Текст книги "Pavor Nocturnus (СИ)"

Автор книги: Игорь Мельн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 45 страниц)

Pavor Nocturnus

Армани Коллин

27.09.199 X г., 12:36 PM

Фабрика игрушек «Тедди’с Хоум»

Я, Армани Коллин, уроженец жарких итальянских полей, лучший знаток пасты во всем этом городе и расхититель женских сердец в отставке (одно из них, лучшее и ценнейшее, как раз и отправило меня на пенсию), официально заявляю, что ненавижу детей. С секунды на секунду меня ошпарит кипяток неодобрительных криков, поэтому оправдаюсь заранее – я не обижал ребенка, не было там никакого ребенка, кого-то этот чертик в человеческой коже, жуткая помесь перевертыша с гоблином и сможет одурачить, но уж точно не меня! Короче, до взрыва атомной бомбы три… два… один… Sancta Maria, mater Iesu Me, quaeso, custodi et serva[1]…

– Это безответственно! Недопустимо! Абсурдно! Возмутительно!

Кожа на горле, сухая, морщинистая, прыгала вверх-вниз, ее дергал острый, как копье римского легионера, кадык. Я почти видел, как в этом жерле кипящего вулкана колебались, скрипели, трещали, будто ржавые струны, старческие связки, но звук будь здоров, многие молодые позавидуют. На каждом таком словесном взрыве я все сильнее вжимался в кресло – он стрелял слюнной дробью, прямо-таки ополаскивал меня, спасибо, но я предпочитаю душ, а звуковая волна контузила еще на втором слове, в ушах звенели воскресные колокола.

– Даже сейчас, Армани Коллин, ты абсолютно не слышишь меня! Чем вынуждаешь подняться и низвергнуть еще более звучную ярость в твой адрес…

Человек слова, он и правда резко встал, колени хрустнули на манер выстрелов винтовки, и впился ладонями в стол, аж кожа сморщилась над костяшками. Мне искренне жаль его кабинет – картины наклонились от удара, настольная лампа моргнула, а сам стол вздрогнул, закачался, я буквально видел на нем пятна от пальцев, то ли вмятины, то ли раскаленные следы, на том самом месте, куда он ударял почти каждый день.

– Вот это новости! Я узрел частицу разума в этих пустых глазах. Разума, но не раскаяния! Ты ничуть не каешься ни о сегодняшнем безумно-неприличном происшествии, ни о сотне других в твоей коллекции…

Сначала я всерьез испугался, он так энергично размахивал жилистыми руками в приступе гневного монолога, что почти доставал до меня, а между нами было полтора метра. На миг я почувствовал себя боксером на ринге, каким-то ничтожным, слабым, неизвестно каким чудом (несчастьем) попавшим на ринг. И вот он справил нужду легких, как я это называю, воздуха там осталось только на жизненно-важные вещи. Передышка была короткой, он рухнул в начальственное кресло с высокой спинкой, мокрые ладони щупали такой же лоб, а краснощекое лицо пылало в лучах солнца.

– Боги! Сегодня, вне всяких сомнений, ты сумел превзойти самого себя… Нашей компании грозит в лучшем случае лишение клиента, но, учитывая статус той, кого ты унизил, мне придется послать не одно извинительное письмо и заплатить за неразглашение этого конфуза. Ты понял, что натворил?!

На самом деле, я понимал лучше всех, потому как сам все и спланировал. Лестно слышать, хотя не согласен, что это было гениально, на скорую руку все-таки, но я бы повторил еще с десяток раз для профилактики.

Лет шестьдесят назад родители назвали этого человека Бенедиктом Саввой, то бишь скучно, блекло, невыразительно, я такое не выношу, вот и придумал для него (а парни подхватили) прозвище Мудрый Филин. Сравнение идеальное, с этим никто не спорил, возникло оно примерно через десять секунд от знакомства, а прижилось к концу первого рабочего дня. Дело в том, что он некрупный телом, но, когда начинает махать ручищами, расширяется втрое, прямо как птица. Звание не врет, он действительно мудро начальствует над нами, и в его арсенале есть клюв, которым он не жалеет сил стучать о наши головы, на моей макушке характерная вмятина уже. И в конце концов, широкое окно кабинета на втором этаже позволяет ему суровым взглядом окидывать весь рабочий цех, будто с высокой ветки дерева, и издавать недовольное ууканье, если что-то идет не так. Не хватало плакатов, мол, Мудрый Филин следит за тобой[2], чтоб каждая мышь знала!

Как и любой отвратнейший день, этот начинался вполне себе сносно, даже хорошо, я бы сказал. Свежий утрешний воздух на пару с солнцем заливали всю фабрику, прямо-таки заражали редким желанием поработать на славу. Конвейер двигался резво, будто получил тройную порцию машинного масла на завтрак, не скрипел, не ломался, как это бывает, мы привычно подшучивали насчет усиков Луи, потели мозгами над новыми идеями для игрушек, пулялись декоративными пуговицами – в общем, направляли все творческие порывы на создание плюшевых гадов, идиллия в чистом виде.

Как только часы пробили заветный полдень, мы все повыключали и потопали в комнату отдыха – перекурить, перекусить и развалиться на диване, каждому свое или все по очереди. Чуть-чуть оставалось до блаженного убежища, но мы клюнули на наживку, синхронно обернулись, чем подписали себе приговор. Тормознутая извилина сильно поздно догадалась, что быть беде, стук каблуков и без того необычная редкость в рабочем цеху, а тут еще какой-то нелепый, не в ритм, причем дважды по тринадцать раз! Я проклял глаза за их наличие, хоть веки скотчем заклеивай, но все равно уже не развидеть, как пухлые свиные ножки дрожат в туфлях с каблуком, спотыкаются о каждую неровность бетонного пола. Шествовало создание лет эдак десяти ужасно карикатурно, приподнятый подбородок, слегка расставленные ручки, как на показе моды. И вот с таким видом королевской знати этот недометр роста встал перед нами, толпой грязных здоровых парней, и презрительно скривил ротик.

Чистейшая правда, мол, дети – цветы жизни, платье, слепяще-розовое, девчачье такое, с несуразным кое-где красным горошком, пародировало Раффлезию Арнольди, круглое тело в центре и ручки-ножки на манер лепестков, сразу видно, вкуса у нее нет от слова совсем. Зато духов вылила на себя целую тонну, известная попытка скрыть душевную вонь[3] – астматик Руди закашлялся, а остальные просто задержали дыхание (стратегия не из лучших) и обзавидовались Луи, чьи усики кое-как прикрывали ноздри. В общем, на лицо ужасная, внутри еще хуже, тут к гадалке не ходи, по характеру это мерзкий ядовитый кактус, а по своей сути – сорняк.

То ли мамаша, то ли нянька плелась сзади, как если бы ее тянули на привязи, сразу понятно, кто кого вел, выгуливала пустой взгляд по рабочему цеху.

– Нам нужно… – начала она перед нами, но продолжить не успела.

– Лучшую игрушку! – тявкнула девочка от возмущения и злостно взглянула на нее. Все-таки нянька, потому как бледное от всяких пудр лицо съежилось в страхе, будто ее сейчас уволят, а от матери прилетела бы оплеуха сразу же. – Чего встали? Оглохли, что ли? Сделайте мне лучшего медвежонка, самого мягкого и милого, и… Удивите меня!

Я чуть не прыснул от наглости этого цирка, прямо в нахмуренные плевки бровей, курносость и губы с какой-то блестящей дрянью. Ничего не мешало нам послать их в понятном направлении, но Луи, образец вежливости до мозга костей, вышел вперед и наклонился к девочке. Я решил попридержать смех, скопить как следует, чтобы обрушить этому цветочку вслед.

– И вам, мисс, несказанно повезло. На складе перед вами окажутся сотни самых красивых медведей.

– Нет уж! – взорвалась эта писклявая бомба и топнула ногой, я посочувствовал каблучку, как-то он искривился. – Вы делаете дешевку для магазинов. А я хочу особенную, чтоб ни у кого такой не было. Я сама скажу, как надо!

– Прошу простить, но у нас перерыв и конвейер не работает…

Мы с парнями шутим, когда говорим про усики Луи – вернее, когда-то это были две тонкие, сродни накладным, полоски, но они метили в настоящие усы и вымахали в пышный куст, который уморительно двигался в такт губе. В наших сердцах они навсегда останутся малюсенькими усиками, святыней коллектива. И вот короткие пальцы размером с пять сдобных булок шмыгнули к его лицу и схватили пучок. Я бы тоже не успел отпрыгнуть от неожиданности, у меня челюсть отвисла и побежала по полу, такую наглость я не мог и представить, а это надо постараться. Наш французский горе-альтруист заойкал, растерянно схватился за губу.

– Так пусть заработает. Включай, идиот усатый!

Ток, ярость гормонов или вселенское наставление – шут его знает, как обозвать то, что выстрелило во мне, пронзило все тело от пяток до третьего глаза[4], я сорвался с места так сильно, что парни вздрогнули, а девочка отпустила бедного Луи.

– Пойдем, сделаем тебе игрушку, – сказал я с такой доброй рожей, что дьявол позавидует и попросит сделать слепок. Чуть не стошнило, когда схватил эту потную ладошку, цени, Луи, на какие жертвы иду! – Так, парни, за дело! Мы же хотим удавить… в смысле, удивить клиента?

Ровно через пять минут машины гудели и пустая конвейерная лента пошла своим бесконечным ходом – понятное дело, никто не собирался работать, но после пары подмигиваний все разбежались по местам для видимости и якобы стали ждать моих команд. Такая слаженность бывает только против общего врага.

У конвейера было как бы два этажа, начиналась эта длинная змеюка внизу, где по программе вырезались, набивались и сшивались материалы, за этим надо глаз да глаз, потом, будто на американской горке, игрушка резко подавалась наверх – здесь мы проверяли швы и в духе процесса зарождения жизни наращивали на скелет мясо, всякие бантики, пуговки, сердечки, я имею в виду. Короче, больше работа головой и чувством прекрасного, чтоб все красиво было, но попробуй радовать современных сопляков чем-нибудь необычным каждую неделю. Куча лесенок с разных сторон вели к широким мостикам второго этажа, по одной такой мы поднимались с противным стуком каблуков по металлу, я не выдержал в конце и просто поднял этого молочного поросенка. Мысленное спасибо няньке за отрешенность, да и вряд ли она смогла бы возразить, раз дитятко само захотело!

– Ой! Куда ты меня завел? Тут высоко…

Я молча тянул ее, пока мы не встали в центре одного мостика, в очень правильном месте.

– Ты же сама хотела управлять процессом, отсюда лучше видно. Теперь говори, какую игрушку хочешь.

– Я уже сказала: самую лучшую!

– Это как вообще понимать? Хорошо… Что будет внутри игрушки?

– Как что? Мягкое что-то…

– Парни, у нас где-то завалялся кусок старой ваты? Он еще намок, когда крыша протекала. Его несите!

– Ты что, дурачина, совсем уже?! Какую еще вату?

Не знаю статистику, но многие дети топают ногами от злости, а у этой целые копытца – эх, и во второй раз каблучок героически вынес удар, сразу видно качество фирмы! Ничего, я так просто не сдамся.

– Мягче не придумаешь, сама увидишь! Теперь выбери ткань.

– Плюш! Плюш хочу. У моей подружки…

– Все слышали? – перебил я громко. – Луи, будь добр, пойди на склад за ворсом для ковров! Можно и обрезки пустить в ход.

На этот раз она пытала каблучок яростнее и дольше, как если бы давила кучу тараканов, а еще моя фляга с водой на поясе случайно открылась и кое-где случайно разлилась по мостику, скользкому, металлическому, я напомню. Остался последний штрих, гнилая вишенка на этом тошнотворном торте.

– У медвежонка не будет лапы, зато три глаза – один на лбу. Странное решение, но желание клиента превыше всего! Работаем, парни!

Сначала девочка застыла, тупо посмотрела на меня, я даже испугался, что ничего не выйдет, но вдруг оглушила диким поросячьим визгом и задергала всем, что вообще дергалось. Я испугался во второй раз – мостик закачался волной от этого припадка, как бы не рухнул вместе со мной, на такие жертвы я не согласен. Наконец-то она наступила на лужицу воды и по всем законам физики мой каблучный товарищ по несчастью не выдержал, заскользил и совсем обломался. Она развалилась на платформе пухлой морской звездой, одно щупальце свисает под перилами, а неловкие движения тянут за собой все остальное. И вот этот бочонок с дегтем висит на краю, а я притворился, мол, растерялся, забыл, как двигаться, и потянул руку очень лениво, медленно, аккурат перед падением – ай рохля, не успел, какая жалость!

Ладно, я ж не садист какой-то – во-первых, тут высота метра три, в детстве с деревьев похуже падали, и ничего, живые, хотя такие, небось, деревьев вживую и не видели, все детство в мусорное ведро, а во-вторых, под нами широкий контейнер со свежеиспеченными за сегодня медведями, все продумано. Розовое пятно приземлилось в море плюша и синтепона – да это ж детская мечта, за такое душу отдают с потрохами! С каждым барахтанием игрушки засасывали пухлое тело, как зыбучие пески, эдакая месть за неуважение к своим создателям.

– Выбирай любую, найди там лучшую! Вон слева от тебя красивая, нет-нет, ты перевернулась на живот – теперь справа!

Перерыв у нас сегодня вышел неполноценный, зато насмеялись на целую неделю вперед, очень злорадно, даже слишком. Нянька очнулась, подбежала и помогла девочке выбраться – та хромала на бескаблучную туфлю, озиралась на нас, вся заплаканная от стыда, красная, как банка томатной пасты. Обе кричали что-то неразборчивое, пока ретировались к выходу, и там, как назло, напоролись на Мудрого Филина, оплевали его желчью и угрозами с ног до головы. Луи успел пылко обнять меня и пустить пару слез благодарности на комбинезон – не стоит, мерзавка заслужила этого!

Я вспоминаю свою хитрость уже в который раз, местами видится несовершенство, глупость, но еще бы, это ж чистой воды импровизация была.

– Бенедикт Савва, ничего же серьезного не случилось. Все живы-здоровы, кто-то повеселился, кто-то, очень сомневаюсь, но может, выучил урок…

– Ничего серьезного? Ничего серьезного, говоришь?! Ты мог покалечить ее! Хуже…

Тут он совсем рассвирепел, кипящий чайник во плоти, но резко замолк, как если бы конфорку выключили и приподняли крышку. С добрую минуту Мудрый Филин мудро пепелил взглядом окно, на лице наглядное пособие техники успокоения, вроде медленно дышать, сосчитать до десяти, в таком духе.

– Единственный, кто сегодня вынес урок – это я. Мне осточертело изо дня в день отчитывать тебя за каждую оплошность, как дитя малое! И все не хватает духу вышвырнуть тебя куда подальше и перестать добавлять успокоительные в чай.

– Потому что я на самом деле хороший и придумываю лучшие дизайны игрушек?

– Потому что я жалостливый дурак! Хорошо, поступим вот как… – Он пошуршал стопкой бумаг под рукой, переписал что-то оттуда на огрызок листа и кинул на край стола. – Здесь написан адрес будущего клиента. Будущего – поскольку в ближайшее время он должен им стать, иначе можешь сейчас же прощаться с коллегами. Тебе нужно продать ему игрушку нашей фирмы, любым способом, каким только сможешь. Даю тебе три дня! Включая сегодняшний.

– Это что за нововведения… Бенедикт Савва, я хорошо работаю с творческими идеями, а не с людьми. Как вы уже поняли… Я не продавец, я вообще не знаю…

– Детям. Нужны. Игрушки! – сказал он раздельно каждое слово. – Даже такой, как эта избалованная жизнью девочка, а может, и в особенности такой, как она… Ты и сам знаешь, что в городе ежедневно пропадают дети – как никогда ранее, им всем нужна частица света и надежды в эти пасмурные времена!

– Да у нее этих игрушек больше, чем подушек – это как предлагать сытому черствый хлеб! Ей нужна килотонна хорошего воспитания и разве что вкус к одежде.

– К твоему несчастью, Армани Коллин, это не сегодняшняя девочка. Человек, чей адрес ты держишь в руке… не покупал нашу продукцию прежде, и нужно, чтобы подобный порядок вещей в скором времени нарушился. Для меня это крайне важно… Довольно разговоров – у тебя не столь много времени, чтобы бездумно сорить им. Подойди к этому делу со всей ответственностью, какая в тебе может быть, и не надейся, что я смилостивлюсь! Все, у меня нет более времени на тебя.

[1] «Святая Мария, матерь Божья, прошу, спаси и сохрани…» (пер. с итал). Начало католической молитвы. – Прим. авт.

[2] Армани изменяет фразу «Большой Брат следит за тобой» из романа Дж. Оруэлла «1984». – Прим. автора.

[3] Особенность упомянутой выше Раффлезии Арнольди в том, что она имеет запах гниющего мяса, из-за чего ее еще называют трупной лилией. – Прим. автора.

[4] Здесь имеется в виду эпифиз, или шишковидная железа человека. В некоторых верованиях его называют «третьим глазом» и причисляют эзотерические возможности, в медицине можно провести сравнение с тем, что эпифиз, подобно глазу, действительно реагирует на световые волны, отчего зависит повышенное выделение мелатонина в ночные часы. – Прим. авт.

Питер Фирдан

27.09.199 X г., 01:17 PM

Ворота Центральной школы города

Одни писатели-фантасты предполагали, что наш мир поработят неземные цивилизации, другие грезили о высокоразвитом искусственном интеллекте, однако реальность оказалось в высшей степени прозаична: это мог сделать любой желающий при наличии порядочной суммы в кошельке. Достаточно создать нечто совершенно бесполезное, показать всему миру посредством обильной рекламы и убедить людей в значимости этой вещи. Самым простым на внушение рычагом подобной хитрости были дети; управляешь умами детей – управляешь будущим, а быть может, и их родителями, то есть настоящим.

Игрушки «Тедди’с Хоум» захватили мир. Они вклинились в каждую сферу жизни, и невозможно было провести день без напоминания об этой проклятой компании. Каждую неделю о них писали в новостной газете, словно на целый город и тем более мир не существовало более значимых происшествий. С периодичностью в полчаса по телевизору повторялась отвратительная песенка, словно созданная, чтобы въедаться в память, уступая лишь рекламе вредной подростковой еды. В последние несколько лет они перебираются из газет и телеэкранов на билборды, этикетки напитков, детскую одежду и даже школьные ранцы, выполненные в форме медведей. Что хуже, дети берут игрушки в школу, отвлекаясь от учебы; и плюшевая лихорадка поражала даже подростков, кому в этом возрасте должны быть интересны уж точно не мягкие игрушки, более того – некоторых инфантильных родителей. И как это часто бывает, зло носит маску добродетели: частые пожертвования приютам, детским больницам и школам, – очередной глоток популярности, поскольку эти учреждения нуждаются не в развлечениях, а в деньгах. Казалось, все вырученные средства компания вкладывала в еще большую рекламу, точно в нездоровом желании, чтобы у каждого в мире – от Северного-Ледовитого океана до берегов Антарктиды – был их товар.

Сегодня четверг, а значит, моя очередь забирать Виктима из школы. Я подошел несколько раньше положенного и смог воочию убедиться в испорченности нынешних детей – разодетые в яркие пестрые одежды, не годящиеся для школы, они выбежали из дверей нестройным потоком, оглушительно смеялись, задирали друг друга, восклицая ругательства, и, разумеется, у большинства виднелись игрушки и ранцы в форме злосчастных медведей. Один из немногих, мой сын был одет в спокойные тона и двигался прилежным образом, выделяясь, подобно чистому пятну на пораженной коже. И как же я огорчился, услышав от него весьма несуразный вопрос:

– Папа, ты когда-нибудь верил в монстров?

К счастью, школа осталась позади и мы шли по малолюдной улице, где никого не было по близости, иначе невесть что могли подумать вначале о нем, а затем и обо мне.

– В детстве, полагаю, многие дети склонны воображать всякое в темноте.

– То есть да. А почему перестал?

– Разумеется, я повзрослел и убедился: никаких монстров не существует, будь то вампиры, оборотни, мертвецы, призраки, инопланетяне – или что там еще может придумать воспаленный разум!

– Но когда-то и о бактериях ничего не знали, пока не смогли увидеть их.

– Правильно, и пока люди не смогли доподлинно обнаружить монстров, они будут считаться вымышленными. И к чему такие вопросы?

– Нам сегодня говорили за… исчезновения детей. Это тоже странно. Полиция не может поймать преступника – нет, не так: вообще никаких следов! Так вот. Его никто не видел и не слышал, но все уверены, что он есть.

Я невольно сбавил скорость от странности услышанного и сказал:

– Виктим, что ты такое говоришь! Как его может не быть?

– Я и говорю, может, это что-то, что мы пока не можем увидеть…

– Ты меньше слушай россказни своих товарищей, взятые из комиксов и фильмов ужасов, и запоминай то, что тебе говорят взрослые: это однозначно человек, и остерегаться нужно не воображаемых чудовищ под кроватью, а реальных людей – следить за подозрительными мужчинами, не общаться и никогда не идти вместе с ними! Я надеюсь, вам все подробно объяснили и ты это понял.

– Да. Но зачем кому-то похищать детей?

– Этот человек, я более чем уверен, болен, и нам, здоровым людям, его не понять.

– А как тогда он это делает?

– Довольно, Виктим, я не вижу смысла продолжать этот разговор! Мне казалось, ты достаточно взрослый, чтобы даже предполагать подобные небылицы.

Долгое время мы мерно шагали в тишине. Виктим держал лямки ранца, словно тот мог в любой миг упасть, и по обыкновению смотрел на асфальт перед собой или куда-то в сторону. Меня же одолевали бесформенные мысли от предвкушения отдыха по возвращении домой. Вдруг я заметил, что через дорогу идет в обществе сына наш сосед по улице; они вели оживленную беседу и звонко, на грани некультурного, смеялись. Нужно сказать, Стенли был своеобразным человеком, который мог играть в фантастические настольные игры, смотрел фильмы про людей-мутантов и ничего не имел против комиксов, этих пустых картинок, созданных для умственно отсталых детей! Оттого ничего удивительного, что он обсуждал фильм, нелепо имитируя момент перестрелки, чем не возвышал сына до взрослой беседы, а принижал себя к уровню ребенка. Вздор: дети должны общаться со сверстниками! О чем мне говорить с Виктимом – о трудностях работы, курсе валют или недовольстве по поводу наших властей?

В городе еще велись работы по обновлению дорог, оттого некоторые из них были перекрыты. Вскоре пришлось свернуть на одну из центральных улиц, которая тотчас же встретила нас гулом транспорта и видом фирменного магазина «Тедди’с Хоум» на другой стороне. Мало было зрительного несчастья, оттуда, к тому же, слышался голос – мужчина, одетый в бирюзовый с белым горошком костюм, с деланным весельем зазывал детей всевозможных возрастов, держа в руках толстую стопку листов. К нему то и дело подходили мальчики и девочки, после чего он смотрел на страницу и, по-видимому, проводил викторину. Самым эрудированным в честь грядущего Дня детей полагалась игрушка… Я подумывал сделать крюк или даже подождать автобус, лишь бы не приближаться к этому месту.

Благо, Виктим молчал, хотя было видно, куда устремлен полный жажды взгляд. И едва мы прошли с десяток шагов, он начал робко:

– У меня скоро день рождения…

– Этот факт я знаю. Ты хочешь сказать, что выбрал что-то определенное?

Он еще более напрягся, ссутулился, краснея с каждым мигом.

– Да… Плюшевую игрушку.

Разве можно винить его – в детстве трудно еще понять, что в этом мире важно, а что пустое, особенно когда напоминание об этой вещи пестрит из-за каждого угла. Моим родительским долгом было оградить его от этого.

– Это плохой подарок. Выбери что-нибудь другое, полезное, то, что тебе действительно нужно. Может, книгу или новый ранец? Только умоляю, не в форме медведя!

– Мне нужна игрушка.

– Позволь спросить зачем?

– Я… не могу сказать. Просто нужно. Очень!

– А почему не заводную машинку или не детский строительный набор тогда уж? Виктим, тебе скоро одиннадцать! То, что тебе действительно нужно – это упорно учиться, получать хорошие оценки, иным словом, развиваться, а не впадать в детство, засыпая с плюшевым питомником в обнимку.

– Но они у всех есть! – вскрикнул Виктим дрожащим голосом.

– И это не значит, что так и должно быть.

– У Оливера один такой дома, – продолжал он, явно не понимая меня. Это было уже не остановить. – И еще маленький медвежонок на ключах. А он самый умный в классе! А у Тревиса вообще вся комната завалена разными Тедди. Сегодня он принес в школу больщущего, говорящего, и возле него все мальчишки и девчонки крутились. У одного меня никогда не было медвежат!

– И кем они вырастут, твои Оливер и Тревис? Один мягкотелый слюнтяй, идущий на поводу у своей матери, а другой богатенький сынок, который может скупить всю эту фабрику ради хвастовства перед одноклассниками. Хочешь быть такими же, как они? Ты этого хочешь?

– Я хочу… игрушку.

В один момент Виктим показался таким печальным, бледным, безжизненным, точно я отказывал ему в ужине и сне. Однако я и не думал сдаваться: сначала это будет игрушка, позже новый телефон, приставка, модные кроссовки – нет, праздность и расточительность нужно пресекать в зачатке, пока они не извратили юную душу! И я знаю, что когда-нибудь он поблагодарит меня за это.

– Я сказал, нет.

– Тогда мне ничего не надо!

– Отлично! Вот и останешься в этом году без подарка. Будет тебе уроком, пока не поумнеешь!

Всего мгновение его лицо дрожало и он ступал громче обычного от негодования, после чего резко повернулся и устремился назад со словами:

– Хорошо, я сам выиграю ее!

Я ожидал подобной дерзости от многих детей, видя, как некоторые слезами и криком выпрашивают желаемое, но уж точно не от своего, как я считал, воспитанного сына – вот на что способны эти дьявольские игрушки! Более того, он безрассудно рванулся через дорогу, и как же повезло, что рядом с нами был пешеходный переход, по приближении к которому машины притормаживали, даже несмотря на пылающий красный свет. И мне пришлось уподобиться ему в неудачной попытке схватить рюкзак, однако после трудного рабочего дня, когда у меня гудели колени, я был не в состоянии его догнать.

Как только Виктим подбежал к пресловутому магазину, он что-то сказал мужчине в странном костюме и тот с белоснежной улыбкой кивнул. В ином случае я бы схватил его за руку и увел, пусть даже силой, но вдруг меня осенило: вопросы в подобных викторинах подбирали наисложнейшие, чтобы ребенок не справился, но страстно захотел игрушку, которую можно приобрести в нескольких метрах от них. Я не считал своего сына гением, поэтому не переживал – напротив, воодушевление сменится гневом по случаю провала, и он лишь возненавидит этих медведей! Оттого я подошел к ним со спокойным видом, сложив руки на груди и наблюдая, как Виктим в страхе чуть ли не вцепился в мужчину и умолял его быстрее начинать.

В первом задании нужно было назвать столицу Аргентины, с чем Виктим справился уверенно – результат Фелиции, которая предложила повесить карту мира на стену в его комнате. Однако уже второй вопрос был из астрономии: сколько планет в наше Солнечной системе, – что, признаться, с трудом мог сказать даже я. Каково же было мое удивление, когда он пересчитал их все, загнув девять пальцев, и это число оказалось верным! Оставался последний шанс на проигрыш, и я молился, чтобы это был раздел математики, с которой у него трудности в школе. Наконец, раздалось требование назвать первого президента нашей страны, что тотчас же озадачило его. И как некоторые ликуют победам своих детей, я едва ли не подпрыгнул от радости, смутив всех вокруг, когда раздался неправильный ответ.

– Ты держался очень достойно, парень, – сказал мужчина в костюме, подмигнув. – Увы, последнее мимо, но… не расстраивайся: даже за простую смелость участия мы дарим утешительный приз – брелок!

Казалось, Виктим был рад и этому, так крепко он вцепился в медведя размером с его ладонь, что мне пришлось потрудиться, чтобы вырвать его.

– Не нужно нам никаких утешительных призов! И вообще ничего от вас не нужно!

Я схватил Виктима за руку и потащил в сторону дома, а жалкую игрушку-брелок бросил в ближайшую урну. Вначале он пытался вырваться, готовый даже полезть в уличные отходы – о какой стыд я испытал от взглядов прохожих на эту нелестную сцену! – но после великого упорства следовало великое бессилие: он вдруг перестал дергаться и пошел покорно с опущенной головой. Весь оставшийся путь мне пришлось объяснять ему, как скверно он себя повел, побежав через дорогу, о том, что он мог учинить аварию, погубить не только себя, но и меня. Не думаю, что он слышал и тем более в полной мере понимал мои слова – верно, все его мысли были заняты той упущенной игрушкой, точно одним видом своим они вызывали зависимость!

Дома Виктим устремился наверх в свою комнату, а я бегло поприветствовал Фелицию, занимавшуюся готовкой на кухне. По обыкновению, после рабочего дня я рухнул на диван в гостиной и накрыл лицо газетой в попытке вздремнуть час-другой до начала ужина.

Ах если бы это были все происшествия за сегодня… Едва я заснул и начал видеть какой-то славный сон, меня разбудил дверной звонок, который никогда не предвещал ничего благоприятного, а ныне сокрушался беспрерывно и невыносимо звучно. В прихожей стоял полумрак, но привыкшие ко сну глаза различали окружение ясно. И все же раненный остатками сна и звоном в голове, я пробежал прихожую, как слон в посудной лавке: проскрипел каждой половицей, обрушивая на них весь свой вес, ударился ногой о комод, повалив все, что на нем стояло, выругался и закашлялся от летающей в воздухе пыли. В тот момент главной моей задачей было добраться до ручки двери.

На миг все затихло, и мне подумалось, что кошмар наяву кончился. Я медленно приблизился, чтобы посмотреть в глазок, как вдруг дверь задрожала с такой силой, точно в нее впивались сотни молотков. Когда я в гневе резко толкнул дверь, умертвив очередной звон, некто отпрянул на первую ступень крыльца. Я направился к нему, чтобы расправиться еще непридуманным способом, но тотчас же поморщился от солнечного света и был вынужден отступить в темноту прихожей. Тем временем неизвестный воспользовался моей временной слабостью и вновь оказался на пороге.

– Здравствуйте, вы мистер Фирдан?

– Да, – прорычал я, с каждой секундой начиная жалеть, что ношу это имя. – Кто вы и что вам нужно?

В первые секунды я прикрывал глаза ладонью, защищаясь от предзакатного света. Те несколько слов выдавали молодой возраст и намеренное занижение голоса, чтобы казаться представительнее. Наконец мне удалось рассмотреть незнакомца: затертые дешевые кроссовки, купленные на распродаже, доживали свой век; черные штаны выглядели новее, но были запятнаны пылью на краях; помятая клетчатая рубашка небрежно выправлена из-за пояса. Дополняли неряшливый образ растрепанные темные волосы, которые не смогла полностью скрыть фирменная нелепая кепка.

– Я работаю на фабрике мягких игрушек. Наверное, у вас есть ребенок, в смысле маленький, я могу предложить вам несколько вариа…

– Нет.

После сильного хлопка дом дрогнул, как во время землетрясения, осыпав мне на голову горсть побелки. Каково же было мое удивление, когда в следующий миг звон прогремел вновь, превратив меня в дикое разъяренное животное и заставив вновь с силой врезаться плечом в дверь.