Текст книги "Ричард Львиное Сердце"

Автор книги: Ирина Измайлова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 50 страниц)

Глава девятая
Сон королевы

Хотя королеву Элеонору постоянно окружало внимание очень многих людей, мало кто видел, как она молится. Из-за этого её и прозвали плохой христианкой, едва ли не безбожницей, когда она была королевой Франции, женой набожного до фанатизма Луи Седьмого.

На самом деле она молилась много и часто и, возможно, более страстно, чем её муж, чем окружавшие её строгие и богобоязненные придворные дамы. Только она не любила делать это напоказ. В храме всегда стояла отдельно от других, скрыв лицо под покрывалом, сложив руки, склонив голову, не шевелясь, ни с кем не обмениваясь взглядом. Никто не видел, двигались ли при этом её губы, шептала ли она молитву, либо была занята своими мыслями... Оставаясь в своих покоях, королева перед вечерней молитвой отсылала прочь даже служанку – с Богом она старалась говорить один на один. И тогда давала волю волнению, слезам, иной раз отчаянию, зная, что Тот, к Кому она обращается, примет её молитву, пускай и полную дерзкой, почти греховной страсти, даст ей облегчение, пошлёт умиротворение. Иногда она молилась ночи напролёт.

Впрочем, очень часто Элеонора обращалась к Богу и среди обычных своих дел, во время ли прогулки, или читая в своей комнате, либо на скамье в саду, во время поездки верхом, даже на охоте... И тогда её молитва, о которой никто из находившихся рядом людей не мог подозревать, делалась особенно искренней – в такие минуты королева признавалась в самых тайных дурных побуждениях, порой терзавших её душу, прибавляя: «Но ведь ты знаешь, Господи, кто мне внушает эти злые и глупые мысли! Умоляю Тебя, прогони его от меня, не дай мерзкому бесу завладеть моей волей!»

Порою она слышала ответ на свои молитвы. То были не слова – просто в глубине сознания она ощущала чью-то Мысль, мысль, полную мудрости и кротости, покоя и терпения, и понимала, что сама бы не нашла её среди бури своей мятущейся души.

Из всех людей, окружавших её, только Ричард знал тайну её молитв, хотя они никогда об этом не говорили. Просто он и сам так молился, и его мать тоже об этом знала.

В тот вечер они с сыном проговорили несколько часов подряд, и королева опустилась на колени перед походным раскладным киотом с фигурками Христа и Богородицы лишь когда начало светать, когда померкла и ушла луна, и одна за другой в матовом бархате неба стали таять звёзды.

Ричарда терзало сомнение: последние события поставили перед ним мучительный выбор. Продолжить войну, дойти со своими победоносными войсками до Иерусалима, либо принять предложение Салах-ад-Дин а, заключить мир, закрепив за христианами завоёванные земли и оставив часть бывших владений крестоносцев магометанам – вот два пути, по которым мог пойти сейчас английский король, предводитель Третьего крестового похода. И большинству тех, кем он сейчас командовал, второе решение представлялось безумием либо откровенным предательством. Армия Ричарда разбила султана во всех сражениях, прошла более половины пути, захватив за несколько месяцев земли, за которые Салах-ад-Дин бился годами. И после этого думать о заключении мира?! Да в уме ли великий воин?! Или его соблазнили предложенные врагом сокровища, и он вздумал изменить делу Креста?

В действительности только сам Львиное Сердце, да ещё его мать понимали, как близки они сейчас к поражению после всех этих триумфальных побед. И поражение крылось не в усталости войска, не в потерях, которые они понесли, не в возможных новых битвах с ещё далеко не разбитым врагом. Но Ричард видел, как на глазах растёт раздражение в душах всех без исключения вождей похода, насколько злит их его боевая слава, до чего страстно они хотят, чтобы он допустил хотя бы одну ошибку, даже пускай это будет проигранная битва... Он не проигрывал, и они всё больше и больше начинали его ненавидеть! И уже не могли сломить свою гордыню, не могли по-старому, как сами же поклялись, повиноваться избранному общим собранием вождю крестоносцев. Протест, неповиновение, возражения, следовавшие почти за каждым его приказом – всё это должно было расшатать и разрушить армию раньше, чем искусные подкопы разрушили некогда Проклятую башню... Одно лишь нежелание восстанавливать снесённые крепости и оставлять позади войска крепкие гарнизоны, одно это могло свести на нет все победы, и тогда окажется, что Крестовый поход был вообще напрасным! А иные из государей уже открыто заявляли, что устали слушаться чужого короля, не верят ему и собираются возвращаться домой!.. Герцог Бургундский уже уехал (отчасти и слава Богу, от него было больше хлопот, чем пользы!), подумывает об отъезде и Филипп-Август, да ещё и всех франков может увести. Почему? Да только потому, что считает, сколько денег вложил в поход, и недоумевает, отчего же его, так сильно потратившегося во имя Господа, воины и рыцари не обожают и не славословят хотя бы наравне с Ричардом? Хотя бы наравне... Господи! Да кто же мешает ему тоже стать героем?! Или что мешает?.. А может быть, всё сложнее? Может быть, он, Ричард, сам во всём виноват? Конечно, нужно искать причину в себе. Наверное, он просто не умеет быть с ними добрее, терпимее. Наверное, он и вправду плохой христианин! И если сейчас он заключит мир с султаном, многие вообще назовут его изменником. А то и безбожником. Хотя не называют же так Конрада, маркиза Тирского, того самого бесстрашного Конрада Монферратского, которому до того опостылело подчиняться Ричарду, что он недавно пытался заключить союз с братом султана Малик-Адилом. Об этом узнали, Филипп-Август был взбешён и кричал, что добьётся отлучения Конрада от церкви, а тот лишь объяснил, что лучше уж союзничать с мусульманами, чем доверять англичанину. И шум понемногу утих. Словно не произошло нечего из ряда вон выходящего!

Значит, или заключение мира, или поражение. И очень скоро это должны понять многие. Но тогда будет поздно. Трон Саладина может рухнуть, а его преемники могут оказаться вовсе не такими хитрыми и осторожными. Они погубят себя, но разобщённая и утратившая повиновение армия крестоносцев тоже погибнет!

Хорошим предлогом для встречи с султаном и обсуждения возможного договора стало, как это ни странно, пленение Эдгара Лионского и обсуждение (пока что через послов) его выкупа. Узнав, что рыцарь жив, Ричард немного успокоился и уже не спешил, желая дать Саладину несколько дней на размышления. И это было единственное, в чём Элеонора не соглашалась с сыном. Она тревожилась и требовала, чтобы молодой француз был вызволен как можно скорее.

– Да ты влюбилась в него, честное слово! – не выдержал король, услыхав в третий раз настоятельную просьбу королевы поспешить с обменом. – Что ты так спешишь? Если уж Саладин не поддался первому порыву гнева и не снёс Эдгару его белокурую голову, едва того привели, то уж теперь опасности нет – султан понимает, что смерти моего избавителя я никогда ему не прощу.

– А ты уверен, что в лагере Саладина всё решает только сам Саладин? – едва сдерживая раздражение, воскликнула Элеонора. – Если здесь, в твоём стане, Ожер Рафлуа настраивает против тебя королей и баронов, ведёт тайные переговоры с мусульманами и подговаривает дурака Конрада продаться Малик-Адилу... Да, да, не смотри так! Я думала, ты знаешь, с чьей лёгкой руки это пришло в голову маркизу Тирскому! Так вот, если уж у тебя под носом твои враги разрушают армию и готовят ей поражение, то неужто того же самого не могут делать и враги Саладина? Непрерывная война нужна тем, кто не хочет видеть сильные государства и сильных государей. Такие силы есть с той и с другой стороны. И если кто-то в лагере Саладина хочет, чтобы он не сумел заключить с тобой мир, он постарается убить Эдгара, чего ты, как сам сейчас и сказал, никогда не простишь! А я не хочу, чтобы тебе помешали.

– И боишься за своего отважного друга, да? – чуть улыбнувшись, спросил Львиное Сердце.

– Боюсь, – спокойно ответила Элеонора. – Разве я не говорила, что чем-то он мне напоминает тебя?..

– Думаю, что даже не меня! – Ричард вдруг в задумчивости посмотрел на свою мать и сам смутился, увидав, как непрошенный румянец вдруг проступает сквозь загар, давно уже прочно окрасивший её лицо. – Ну вот, отчего ты краснеешь? Думаешь, не понимаю? Ведь ты всё ещё любишь того человека? Того рыцаря со светлыми, как лён волосами и карими глазами... Того, за кого тебе когда-то не дали выйти замуж!

Королева отлично умела справляться с собой, и её румянец погас так же быстро, как и появился, будто она стёрла его, взмахнув рукой с невидимым платком.

– Прежде всего, – спокойно сказала она, насмешливо искривив губы, – прежде всего, глаза у него были вовсе не карие, а серые. Я знаю, что менестрели в своих несносных балладах часто поют про карие глаза, но они врут! Больше всего эти глаза были похожи по цвету на лезвие только что выкованного меча, и блестели так же... Может быть, в нём было что-то общее с Эдгаром. Даже скорее всего было... Но с тобой ещё больше. Только он был немножко покрупнее тебя.

– Ещё покрупнее? – ахнул король. – Ну и медведь! А пальцы были тонкие... Это ведь его кольцо?

Он взял левую руку матери и взглянул на перстень с прямоугольным смарагдом, который она, не снимая, носила на среднем пальце.

– Им он со мною обручился. Но он это кольцо носил на мизинце. Видишь, по бокам камня гербы? Гербы его рода. Его отец был бедным, но знатным человеком. А он бастардом, как и наш Эдгар. Только его отец оказался храбрее барона Раймунда – он добился у моего отца, герцога Аквитании посвящения Ричарда в рыцари.

– Его действительно звали Ричард? Здесь менестрели не врут? – голос короля почему-то дрогнул.

Она чуть-чуть помолчала и, как бывало часто, ответила его мыслям, а не его словам:

– Да, ты прав, я назвала тебя в его честь. Так и сказала твоему отцу, что никак иначе просто не дам тебя окрестить!

– Отчего именно меня? До меня у тебя родились ещё два сына. Старшего, наверное, отец потребовал назвать Генрихом. А потом...

Элеонора покачала головой:

– Вовсе не в этом дело, Ричард. Может быть, ты сочтёшь меня сумасшедшей, но... У меня было такое чувство, что я зачала тебя от него.

– О Боже! Как это?

– Я зачала тебя спустя ровно двадцать лет с тех пор, как впервые увидала его. День в день. А родился ты спустя ровно двадцать лет после его смерти. Тоже день в день. И перед твоим рождением я видела его во сне. Я часто его вижу, но так, как в тот раз, было лишь однажды. Он пришёл ко мне, одетый в свою серебристую кольчугу, а на его голове был венок, который я ему однажды сплела. Из перелесков, я хорошо помню... Он протянул мне раковину и сказал: «Вот, я дарю тебе продолжение моей жизни!» А раковина, по представлениям древних философов, знаешь что?

– Символ зарождения живого. Как и яйцо. Ты говорила, – Львиное Сердце смотрел на свою мать уже не с изумлением, а со смешанным чувством нежности и участия. – Но ведь это невозможно! Невозможно родить от человека, умершего двадцать лет назад, мама!

– Почему это? – улыбнулась она, по привычке проводя рукой по его волосам. – Разве не Бог вкладывает душу в младенца? Так не Ему ли решать, на кого эта душа будет походить? Мне рассказывали, будто где-то на Востоке верят в переселение душ – от умершего в рождающегося. Это, само собою, бред. Но разве нельзя передать волю, ум, характер? Может, грех так говорить и так думать? Я уже в этом исповедовалась. И знаешь, что мне сказал епископ Клемент? Помнишь его? Добрый и славный был старик... Так вот он мне сказал, что если в моих мыслях я не грешила совокуплением, но просто молилась об умершем женихе, то, возможно, и он в Царстве Небесном вымолил младенца, душа которого походила бы на его душу.

Ричард ушёл из шатра матери перед рассветом, пообещав тут же лечь в постель. Полученная им тяжёлая рана давала о себе знать, хотя, по его словам, шов был наложен лучше некуда.

– А ты знаешь, – уже уходя, заметил король, – рыцарь Луи и эта сумасшедшая девчонка нарушили мой запрет, и всё же отправились на разведку в Яффу. Видит Бог, если даже самые преданные воины меня не слушаются, с кем же идти в бой?

– Возможно, они поступили правильно! – прошептала Элеонора.

Но Львиное Сердце лишь махнул в досаде рукой и вышел из палатки. И вот тогда королева достала и раскрыла свой складной киот и, установив его на столике, опустилась на колени перед изображениями Господа и Богоматери. Какая-то смутная тревога не оставляла Элеонору. Она молилась, а в её сердце будто дрожала какая-то туго натянутая струна – что-то заставляло её бояться. Она не понимала причины этого страха, но чувствовала, что это не игра воображения – изредка с нею такое уже случалось, и ни разу предчувствие не обманывало её.

Она позвала Клотильду, приказала приготовить постель, однако не сумела заснуть и встала спустя два часа после того, как легла.

Лагерь тоже уже пробудился, и, выйдя из палатки, Элеонора увидала привычную картину: повсюду тянулись дымки костров – многие крестоносцы во время длительных стоянок требовали, чтобы их оруженосцы и утром, и вечером готовили им горячую пищу, это помогало восстановить силы после долгого перехода и, тем более, кровопролитной битвы. В небольшой речушке, одном из притоков Рошеталии, несколько оруженосцев мыли лошадей, выше по течению с криками и хохотом плескались человек пятнадцать рыцарей. Восток делал своё дело – крестоносцам всё больше и больше нравилось менять и стирать свою одежду, а мытьё входило у многих в обиход – пыль и жара вынуждали к этому даже самых равнодушных к грязному телу и запаху пота пилигримов.

Скрип железа и грохот молота, долетавшие со стороны небольшой кузницы, устроенной в развалинах одной из городских башен, дабы перековывать лошадей, вновь напомнили королеве об Эдгаре, и она нахмурилась. Однако сейчас её тревога никак не была связана с молодым рыцарем, это она отлично понимала.

– Доброе утро, матушка!

То была Беренгария, показавшаяся на пороге их с Ричардом шатра. Судя по утомлённым глазам и немного рассеянному виду, молодая королева тоже провела бессонную ночь и тоже находилась не в самом хорошем расположении духа.

– Доброе утро! – Элеонора решила, что должна ободряюще улыбнуться. – Утешаюсь тем, что не мне одной спалось дурно... Надеюсь, хотя бы Ричард спит?

– Что вы! – Беренгария махнула рукой. – Если бы... Он пришёл, когда уже светало...

– Ну да, – подхватила Элеонора, – от меня.

– Да, да, он мне говорил. Мы ещё немного... немного побеседовали, и он было собрался ложиться, но тут явился мессир Блондель. Он, по-моему, вообще никогда не спит! Мне говорили, что ночами он пишет свои баллады. Так вот, Блондель пришёл и сообщил, что некий греческий купец пригнал в лагерь десяток лошадей. Говорит, ужасно плакался и жаловался на судьбу: сарацины ограбили его караван и часть лошадей отобрали. Ну, конечно, нужно иметь охрану, а не шесть-семь лучников, как у него... Вы согласны, матушка?

Элеонора вздохнула. В последнее время молодой королеве ужасно хотелось показать, что она, совершив долгий поход с крестоносцами, стала разбираться в лошадях, оружии, боевых отрядах. Прекрасно! Но из-за этого её рассказы сделались такими длинными...

– Сейчас христианам вообще лучше не путешествовать по этим местам, – заметила королева-мать. – Как только сюда занесло этого грека? И что же?

– А вот что! Граф Анри Шампанский, чтобы утешить беднягу, купил у него всех оставшихся лошадок. Тем более, граф обещал подарить новых коней воинам, вместе с ним поскакавшим на подмогу Ричарду в этой ужасной резне... То есть, в этой битве! Купец растрогался и сказал, что двух коней за это просто дарит – одного графу, а второго, конечно, самого красивого – предводителю похода – вашему сыну и моему супругу.

– Граф Анри, как обычно, в убытке не остался! – рассмеялась Элеонора, хотя её глаза почему-то становились всё серьёзнее. – Хотелось бы, чтоб ему так везло всю жизнь – он очень славный. Пожалуй, самый славный из моих внуков. Правда, он не желает звать меня бабушкой, а зовёт, наглец этакий, «милой леди Элеонорой»! И что, Блондель позвал короля посмотреть на нового коня, а тот, само собою, не устоял и пошёл?

– А вы как думаете? – пожала плечами Беренгария. – Тем более, что его любимый конь погиб в этой битве. Только не он пошёл, а ему привели коня, и Ричард тут же, едва одевшись, вскочил верхом и отправился покататься.

Вот оно! Дрожавшая в душе струна как будто лопнула – острый укол в сердце заставил Элеонору вздрогнуть. Но почему ей кажется, что в этом заключена опасность? Почему?

– Очень умно с его стороны! – пытаясь говорить обычным своим тоном, она с неудовольствием заметила, что её голос всё равно задрожал. – У него едва начала затягиваться рана, а он скачет верхом, да ещё неизвестно, хорошо ли объезжена лошадь... И что его принесло именно сегодня, этого греческого купца!

– Его не сегодня принесло, – заметила молодая королева, кажется, разделявшая тревогу Элеоноры и тоже пытавшаяся этого не показать. – Блондель говорил, что видел его ещё вчера. Купец сперва оказался в стане тамплиеров. Шёл и дружелюбно беседовал с этой лисой Ожером Рафлуа. Но, как видно, купить у него лошадей мессир Ожер не захотел – как ни богаты тамплиеры, щедрыми их уж никак не назовёшь.

– Тамплиеры? – Элеонора вздрогнула, будто её внезапно ударили. – Он был у тамплиеров? О, Господи!

– Ну да! – Беренгария, казалось, не понимала волнения королевы-матери. – Но ведь в последнее время они не враждуют с Ричардом. Или вы всё не можете забыть, как Жерар де Ридфор приказал этому лесному разбойнику меня похитить? Это было ужасно, но с тех пор прошло много времени, и Ричард сумел подчинить себе храмовников, ну... по крайней мере, тех, которые участвуют в походе. Рафлуа вообще не такой уж противный. И... куда же вы, матушка?

Элеонора, уже почти не слушая невестку, стремительным шагом направлялась к палатке Блонделя. Однако того, как назло, не было – то ли он ушёл купаться, то ли отправился обследовать развалины крепости, которую Львиное Сердце собирался восстанавливать, равно, как и другие разрушенные по приказу Саладина города.

– Ваше величество, что-то случилось?

Она опустила полог пустого шатра и обернулась. Позади неё стоял Седрик Сеймур. Несмотря на раннее утро, он был уже в кольчуге и гамбезоне, будто не встал с постели, а слез с седла.

– Я могу чем-то помочь вам? – спросил Седой Волк.

– Можете. Мне нужен конь и немедленно. И если бы вы поехали со мной вместе, я была бы вам благодарна до конца жизни.

– Вашей или моей? – спросил Седрик. – Впрочем, и мне, и вам, вряд ли жить ещё по сто лет. Мой конь осёдлан: я как раз собирался прокатиться и осмотреть окрестности. Второго осёдланного сейчас отберу у оруженосца – прекрасная животина, из сарацинских лошадок, брошенных на поле битвы. Вы ведь умеете ездить в любом седле?

– В любом. И без седла тоже. Скорее, прошу вас. Кстати, ваши друзья не вернулись?

– Луи и Ксавье? Вы правы, миледи, малыш Ксавье – тоже мой друг. Нет, они не возвращались пока. А куда с утра пораньше, да в одиночку поскакал ваш царственный сын?

Элеонора встрепенулась:

– Вы его видели? Слава Богу! Значит, знаете, в каком направлении он поехал.

– Туда, в сторону горных отрогов. Ни разу не видел у вас такого лица. Сейчас я буду здесь с лошадьми. Подождите!

С этими словами старый рыцарь развернулся и, не тратя больше ни секунды, исчез за длинными рядами шатров.

Глава десятая
«Королевский» подарок

Выбраться из Яффы не составило большого труда. Беглецам помогло то, что город лежал в руинах, и армия Саладина собиралась через два дня его покинуть. Занятые разрушением последних ещё уцелевших зданий и сборами в поход, воины мало обращали внимания друг на друга. Поэтому сообразительный Фаррух-Аббас достал для всех троих христиан одежду и вооружение сарацинских всадников. Всадники носили на голове небольшие круглые шлемы, обмотанные светлыми тюрбанами, и при быстрой езде, когда кони поднимают тучи пыли, прикрывали свои лица концами этих тюрбанов. Здешнюю посадку в седле оба рыцаря и «маленький оруженосец» давно уже успели изучить, поэтому внешне не отличались от воинов Салах-ад-Дина.

Ещё не рассвело, когда они выехали за пределы разрушенной крепостной стены.

– А вот здесь нужно соблюдать осторожность! – предупредил Фаррух. – Часть конницы султан разослал с разъездами, чтобы предупредить возможное приближение христианской армии либо только её передовых отрядов. Если вы натолкнётесь на такой разъезд, они непременно спросят, куда вы едете.

– Поэтому я поеду с ними, отец! – заявил Рамиз. – Если что, я-то не вызову подозрений, ни своей речью, ни обликом.

– Но потом ты вернёшься? – с некоторой тревогой спросил эмир.

На лице юноши отразилось сомнение. Он явно колебался.

– Не знаю, что и сказать! – произнёс он наконец. – Я хочу быть с тобой, отец! Но я не хочу расставаться с мессиром Луи и мессиром Эдгаром. И никогда больше не стану сражаться с христианами...

– Возвращайся, – попросил Фаррух. – Кроме тебя, у меня никого не осталось. Клянусь, воевать тебе не придётся. Да и я не хочу. Хватит служить курду... Мы уедем в Дамаск, а оттуда в Персию. Я сумел увезти из Акры немного золота, нам его хватит.

– А вы что скажете мне, мессир Эдгар? – юноша повернулся к молодому рыцарю.

Тот откинул с лица плотную ткань тюрбана и улыбнулся:

– Ты – славный оруженосец, Рамиз. Но ослушаться отца нехорошо. По крайней мере, у нас, христиан, это не принято. Ступай с Богом! Но вначале и вправду – проводи нас, так будет спокойнее.

Они отъехали от города неторопливой рысью, затем, убедившись, что никто за ними не гонится (а значит, побег пленника ещё не обнаружен), поскакали быстрее.

– Как тебе показался Ксавье в девичьей одежде? – поравнявшись с молочным братом, спросил Эдгар.

Луи рассмеялся:

– Я до сих пор в растерянности. Настоящая девчонка, да ещё и красивая. И если бы я не знал, что это невозможно, то принял бы твоего оруженосца за ту самую сарацинскую принцессу, от которой ты в последнее время сам не свой...

Эдгар в ответ засмеялся ещё громче:

– А ты уверен, что это невозможно, дорогой брат?

Граф Шато-Крайон, сощурившись, поглядел в глаза товарищу и мотнул головой, будто прогоняя наваждение:

– Уверен ли я? Да я ни в чём сейчас не уверен, будь я проклят! Может, в таком случае, ты мне объяснишь, в чём дело? Кто скачет сейчас следом за нами, рядом с Рамизом-Гаджи? Мальчик или девочка? Сокольничий твоего отца или принцесса Абриза?

– Принцесса, Луи, принцесса. Хотя зовут её по-другому.

– Да? Но ведь он же... Тьфу! Она же не может быть дочерью Салах-ад-Дина?

Эдгар сильнее пришпорил своего коня и подождал, пока Луи его нагонит. Он не хотел, чтобы их разговор был слышен едущему следом Рамизу.

– Какая мне разница, в конце-то концов, чья она дочь, братец Луи? Разве тебя отвращает от Алисы то, что она – сестра короля?

– Ничуть! – воскликнул граф. – Хотя, скажу по правде, с какой-нибудь дочкой барона или маркиза было бы проще. Но теперь, когда она уехала, я, кажется, по-настоящему её полюбил и всерьёз надеюсь, что там, во Франции, она будет меня ждать. Ну а ты? Теперь ты – рыцарь, и вряд ли тебя поймут, если ты женишься на девушке низкого происхождения!

Эдгар бросил на своего друга взгляд, от которого тому стало не по себе.

– Ведь нам с тобой можно было дружить, когда ты был графом, а я простым кузнецом? Дружба со мной тебя не опозорила? Чем же меня может опозорить женитьба? Разве тем, что моя прекрасная дама спасла мне жизнь, а не наоборот!

– Пожалуй, – согласился Луи. – Эге... А за нами, кажется, погоня!

– Кто-то скачет! За нами кто-то скачет! – закричал в это время и Рамиз-Гаджи.

На горизонте, за спинами беглецов, появилось и стало стремительно расти облако пыли. Судя по всему, это был всё же небольшой отряд, и оба рыцаря, увидав преследователей, не испытали особой тревоги. Тем не менее, они пришпорили лошадей. То же самое сделали Рамиз и Мария.

– Их всего трое! – оглянувшись в очередной раз, воскликнул юный сарацин, – Такой маленький отряд не мог пуститься в погоню. Может, не станем спешить? Если это простой разъезд, то они могут нас ни в чём и не заподозрить. А если уж нападут, то вчетвером-то мы отобьёмся от них!

Рыцари должны были согласиться с Рамизом, хотя оба всё же подозревали неладное: вслед за маленьким отрядом мог в любой момент показаться большой. Однако горизонт позади трёх мчащихся в облаке пыли тёмных фигурок был чист. А вскоре обнаружилось нечто странное: одна из этих фигурок отделилась от двух других и стала всё более и более отрываться от них, будто двое других всадников не могли настичь первого.

– Клянусь всеми святыми, этот, который впереди, несётся с такой скоростью, будто конь под ним взбесился! – воскликнул Эдгар, внимательно наблюдая за скачущим. – Такая езда может плохо кончиться...

– По-моему вы правы, мессир Эдгар! – проговорила, поравнявшись с ним, Мария. – Я вижу, как он едет. Его конь не слушает узды, не слушает всадника. Он, наверное, и впрямь взбесился. Скачут они прямо к горным отрогам – вон, уже показались скалы. Ещё немного, и конь убьёт своего ездока...

– Пускай это и так, – вмешался между тем Луи. – Ну а нам-то что до этого сарацина, а? Расшибёт его конь вдребезги или нет, нам до этого мало печали!

Наблюдая за скачущими, беглецы остановились. И расстояние меж ними и всадником на обезумевшем коне стремительно сокращалось. Вскоре они уже видели его ясно и поняли, что Мария права: великолепный абиссинский жеребец нёсся, не обращая никакого внимания на отчаянные усилия всадника его остановить. Видно было, как летят хлопья пены с оскаленной лошадиной морды, и как наездник из последних сил старается удержаться в седле. Двое скакавших за ним верховых, видимо, поняли, что не сумеют настичь его, но продолжали бесполезное преследование, при этом что-то крича четверым беглецам.

– Наверное, они просят нас как-то вмешаться! – воскликнул Эдгар. – А что мы можем сделать?

– Помогите! – закричал в это самое время и первый всадник. – Во имя Аллаха, остановите коня – убейте его! Он обезумел, я не могу его остановить! Помогите!

– Как его убить-то? – вскричал Луи, обращаясь, разумеется, не к сарацину, а к Эдгару. – Два лука у нас есть, но если свалить коня на таком скаку, то он перекатится через голову и раздавит ездока. Либо шею ему свернёт...

– Да и как бы ещё при такой скачке не попасть в беднягу-всадника! – отозвался Эдгар.

В это время Мария вдруг сорвалась с места и пустила свою лошадь наперерез безумному жеребцу.

– Куда ты, Ксавье, или как тебя там?! – завопил Луи. – Тебе что, не дорога жизнь?!

– Вернись, Мария! – в ужасе крикнул Эдгар и дал шпоры своему коню, кинувшись вслед за девушкой.

Но та, казалось, не слышала их призывов. Вот она уже почти сшиблась с конём-безумцем, однако вовремя развернула своего скакуна, и теперь скакала бок о бок с сарацином. Согнувшись, свесившись с седла набок, девушка вдруг обхватила левой рукой шею чужого коня, и её лицо на несколько мгновений утонуло в густой гриве абиссинца.

– Будь я проклят, если она не нашёптывает что-то на ухо этой взбесившейся скотине! – ахнул Луи. – Но разве можно заговорить лошадиное бешенство?!

Он и Эдгар мчались один за другим, стремясь подрезать дорогу сарацину и Марии, чтобы попробовать как-то вмешаться. Хотя ни тот ни другой не представляли себе, как это можно сделать.

Зато Мария отлично знала, что делает. Она продолжала, рискуя быть зажатой между крупами бешено несущихся лошадей, прижиматься к чужому коню, что-то упорно нашёптывая ему в ухо. И вот отчаянный бег жеребца-абиссинца вдруг стал стихать. Вот он споткнулся, резко скакнул в сторону, так, что девушка едва успела убрать руку с его шеи, чтобы не быть сброшенной с седла. Затем абиссинец рванулся назад, потом завертелся на одном месте, неистово фыркая, разбрызгивая пену, то и дело вздымаясь на дыбы, так, что его ездок удерживался в седле лишь каким-то чудом.

Мария остановила своего коня, спрыгнула с седла и бесстрашно подбежала к бешеному жеребцу. Она ухватила его под уздцы и, заглядывая в безумно выкаченные лиловые глаза, продолжала что-то быстро-быстро говорить.

Абиссинец вновь взмыл на дыбы, вырвав узду из рук девушки, занося копыта почти над самой её головой. Мария быстро перекрестилась и не отступила. Казалось, сейчас конь обрушится на неё всей тяжестью...

Но в этот момент к нему подскочили Эдгар и Луи. Они схватились с двух сторон за узду и что есть силы рванули вниз. Дружный могучий рывок заставил бешеного коня упасть на все четыре ноги, после чего он отчаянно замотал головой, заржал, глухо, утробно и затем стал медленно оседать, храпя и исходя пеной.

Всадник, едва это стало возможно, спрыгнул с седла. То был высокий, крепкий мужчина, одетый в красивое восточное платье. В первый момент оба рыцаря рассмотрели только его роскошную парчовую чалму и чёрную бороду, обрамлявшую потное, красное от усилий лицо. Но уже в следующее мгновение Эдгар так и ахнул:

– Вот так встреча! Ну и лошадку же ты поймала, маленькая Мария! Братец Луи, позволь представить тебе: повелитель правоверных, великий султан Египта, Сирии и Палестины Салах-ад-Дин!

Саладин был изумлён нисколько не меньше, а скорее всего, больше, чем его спасители, однако сумел сохранить достоинство.

– Прекрасная встреча! – проговорил он, постаравшись улыбнуться, хотя его руки слегка дрожали. – Прежде всего, благодарю тебя, рыцарь Эдгар, твоего друга и этого мальчика, который, как видно, умеет колдовать. В жизни не слыхал, чтобы можно было остановить на всём скаку взбесившуюся лошадь!

– Вы не слыхали, а в моём роду многие это делали! – на своём скверном арабском проговорила Мария. – У моего деда был дар отмаливать лошадей. И не только лошадей. Он даже собак излечивал от бешенства, хотя и говорят, что это невозможно. И я умею говорить с лошадьми. И с собаками, и с птицами. Но ваш конь всё равно умрёт – кто-то отравил его.

– Я узнаю, кто это сделал! – мрачно произнёс Саладин. – Хотя догадываюсь уже сейчас... Этого коня мне привели сегодня утром, сказав, что это – подарок короля Ричарда!

– Ложь! – закричал взбешённый Луи. – У нас во всём войске не было такого коня, я бы его запомнил. Вон какая у него белая отметина на лбу, не захочешь, а запомнишь. И Ричард ни за что не устроил бы такой мерзкой западни!

– Я-то это знаю, – ещё больше мрачнея, сказал султан. – Расчёт был на то, что в случае моей смерти вспомнят только о том, чей был подарок... Твоё бегство из Яффы спасло мне жизнь, рыцарь Эдгар. Но отчего ты бежал? Ведь я обещал тебе, что ты будешь возвращён Ричарду Львиное Сердце?

– Ты обещал, султан, но кое-кто другой решил иначе, – спокойно ответил молодой человек. – Я не покинул бы Яффу, если бы не узнал, что прошедшей ночью меня собирались убить. Кто-то ищет твоей смерти, а кто-то моей, чтобы сделать невозможным твой договор с королём Ричардом.