Текст книги "Pavor Nocturnus (СИ)"

Автор книги: Игорь Мельн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 45 страниц)

На самом деле, Три Полоски говорил что-то занятное, я бы поболтал с ним, когда тянет на философию, дождливым вечерком эдак за кружечкой чая, но почти весь монолог пришлось слушать вполуха. Дело в том, что стальное пятно наверху шевельнулось, поднялось с кресла и поползло меду рядами, причем даже не ко мне, а к Элизе, уже обвивалось вокруг нее десятками колец. И по лицу понятно, что там далеко не светская беседа, как у нас со стариком – небось, Змеевидный папаша спросил про какого-то итальянца с бухты-барахты, припомнил ее положение в школе, а то и про пощечину, если прознал об этом. Ох, и мерзкая пасть, улыбочка на месте, а клыки торчат и с них уже капает яд, сейчас как вцепится, мало не покажется. В ответ Элиза могла только краснеть и задыхаться – срочно заклинателя змей сюда, хотя бы ради нее, на себя-то мне плевать!

– Мне кажется, этот мальчик многому научился от вас, не так ли?

– Ага, питаться дешевой лапшой, рыться в чужих вещах и строить макаронные корабли, – сказал я в половину мозга, когда мысли еще другим забиты были.

– Вы, мистер Коллин, – хороший человек, и этого вполне достаточно, чтобы дать ребенку главное. Благодаря вам и вашей ромашке у Вселенной есть шанс пополнить нужную чашу весов.

Я поблагодарил за комплимент, наскоро попрощался с Три Полоски и на всех парах помчался за кулисы. В одном старик точно прав, а именно, что паршивца еще многому учить надо, и мне жутко захотелось выдолбить ему на подкорке, чтоб не смел сдаваться на радость всем гадам, лучший урок будет!

Уже удача, что не прогадал со стороной мальчиков, просто шел на запах потных носков и подмышек, свистнул ДеВи и сказал, мол, быстро тащи сюда штаны его королевского величества. Нехитрая мысль дошла к нему с задержкой, я как раз успел выглянуть на сцену, убедился, что Слизняк еще смотрит за унижением Элизы, но в другой одежде – тут само мироздание удачно сгребало нам в руку все карты.

ДеВи пошел на авантюру без лишних слов и отговорок, так что очень скоро держал в руках перламутровые штаны-парашюты, а у меня мелькали сотни способов в них нагадить, и пусть молится, чтоб не буквально. Мстительная рулетка все крутилась в надежде на лучшее, то бишь худшее, то ли вырезать сердечко на заднице, то ли подложить туда шоколад, но вдруг светлая голова выдала идею на миллион, еще и древнюю, жестокую и простую, как мир, сам дьявол обзавидуется. И вот я рванулся в школьный туалет, будто после тухлой еды с заправок, вывернул штаны и провел по колонне муравьев на стене, собрал всех, кого мог, а за одно щепотку пыли с паутиной. В общем, начинил взрывчатку будь здоров, передал ДеВи, тот заминировал на том же месте и даже складки повторил – теперь ждем обратный отсчет.

Слизняк нырнул за кулисы на пару секунд, вылез из той одежды и запрыгнул в королевскую, да так быстро, что ни меня, ни подвоха не заметил. Мы прилипли к щелке с видом на сцену и стали ждать представления, но уродец промямлил первую фразу, вторую, я даже расстроился, что муравьи успели сбежать или вообще оказались пацифистами. Так-так, уже на третьей поправил мельком трусы и голос растерял всю деланную артистичность, а потом пошло-поехало – заойкал, завертелся, как током жахнутый, метался по сцене макакой и визжал, а все смотрели на это шоу без понятия, кто запихнул такое в сценарий. Я и не думал, что все получится куда интереснее – дело в том, что он стянул с себя не только штаны, но и трусы, даже не понял, что светит задом и малюсеньким причиндалом на полшколы, хлопает себя по голым булкам, как в барабаны, а каждый в зале видит черное бугристое пятно-родинку на левой. Наверное, смеялись не только те, кому он когда-то насолил, а вообще все зрячие – сопляки тыкали пальцами, Элиза прикрывала рот планшеткой, а сборник пап у сладкого столика разразился хохотом во весь голос. Вот это уже настоящее представление, не на оскар, конечно, но полный зал оваций обеспечен, я бы даже заплатил за повтор.

Кто-то из учителей уже хотел остановить этот сеанс нудизма, но Слизняк вообще ничего не соображал от кучи ощущений и вместо закулисья грохнулся со сцены и неловко рванулся со спущенными на лодыжках штанами на выход. И после такого приятнее всего было уидеть лицо Змеевидного папаши, у которого глаза горели адским пламенем над углями-щеками, блюдо аля печеная кобра готово! Еще и заходит в актовый зал какая-то грозная дама, грубо берет его за рукав пиджака и ведет следом за миниатюрной копией – может, даже директриса, которая явно решила, что это намеренная выходка и далеко не первая в его списке.

Ясно теперь, почему мне всю жизнь не везло – мешок удачи копился, чтобы свалиться на меня в нужный момент!

А если смех продлевает жизнь, мы с ДеВи стали бессмертными, вдобавок пресс накачали – катались по полу так, что еле успевали дышать, но Элиза скомандовала доиграть кусок пьесы, и мелкий смылся на сцену. Я все не мог успокоиться, прокручивал это в голове раз за разом и молился, чтобы кто-то щелкнул хотя бы пару фото.

Тонкая шторка посреди гримерки вдруг затряслась, будто кому-то из девчонок захотелось поглядеть на прыщавые ляжки и безвкусные трусы с машинками, и снизу показалась голова Тонконожки. Она нагло проползла ко мне и выпрямилась, но сразу же качнулась и согнулась пополам, как последняя пьянь, а лицо бледнее, чем у смерти, с синяками в стиле китайской панды.

– Армани, мне плохо, – шепчет она полудохлым голосом. – Голова кружится, и живот болит… А еще кровь. На ноге.

Белые вещи и без того предатели, а на ней сияют колготки цвета снега и там не просто пятнышко от ранки или содранного прыщика, а… Етить вашу мать налево трижды в полночь! Я прикрыл ее какими-то лохмотьями и потащил подальше от ненужных глаз, времени объяснять нет, а увидят – засмеют по полной программе. Кое-как с тонной подсказкок я нашел женский туалет, к счастью, пустой, да и стыдно не стыдно, а у меня миссия государственной важности, так и скажу в случае чего. Чтоб вас, мелочь, ни секунды без приключений не можете…

Я направил Тонконожку в кабинку и сорвал пару сухих салфеток со стены, сунул ей, параллельно перебрал нецензурщину на родном.

– Вытри там все как-нибудь… И сиди, жди на унитазе, пока не вернусь.

– Ты отведешь меня в медпункт? Это на втором этаже…

– Да не умираешь ты, успокойся! Ты… короче, ты никуда не уходи, а я принесу все, что нужно. Только не паникуй!

А я вот себе разрешаю! Дело дрянь – стою в центре женского туалета с наиглупейшим видом, ворох проблем сидит на плечах и ножки свесил, а в голове беспорядок ни черта не творческий. Я не совсем идиот, понимаю, что нужно достать прокладки, желательно малюсенькие с надписью для детей, но вопрос в том, за кой шиш их покупать. Со сдачи остались жалкие копейки, а туалетной бумаги и в школе полно… Попросить? Украсть? Даже не знаю, что хуже… Не подойдешь же к случайной женщине с просьбой одолжить пару штук, да и в магазине взгляды будут немногим страннее… Еще и колготки новые нужны – тут полный провал, начиная от вида и до размера. Да плевать мне на ее удобства – взрослый мужчина без ребенка покупает детскую одежду, это уже точно страннее некуда!.. Ох, представляю, как она будет клянчить объяснение, хотя я и сам не то чтобы ас в этом и как-то не нанимался для уроков сексуального просвещения! Какого черта эта беда приперлась так рано, еще и в середине дня – а вдруг и правда там у нее что-то посерьезнее и с каждой секундой в двери стучится полный капец?! Такому задохлику по-любому опасно терять кровь, того поди еще в обморок грохнется… Так, какая там первая помощь при месячных… тьфу ты, при обмороках!

Примерно такая каша из семи круп варилась в мыслях. А часики-то тикали…

Я готов был упасть на колени и взмолиться лампочке, но ангел замучался ждать приглашения и сам спустился к нам, святейшее и полезнейшее, с учетом момента, создание. На фоне дверного проема Элиза и правда светилась, а белая блузка напоминала крылья, не хватало только божественных трелей, но почему-то попутно протирала влажные глаза. И сразу же вздрогнула при виде меня, схватилась за дверную ручку, будто бежать уже хотела – картина, конечно, из рубрики самых странных, но я все-таки не в хоккейной маске с мачете наперевес стоял и вообще у них же хваленое равноправие, мол, где хочу, там и писаю.

– Это уже слишком! Выметайся отсюда быстро! Я многое могу понять, но…

– Помоги ей, – проскулил я, как если бы сам был ранен на правый бок.

И не надо быть актером, чтоб мой вид и голос быстро развеяли всю злость и недоверие, я указал на кабинку и отвернулся к раковине, открыл кран на всю, чтоб никого не смущать (себя – в первую очередь). Элиза исчезла там на пару минут, о чем-то шепталась с Тонконожкой и успокаивала, мол, это естественно, не смертельно, да и с кем не бывает, разве что с парнями. За это время я умылся ледяной водой до онемения щек, а под конец застал мою спасительницу за тем же занятием на соседнем месте. На ней не так чтобы куча беспокойства, да и раздражения тоже, а глядя на мою испуганно-раздраженно-уставшую рожу она вообще рассмеялась – попробуй разберись, это к добру или сегодня всемирный день поехавшей крыши, но хоть что-то хорошее в ее адрес сделал.

– Я восхищаюсь твоему умению попадать в неловкие ситуации. За нее не беспокойся: я дам ей все необходимое, куплю чистое белье и принесу одежду… и что-нибудь поесть, а то бедняжка выглядит очень слабой. – И она посмотрелась в зеркало, стала протирать веки салфеткой.

– Этот гад все-таки постарался? – сказал я и кивнул с намеком на слезы.

– Нет, нет, я не плачу… То есть плачу, конечно, как ты можешь видеть – чего я, кстати говоря, очень не люблю! – но это не печаль. Просто так мне легче выражать чувства. Любые чувства… – Она раскинула руки, будто хотела мне врезать, но вместо этого наскоро приобняла, чисто ради приличия. И это сбило с толку посильнее удара. – Спасибо тебе.

– Не понимаю, о чем ты!.. Это вовсе не я подложил ему муравьев с соседней стены, – сказал я без тени серьезности, еле сдерживал смех.

– Да уж, тебя трудно было не заметить…

– Такую шпалу, как я, имеешь в виду?

– Сам сказал, – рассмеялась она звонко, это вдруг напомнило Олю. – Бежал со штанами в руках, как иностранный шпион, но… муравьи, серьезно? Немногим ты отличаешься от наших учеников…

– Хочешь победить льва – думай, как лев!

– Я категорически против подобных методов, и ему теперь несладко придется, но… какая-то темная часть меня злорадствует – оттого и плачу, наверное. Теперь он, может, будет вести себя потише на уроках. Если, конечно, они еще будут у меня… Впрочем, я думаю, что после сегодняшнего вряд ли кто-то вспомнит о пощечине. Так, а теперь точно выметайся отсюда: мне еще многое нужно сделать с твоей… родственницей.

Напоследок я тысячекратно поблагодарил Элизу, она добрейший человек, каких всего горстка на весь мир – надо причислить ее к лику святых раньше срока, а как разбогатею, поставлю памятник перед школой!

Перерыв тянулся еще с полчаса, как жеванная не один день резинка, то бишь почти безвкусная – папаши обсуждали случай дня, Три Полоски болтался со своим правнуком, а после стресса еда уже не лезла в желудок. Элиза вернулась в актовый зал, подмигнула мне, мол, с мелкой все в порядке, и стала объяснять нашу часть. И вот момент славы для отцов и всех похожих на них – ага, размечтался, нас просто расставили на сцене, будто мы дожидаемся возвращения наших оболтусов, кто нервно ходит по дому, кто топит камин, а кто с хмурым видом что-то чинит в кресле. Вдруг сопляки прибегают домой, живые, здоровые, приторный конец, все обнимаются, а ДеВи так вообще в своей манере чуть не выдавил из меня торт с пирожными, но уже через верх. Всем спасибо, все свободны, отмучались – на сцену выползли в ряд все горе-актеры, кроме голозадых, и, к счастью, Богатая Выскочка на другом конце строя, даже Тонконожка доковыляла кое-как, выглядела уже получше.

Мы откланялись, помахали пустым креслам, а я неожиданно для всех посадил ДеВи на шею и выпрямился во все носки, закричал – пусть знают, кто тут лучший, не какие-то там принцы, а простые подданные. Папаши-фанатики подхватили идею, и очень скоро добрая часть детей сидела на шеях отцов уже не в переносном смысле. В душе не знаю, зачем это сделал, просто так, на радостях – плевать на все и всех, мы очень весело провели время и даже отомстили гадким обидчикам. Открывайте шампанское!

[1] Вероятно, здесь имеется в виду цвета на флаге Италии – зеленый, белый и красный, в чем Армани видит ассоциацию с пастой: базилик, мука, томатный соус. – Прим. авт.

[2] Вид пасты, которая имеет лентообразную форму. – Прим. авт.

[3] Святая моцарелла (с лат.)

[4] Пасты различной формы: пенне – в виде трубочек со скошенными концами (в России их называют «перьями»), диталини – короткие трубочки, похожие на наперстки, ротелле – колесо со спицами. – Прим. авт.

[5] Pulciosetta (от итал.) – шелудивый, т.е. маленький, блохастый, паршивый (тот, кто болен паршой). Армани имеет в виду название детей «паршивцами».

Питер Фирдан

29.09.199 X г., 07:02 AM

Дом семейства Фирданов

Одни люди с трудом раздражаются, но после долго не могут усмирить гнев, другие мгновенно приходят в ярость, но их чувства улетучиваются, не оставляя за собой ни следа. Мне же досталось самое скверное сочетание из возможных (чему виной проклятые гены виновника моих мыслей, ведь матушка имела все самое лучше из этого): я был пылок на эмоции и забывал о неприятности спустя день или даже дни. В подобных чувствах я также чересчур средоточился на своих переживаниях, порой настолько, что забывал про все остальное.

К утру мысли об отце выветрились, оставив прогорклое послевкусие в виде изнеможенного как физически, так и психически тела. Я обездвижено лежал в постели, перемещая взгляд с одной вещи на другую, и с ужасом понимал, как сильно этот дом – дом моего отца! – напоминает мне о детстве. Старый косметический столик, выход на застекленную террасу, где я любил наблюдать летние закаты, и сама спальная, которая ничуть не изменилась расположением мебели – все это вдруг вызвало такой поток воспоминаний, что я тонул в нем, задыхаясь. Вместе с тем снизу донесся голос Виктима, похожий на собственный родом из многолетней давности, и комната закружилась, явив зрению бледные, полупрозрачные, точно призрачные, силуэты мальчика с матерью. Головокружение вызывало тошноту и слабость, капли пота скапливались на лбу крохотной лужицей, а все, на что я был способен в тот миг, так это прогонять образы вялыми жестами и краткими выкриками. Мои усилия или же хлопок входной двери вынудил их направиться, как я был уверен, встречать отца с работы. Наконец пространство преломилось, изогнулось, после чего силуэт моей матери в дверном проеме предстал Фелицией.

Первые мгновения она не двигалась, встревоженная, и лишь грудь ее высоко вздымалась от частого дыхания. Словно в подтверждении некой догадки глаза, уголки губ и брови повисли под тяжестью тоски. Тогда я видел ее неестественно четко, прицельно, но длилось это не более секунды – подобно лучшим сестрам милосердия, она подбежала к кровати и дрожащим голосом сказала:

– Питер, дорогой, у тебя все в порядке?

– Вполне, – лишь смог ответить я. – А с чего ты взяла обратное?

– Мне послышались странные звуки, а ты выглядишь болезненно и… плачешь.

Неужели этот человек довел меня до того, что я брежу галлюцинациями и кричу во весь голос, словно в жутком шизофреническом приступе? Естественно, я не поверил Фелиции, но едва дотронулся ладонью горячих щек, ощутил две влажные дорожки на них. Как я мог не почувствовать, что плачу? Как бы то ни было, я наскоро протер глаза, не желая показывать эту минутную слабость.

– Необычайно сильно зевнул, только и всего…

– Хорошо. И ты не хочешь мне ничего сказать? – сказала она, выпрямившись и ожидающе заведя руки за спину.

– Уверяю, Фелиция, я в порядке, не беспокойся за меня.

Ее губы приоткрылись всего на миг, послышался начальный звук, которому так и не суждено было стать полноценным словом. Она вновь опустила взгляд, и, поправив один из витиеватых локонов, намного холоднее пригласила меня к завтраку.

К тому времени, когда я спустился на кухню, Фелиция допивала чай с печеньем, роняя крошки на страницы удивительно толстой книги, а кухню окутывал сливочно-сладкий аромат блинчиков с тремя видами джема. Вдруг желудок скрутило настолько, будто я голодал несколько дней кряду, и, не задавая лишних вопросов, я приступил (если не сказать набросился) к завтраку. Меня не смутило непривычное для утра блюдо, и вначале я даже был рад всецело отдаться приему пищи, но спустя пять минут тишины в воздухе все явнее ощущалось напряжение. Как еще объяснить то, что моя жена не проронила ни слова! Сомнительно, чтобы она увлеклась чтением, ведь за всю нашу совместную жизнь я припомню всего пару подобных немых случаев, и оба они значили недоброе. Тогда я подглядел мельком название книги в надежде выяснить причину ее молчаливости, но обложка оказалась крайне невыразительной, монотонной, равно как и название, отражающее суть одним сухим словом: психология. Несмотря на словоохотливость, порой трудно было понять, что происходит в ее уме, а самое ценное там находилось именно в моменты молчания.

– Питер, нам нужно пойти к психологу, – сказала она, явно прочитав мои мысли. Горло невольно сомкнулось на очередном глотке, и я едва не выпустил кофе в обратном направлении, успев в последний момент придержать губы ладонью. Казалось, сообщи она, что мир находится на грани ядерной войны и нам осталось жить пятнадцать минут, я бы воспринял это спокойнее.

– Это что, шутка? Если нет, у меня два вопроса: почему ты решила потратить наши средства на этих болтунов и почему – нам?

– Я просто надеюсь, он сможет помочь.

– Помочь в чем? Мне казалось, у нас если не все уж так прекрасно, как в твоих идеализированных фильмах, то вполне в пределах допустимого.

Вместо слов Фелиция лишь опустила подбородок на поставленную вертикально руку, и под натиском ее таинственного взгляда я вдруг почувствовал себя так, будто произнес абсурднейшую глупость. Затем она пролистала к последним страницам книги, разгладила корешок и, приблизившись ко мне вплотную, прижалась плечом. «Напряженные семейные отношения», – таков был заголовок вверху страницы. Она предложила, чтобы некий психологический тест рассудил нас. И в надежде на то, что положительный результат будет аргументом против похода к этим шарлатанам, равно как и продолжения разговора в целом, я согласился. Однако тотчас же пожалел, увидев порядка пятидесяти вопросов, из которых уже на шестом я раздраженно затряс ногой, предвкушая бесполезнейшую трату пятнадцати минут жизни.

Встречались и короткие вопросы, и втрое объемнее их, которые порой приходилось перечитывать не дважды и не трижды. В первых было не менее тяжело определиться с ответом: к примеру, счастлив ли я в браке? Что мне должно ответить? Женитьба не печалила меня (особенно до момента, пока мне не пришлось терпеть эту белиберду), но счастье – это слишком громкое слово для тяжелой семейной жизни. Благо, имелся вариант «не знаю». Интереснее, что порой я замечал на себе мимолетный взгляд Фелиции или едва различимый вздох, точно она хотела оспорить мой ответ. Между тем я отвечал искренне, если не считать конечных пунктов теста: мое терпение иссякло, и я ускорил ход, почти не вчитываясь в содержимое, пока не был поставлен последний плюс.

Тогда Фелиция посмотрела расшифровку в конце, выписала баллы за каждый из ответов и посчитала общий результат. Она долго вглядывалась в полученное число, погруженная в себя, и стучала карандашом по столу, пока не озвучила:

– Шестьдесят девять из ста.

– Что и требовалось доказать! Не отлично, разумеется, но и не…

– Это величина напряжения, Питер. Оценивается как выше среднего… Хотя до этого у меня получилось все восемьдесят.

В тот миг к моему лицу прилило столько крови, что багровая кожа не выдерживала давления и, казалось, вот-вот треснет, а я мысленно проклинал всех психологов, начиная с пресловутых Юнга и Фрейда.

– Все это чушь! – зарычал я, подобно разъяренному животному, и ударил стол кулаком в пылу чувств.

Фелиция закрыла книгу спокойно, почти беззвучно, но это взволновало меня сильнее, чем резкие движения. Вдобавок она отпила чай, смахнула остатки крошек с домашнего платья, повернулась и отставила все вещи, словно расчищая поле боя. Похоже, именно словесное сражение нам и предстояло, так что я напрягся в предвкушении. К тому же, она пристально смотрела в глаза, точно пытаясь проникнуть сквозь них в самую душу.

– Питер, когда мы последний раз проводили время вместе? – начала она тихо, будто в усталой, тоскливой полудреме.

– Вчера. За просмотром фильма.

– Вчера я смотрела фильм, а ты просто лежал рядом. Да и нас прервали раньше середины. Это вдвойне не считается… А до этого не помнишь? Вот и я тоже. Мне пришлось серьезно напрячь память – настолько давно это было! Больше месяца назад так уж точно. И на протяжении всего времени я уговаривала тебя посмотреть со мной фильм. Целый месяц, Питер! А это ведь просто фильм…

– Да потому что мне не нравятся твои фильмы, Фелиция, и ты это знаешь!

– Кто тебе запрещал выбрать любой жанр по своему вкусу? Боевик, триллер, фантастику – да что угодно! Пойми, мне важен не сам фильм, а время с тобой… Или ты мог предложить что-нибудь другое. Когда мы последний раз выходили на прогулку? Можно было бы и Виктима взять. Когда мы, в конце концов, последний раз занимались любовью, Питер? Если нет желания и сил, можно просто лежать в объятиях друг друга и говорить. Главное не в том, что и как делать, а в том, чтобы вместе. Хоть что-нибудь – вместе!

– Пойми, Фелиция, что я весь день провожу на шумной работе, а потому вечер мне хочется провести в абсолютной тишине… Что ж, давай сегодня вечером пройдемся по набережной, а потом я выберу нам интересный фильм и… этим тоже займемся, если тебе этого хочется.

– А хочется ли всего этого тебе? Думаю, не очень. Суть совместных занятий в общем желании. Я всегда мирилась с этим в отношении себя, но с недавних пор я заметила, что это касается и нашего сына… Знаешь, как Виктим расстроился из-за того, что ты не пошел с ним подготовиться к выступлению?

Признаться, я отвлекся на кофе не с целью смачивания горла, а для нескольких мгновений, чтобы припомнить, что там у него за мероприятие, и, разумеется, весомую причину моего отказа.

– Фелиция, как ты не понимаешь, что суббота – самый прибыльный день! И тем более, чтобы пропускать его ради какой-то там репетиции в школе.

– Не какой-то там, Питер, – это было очень важно для него! И никакие деньги мира не стоят обиды нашего сына.

– Не говори так: деньги имеют ценность. Именно из-за денег я каждый день мучаюсь в душном унизительном костюме – чтобы обеспечить нас всем необходимым. И я считаю, что этого вполне достаточно с моей стороны. А то, что ты там понапридумывала от этих книжек – это уже излишки хорошей жизни!

– Просто признай, Питер, что ты не хочешь, а все остальное не более чем отговорки! Почему ты не принимаешь участие в его жизни?

– Я искренне считаю, что воспитанием должна заниматься мать!

– Тогда что делает отец для ребенка?

– Зарабатывает деньги!

– Материальное – это только половина, Питер, хоть и очень важная. Но в первую очередь ребенку нужен отец, а не просто человек, который приносит деньги. А мне – муж. Мужчина, который интересуется моей жизнью, понимает меня и проводит со мной время… А эмоционально ты очень далек от нас. Мы женаты больше двадцати лет, а до вчерашнего вечера я и не знала о твоем отце, о твоих мыслях и чувствах… Мы похожи на двух незнакомцев, живущих вместе. Да, именно так: мы не знаем друг друга. Вот хотя бы… какие украшения мне нравятся?

– Разумеется, золото. Все женщины любят золотые украшения.

– Я – не «все женщины», Питер! Как грубо… Если бы ты интересовался мной, моей внешностью, за столько лет уж заметил бы, что я вообще не люблю и не ношу украшения. Ни серьги, ни цепочки, ни кольца – и ты бы заметил, что я сняла даже наше обручальное. Именно по этой причине. Смешно, что вначале я боялась, что ты будешь злиться и ревновать. Но тебе попросту все равно… Вот и случилось открытие спустя годы, да?

– Это был нечестный вопрос, Фелиция!

– Хорошо, вот тебе честный: какая сегодня дата?!

– Что? Конечно же…

Ох, когда каждый новый день с той или иной точностью повторяет предыдущий, рано или поздно непременно потеряешь счет! Так, я знал, что сегодня суббота, но совсем позабыл о дне месяца. Болезненное осознание растеклось по всему телу, когда я подсмотрел в настенный календарь – не потому что я забыл дату, напротив, она крепко отпечатана в памяти. Я не представлял, что этот день уже наступил, причем именно сегодня: день рождения Фелиции.

– Я… Прости, Фелиция… Я обязательно куплю тебе подарок. Все, что захочешь!

– Не получится, Питер… Знаешь, о чем я мечтала? Что вы с Виктимом весело проведете время в школе, а после мы все вместе пойдем в парк, кино, кафе или еще куда-нибудь. Как же много я, видимо, хочу, да? Вместо этого я не услышала даже поздравления. И да, мне очень грустно, что ты забыл.

– Вышло неподобающе, это так, но… пойми и ты меня. Вчерашний день превратил мой разум в свалку: проникновение на фабрику и встреча с отцом, масса воспоминаний, бесконечные мысли о том и об этом просто вытеснили такую мелочь из головы.

В порыве слов я с трудом сдерживал их смысл, осознав сказанное, когда лицо Фелиции уже стало немногим тусклее цвета платья.

– Мелочь, значит… Хватит оправданий! Мелочь так мелочь, забыл так забыл. Ничего ведь не случилось, зачем переживать за такую-то мелочь?! Ох, знаешь, я долго не могла понять причину твоего равнодушия к нам, но вчерашний вечер многое объяснил. И как бы я ни пыталась смириться, что всему виной отношения с отцом…

– Он здесь совершенно ни при чем!

– … в отношение себя, – продолжала Фелиция, – я готова терпеть такой холод хоть всю жизнь. Но не для Виктима… Так что или мы идем к психологу, или нам больше не о чем говорить.

– Ни за что на свете!

– Что ж, Питер… хорошо тебе поработать.

С каждым звуком ее голос становился все тише, ниже, пока не охрип в отчаянии, а она лишь медленно и спокойно вышла из-за стола. Нужно было догнать ее, уже зашедшую за угол коридора, поднимающуюся наверх, объясниться, но я был слишком зол столь прекрасным началом дня по ее вине. Я пообещал себе после работы выбрать ей дорогой подарок и с ним уже извиниться за все, в чем я виновен и не виновен.

Одним глотком я осушил кружку кофе и в спешке вышел в коридор, надел курточку и туфли, уже готовый повернуть дверную ручку. Что-то удержало меня – быть может, шепот наверху, в котором я почти различил свое имя, или скрип половиц… И вдруг в той гнетущей тишине послышался вскрик: в нем, древнем, первобытном, чувствовались страх, мольба о помощи, но, что хуже всего, он принадлежал моей жене. Я с неохотой направился на второй этаж, размышляя, что же могло ее напугать, огромный паук, оса или… картина настолько поражала своей неожиданностью, фантастичностью, что напрочь обездвижила меня на предпоследней ступени.

По правую сторону лестницы чей-то силуэт теснил Фелицию в угол коридора, все приближаясь к ней… Некто (или, не побоюсь этого слова, нечто) одетое в женскую кофту и юбку, но имевшее короткие волосы, мужскую худощавую фигуру, обнюхивало ее, зарывалось носом в шею, грудь, каждую складку одежды, и бесконечно, беспорядочно повторяло фразы: «Ты пахнешь… им… здесь и здесь… и здесь»… Затем оно пришло в восторг от ладоней, и длинный язык прошелся по ним влажным мерзким следом. Господи, это существо – я не в силах назвать по-другому столь отвратительного, извращенного, больного человека! – облизывало мою жену! Не выдерживая пытки, Фелиция изогнулась, выскользнула из ловушки и пробежала было ко мне, выкрикнув сдавленным горлом мое имя… Тогда он схватил ее за руку и прижал тонкими руками к себе. Именно ужасающий хруст суставов и вскрик (скорее от страха), искаженное болью лицо, залитое слезами беспомощности, заставили меня преодолеть последнюю ступень. Однако костлявые паучьи пальцы сместились на горло, и я вновь застыл, не зная, что предпринять…

В этом лице, обезображенном чувством восторга, экстаза, высшего наслаждения, я узнал безумца из новостей – о это скверное лицо трудно было не запомнить, ведь его показывали по телевидению и печатали в газетах в течение всего месяца! На секунду, пока он изучал меня пустыми, бессмысленными, глазами, широкий морщинистый лоб разгладился, крылья носа трепетали, пропуская литры воздуха, а растянутая, близкая к мочкам уха, улыбка, превратилась в звериный оскал, в котором верхняя губа подрагивала от рычания.

– Ты – нет… Она – да… Пахнет… А ты, ты-ы-ы… – слышался этот дьявольский голос, звучавший словно из самих глубин разума. – Мы приходили… Давно. Тебя спас он… Теперь сын… без защиты. Ха-ха-ха! Пи-тер! Бедный маленький мальчик… Беги, Питер, беги, беги…

Пространство закружилось, как на карусели, меня затошнило, и я покатился по лестнице – я думал, что покатился: некий инстинкт овладел мной, заставив спрыгнуть и помчаться с быстротой травоядных животных. Коридор, дверной проем, каменная дорожка, дверца забора, дома на нашей улице – все это расплывалось в боковом зрении, улавливалось отрывисто, поскольку мыслями я был в ловушке разума. Никогда еще чужие слова не действовали на меня подобным образом, но эти словно проникали в сознание, в саму суть моего существа. Сколько же я преодолел домов, перед тем как остановиться возле проезжающей мимо полицейской машины: два, пять, десять, а может, всю улицу? Этого я не помню, но совершенно точно я бросился под колеса, на капот и дверь, хватаясь за зеркало бокового видения и с обезумевшим видом умоляя офицеров скорее направиться в мой дом. Одна мысль о том, что я наделал… нет: что он там делает или уже сделал с Фелицией, усилила тошноту, которую я тотчас же справил неподалеку от дороги. Видимо, двое молодых мужчин весьма испугались моего вида, поскольку мгновенно покинули салон и рванулись в указанную сторону.

Мужской долг – как мужчины и как мужа – твердил бежать за ними, вернуться и помочь всем возможным, но тело не подчинялось воле и вскоре полностью подчинило ее: я твердо уверил себя, что своим присутствием лишь усугублю ситуацию. На протяжении минуты я повторял в мыслях, что двое крепких, оснащенных пистолетами полицейских защитят мою жену гораздо надежнее меня… Вдруг раздался выстрел, затем следующий!.. Господи Всемогущий! Это уничтожило остатки самообладания, и я вновь рванулся вверх по улице, позабыв в тот момент обо всем на свете.