Текст книги "Ричард Львиное Сердце"

Автор книги: Ирина Измайлова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 50 страниц)

Глава вторая
Сын эмира

– Ну и как, Эдгар? Решишься ли ты принять участие в турнире? – спросил друга Луи, когда они, покинув пирующий лагерь, отправились побродить вдоль городских стен. Твой Брандис – отличный конь. Если уж он выдержал шторм у берегов Кипра и не заболел, как иные другие лошади, то на турнире ему цены не будет!

– А мне? – Эдгар поглядел на своего молочного брата со знакомой благодушной усмешкой, которой в прошедшие дни, в дни непрерывных сражений, Луи не видел на его лице. – Много ли будет проку на турнире от меня, если я и правил толком не знаю, и копьё держу не лучше дубины, и всяко побоюсь, что со своей силищей отправлю какого-нибудь рыцаря в лучший мир...

Граф Шато-Крайон весело расхохотался:

– Ладно, ладно! Все ведь когда-то не умели, а потом научились. Правила запомнить пара пустяков – я сам тебе их все перескажу. А что до силы, то тут уж чем больше, тем лучше. Копья-то будут тупые. А мечом ты бить умеешь и уж не изрубишь, надеюсь, наших добрых братьев-христиан. Вон, сир Седрик сильнее нас обоих вместе взятых, а и его король, кажется, уговорил тряхнуть стариной и тоже побиться на турнире. Право, попробуй! Не то, какой же ты рыцарь?

– Да никакой я рыцарь! – почти сердито ответил Эдгар. – Я вот всё думаю, думаю... Ричард велел до дня турнира решить всем, кто особенно проявил себя при последнем штурме, кому какая награда больше всего по душе. Денег мы уже получили, но он обещает что-то сверх них. Что-то, чего мы сами попросим. Ну я и думаю: может, мне признаться, что я вовсе не рыцарь, а бастард? А вдруг он согласится дать мне посвящение, а?

Краска, залившая при этих словах щёки и даже шею молодого кузнеца, ясно говорила о том, как сильно мучает его этот вопрос. И Луи стало стыдно – в эти дни, в дни великой битвы, он как-то и забыл, что его лучший друг помимо риска погибнуть под сарацинскими стрелами или мечами, подвергается ещё и позорному риску разоблачения. А ведь оно ничего хорошего не сулит!

– Ну, как тебе сказать... – смутился Луи. – Я не знаю, что, во-первых, может найти на Ричарда – он ведь то великодушен, то не приведи Бог – сам от многих слыхал... Правда, мне он обязан жизнью, и он знает, что ты мой близкий друг и молочный брат. Но ведь вопрос ещё и в том, что мы с тобой не подданные английского короля. А к Филиппу-Августу я бы не совался с этим! Он в отношении оскорбления рыцарской чести и всяких там правил и обычаев просто сам не свой! Я ведь, скажу тебе честно, тоже думаю об обещанной награде. И, если бы только Алиса была сестрой не Филиппа, а Ричарда... Или, ну скажем, Филипп был бы таким, как Ричард... Словом, тогда я бы знал, чего просить! А что? Разве род Шато-Крайонов чем-то хуже Плантагенетов? Но наш король не отдаст мне сестру – лучше в монастырь её отправит... Я уже говорил этим утром с Алисой. Она сказала, что брат хочет вернуть её во Францию. Предлагает ехать с нею. А что я отвечу? Что не могу нарушить клятву Святому Кресту и покинуть тех, кто идёт дальше, в поход к Иерусалиму? Говорил я ей это.

– А она что?

– А что она? Что ты хочешь от женщины? Плачет. Хотя вообще-то она – мужественная девушка. Можешь себе представить: говорит, что готова тайно со мной обвенчаться! Мол, потом Филиппу всё равно будет некуда деваться.

– Ну так и обвенчался бы! – воскликнул с жаром Эдгар. – Ведь ты любишь её, и она любит тебя. Думаю, епископ Балдуин вас не выдаст. Обвенчаетесь здесь, а потом она будет ждать тебя во Франции.

– Да-да! А я буду воевать и думать, рогат я или ещё нет? – ехидно подхватил Луи. – Ах, братец мой, разве ты ещё так наивен и не знаешь, что даже самая верная женщина способна изменить при определённых обстоятельствах?

– Я в это не верю.

– И ты встречал верных жён?

– Встречал. Моя мать была верна моему отцу, хотя даже не была с ним обвенчана.

Этот твёрдый ответ заставил Луи замолчать. Он задумался.

– Право не знаю, Эдгар, как помочь тебе с посвящением в рыцари! – произнёс он наконец. – Кажется, после наших здешних подвигов ты имеешь на это полное право, не будь с самого начала такого обмана. И в этом виноват только я один!

Он произнёс это с таким жаром и раскаянием, что Эдгар тут же добродушно рассмеялся:

– Да ну, право!.. Разве так уж важно в конце концов, кем я умру – рыцарем или простолюдином? Я бился за Гроб Господень, участвовал в сражениях, как мой великий предок, и это уже означает, что я не напрасно живу в этом мире! И это благодаря тебе, Луи. Так что ни в чём себя не упрекай.

– Значит, ты будешь участвовать в турнире? – лукаво улыбнулся Луи.

– О-ох, опять ты! Ну как, скажи ты мне, как я покажусь на рыцарском турнире после того, как на глазах у половины лагеря орудовал молотом в кузнице? Ведь это позор для рыцаря!

Луи хлопнул себя по голове:

– Ба-а-а! Так не забыть бы напомнить Ричарду Львиное Сердце, что он не имеет права биться с другими рыцарями. Он ведь тоже работал в кузнице, да ещё и не мастером, а подмастерьем!..

– Учеником, Луи, учеником! На подмастерье год учиться надо. Хотя Ричарда я бы произвёл в подмастерья, может быть, и через полгода: у него очень хорошие способности к нашему ремеслу.

Смеясь и обмениваясь шутками, молодые люди меж тем уже дошли до памятной им твердыни – Проклятой башни. В вечернем свете её изуродованная громада выглядела ещё суровее и мрачнее. Алый свет заходящего солнца обрисовывал контуры башни и неровный излом полуразрушенной восточной стены зловещим кровавым контуром.

Шум праздника, разливавшийся над аркской равниной, почти не доходил сюда – лишь тихо звучала, долетая издали, музыка флейт, порой гулко рокотал барабан, порой доносились всплески весёлых выкриков и смеха. И, сливаясь с этим радостным, но далёким гулом, гораздо ближе, где-то за выступами крепостных стен, тихо взлаивали и завывали шакалы, спеша к ночному пиру.

Крестоносцы подобрали и похоронили своих убитых, но собрать тела погибших магометан, попадавших в ров и оставшихся на крепостных стенах, у победителей не был сил, да не было и особой охоты... Что до жителей города, то многие из них пытались найти среди погибших своих близких и порой находили, однако им и подавно было не похоронить всех.

– Идём отсюда! – поморщившись, проговорил Эдгар. – Мерзкое место... Мне и сейчас ещё видится эта страшная подземная темница.

– А кстати, – вспомнил Луи, – Ты не спрашивал Седрика: тот старый узник-монах умер?

– Нет! – Эдгар облегчённо перекрестился. – И он не старик, как оказалось. Он сказал потом, что ему всего сорок два года. Наш лекарь говорит, что это поразительно крепкий человек – его, наверное, удастся выходить. Но знаешь, после разговора с королём монах Григорий спал целые сутки, а когда проснулся, почти ничего не помнил о видении, которое было ему послано в заточении, и о том, что он предрёк Ричарду.

– А что он ему предрёк? Я ведь не слышал.

– Я тоже. Мне Седрик кое-что пересказал. Идём, Луи. Расскажу по дороге. Право, мне тошно около этой развалины. И всё время мерещатся какие-то стоны, будто тут бродят призраки!

Луи как-то странно посмотрел на молочного брата:

– Видно, и в самом деле бродят! Потому что двоим не может мерещиться одно и то же. Мне тоже кажется, будто кто-то стонет...

Молодые люди прислушались.

В странной вечерней полутишине, нарушаемой отзвуками далёкого праздника и взвизгами шакалов, вновь отчётливо прозвучал глухой человеческий стон.

– Вон оттуда! – воскликнул Эдгар, указывая на излом стены справа от башни. – Точно, это там. Наверху.

– Да и я слышу, что там, – согласился Луи. – Но только как мы туда заберёмся? Хотя, кажется, по осыпи обломков можно добраться почти до самого провала.

– Можно, – кивнул кузнец. – Но нужно поспешить: мы, остолопы этакие, не взяли с собой факелов, а в темноте по этим глыбам спускаться будет опасно. Пошли!

Юноши решительно миновали ров, невольно кинув взгляд на полуобвалившиеся отверстия подземных ходов, в которых они едва не нашли свою смерть, и стали карабкаться по восточной стене, вернее, по грудам осыпавшихся с неё и с треснувшей башни камней. Это было то самое место стены, на которое рухнул громадный обломок. Подниматься было небезопасно: осыпь расползалась под ногами, не было и надёжной опоры для рук. Но оба крестоносца были достаточно ловки и ухитрялись сохранять равновесие, даже когда какая-нибудь глыба выворачивалась из-под ноги или из-под ладони и с шумом катилась вниз.

Оказавшись в обширном углублении, выбитом рухнувшей частью башни, Луи и Эдгар огляделись. Они стояли среди сплошного нагромождения камней и больших каменных глыб. То были осколки башенной стены, прочная кладка которой не рассыпалась до конца, многие камни остались спаяны застывшим на века песочным составом. Слабый стон прозвучал вновь, и теперь они увидели выступающее из-под одной такой глыбы человеческое тело. То был магометанин: молодые люди сразу рассмотрели обмотанную белым тюрбаном запрокинутую назад голову. Глыба придавила человеку ноги до самых бёдер.

– Неужели он лежит тут два дня? – изумлённо проговорил Луи. – Но и вчера, и позавчера весь день палило солнце – разве можно было выжить?

– В полдень сюда падает тень башни, – заметил Эдгар. – Хотя от этого вряд ли было много легче. Ну что, друг, мы с тобой ведь одолеем вдвоём этот камешек, а?

Осторожно ступая, молодые люди приблизились к лежащему и, ухватив придавивший его обломок с двух сторон, резким рывком приподняли и сбросили его во внутреннюю часть крепости, туда, где терялись в вечернем полумраке улицы Акры.

Тот, кого они освободили от страшного каменного гнёта, оказался юношей, почти мальчиком – на его смуглых щеках лишь начал проступать тёмный пух будущей бороды. Его тело выглядело невредимым, но обе ноги были, скорее всего, сломаны, а по правому виску тянулся узкий кровавый след – падая, он ударился о камни головой.

Юноша вновь застонал и приоткрыл глаза. Они были мутны от боли, но видели. Взгляд раненого скользнул по склонившимся над ним лицам, потом губы шевельнулись, и он что-то хрипло прошептал.

– Что он говорит? – Луи растерянно посмотрел на молочного брата. – Если бы понимать по-арабски!

– Да зачем понимать-то? – пожал плечами Эдгар. – И ты, и я, и любой в таком положении просто попросил бы пить! У тебя ведь фляга с собой. Дай-ка!

– Да в ней же не вода, а вино...

– Ну и что? Кипрское вино хорошо утоляет жажду. Ну, парень, хлебни... Наверное, ты везучий, раз ещё живой. Хотя, как знать! Если ноги раздроблены, я тебе не завидую.

Раненый глотнул, закашлялся, потом с жадностью вновь потянулся к фляге. Сделав ещё несколько глотков, он перевёл дыхание и сказал на неплохом французском языке:

– Аллах отблагодарит вас, рыцари, если не смогу отблагодарить я. Моё имя – Рамиз-Гаджи, я – сын эмира Фарруха. Не оставляйте меня здесь – отец даст за меня выкуп...

Кузнец и его молочный брат быстро переглянулись. Они оба знали от графа Анри, что эмир Фаррух, защищавший Мушиную башню, был убит два дня назад, как раз тогда, когда его сын упал на эту стену вместе с куском Проклятой башни.

– Ну что мы стоим? – после нескольких мгновений молчания спросил Луи. – Темнеет. Ещё немного, и мы с такой ношей нипочём не спустимся. Я возьму его подмышки, а ты попытайся поаккуратней взять за ноги. Полезли вниз!

Глава третья
Наваждение

Лекарю Антуану, которого друзья вытащили из-за весёлого, обильного стола, ужасно не хотелось покидать пирушку и идти возиться с раненым.

– Я понимаю, этот ваш монах! – бурчал себе под нос хмельной костоправ. – Ну хоть византийской, но христианской веры. Тут грех не помочь! А это что? Чего ради я должен лечить магометанина? Это ваши любимые госпитальеры всегда помогают всем, кому не лень! К ним бы его и тащили... А у меня вон христиан раненых полно!..

Однако увидав, что раненый почти мальчик, Антуан смягчился. Он промыл и перевязал рану на его голове, затем осмотрел и прощупал неподвижные ноги.

– Говорите, он свалился вместе с обломком башни? Это с такой высоты? Ну так он не из плоти и костей, а видать, из хлебного мякиша... Сперва я так и подумал: обе ноги сломаны. Но – ничего подобного! Кости совершенно целы! Вы можете себе такое представить? Одна нога разодрана о камни от бедра до колена, но это пустяки – заживёт. Вторая опухла, но это – тоже безделица – даже и перелома нет! Просто вывих, да ещё хорошо пришиблено камнем: сплошной кровоподтёк. Дней через пяток мальчишка будет бегать как жеребёнок. Я наложу лубок на вывихнутую ногу, и можете его оставить у меня в шатре – я буду праздновать до утра, а утром проверю, как парень себя чувствует. Конечно, голову он тоже расшиб сильно, но отчасти это и хорошо: по крайней мере, пока караулить не нужно. А то ведь и сбежать мог бы – сарацины народ живучий...

Эдгар предложил Луи тоже вернуться в весёлую компанию, тем более, что граф Анри Шампанский приглашал молодых рыцарей за свой стол. Но Шато-Крайон отчего-то смутился и сказал, что хотел бы ещё кое с кем поговорить за пределами лагеря. Кузнец тотчас понял: его молочный брат собирается на свидание с Алисой. И вот тут что-то вдруг больно укололо юношу. Впервые он подумал о той пропасти, которая разделяла его и Луи. Молодой граф пока не мог открыто желать, но имел право надеяться на брак с принцессой. А ему такое не могло и прийти в голову – он стал бы смешон самому себе, если бы в его душе шевельнулось дерзкое «а вдруг»? «А что вдруг? – тут же и посмеялся над собою Эдгар. – Какое ещё „вдруг“? Да если бы я и был рыцарем, даже графом, как Луи, да хоть принцем, в конце концов – как мог бы я пожелать женщину, которая уже досталась другому? И не просто другому, а королю Ричарду, которого я боготворю!»

С тех пор, как там, в такой далёкой теперь Мессине, Эдгар за руку подвёл чернокудрую Беренгарию к её великолепному жениху, он запретил себе всякие вольные мысли о ней. Да эти мысли, по правде сказать, и не особенно часто пытались проникнуть в его сознание – он слишком много думал о предстоящих сражениях, возможной удаче... Потом сражения начались, потом был подкоп под Проклятой башней, последний день штурма, кровь, смерть, страх. И торжество. Жестокое торжество победителей.

В эти дни Эдгару как-то пришло в голову, что рыцари из баллад во время смертельной схватки не могли думать только о своих возлюбленных, как уверяли менестрели – тогда этих рыцарей тут же и убили бы. Во время битвы в сознании живёт только битва.

Однако именно сейчас странная и горькая мысль обожгла кузнеца. Он никогда и никому не завидовал. И вот застенчивая улыбка обычно бесшабашного Луи, румянец на его щеках, счастливый блеск его глаз неожиданно стали для Эдгара искушением. Впервые в его душе шевельнулось злое и горькое: «А я?» И тут же стало обидно, что он и в самом деле едва ли сможет принять участие в турнире: он ведь действительно ничего почти не умеет – над ним ещё, чего доброго, станут смеяться! Да и не хочется снова лгать – называть перед королями и рыцарями имя, которое ему на самом деле не принадлежит.

Вдруг на ум Эдгару пришла неожиданная мысль: а что если посоветоваться с королевой Элеонорой? Рассказать ей всё и спросить, возможно ли ему теперь просить Ричарда Львиное Сердце посвятить его в рыцари? Уж она-то не выдаст, почему-то юноша был в этом совершенно убеждён. А в самом деле – пойти прямо сейчас и поговорить! Скорее всего, королева не на пиру, давно уже ушла оттуда – вряд ли ей приятно, когда кругом столько пьяных.

Шатёр Элеоноры Аквитанской располагался в стороне от шатров её сына и молодой королевы. Охраны возле него не было – воины стояли лишь по углам небольшой площадки, где разместились походные жилища царственных особ и палатки их слуг.

Эдгар подошёл к шатру сзади. Вовсе не потому, что прятался от стражи – просто так было скорее. Кто-то из воинов видел его, но, узнав, лишь приветственно помахал рукой – героев, с риском для жизни сделавших подкоп под Проклятую башню, знали теперь почти все.

Молодой человек уже собирался, обогнув шатёр, войти в него, как вдруг до него долетел взволнованный женский голос. Вернее, не голос, нет, женщина полушептала, захлёбываясь словами и, возможно, слезами. И это была не Элеонора!

– Напрасно! Напрасно вы меня утешаете, ваше величество!.. Сир Эдгар никогда меня не полюбит, никогда!

Молодой человек замер, даже отшатнулся, словно кто-то резко толкнул его в грудь. Женщина говорила о нём! Но КТО это был?! Поздним вечером, почти ночью, здесь, в шатре королевы-матери... Сдавленный полушёпот не позволял узнать голос, было лишь понятно, что это – молодая женщина.

Меж тем послышался голос Элеоноры. Вернее, сперва она коротко засмеялась, потом проговорила:

– Девочка моя! Какой же ты хочешь любви, появившись перед ним в таком виде? Не думаешь ведь ты о нём дурно?

– Нет, нет! – отвечал дрожащий шёпот. – Но у меня просто не было другого выхода. Да если бы и был! Между нами пропасть, бездна... Он не станет и думать обо мне!

В голове, в душе, в мыслях Эдгара всё смешалось и спуталось. Одна лишь мысль, обжигающая и пугающая: Беренгария?! Она?! Это она говорит с королевой?! И говорит о том, что... его любит?! Да нет, нет, такое невозможно! Но кто же это может быть ещё? В лагере, если не считать пленных мусульманок, всего шесть женщин: принцесса Алиса, которая любит его друга Луи, её служанка Эмма, которая ни разу не видела Эдгара (даже её имя он узнал от Луи), королева Элеонора, почтенная Клотильда Ремо, служанка Беренгарии, но та говорит по-французски с каким-то смешным акцентом, и... и сама Беренгария!

«Она сказала, что между нами – бездна! Да – королева и простой рыцарь... Рыцарь? Ха-ха-ха! Знала бы она правду! Какая там бездна... Между нами – ад! Но отчего Элеонора упрекнула её? В каком таком виде явилась она передо мной? А-а-а! Её задранные юбки и стёртые о седло бёдра... Да, по мнению знатной дамы, это позор – так показаться рыцарю! Но мне-то только в радость было увидать её красоту!»

Эдгар поймал себя на том, что, кружась в вихре этих сумасшедших мыслей, он на самом дне сознания всё же оценивает происходящее трезво и понимает, что, скорее всего, находится во власти какого-то дьявольского наваждения. Не может королева, преданная и пылкая жена Ричарда Львиное Сердце, питать тайную любовь к безвестному рыцарю, который даже близко не равен её герою! Однако разговор в шатре продолжался, и Элеонора ответила своей собеседнице жёстко и печально:

– Нет, девочка, ты не права. Бездна – это совсем-совсем другое. Обычно бездна бывает, когда мужчина и женщина равны по положению. А невозможность – это только смерть! Когда любимый умирает, быть вместе становится невозможно. У меня это было.

– Я знаю. Я слышала, что вы любили, и вашего возлюбленного...

– Да-да! Но это было пятьдесят лет назад. Стоит ли вспоминать? Речь ведь не обо мне, а о тебе. Ты хочешь любви Эдгара, но ничего не делаешь ради того, чтобы её завоевать.

– Но у меня же нет никакой надежды...

Кажется, она заплакала. Её голос совсем угас, зато очень твёрдо прозвучал голос Элеоноры:

– Сколько же раз повторять: невозможно, когда человек мёртв! А вы оба живы. Живы, глупышка! И я бы хотела тебе помочь.

Тут вдруг Эдгара резанула новая мысль, столь очевидная, что было невероятно, как она не пришла ему в голову раньше:

«Боже Праведный! Но она же мать Ричарда! И она хочет помочь Беренгарии ему изменить?! Или правду говорят, что она колдунья и у неё какие-то свои дьявольские замыслы?..»

В это время чуть в стороне мелькнул свет факела, и послышались голоса. Несколько человек шли к королевским шатрам, видимо, возвращаясь с праздника. Это были воины охраны и один из рыцарей, поставленных охранять лагерь. Кузнец тотчас представил, что будет, если его застанут подслушивающим разговор двух королев... Конечно, самое разумное было бы, покуда люди с факелами не подошли ближе, просто обойти шатёр и войти туда – никого не удивило бы, что французский рыцарь, близко знакомый с Элеонорой, зашёл её навестить. Да и обе дамы никак не смогли бы заподозрить Эдгара в том, что он их подслушивал. Но войти после того, что он услыхал! Юноша прекрасно понимал, что выдаст себя. А потому повернулся и, как вор, неслышно скрылся в темноте, быстрыми шагами направившись в сторону площади, расположенной в середине лагеря. Оттуда до сих пор доносились звуки флейт и неугомонный шум пирушки.

Эдгар добрался до площади, где его почти сразу схватил за руку какой-то английский рыцарь и немного нетвёрдым языком произнёс:

– П... послу-шай-те, мессир! Я всё время хотел у вас спросить... А... г-где вы научились так славно кидать нож? И н... не научите ли меня? Моё имя – Блондель. Эт-то я стоял возле вас, когда вы, там, на Кипре, убили сарацина.

Кузнец сперва опешил, потом сообразил, что англичанин просто путает его с Луи – такое здесь, в лагере, случалось уже несколько раз. Он объяснил Блонделю его ошибку, и тот закатился смехом, а потом потащил француза за стол. Оказывается, рыцарь был приближён к королю Ричарду, и они оказались в конце того самого стола, за которым пировал Львиное Сердце.

Кипрское вино в этот вечер привело короля-победителя в самое лучшее расположение, к тому же в этот день его совершенно отпустила лихорадка, и он всерьёз намеревался через два дня принять участие в турнире. Ричард пил со своими рыцарями и за своих рыцарей, за дальнейший поход через палестинские земли к Иерусалиму, за победу над армией Саладина. Он так часто наполнял и осушал свой объёмистый серебряный кубок, что должен был бы, казалось, уже утратить ясный дар речи, однако вино, похоже, не имело над ним власти – взгляд и голос короля оставались ясными, и, очевидно, так же ясны были его мысли. Возможно, он и опьянел, но совершенно этого не показывал.

– А-а-а, Блондель! – крикнул Ричард, заметив появление в конце стола своего друга-рыцаря. – Вижу, ты привёл на наш пир сира Эдгара. Правильно сделал. Помните, сир Эдгар, что вы ещё не сказали мне, какой награды хотели бы за свой подвиг? Помните, да? Учтите, мне бы не хотелось прослыть неблагодарным королём! Вы уже приняли решение?

– Да, ваше величество, – неожиданно для себя сказал Эдгар. – И могу попросить прямо сейчас, если вы готовы меня выслушать.

Король привстал за столом и властным движением руки заставил своих шумных товарищей умолкнуть:

– Слушаю, рыцарь! Говори, и если в моей власти исполнить твою просьбу, она будет исполнена!

Эдгар поднялся и поклонился:

– Мессир! Сегодня я с моим другом графом Шато-Крайоном нашёл в развалинах крепости юношу-магометанина. Его придавило обломком Проклятой башни, и мы с Луи думали, что он умирает, однако лекарь Антуан не нашёл у него сильных повреждений. Юношу зовут Рамиз-Гаджи, он назвался сыном эмира Фарруха, а этот эмир, как вы знаете, погиб, и за пленника никто не заплатит выкупа. Он ещё не знает этого, не знает, что его ждёт неволя. Так вот, ваше величество, поскольку я и граф Луи смогли сохранить мальчику жизнь, я не хотел бы сделать эту жизнь полной отчаяния. Мы доставили пленного в ваш лагерь – во французском лагере нет такого опытного лекаря. А раз так, Рамиз-Гаджи принадлежит вам. И я прошу, если вы и впрямь хотите меня наградить за какую-то там вырытую в земле нору... я прошу вернуть ему свободу!

Ричард расхохотался:

– Похоже, похоже на тебя, сир Эдгар! Просишь в качестве награды жизнь пленника, которого я бы тебе и так отдал в полное распоряжение – ты же его откопал под обломками. Ладно, будь по-твоему: Рамиз-Гаджи, или Гажди-Рамиз, как его там, с этого мгновения свободен. Все слыхали? Но я могу выполнить и ещё какое-нибудь из твоих желаний, хотя бы в уплату за то, что ты научил меня держать в руках кузнечные клещи и немного владеть молотом. Подумай, время есть. А сейчас пей с нами – и пусть не говорят, что мы не любим франков! Да здравствует Франция!

И, ещё раз опрокинув кубок, он расхохотался:

– Ах, слыхала бы это моя матушка! Она-то уж точно в обиде на Францию[41]41
  Ричард намекает на несчастливое первое супружество Элеоноры и её тяжёлое расставание с Луи Седьмым.


[Закрыть]... Правда, сира Эдгара она тоже любит, мне об этом говорила жена. А кстати, куда это удалилась Беренгария? Кто-нибудь – ступайте, позовите королеву!

Эдгар, услыхав это, невольно вздрогнул. Ему больше всего не хотелось сейчас попадаться на глаза юной Беренгарии. Что если она, только что излив свои чувства королеве-матери, увидит его и каким-то образом себя выдаст?

А Элеонора, Элеонора? Как же всё-таки объяснить её странные и страшные слова: «Я бы хотела тебе помочь»? Или она и впрямь – враг своим сыновьям, как о ней поговаривали многие, и лишь делает вид, что любит Ричарда и гордится им? Или её поведение – ловушка для Беренгарии и её избранника? Так или иначе, ему, Эдгару, лучше сейчас держаться подальше от обеих королев!

– Я здесь, ваше величество! Ты звал меня, мой любимый?

Беренгария, лёгкая, стройная, в красном, шитом золотом платье, укрытая воздушным покрывалом, сквозь которое темнела её длинная, чуть не до земли коса, порхнула к Ричарду и села рядом с ним, нежно взяв его руку, лукаво и кротко засматривая в его глаза.

Видела она сидевшего за столом Эдгара или не видела, уже не имело значения. Ничто в этой весёлой, пленительной, счастливой женщине не выдавало пролитых только что слёз и отчаяния, которое так явственно звучало в её голосе. Полно, да в её ли? Кузнец смотрел, не веря себе! Если там, в шатре, была не она?.. Но КТО мог там быть?! Если же он и в самом деле слышал признания Беренгарии, то есть ли предел её коварству? И неужели Луи прав: нельзя положиться ни на одну женщину, они не умеют быть верными?..

С этой мыслью юноша до дна осушил поданный Блонделем кубок, и праздничная площадь, зажжённый посреди неё костёр, воины, плясавшие неподалёку в обнимку с какими-то полунагими сарацинками, – всё это стало плавно качаться перед его глазами, будто он смотрел с борта корабля, что шёл вдоль неведомого берега, на чей-то чужой загадочный праздник.