос Луи заставил его снова и снова перебирать в памяти события прошлой жизни, пытаясь найти связь между неосторожным юношеским знакомством с опасным орденом и тем, как эти события, возможно, отозвались сейчас.

– Послушайте, мессир Фридрих! – не выдержала Мария. – А я всё-таки так и не понимаю: что такое этот самый Грааль? Я ведь грамотная, читала книги, там про него много чего написано. Но её величество Элеонора, которая была ко мне очень добра, когда мы жили в лагере под Птолемиадой и все думали, что я – мальчик-оруженосец, а она с самого начала обо всём догадалась... Так вот, она мне говорила, что в Священном Писании про Грааль нет ни слова, что не было на самом деле никакого сосуда, в который собирали кровь Спасителя, и всё это – только легенды. Однако что же за священный сосуд хранят Братство тамплиеров и этот самый Парсифаль?

Барон усмехнулся:

– Об этом могу сказать только одно: я никогда не видел Грааля, не знаю, что хранит в своём замке магистр Парсифаль и хранит ли вообще что-нибудь, или же это очередная выдумка тамплиеров. Хотя легенды о Граале куда древнее самого ордена... Парсифаль обожает создавать впечатление, что вокруг него сплошные тайны, и очень любит ими пугать.

– О да! – Мария даже поёжилась. – Муж рассказывал мне ужасные вещи. Будто бы этот магистр может заколдовать волков, чтоб те нападали на опасных для него людей.

– Это, скорее всего, правда, – подумав, ответил Тельрамунд. – Было много совершенно необъяснимых случаев, которые это подтверждают. Но ведь мы здесь – не ради того, чтобы разбираться в колдовской кухне Парсифаля...

– Да-да! – вмешался Блондель, до того сидевший с краю стола и молча настраивавший струны на своей лютне. – Главное – что мы узнали о планах императора Генриха и теперь должны им помешать. Нельзя, чтобы короля увезли в другое место: мы можем вновь потерять его след!

– Да главное даже не в этом! – покачал головой Луи. – Потерять-то мы его не потеряем. Так или иначе – проследим их путь. Но то, что рассказала Мария о разговоре императора с магистром, наводит на страшные мысли. Что эти мерзавцы собираются сделать с королём? К чему Парсифаль говорил о звёздах, о каком-то особом дне, к которому они должны быть готовы, и для чего ему, как он заявил, нужно «сердце героя»?

– Думаю, мы поступим правильно, если постараемся освободить Ричарда, когда они станут его увозить! – решительно сказал Эдгар. – В замок не проникнуть, но когда пленный король окажется за его пределами...

– Хм! – Луи посмотрел на молочного брата с лёгкой усмешкой. – Да ты за эти полтора года и впрямь стал настоящим рыцарем. Готов один идти на целую армию! Наш хозяин видел, как проезжал император Генрих, – с ним было, не считая колдуна и прочей свиты, пятеро рыцарей и двадцать два воина. А если ещё Леопольд даст ему в сопровождение свой отряд? А нас – всего четверо... то есть, я хотел сказать пятеро. Правда, мы не последние рубаки, один Фридрих стоит десятка, но всё же слишком рискованно. Если мы погибнем, не сумев помочь королю, всё будет потеряно.

– Но мы должны спешить, – заметил барон Тельрамунд. – Насколько я знаю Парсифаля, он зря ничего не говорит. Всей кожей чувствую – готовится что-то ужасное! Не смотрите так на меня, я ведь давно уже не впечатлительный мальчик, если когда-то таким и был. Но всё, что они там говорили, наводит на самые гнусные догадки.

Дощатая дверь заскрипела, и в комнату вошла жена крестьянина, дородная, румяная женщина лет сорока. Она несла в одной руке глиняный подсвечник с зажжённой свечой, а в другой – солидных размеров кувшин.

– Клаус велел принести вам вина, добрые люди! – весело проговорила хозяйка. – Верно, вы хорошие миннезингеры, если вам так щедро платят. Мы и раньше пускали на постой жонглёров или музыкантов, а бывало – и пилигримов, но обычно они серебром не расплачивались и коз не покупали. Вот вам свечка – очаг-то догорает. А может, принести ещё хлеба?