Текст книги "Pavor Nocturnus (СИ)"

Автор книги: Игорь Мельн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 45 страниц)

– Рональд?! – изумился он, и толстые квадратные очки еще сильнее сползли к самому кончику носа. – Ради всего святого, как ты сюда попал?!

Я прекрасно понимал, что с детства моя внешность полностью изменилась, однако на душе и в груди стало так гадко и тяжело, что я положил руку на сердце, точно в вежливом приветствии. Что мне еще оставалось, кроме как обескураженно глядеть на борозды морщин, впалые сухие глаза и посеребренную шевелюру, удивительную более всего остального – моя же плешь неумолимо расползалась по темени! В целом, по виду он истощал бодрость, живость духа и неплохо сохранился для своего шестого десятка лет, быть может, даже тренировался и ухаживал за собой, как это делают истинные нарциссы. И отчего мне представлялось, что я встречу жуткую мумию (моего прошлого), чей бальзамический раствор (лишь благодаря памяти) не позволяет телу превратиться в прах… О нет, этот мерзавец процветал и физически, и ментально – жаль лишь, что не духовно! Всего двадцать минут назад он пускал ласковые слова незнакомому ребенку, точно самый благостный родитель в мире, а меня, родного сына, встретил криками и гримасой ненависти. Я вмиг ощутил себя маленьким мальчиком и задрожал под натиском этих карих копий, со всем зверством проклиная науку генетику!

– Папа, – прохрипел я возмущенным, высоким голосом, едва сдерживая несвойственные мне слезы. Быть может, и настолько тихо, что неразличимо за той во всех смыслах пропастью между нами.

– Тебе не следует здесь находиться – прочь! Прочь, я сказал!

Позабыв обо всем на свете, я устремился вверх по ступеням, поднимая клубы пыли ботиночной яростью, и вырвался наружу с таким выражением лица, что напугал мисс Рей. В гневе мне с трудом удавалось сдерживать безрассудство: я пнул кучу игрушек, которые валялись на полу, и те разлетелись картечью, а по выходе из комнаты с грохотом обрушил следом за собой один из стеллажей. В раздевалке я со всей доступной мне в тот миг аккуратностью сбросил рабочий фартук Рональда Рида и скорым образом покинул фабрику, словно само это место было отравлено и причиняло вред более всех ядов и паралитических газов. Изумленная девушка кинулась за мной по дороге к автобусной остановке, пока я кое-как плевался обрывками фраз из возмущенного, сжатого горла.

– Вернитесь, постойте! – кричала она, видимо услышав в межстенном эхе весь наш недолгий разговор. – Вы не поняли друг друга! Это недоразумение…

– Для меня больше не существует этого человека, мисс Рей, и точка! – взревел я, когда волею судьбы автобус остановился напротив нас. Я вбежал в салон в приятном одиночестве, бесконечно желая провести час наедине с собой, скомкать паутину мыслей и выбросить этот гадкий ком в ведро забвения!

Алек Рей

28.09.199 X г., 07:55 PM

Главный вход в офис полиции

Мало кто сомневается, что публичные наказания позором остались в Средневековье. Ведь в цивилизованном XXI веке нет ни позорных столбов, ни самого акта их исполнения. Но правда ли, что люди отказались от удовольствия выместить горе на другом человеке? Именно горе. Счастливый человек не будет этого делать. Правда ли общество не совершает таких действий? Не забрасывает политиков камнями? Не смеется над бедно одетыми одноклассниками в школе, коллегами на работе? Если детоубийцу найдут раньше полиции, граждане нашего города будут настаивать в лучшем случае на смертной казни. В худшем – электрический стул на виду у всего города. Хуже всего, что это может коснуться невиновного. Увы, наказания позором исключены только официально, на бумаге. Столбы исчезли, шествия не проводятся, но суть морального унижения осталась.

Этим утром я участвовал в похожем мероприятии. Участвовал в роли виновника.

Двигатель автомобиля заглох. Стало предельно тихо. Беззвучность сдавливала череп с боков, и висках стучало, чувствовались ритмичные уколы головной боли, заставляющие стискивать зубы. Тишина медленно убивала: гул механики, свист транспортного движения за стеклом и сосредоточение на езде заглушали собственные мысли. Теперь я остался с ними наедине.

Ладонь в кожаной перчатке все еще сжимала руль, создавая скрип от напряжения, указательный палец ритмично стучал по пластмассе. Я непрерывно смотрел в одну точку, куда-то между двумя кирпичами стены, возле которой остановился. Чтобы не видеть в боковом окне здание полиции. Постепенно в центре темнело, но периферическим зрением различалось живое черное пятно с редкими темно-синими вставками. Рябило, перетекало из стороны в сторону, но оставалось в пределах своего места, как вода в покачивающейся кружке. Я знал, что это было. Привычный маршрут на работу открыл вид, и я мгновенно понял горькую суть, хотя быстро перевел взгляд на дорогу. Просто не мог смотреть.

Может, и повезло. Иначе неприятность застала бы врасплох, без времени на подготовку. Скорее морально.

Страшное количество людей окружало главный вход. Толпа была в ярости, некоторые даже стучали в запертые двери, но большинство боялось возможных последствий. Основой темной массы были родители, занявшие почти все ступени и медленно сгущавшиеся около входа. Тонким слоем по всему периметру их окружали журналисты с фотоаппаратами, видеокамерами и микрофонами.

Цвета, казалось, высосало серое небо, нависшее тучами над зданием. Словно небеса готовились обрушиться на нас карой. Все были в черном, знаменуя траур. Ни одной яркой куртки, даже на женщинах. Создавалось впечатление, что я приехал на похороны здания полиции. Похороны надежды на нее в сердцах граждан.

Ровно через 4 долгие минуты после моего звонка центральные двери приоткрылись. Два офицера аккуратно пробуривали себе путь, словесно успокаивая граждан. Но обхватили пальцами основания дубинок на поясе: отчаявшиеся отцы и матери способны на многое. Черное пятно сильно загудело, вибрации передавались через стекло на расстоянии. Первому и Второму удалось без происшествий пройти очаг повышенной опасности, и они почти побежали в сторону парковки. Эти двое всегда старались угодить мне ради должности, ведь стажировка пяти подчиненных закончится переходом каждого на кардинально отличающиеся должности, а какие именно – прямо зависит от меня. Не зря Первый был №1, а Пятый имел плачевное последнее место в порядке. Для роли наставника я обычно кричал на них и напоминал, что они еще более или менее идиоты, но сейчас я был рад им. Сам я бы не справился.

Меня буквально подхватили в подмышках, вытащив из машины. Словно мои ноги парализовало, немного так и было. Вели за плечи, под локоть и двух сторон, как и нужно полиции вести преступника, но без наручников и заведенных на спину рук. Но на самом деле они выполняли прямую функцию телохранителей, теперь точно переведя дубинки в готовность. Мы пошли навстречу толпе.

Плотные ряды родителей невольно отодвинули журналистов ближе к запасному входу. Я слышал, как вытягивались с треском объективы видеокамер. Пытались снять лицо виновника в лучшем качестве, но оно было опущено вниз. Глаза пустовали от печали, щеки горели от стыда. Сначала смотрел на асфальт тоже черного цвета, точно поверхность была глянцевой и отражала силуэты людей, потом на ступени. Изредка приподнимал подбородок для оценки оставшегося времени мучений. Уши агонизировали. Звуки оглушали, сливались в единый шум, создавая ощущение ваты. Вопросы журналистов. Крики отцов. Стоны матерей. Чем дольше это не приносило результата, тем громче и злее становилось.

Насчитал 9 ступеней. Сравнимо с дантовскими 9-ью кругами ада. Тогда дорога от машины к ним была Чистилищем. Оно приносило боль душевную. Первые ступени – уже физическую чувствительную, на слух и зрение. На середине долгого поднятия Первому и Второму приходилось уже сдерживать толпу собой. Одни плевали мне под ноги, по 3-4 плевка на каждой ступени. Или это слезы? Другие пытались прорваться сквозь товарищей и начать действовать телесно, ухватить край пальто. Приходилось использовать полицейские дубинки.

Двери снова щелкнули, распахнулись. На последнем круге, на 9-ой ступени, по закону мифа, встал сам Люцифер. Главный мучитель. С красной кожей и безумными, горящими огнем Преисподней глазами. Я потерял все силы и почти упал на колени перед ним, как грешник в мольбе за лучшую участь. Роуч Андерсон одной рукой схватил меня и за воротник свитера, и за края пальто, и резким движением подтянул к себе, поставил на ноги. Швы затрещали в плечах. Вместе с моими подчиненными мы зашли внутрь здания. Разгневанные граждане сделали попытку прорваться, но двери оперативно закрылись на ключ.

Кулак не отпустил меня даже внутри помещения, и офицеры, оторвавшись от дел, наблюдали за моим унижением. Красное от гнева и стыда лицо. Пальцы растягивают, почти протыкают насквозь одежду. Неловкие движения рук по сторонам, чтобы удержать равновесие. Сбивчивый шаг: я выпрямил ноги и вжал пятки в пол, но подошва предательски проскользила. Будто паршивую собаку тащили за ошейник на порку ремнем. И все это на виду нескольких граждан, полицейских нижестоящих должностей и даже прямых подчиненных. Это раздражало. Адреналин брал верх над слабостью, и я уже собирался сбросить руку, а из-за раздражения еще и грубо оттолкнуть моего друга. Повезло, что мы пересекли холл первого этажа по прямой на дикой скорости и я не успел ничего сделать.

Капитан полиции распахнул дверь моего кабинета и забросил меня внутрь, как гранату с вырванной чекой. Вошел сам, громко хлопнув дверью. Это казалось взрывом или попыткой маскировать его. Я остался в центре комнаты; он, шатаясь из стороны в сторону, направился к рабочему столу. Туфли стучали по полу, приземляясь плашмя от мышечного напряжения. Тело безжизненно приземлилось, упало в мое кресло без контроля, автоматически придавив сидение весом. Голова опустилась на стол.

Тишина длилась ровно 2 минуты 14 секунд, я невольно посчитал.

Резко оторвал лоб, как от пробуждения, и выпрямился. Рука полезла в передний карман брюк, во второй и, наконец, в задний. На столе оказалось две скомканных пачки сигарет и одна ровная. Ловкие движения: подносит пачку ко рту, ударяет пальцем по дну, обхватывает губами последнюю сигарету, мнет пустую упаковку. Выкурил три пачки сигарет? В одной пачке его фирмы 14 сигарет. Итого 42 штуки за 15 часов?

В нагрудном кармане напротив сердца хранилась зажигалка. Квадратная, с блестящей гравировкой на металле и откидной крышкой-головкой. Он остановил на ней взгляд, покрутив на слабом свету, трижды открыл и закрыл крышку. Я знал, чей это был подарок.

Трение кремня, едва различимый треск грубых листьев табака при затяжке. Он знал, что в здании полиции запрещалось курить, под эту нужду было выделено место на заднем дворе. Обычно не пренебрегал этим правилом. Он знал, что я не переносил запах дыма, тем более в моем кабинете, за моим столом и в моем кресле. Но сейчас его тревожили мысли сильнее, чем свои или мое благополучие. Поэтому я молчал.

Комната стала серой: серое небо в окне, полумрак, сигаретный дым, затемненное лицо.

– Роуч…

– Замолчи, Алек! – сказал он без гнева. Только угрожающий холод в голосе. Я решил дать ему время.

Новички инстинктивно начинают осмотр человека с общей внешности, деталей одежды, движений. И только потом дополняют догадки чертами лица, эмоциями. Я всегда начинал с глаз. Опыт позволял сразу определять в них многое, после чего часто остальные детали не требовались либо отнимали меньше времени. Но сейчас было трудно заглянуть в них, как воину, стоявшему перед Горгоной. Я точно знал, что в них будет ответ и он превратит меня в камень.

Форма помятая, со вчерашними складками. Не успел выгладить с вечера? Мышцы предплечья напряжены, вздулись холмистым рельефом, как у античных скульптур, сигарета подрагивает на весу. Глубокие затяжки. Легкие раздуваются до предела. Надрывный кашель, и снова напряжение диафрагмы, причиняющее боль. Пуговица на немалом животе едва удерживает края полицейской рубашки.

Роуч был повернут в сторону окна, позволяя видеть только правую половину лица. Он напоминал труп: серая кожа шелушится, синие мешки под глазами свисают почти до кончика носа, щеки впадают на затяжке, образуя глубокие ямки. Плохой сон? Почему? Он должен был думать, что убийца пойман. Личные переживания? Проблемы членов семьи? Выше края нижней челюсти приклеен длинный пластырь, на дальнем конце утолщен из-за комка ваты. Неудачное бритье? Взгляд рассеянный, неподвижный. Глаз будто запал внутрь черепа, сбоку видна только сухая роговица. Белок красный, справа капилляры лопнули серьезно, все пространство до радужки было залито кровью. Сильнейший стресс в жизни? Слезы, не свойственные устойчивому типу нервной деятельности? Все слишком очевидно.

Телодвижения минимальные. Рука проходит цикл от стола к губам и снова падает на стол. Пепел размазывается по столу, полу и полицейской форме. Третьим вдохом он выкурил сигарету и вдавил окурок в пустую упаковку. Черные крошки паленого табака упали на деревянную поверхность. Запах душил, проникал через ноздри до самого мозга, побуждая открыть окно или включить потолочный вентилятор. Я не мог пошевельнуться.

– Кончай осматривать меня, Алек! – Глаза вскочили, чтобы встретиться с моими. Сквозь пленку влаги в полумраке они светились желтым, как у ночного хищника. Треть секунды были пустые, зрачки расширенные, как черные тоннели метрополитена; печальные мысли охватывали разум, уничтожали осознанность. Треть секунды передо мной сидел безжизненный манекен. Человек появился спустя две трети. – Почему же вчера твоя хваленая дедукция, чертов ты Шерлок Холмс, дала сбой?!

– Я мыслил в силу возможностей. Все указывало на причастность Мэда Кэптива…

– Алек! Ничего на это не указывало! Не было ни одной улики! Ноль. Кроме слов… сумасшедшего человека. Господи, почему ошибки осознаются только после их совершения! Насколько же это даже звучит по-идиотски.

– Я…

– Молчи, молчи, говорю! Оправданиями уже никому не поможешь, а, раз твой гениальный мозг отвергает простую истину, я скажу тебе ее: ты жаждал раскрыть это дело, покончить с ним и обвинил во всех грехах первого попавшегося человека – да, странного, жуткого, но, как оказалось, несчастного в своем недуге душевно больного! Тебе нужно было это сделать, чтобы прекратить этот кошмар! Для собственного успокоения. Но ничего не кончилось, ничего… Нет, я не берусь утверждать, что Мэд Кэптив нисколько не причастен к этим событиям, хотя на сегодняшний день, даже после экспертизы, у нас нет ни одного вещественного доказательства, равно как и свидетелей. Однако я говорил тебе, говорил, что нельзя пока закрывать дело, что он либо пустословил по вине больного мозга, либо у него есть сообщники. Ты же – настаивал на своем! Ты уговорил, равно сказать, вынудил меня подписаться над собственной – хорошо, над нашей общей! – глупостью.

– Роуч, мы вместе с тобой располагали одной и той же информацией. Я сказал тебе все, как думал, все, что мы видели и слышали. Все, как оно было. Мои аргументы убедили тебя, иначе ты бы никогда не согласился закрыть дело, значит на какую-то часть ты думал, как я. Поэтому не говори, что я заставил тебя.

– Именно так! Я доверился тебе, твоему уму или опыту, или чутью, называй это как хочешь, и вот что случилось… И знаешь, что самое ужасное? Нет, не то, что мы, возможно, указали на невиновного человека в этом деле человека, не закрытие дела, нет… Самое ужасное – это мое интервью. Конечно, журналисты просто так не отстали бы, но можно было отказаться его давать – мы полиция все-таки! Да, весть о поимке преступника разлетелась бы молниеносно и к концу вечера каждый человек в городе прознал бы об этом, но на уровне слухов. Я же – говорил без предположений, а ясным утверждением… Как я мог такое допустить, как мог с гордостью на лице сообщить о том, что бояться нечего, еще и на всех каналах города, всем гражданам… Нужно было задуматься об ошибке, ведь истинный детоубийца или его сообщники действовали бы еще активнее, узнав о потере бдительности граждан. Так и произошло! Знаешь, сколько детей исчезло на прошедшую ночь, знаешь?.. Видел всех этих родителей возле входа? Десять! По меньшей мере в три раза больше, чем когда-либо. И среди них…

– Роуч… Я соболезную твоей утрате…

– Не смей говорить так, Алек! Ты знаешь значение этого слова. Соболезновать – чувствовать ту же боль. О нет, ты лжешь, ты бросаешься заученной фразой, как нас и учили в академии. Но ты не знаешь… Не знаешь, что значит прийти домой, обнаружить сына в страшном настроении, обессиленным, немым от горя, весь вечер во время ужина подбираться к нему в душевном плане, чтобы после на крыльце он наконец сам рассказал о том, что его… подругу, в смысле девушку, с которой он был, наверное, в первых в своей жизни любовных отношениях, с которой они были знакомы с пеленок, похитил маньяк. Не знаешь, что значит пытаться найти хоть одно слово, которое бы утешило его, уничтожить стыд от того, что ты как представитель полиции не смог спасти даже близкого человека твоего самого близкого человека, и по итогу молчать, потому что ничто в мире не может быть утешением такому событию. Не знаешь, что значит, пожелать сыну спокойной ночи, не зная, что это… последний раз. А утром зайти к нему в комнату и… Нет, он точно не сбежал из дома, как ты можешь предположить, и, признаю, эмоциональный повод был. Мелисса знает каждую его кофту, каждый носок, каждый рюкзак – все на месте.

Резкий поворот головы влево, к окну, затем обратно. Как искусный актер, чтобы подсмотреть реплику после длительного монолога. Не знаю, что он ожидал увидеть в облаках, но пронзил их взглядом, будто проникал сквозь, в космическое пространство.

– Это наказание, – продолжил он, – кара Господня за мои поспешные, необдуманные действия. Я не хотел мириться с этим, не хотел чувствовать боль… Все произошло быстро, за минуту: я взял пистолет, надел глушитель и закрылся в ванной. Я был не в себе, хуже Мэда Кэптива! Лучшие самоубийцы – это медики и полицейские, только мы знаем, как это сделать с точностью. К тому же, мы с тобой не раз видели неудачные примеры. Дуло направил в глазницу, через тонкие кости выстрел пробил вы мозг в продольном направлении. Не было никаких сомнений, только желание быстрее покончить с этим. В последний момент рука действительно дрогнула, краткий импульс по мышцам заставил ее сильно изогнуться. Пуля пролетела по щеке, но почти не зацепила, оставив только кровавый след и ожог как напоминание. Если это не Всевышний ясно дал понять, что мне стоит жить ради блага остальных, еще не похищенных детей, то у меня нет вариантов.

Укол в сердце: нелегко было слышать, что твой лучший друг едва ли не погиб от собственной руки. Я действительно не представлял, что за потрясение коснулось его. Какова боль этой утраты, если такой крепкий рассудком человек, как Роуч Андерсон, что задокументировано медработниками, совершил попытку самоубийства? К счастью, неудачную. Из-за подсознательного импульса из головного мозга? Холода, заставившего мышцы сократиться? Или даже Бога? Не важно. Я всей душой благодарил Эту причину.

47 секунд мы молча смотрели друг на друга, не зная, что сказать и сделать. Я – от бессилия голоса, он – в смущении искренним разговором. Начал ощупывать форму, будто в манжете рукава или воротнике полицейской рубашки была вшита сигарета. Трудно было сдерживать нервное напряжение без успокоительного, и он прошептал пару грубых слов без конкретного адресата. Впервые я не осуждал его вредную привычку; впервые я задумался: может, вчера она спасла ему жизнь?

– После всего ты хочешь сказать, что можешь мне соболезновать? Люди за дверью главного входа, все те семьи, лишившиеся детей, – возможно. Но точно не ты. И я, конечно, рад этому, потому что не приведи Господь тебе соболезновать мне!

– Я найду их! Верну всех… кого еще можно спасти!

– Именно так мы говорим себе уже месяц, однако результат не просто нулевой, а даже отрицательный. Впрочем… это уже не наша обязанность. Наш участок – тебя и меня конкретно – отстранили от этого дела.

– Не может быть!

– Алек, не притворяйся идиотом! У тебя слабо получается. Это самый ожидаемый исход после нашего провала. Может… а может, это и к лучшему. Раз мы не можем спасти даже собственных детей и бездействуем уже месяц, пусть «верхушка» найдет кого-то компетентнее. Сомневаюсь, что кто-нибудь справится лучше тебя, если даже ты даешь слабину, ох, сомневаюсь… Я уже во многом сомневаюсь. Точнее, я ни в чем не уверен. Не уверен даже, что завтра не пропадут все дети разом… Мне нужно отдохнуть от всего, Алек, так что возьмись за дела попроще – все равно в этом деле расследовать нечего, потому что у нас нет ни одной зацепки. Ничего. Я постараюсь что-нибудь узнавать, сообщать тебе, но… позаботься о своем самом дорогом человеке, об Алисии.

Пустые пачки сигарет и окурок полетели в мусорное ведро сбоку от стола. Ладонь смахнула их, оставив длинный пепельный след. Роуч поднялся с опорой о стол, едва ли не наклоняя его на себя, и побрел в сторону выхода медленным шагом, будто на разговор он потратил весь запас сил и теперь мог безжизненно завалиться на бок. Не оставил прощального взгляда, просто закрыл дверь, тихо и спокойно.

Я снова остался наедине с мыслями. Сначала известие о похищении Владиславы. Теперь сын Роуча. Оба в одно утро. Не бывает таких совпадений: судьба намекает мне, что подобное ждет и меня. Они – предупреждение. Каким-то образом Мэд Кэптив исполняет сказанное про мою дочь, он подбирается к ней издалека. Я чувствую, что еще одна ошибка будет фатальной для меня. Поэтому нельзя отступать… Отстранили от дела? Плевать! Найдут нового детектива? Мне даже интересно, кто так же упорно оттачивал навыки на протяжение 15 лет. Органы чувств, рефлексы, мышление, психологию? Если я ничего не понимаю, не могу найти никаких доказательств, никто не сможет. Отсутствие улик? Одна все же есть: Мэд Кэптив. И его нужно использовать как соломинку под водой.

– Позвольте войти, мистер Рей!.. Мистер Рей?

Только после этих слов осознал, что раздалось три отрывистых стука в дверь. Петли заскрипели, и узкая полоса света загорелась оранжевым в дверном проеме Голос Первого дополнился внешностью, он обнаружил меня не в лучшем виде, одиноко стоящим в центре темной комнаты. Пока остальные проходили вслед за ним, я с закрытыми глазами нажал на выключатель за дверью. Подождал 4 секунды, привыкая к красной пелене, и наконец окинул взглядом подчиненных. Получилось, что мы поменялись местами: теперь они стояли посередине комнаты, а с краю.

– Будут ли для нас особые распоряжения, мистер Рей? – сказал Первый. Обычно он всегда первым говорил и задавал вопросы.

– Особые? Мы с обычными еще не разобрались. Они, кстати, ворвутся в открытые двери через 2 минуты, в 08:00, в количестве 17-20 человек. Офицерам в холле явно нужно будет помощь. Ваши задачи: собрать данные, составить протоколы, напечатать объявления, сдать и первое, и копию второго в архив. Все поняли?

Кивнули с разной степенью разочарованности на лице. Ничего: пусть сначала разберутся в работе полицейского участка, научатся общению с людьми, а потом уже берутся в помощь на серьезные дела. Все через это проходят. Правда, двух из них ждет другое задание. Во-первых, нужно обеспечить защиту Алисии. Похищения никогда не случались днем, но я уже не хочу рисковать. Логичнее было бы поручить это Первому, лучшему, но он развит умом. Говорить с клиентами – это его стезя. А вот у Второго с этим хуже и его крепкие мышцы пригодятся больше в случае нападения. И во-вторых, Пятый совершает слишком много ошибок, бестактности, медлительности. Не нужна мне стопка жалоб на столе от разозленных родителей.

Встал напротив Второго, указал на него пальцем:

– Кроме тебя. Ты заступаешь на пост охраны по этому адресу. До момента, пока я не приду и не отпущу тебя. Все ясно? – Я написал на бумаге улицу и номер своего дома, отдал квадратный листок. Мельком взглянул на Пятого. – А ты… В архив. Перепроверка, сортировка, внесение в компьютерную базу данных.

– Опять, что ли?

– Выполнять немедленно! Всех касается!

Подчиненные ушли в той же последовательности, строем друг за другом. Толпа родителей загудела в холле, пришлось закрыть дверь на засов. Я снова остался один. Мерзкий запах дыма еще витал по комнате, но открывать окно не хотелось: стало холодно. Достал теплый свитер из шкафа, сменил имеющийся и все равно дрожал, как лихорадящий. Серый полумрак возбуждал поток мыслей. Взгляд, устремившийся прямо на темную стену, рассеивался, на периферии темнело, и легко было забыть, где я находился. За несколько минут я прожил последний месяц, вспоминая каждый трудный день и каждую бессонную ночь. Что же я упускаю? Что-то неожиданное и в то же время очевидное.

Поборол фрустрацию, оформил отчет о том, что я осмотрел дом Дроговичей как место происшествия, добавил печальные новости в дело Владиславы, напечатал на старом компьютере объявление. Никому бы не позволил это сделать за меня. Это хоть какой-то способ извинения перед ней, но скорее пытки за то, что не смог защитить.

Усталость почувствовалась больше, чем за месяц в сумме. Ноги подкосились, будто провели в стоячем положении сутки, и тело упало на диван. Веки опустились с силой, даже с щелчком. Попытки бороться со сном не удались; не хотел, потому что знал, с кем встречусь, и стыдился вымышленного взгляда. Марина любила Владиславу. Привязалась к ней, присматривая в детстве. При поступлении в школу на посвящении радовалась за девочку не меньше матери. В этот раз было по-другому. Полночь. Ковер в комнате Алисии. На нем лежат два тусклых, безжизненных моих аквамарина. Волосы, как рыжая ткань, растрепаны на нити, прикрывают край одного камня, дрожат на сквозняке из открытого окна. Вокруг зеленый ворс окрасился в темный коричневый цвет.

Еще во сне потянулся рукой, проецируя движения в реальности. Резко очнулся и продолжил выпад вперед, но из-за немоты в мышцах конечностей громко упал на пол. Может, вскрикнул в момент пробуждения, потому что в дверь постучали, дернули ручку. Я молчал, распластался на твердой поверхности, будто комната взлетала на высокой скорости. Я думал, кто мне снился: Марина или Алисия. Событие прошлого или возможного будущего?

Посмотрел на часы – 10:40. Родители должны были покинуть здание полиции. Относительная тишина подтверждала предположение: редкие шаги, стук клавиш, переговоры офицеров, приглушенный смех. Значит, на нулевой этаж можно было пройти без проблем. Пора навестить чудовище, запертое в лабиринте коридоров.

Запер кабинет на ключ и быстрым шагом направился в противоположную холлу сторону, вглубь первого этажа. Для начала нужно было зайти в архив: сдать личное дело Владиславы, листок с объявлением и взять дела похищенных детей, проанализировать их с имеющейся информацией. Я шел по коридору, в конце которого был архив. Сзади скрипнула дверь гардероба. Даже не органами чувств, а неким подсознанием предугадал увиденное.

Пятый увидел меня и замер на 3 секунды, как заяц при виде волка. Щеки и нос красные, как на холоде, но в целом лицо бледное от моего вида. Выходил на улицу? Дыхание частое, прерывистое. Спешил вернуться на место до того, как я обнаружу? На туфлях несколько пятен от грязных луж, хотя подошва не оставила следов, протерта хорошо. Отходил от здания полиции?

– Вам что-то нужно в архиве, мистер Рей? Я выходил на улицу перекурить. Готов целиком и полностью выполнять новые приказы.

Три предложения родили у меня больше мыслей, чем вся история о похищениях детей. Утрирую, конечно, но в этом недоразумении и правда было много улик. Пятый показался мне слишком бодрым и веселым. Особенно для человека, которому я в наказание за проступки поручил самую монотонную, нудную работу. Я подошел ближе, на расстояние 3-х шагов. Хотелось бы мне думать, что пропитанный табаком Роуч адаптировал рецепторы к этому запаху. Я не чувствовал ни малейшей вони дыма: ни от активного, ни от пассивного курения. Насколько я знал, вдобавок, он не курит. Сказал о себе в единственном числе. Грязь на туфлях. Зачем соврал мне? Вместо этого легкий молочный запах изо рта…

Вдруг осознал, что трачу ресурсы мозга на вычисление истинного способа его безделья. Последнее занятие, которому стоит сейчас уделять время. И тем более на то, чтобы проверять, был ли он вообще на своем рабочем месте. Впрочем, перебирать документы в архиве и спускать их в подвал мне тоже не хочется. Пусть поможет хоть этим.

– Последние 30 дел жертв похищений спустить в сектор А камер заключения. Отдать это дело, его приносить не нужно. Быстро! Жду через пять минут.

– Есть!

Невыносимо раздражает его вид. Приподнятое настроение, беспечный тон, ни тени траура на лице. Еще и пропадал неизвестно где. Во время, когда наш участок потерпел жуткий провал, когда исчезли десять детей и когда существует масса работы. За такое легкомыслие в дальнейшем он может рассчитывать только на стены архива. К счастью, оттуда пока что не поступало жалоб на него.

Лестница, ведущая в подвал, отличалась холодными тонами. Стальные перила ледяные наощупь, обжигающие холодом. На них видны крошки от булки или пончика, похожие на снег. Покрытие отражало окружение: белые круги ламп, черный, символично траурный свитер, серо-синюю кожу ладони. Воздух и на ступенях, и в подземном помещении царапал горло пылью и прохладой, хотя дверь запасного выхода была заперта, а вентиляция работала. Комната допроса пустовала. содержала воспоминания вчерашнего дня. Сегодня тоже будет допрос. Уже без Роуча.

Коридор отдавал ветвь направо, вглубь нулевого этажа. Конец расширялся в виде квадратного помещения, в котором за столом сидел постовой офицер. Разгадывал кроссворд или рисовал на газете. При виде меня смутился, вскочил и отдал честь.

Заключенные располагались в 3-ех секторах: А, В, С. Мэд Кэптив однозначно был в первом, для самых отъявленных преступников. В нем тюремные камеры окружали с обеих сторон, создавая ощущение замкнутости, хотя в проходе могли идти на одной линии 3 человека. Внешне имелось 2 вида камер: толстые черные прутья либо замкнутые металлические стены. Конечно, в этом секторе большинство последнего варианта. Зависело от самих заключенных. Единственное развлечение у этих существ – передать другому часть себя, зачастую жидкую. Слюна, пот, моча, фекалии, сперма. Обменивались друг с другом, но хуже, когда бросались в офицеров или посетителей. Поэтому многие видели пространство за пределами своих клеток лишь через узкое окно, которое тоже могло быть закрыто.

Мы с Роучем редко спускались сюда после поимки преступников. Но каждый помнил нас, меня в особенности. Главного, как они думают, виновника их ужасной жизни, не понимая, что тот всегда рядом. В зеркале. Между прутьев засверкали желтые хищные белки глаз и желто-коричневые зубы. Кулаки обхватили металл и крепко сжали, будто пытаясь раздвинуть. Интересно, даже полностью лишенные обзора заключенные заскребли ногтями. Услышали стук каблуков? Помнили меня по запаху? Знали о приходе внутренним чувством? Кричали мне вслед, били всеми частями тела по металлу. На такое я никогда не обращал внимания, а сейчас мысли были заняты другим. Одним из них.