Текст книги "Расшифровано временем
(Повести и рассказы)"

Автор книги: Григорий Глазов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 36 страниц)

Теперь, оказавшись почти в таком же положении, как и те люди, вспоминая их, Белов думал о том, сколько раз и из чего судьба предлагала им выбирать, сколько еще и ему она предложит…

Склоненную фигуру Белова Саша увидел, выходя из чащи к просеке. Спрятавшись и приготовив автомат, Саша наблюдал, как незнакомец мыл у ямы сапоги, старательно протирал их, окуная тряпку в железную банку. Похоже, он был один.

«Смотри, какой аккуратный… Кто же это? – Саша всматривался в незнакомца. – Шинель наша… Переодетый немец? Здесь? Зачем?.. Может, дезертир?..»

Скрываясь за кустами, за стволами деревьев, Саша приблизился. Спина незнакомца – сильная, широкая – была почти рядом. Комбинезон, кожанка, шинель рядового… Странное обмундирование, слишком много всего. Чужое, что ли?

– Не шевелись! Руки вверх! – скомандовал Саша.

Команда была понята сразу, человек выпрямился и поднял руки.

– Кругом! – приказал Саша.

Белов повернулся и увидел молоденького солдата, шинель под ремнем ловко оправлена, застегнута на все скобочки, ППШ. И палец на спусковом крючке не дрожит, не елозит… «Наш! Неужто наши уже здесь?» – подумалось радостно.

Какое-то время оба стояли, не зная, что делать дальше. Белов, остро поглядывая, решал, как начать разговор, – мешал наведенный автомат. Саша думал, как быть с плененным.

– Ну, налюбовался? – первым начал Белов.

– Вы кто? – спросил Саша, подходя ближе.

– Руки можно опустить? – усмехнувшись, уклонился Белов.

– Опустите, но держите по швам. Зачем и откуда идете? Документы? – Саша отметил, что этот странно одетый человек гладко выбрит.

– Иду издалека. И куда – отсюда не видать, – медленно ответил Белов. – Фамилия моя тебе не нужна. Веди к своему командиру… Только время теряем…

– Не юлите. Что делаете здесь?

– Не отвечу, пристрелишь? Ты-то чего сам шепотом разговариваешь? – ухмыльнулся Белов.

Уверенность, независимость, сквозившие в манере разговаривать, в жестком взгляде немигавших воспаленных глаз незнакомца, смущали Сашу. Белов понял это, оглянулся и, расслабившись, присел на поваленную ольху.

– Ты-то кто сам, если не военная тайна? – спросил он.

– Вам знать необязательно.

– Я тебе расскажу, кто ты. Хочешь? – осенило Белова.

– Любопытно, – хмуро ответил Саша. Его начинали раздражать то ли нахрапистость, то ли сила и самоуверенность этого человека, не желавшего отвечать на, казалось бы, прямые вопросы. «Рубануть – и дело с концом, – шевельнул Саша пальцем на спусковом крючке. – Выбрился, как на свадьбу… Время с ним теряю».

Белов был почти уверен, что этот молоденький солдатик наш, свой; надо бы как-то договориться с ним, чтоб отпустил, и Белов одобрительно вспомнил:

– Лихо ты фрицев заделал… там, в поле… Друга твоего видел… Что же не закрыл ему глаза, не похоронил? – Он неотрывно смотрел Саше в лицо и сразу заметил, как оно дрогнуло. – Торопился?.. Нет, значит, здесь наших…

– Заделал – не заделал – не ваша забота.

– Как знать, – перебил Белов.

– Мы ведь тут не в лото встретились поиграть. Последний раз спрашиваю: куда идете?

– Из окружения, к своим, – отчеканил Белов.

– Полк, дивизия?

Белов назвал. Эту дивизию Саша знал, на участке обороны названного полка он и Муталиб переходили линию фронта. Значит, дивизия отступила… Вот в чем дело!.. Если, конечно… этот говорит правду.

– Оружие есть? – спросил Саша.

– Вот. – Белов отдал маузер. – Пустой…

– Значит, попутчики? – прищурив глаз, все еще проверял незнакомца Саша.

– Вместе нам ни к чему, – покачал головой Белов. – Поодиночке вернее. Меньше шуму и больше согласия…

– Странно вы рассуждаете… Вдвоем все-таки надежнее.

– Одолжил бы ты мне для надежности десяток патронов маузер снарядить. Авось отдам при случае… И пожелаем друг другу счастливого пути.

– У меня ведь и карта…

Да я и без нее могу… Нюх у меня на них теперь собачий, – Белов вспомнил о фельдфебеле, его зубах и широкой бычьей шее. «Вот привязался, – думал он о Саше. – У него и патроны, и харч, наверное… Но одному надежнее. Кто знает, что он за малый?.. В такой дороге несогласие – смерть».

Теперь они сидели оба на ольхе. Саша достал кисет. Предложил. Он видел, с какой жадностью и вместе с тем осторожностью Белов сыпал махру в обрывок газеты, как плотно и умело сворачивал самокрутку, как медленно и глубоко затягивался, прикрыв от наслаждения глаза.

– Давно не курил, – сказал Белов, слюнявя самокрутку у низко обгоревшего края, чувствуя, как легко и приятно кружится голова. – Так что, дашь патронов?

– Не понимаю вас. – Саша пожал плечами.

– Настырный ты хлопец! Боишься один, что ли?

– Вы что, не представляете, где мы? – не отвечая на обидный вопрос, спросил Саша.

– Ладно, – погодя отозвался Белов, экономно погасил окурок, спрятал в карман. – Хочется тебе вместе со мной? Идем. Только помни: в няньки не гожусь, делать буду то, что сам определю, с советами не лезь и вопросами душу не тревожь.

– Да-а-а… Условия… – протянул Саша. – Возьмите свою бесполезную игрушку. – Потом развязал вещмешок, зачерпнул горсть патронов от автомата. – Нате… – но задержал руку. – А может, вы дезертир?

– Дезертир? – сверкнул Белов глазами, не принял шутки. – Значит, никак по твоей мерке не выше?.. Прыткий ты, солдат. Поглядим, не упреешь ли, – и сердито умолк. Не глядя на Сашу, вытащил из маузера обойму.

– Возьмите патроны. – Саша протянул руку.

– Много я с тобой слов потратил, – сказал Белов, – на неделю вперед лимит израсходовал… – Он поднялся, вогнал отяжелевшую обойму в маузер и сунул его в карман шинели…

Шагали они молча. Белов – впереди. Саша поспешал следом, вопросов больше не задавал, а знать хотелось: как, при каких обстоятельствах его попутчик оказался в окружении, почему так странно одет, в каком звании. Подумывал даже, не зря ли увязался за ним, ведь выходило – сам напросился. И теперь все складывалось так, что вроде попал в подчиненные к человеку, о котором ничего не знает и который не желает ни спрашивать мнения, ни выслушивать советов в рискованной, полной неизвестности дороге, где на каждом километре их может подстерегать судьба Муталиба…

На редких привалах они почти не разговаривали. Разве только о самом необходимом, что неизбежно заявляло о себе на долгом и трудном пути. Но получалось, что если Саша и задавал вопрос, то как бы испрашивая разрешения…

От еды, от Сашиных запасов Белов не отказывался, но брал деликатно, самую малость, будто задолжать боялся, а о себе сказал Саше лишь то, что зовут его Петром Ивановичем.

Отходчивая натура Саши требовала общения, но постепенно он привык, смирился с молчаливостью попутчика, которая поначалу удивляла и отталкивала его в Белове. А тот не спеша вызнавал у Саши, откуда он родом, каким военным делом был занят, как давно на фронте, зачем оказался в тылу, расспросил и о том, как погиб Муталиб. И все Сашины рассказы завершал одинаково, одной фразой: «Давить их, паскуд, надо!» И при этом смотрел на свои огромные руки, сжимал их, а Саша дивился скрытой в них силе, не зная, что в эти моменты Белов мысленно видел перед собой лицо коротышки фельдфебеля из конвоя, его бычью шею со вздувшейся жилой, которую так хотелось тогда поймать в пятерню, сжать, скрутить.

Этот коротышка и пристрелил сержанта Шарыгина из роты автоматчиков, единственного во всей колонне пленных знакомого Белову человека. У Шарыгина были пробиты легкие, он задыхался, терял сознание. Всех их загнали под открытые навесы, где прежде колхозники из Щуровки сушили лен и хранили тресту. Немцы наскоро обнесли эти загоны колючей проволокой. Ветер продувал их, налетая то с одного, то с другого конца поля, пронизывал до костей, забирал остатки тепла, уносил его… Белов сидел, привалившись спиной к столбу, в голове все еще звенело после контузии, мысли путались, кидало в дрему. День тускнел, дождь вымыл из него последние проблески чистого света, монотонно стучал по навесу.

Фельдфебель подал команду строиться, но Шарыгин подняться больше не смог, и его пристрелили. Конвоир тащил труп за ноги в кювет по чавкающему черному месиву, на мертвом задралась одежда, и по глазам полоснула беззащитная белизна молодого тела с коричневым родимым пятнышком на впалом животе. Большим, облепленным черноземной мякотью сапогом конвоир уперся в податливое, еще не застывшее тело, спихнул в кювет. Белов скрипнул зубами, словно это его проволокли по залитым ледяной водой колдобинам, по холодной липкой грязи и пнули под ребра, оставляя на коже навечно след родной земли, налипшей на чужой сапог…

Постепенно Белов тоже привыкал к Саше и уже, пожалуй, не испытывал особых сожалений, что взял его с собой, хотя понимал, что ровность их отношений еще не прошла проверки, не споткнулась ни обо что на пути, который до конца гладким быть не может. Иногда, вспоминая все, что приключилось с ним, Белов вспоминал и комбата, и тогда вновь думал: что же в конце концов стряслось с той батареей, до которой он так и не добрался, вышла ли из окружения, нашлась ли?..

Большой снег повалил неожиданно, стало суше, но и холоднее, небо свежо засинело; красное солнце, продравшись сквозь чащобу, розовыми бликами засияло на молочной коре берез, колкий морозец прихватил лицо, в разреженном воздухе яснее ощущались звуки и запахи леса…

Дым они почуяли, когда по глубокому уже снегу взбирались на косогор, куда, отделившись от лиственного леса, зеленым клином выползал хвойный массив, и вскоре на краю молодого ельничка увидели летний егерский сруб, на снегу горел костер, а возле костра на лапнике сидели трое наших солдат. Над костром висел котелок, один из солдат сказал: «Ну, братва, кашу сварганил, пальцы оближете!»

И прежде чем Белов успел поднять руку, удержать Сашу, тот шагнул из-за кустов, выставив на всякий случай автомат.

– Кто такие? – окликнул Саша.

Двое схватились за карабины, но третий, в шинели без ремня, цыкнул.

– Вы что, очумели! Не видите, свои!

Вслед за Сашей вышел и Белов.

– Костер загасите, – зло сказал он, недовольно изучая незнакомцев. – Вояки, мать вашу, нашли место, где жечь. Учил вас немец, да недоучил!

Те, что с карабинами, сквозь узкие щели глазниц грустно смотрели на Белова и Сашу. Были они по– восточному темнолицы, высокоскулы.

«Вроде узбеки, – подумал Белов. – Лицо третьего показалось знакомым – осунувшееся, рябое. – В колонне, кажись, был со мной. Неужто ушел там же, у переезда?» – присматривался Белов.

– Куда путь держите? – спросил он.

– Я утек из плена. А эти – окруженцы. – Рябой назвал полк, бывший в арьергарде дивизии, прикрывавшей отход армии. – Самаркандские они. Народ южный. Три недели, как на фронт прибыли, а вот попали уже! Ноги подморозили. Вчерась в лесу встретились мы. Теперь вот к своим вместе топаем.

– Так не дотопаете, – хмуро сказал Белов. – В избушке, конечно, теплее, да немец вас тепленькими и накроет.

– Если можно, мы бы с вами? – попросил рябой. Он, похоже, вспомнил, узнал Белова. – Тикать – так разом.

– Тикать? – переспросил Белов. Ему не понравилось, рябой произнес это так, будто других слов и не оставалось. – Значит, ты тикать, а я тебе штаны держать, чтоб не упали? – Он отвернулся и, пригнувшись, заглянул в окошко сруба.

– В компании, товарищ командир, лучше. Не так боязно, – робко произнес рябой, обращаясь теперь к спине Белова.

– Ишь, уже и командира себе нашел! А сам что? – не оборачиваясь, ответил Белов. – Компанией хорошо водку пить. А тут шуму много будет с твоей компанией.

– Дак мы тихо будем, товарищ командир. Что прикажете, будем исполнять. Организуемся…

Пока он говорил, узбеки молчали, с надеждой переводя взгляды с Белова на Сашу, а с них на своего заступника. Оба, пожалуй, одного возраста, сколько им, не угадаешь, но ясно было, что давно немолоды.

– Ну, хорошо, – сказал Саша. – Собирайтесь.

Белова словно ожгло – выпрямился. Новички пошли в избушку за вещами.

– Вот что, радист, – процедил Белов, – мне ты компанию не подыскивай. Ежели тебе одному скучно, не держу, уходи с ними. – Его задело Сашино распоряжение, то, что он, даже не посоветовавшись с ним, принял самостоятельное решение, хотя беспомощность и изможденный вид новичков шевельнули и в его душе жалость, пробудившую на миг воспоминание и о его, Белова, собственных тяготах и бедах.

– Не дойдут они сами, Петр Иванович, – тихо сказал Саша. – Люди неопытные, пожилые.

– Кто знает, может, это они меня с собой берут, а не я их, – усмехнулся Белов, а сам подумал: «Конечно, чем нас меньше, тем мы ловчее. А то каждый пойдет характер показывать, и начнется: кто в лес, кто – по дрова. А это гибель… Да и какой из меня помощник?.. Самому бы кто помог…» Он понимал, что двое пожилых людей, да еще с обмороженными ногами, будут в тягость, намного усложнят и его, Белова, личную задачу: как можно быстрее выбраться к своим. Осторожность, обострившаяся с момента побега, все еще цепко держала его. – Поторопи их, – вздохнув, сказал он Саше…

Теперь шли медленнее – впереди по-прежнему Белов, а замыкающим – Саша. Снегу навалило много, торили дорогу с усилием. Лес становился реже, низкорослей, обрываясь у больших открытых полян, над ними в лучах солнца под ветерком искрилась снежная пыль. К ночи мороз крепчал. Неоформившаяся луна, желтая, как обглоданная кость, роняла сквозь ветви выстывший свет, вокруг нее в черном небе, будто шевелясь от стужи, помаргивали чистые звезды, и снег казался голубоватым пухом, под которым тихо и тепло.

Саша научил Белова пользоваться картой, и теперь тот знал, что предстоит им пересечь полевую дорогу, шедшую от Щуровки к деревне Кременцы, что за Кременцами – река, глубокой петлей поворачивающая к востоку, и все прикидывал, как и когда выйти к дороге и где переправляться через реку.

Молчаливая уверенность, с какой Белов вел за собой четверых, не позволяла задавать лишних вопросов, не допускала просьб, и поэтому чаще всего разговаривали между собой лишь Ульмас и Шараф – земляки-самаркандцы. Их негромкая, неспешная речь звучала для Саши таинственно, и порой ему казалось, что в этом незнакомом ему гортанном говоре и звучат самые важные, самые насущные и необходимые слова о смысле человеческого бытия…

Потом Саша стал замечать, что Шараф почти не разговаривает с земляком, идет медленнее, обреченнее, ест с неохотой, а присев, начинает раскачиваться, постанывая и потирая ноги. И как-то во время вынужденной остановки, когда Шарафу потребовался отдых, Ульмас сказал Саше:

– Скажи командиру, пусть ваша все уходят. Ульмас останется с Шарафом. Ноги совсем плохой у него, – и тревожно посмотрел на Сашу темными тоскливыми глазами.

– Нельзя так, Ульмас, – ответил Саша. – Не по– советски это. Пойдем все вместе.

– Ты хороший человек, Сашка, – кивнул Ульмас и отошел к Шарафу.

Об этом разговоре Саша сообщил Белову.

– Ишь, чего удумали!.. – покачал тот головой – Чего уж тут… Приглядывай за ними!..

Дорога, которую им предстояло перемахнуть, тянулась под высокой крутой насыпью, а дальше, за ее широкой колеей, вел к лесу долгий спуск, заметенный нетронутым снегом.

Вроде все Белов учел: нашел кустарник, близко подступавший к насыпи, и самое низкое, единственно пологое место на ней, но когда подполз к краю и глянул вниз, отшатнулся: прямо под ним на дороге стоял автофургон и два немца, подняв капот, возились в моторе.

Саша, лежавший в кустах с остальными, видел, как Белов предостерегающе поднял руку.

Немцы не могли завести двигатель, гоняли стартер, ковырялись в трамблере, устав, садились покурить, прихлебывали из термоса, над которым поднимался парок. Потом разожгли паяльную лампу. Сильное пламя, почти оторванное от сопла, с гудением ударило в морозный воздух, и стало видно, как он тепло колышется над синей струей огня. Немцы выкрутили свечи, прокалили их, протерли и вновь поставили на место, но и это не помогло, машина не заводилась.

Сцепив зубы, чувствуя, как холод дрожью бьет тело, как деревенеют ноги и руки, Белов ждал. Почти физически ощутимое время тягуче текло в тишине, которую пробивало лишь гудение пламени паяльной лампы.

Белов уже склонялся к рискованному делу: пристрелить немцев, заведомо зная, что этим выдаст свой след для погони так невыносимо, до саднящей боли в груди было лежание на снегу, – когда на дороге со стороны Кременцов показалась женщина в валенках, в платке, накрест перехватывавшем ватник.

Немцы с криком бросились к ней, остановили, стали что-то объяснять, размахивать руками, толкать автоматом. Женщина закивала, видимо, поняла, повернулась и пошла назад, а немцы вернулись к машине.

«За подмогой отправили?» – подумал Белов и опять стал ждать.

Уже смеркалось, когда подъехал бронетранспортер, с трудом развернулся на узкой дороге и, захватив фургон на буксир, потащил в сторону Кременцов. Условленно махнув рукой, Белов первым скатился с насыпи, перемахнул через дорогу и быстро, не оглядываясь, глубоко увязая в снежной целине, взметая белую пыль, побежал. За ним посыпались остальные…

В лес они вошли, когда на западе догорала узкая малиновая щель, прорезанная последним солнечным лучом, прижатая к горизонту темнеющим небом, от ее света еще розово дымился снег.

Белов не знал да и не мог знать, что дивизия его в общем-то сохранила боеспособность и значительный личный состав, но часть людей потеряла; отсеченные, отрезанные от своих, дрались они в окружении, а позже, оказавшись в немецких тылах, выбирались поодиночке и группами. Не знал он и того, что контрнаступление немцев захлебнулось, осталось почти безрезультатным и никакого существенного значения для общего итога не имело.

Чутьем солдата, воевавшего с первого дня и за последний год привыкшего наступать, наступать, наступать, Белов мог догадываться о временном характере последних событий, о необратимости нашего размаха, который он уже улавливал даже в мельчайших деталях фронтового быта, менявшегося и обновлявшегося на его глазах часто и быстро, а главное – по– иному, отличительно от того, что помнил по 1941 году.

Но понимал Белов и другое, что, как бы хорошо все ни складывалось в масштабах войны в целом, для него, бредущего по немецким тылам, все это – пока слишком далекое, почти неосязаемое, не убавляющее ни риска, ни горечи, ни опасностей, ни холода, ни усталости: война есть война, а немцы остаются немцами. И чем ближе продвигалась прифронтовая полоса, тем осторожнее вел он свой маленький отряд, загодя зная, что встречи с немцами не миновать, но избегать ее нужно до того момента, за которым уже явственно увидится свободный путь…

Стоя на опушке, изучая санный след, он думал, как лучше выйти к реке: лесом ли, хотя это и дальше, или ближней, но открытой дорогой через пойму…

Он проторчал на опушке минут двадцать и не спеша двинулся обратно, гадая, сообразил ли радист и этот рябой Илья Стаников собрать для костра хворосту.

Белов свернул за кусты и, приближаясь к месту привала, еще издали увидел возле Саши и Ильи шестерых человек. Все мирно беседовали, курили. Один – в танкистском шлеме, в распахнутом ватнике и ватных брюках поверх комбинезона, с кобурой на боку – взмахивал рукой, улыбался.

– Я как приметил вас, замер, – говорил он Илье. – Гадаю, кто же? Разведка из большого отряда? Ты ему, – указал он на Сашу, – чего-то толкуешь про кого-то: «Падло». Все, думаю, это как пароль, нашенское! – засмеялся танкист. – Значит, свои, надо швартоваться… Кто же у вас старшой?

– А вон. – Илья заметил над кустами фигуру Белова.

– В кожане?.. Вроде комиссар?..

– Он, – кивнул Илья.

Белов подошел и молча, неторопливо стал разглядывать так неожиданно появившихся людей.

– Принимай пополнение, комиссар! – Танкист вскинул ладонь к виску. – Старшина Леонтий Тельнов. 26-я отдельная танковая бригада. Курс – на базу. Со мной пятеро: два сапера, трое из матушки-пехоты. Пять стволов: «ТТ», два ППШ и две винтовки. Один добудет себе оружие в бою. – Он протянул Белову руку.

Тот пожал ее, соображая, как быть, разгадывая интонацию, с какой старшина произнес «Принимай пополнение, комиссар». Насмешливо или просто весело? С чего бы тут веселиться?

– Пополнение, говоришь?

– Так точно!

– Шестеро вас?

– Маловато, конечно, но все же… Может, еще кто подобьется.

– А нас, знаешь, сколько? – спросил Белов, пропуская обнадеживающую фразу старшины.

– Наверное, пока толкуем, твои люди за кустами нас уже на мушке держат?

– Не удержат, – усмехнулся Белов. – Пятеро нас, старшина.

– Шутник ты, комиссар. Проверяешь?

– Что мне тебя проверять?

– Все равно, – махнул рукой танкист. – Принимай, комиссар, под свое кожаное крыло. Раз уж вышло так, значит, судьба нам вместе.

Белов смутился – экий неожиданный оборот: целая команда да еще «под крыло»! Сам не пробьешься, погибнешь, сам за себя и отвечай. А тут бери ответственность за чью-то судьбу, а может, и жизнь! Он посмотрел на Сашу. Тот отвернулся, сделал вид, что не понял…

– Немцев встречал? – спросил Белов старшину.

– Еще встретим, – подмигнул танкист. – Располагайся, братва, – повернулся он к своим, полагая, что все улажено.

– Встретимся так встретимся, – усмехнулся, понимая, что все решилось само собой, Белов.

Кроме оружия, у вновь прибывших были вещмешки, кое-какой харч в них. Всяк ел свое.

Илья вертелся возле старшины, ждал, не перепадет ли чего.

Белов сидел в сторонке вместе с Сашей, медленно жевал сухарь и неодобрительно взглядывал на Илью, прислушивался к его разговору с танкистом.

– Слышь, – спросил старшина, – что это ты без ремня, без оружия, как с гауптвахты?.. Обтрепанный да тощий какой-то…

– Из плену мы. Утекли, – озираясь, тихо ответил рябой.

– Кто это «мы»?

– Я вот и он. – Илья дернул бровью на Белова.

– Да ну?! – удивился Тельнов. – А я думал, что вы все из окружения. Неужто в плену? – водил он взглядом по рябому лицу Ильи, будто отыскивал в этом лице уже некую печать порчености. – И как там?

Илья с ужасом покачал головой, словно перед его взором неслышно возникло все, что довелось пережить.

– Такое ни в книгах, ни в снах не бывает, – сказал он. – За один день там всего себя выяснишь так, как за всю жизнь не сможешь.

– Бьют?

– Не в том дело. В навоз тебя норовят обратить, в слизь, в тряпку.

– А он как? – Старшина посмотрел на Белова.

– Завидный человек, каленый. – Илья видел, что Белов прислушивается к разговору, и, может, не без расчета полагал, что тому эти слова придутся по душе.

И принялся рассказывать, слегка привирая о том, как бежали они у переезда и как Белов…

– Из командиров, наверно? – перебил танкист.

– А ты думал!..

Позже, когда Илья остался один, Белов поманил его.

– Ты вот что, герой, – Белов недобро сощурил глаз, – про плен наш поменьше звони. Особенно про наши с тобой подвиги там. – Он насмешливо скривился. – Какой я тебе командир?..

– Дак я что? Я просто ведь! – Илья испуганно отошел.

Когда стали устраиваться на отдых, старшина спросил Белова:

– Часового бы, комиссар?

– Я покараулю.

– Растолкай кого-нибудь на подмену. Хоть меня.

– Ладно, иди дави ухо. Лишнего у меня не поспишь…

Продуктов было совсем мало. Кто грыз одни сухари, запивая кипятком, кто варил концентрат, а кто и тушенкой лакомился, расчетливо и экономно опорожняя банку, не оставляя на стенках ни волоконца. У кого что было.

Белова это беспокоило: дальше будет хуже. Люди случайно встретились в пути и до этого не знали друг друга. Он догадывался, чем пахнет это неравенство. У одних разбудит зависть, у других – жадность и подозрительность… Тревожился Белов: в их положении это может стать гибельным, порушится все, даже самое надежное, что связывает людей… Теперь самое разумное, полагал он, объединить все продукты – что у кого есть – и питаться из одного котла. Предложить такое сразу не решился: ведь ни ему, ни Илье внести в общий круг было нечего. Илья кормился около старшины, а с Беловым делился Саша. Белов старался брать самую малость, да и то каждый кусок в горле чувствовал, вроде комок стоял. Саша заметил это, сказал:

– Петр Иванович, ешьте, пожалуйста. Не стесняйтесь, а то ведь и мне неловко. Не будет, значит, не будет ни у кого.

Белов молча кивнул и отвел глаза.

Но во время одного из привалов Белов все же решился:

– Я вот что думаю… Идем вместе, а с харчами по– немецки получается: мое не трожь. Выходит, у кого запас больший, у того и шанс верней выбраться отсюда… Сложить бы в один котел, чтоб всем поровну. Тогда всех нас надольше хватит… Хочу предупредить: ни я, ни Стаников своей доли не имеем. Так уж вышло…

Никто не высказался ни «за», ни «против». Молчали. И тогда старшина Тельнов сказал:

– Слышали приказ? Выполняйте!

Белов хотел поправить его: мол, не приказ это, не имеет он права им приказы давать, но старшина уже распоряжался:

– Освободить два мешка! Все продукты сложить туда! Живо! Один понесет Илья, другой я возьму. Кашеварить будет Ульмас. Вопросы есть? Все в порядке, комиссар, – веселея, доложил он Белову, беря под козырек.

Может, были и недовольные, но постепенно все образовалось, напомнило прежнюю солдатскую жизнь, когда ротный повар раскладывал черпаком из одного котла равные порции одинаковой для всех еды…

Продукты убывали быстро, да и не могло их хватить надолго на одиннадцать голодных ртов. А тут еще ночью Белов услышал шорох. Не шевельнувшись, приподнял веки и заметил, что Илья роется в мешке, который досталось ему нести. Пошарив, стал перекладывать что-то в карман, а когда обернулся, увидел неподвижный, давящий взгляд Белова. Замер, едва не вскрикнул. Белов приложил палец к губам.

– Положь на место! Еще раз поймаю, пристрелю…

В ночном морозном лесу стояла тишина, изредка, как от усталости, похрустывали ветки. Меж облаков лениво скользила луна…

Наутро Белов никому не сказал о ночном происшествии, не желал будоражить людей, не хотел, чтобы они оглядывались на того, с кем идут рядом, им и так хватало оглядок за спину…

Илья старался теперь держаться подальше от Белова, не мозолить глаза. С каждым трудным шагом группа удалялась от Кременцов, и с каждым километром суетливее и беспокойнее делался Илья, часто останавливался, озирался, трусцой догонял старшину и шел рядом, искательно заглядывая ему в лицо. Наконец не вытерпел:

– Как без жратвы дальше будем?

– Дикую козу подстрелим, – то ли шутя, то ли всерьез откликнулся Тельнов.

– Вот дела… Попытаться бы на выселках… Тут недалеко, – дернул простуженным носом Илья.

– Что за выселки?

– Дымари называются… Сродственники там у меня… Братовой жены сестра двоюродная… Баба добрая. Хозяйство свое было… Картошки даст хоть с полмешка. Может, там сала какого…

Тельнов остановился, посмотрел на Илью. Тот взопрел от ожидания.

– Что ж раньше молчал? – спросил старшина.

– Думал все…

– Долгий же для тебя это процесс… Ладно, потолкую с комиссаром! – И старшина заспешил догонять Белова.

– Рискованное дело, – выслушав, сказал Белов. – Ох, этот рябой! – подумав о своем, вздохнул.

– Зря ты. Все-таки из плена бежал он.

– Подвиг, что ли?

– Как ни есть… Продукты нужны. А риск… Куда ж денешься? Немцы вряд ли к ночи на выселки заявятся, они больше к деревням жмутся. Пошлем с Ильей еще двоих.

– Кого пошлешь? – усомнился Белов. – Нет, ежели идти, то мне самому…

– Сходим с тобой, а за старшего Сашку-радиста оставим.

– Ну-ка кликни рябого.

Илья заспешил, заторопился на зов старшины.

– Не брешешь? – спросил Белов, глядя Илье в межбровье.

– Истинная правда! – Тот затряс головой.

– Смотри, десять жизней в залог берешь. За них хоть и мало одной твоей, да все же твоя она, не ошибись…

Договорившись с Сашей, где ждать их, и посоветовав ему в случае чего зря и без выгоды в бой не ввязываться, а уводить людей, Белов пустил вперед Илью и двинулся за ним вместе с Тельновым.

Ночь выпала темная, когда вышли на открытое место, с полей пронизывающе ударило тугим ветром, выбило из глаз слезы. Шли по цельному снегу, проваливались по колено, пыхтели. Белов оглянулся. Лес стоял далекой черной стеной, словно отделив их от тех, что остались ждать под прикрытием сомкнувшихся деревьев. Километра через два набрели на гладко наезженный санный путь и, выбившиеся из сил, сразу ощутили, будто с ног отвалился груз.

Пять выселковых изб разбросанно ютились под обрывом холма, в низине, темные, будто покинутые, мертво поблескивали оконными стеклами. Забытым и ненужным казалось висевшее на длинном журавле ведро, высоко над обледеневшим колодезным срубом. Но в окне одной избы, пробиваясь сквозь глухое рядно, тепло и зазывно лучился свет.

Перед спуском с холма высились штабеля снегозадерживающих щитов. Когда-то колхозники расставляли их вдоль полей, но сейчас щиты лежали без дела и, наверное, потихоньку перекочевывали в печи. Меж двух штабелей была узкая щель. В нее и втиснулись Белов со старшиной, решив дожидаться здесь Илью, спустившегося вниз к избе своей родственницы.

Сквозную узкую щель продувало с обеих сторон, тяга была как в хорошем дымоходе, и Белов понял, что они тут быстро окоченеют, но ничего иного не оставалось…

Пугливо озираясь, Илья постучал в ближнее окно, погодя – еще. Но никто не отзывался. Он перешел к другому, у крыльца, и постучал смелее. Низкая занавеска шевельнулась, и слабо забелело, выплыв из темноты, приблизившееся к стеклу женское лицо. Женщина долго, видимо со сна, всматривалась в Илью, потом до него донесся слабый голос:

– Кто? Чего надо?

– Мотя! Это я… Илюшка Стаников… Пусти, Мотя…

Лицо женщины исчезло во тьме избы занавеска задернулась, звякнула щеколда, Илья оросился к крыльцу и юркнул в приоткрытую дверь, шепча:

– Я это, Мотя, я… Илюха Стаников… Признала, слава богу…

Хозяйка зажгла на блюдце фитилек, лежавший рядом с кусочком оплывшего сала.

– Откуда же ты? – скомкав у шеи ворот ночной рубахи, вглядывалась она в Илью.

– Из плена утек я, Мотя, – вдыхал Илья щемяще знакомый воздух обжитой избы. Он различал в нем запахи болтушки для скота – распаренной и размытой картофельной шелухи, смешанной с отрубями, запахи отгоревших в печи углей, вареной картошки, кисловатой опары, уютный дух высыхавшей овчины, теплой постели и не остывшего от сна женского сильного тела.

– Наши-то были здесь? – спросил Илья.

– Да как сказать? Фронт прошел через Щуровку.

Вот там и были, да и то всего ничего, снова отступили. А мы ведь выселки. От дорог в стороне. Заезжала, правда, одна машина с ранеными и докторша военная с ними. Часок вроде побыли, рассказали, что чего, как немца гонют, отдохнули, спросили, как проехать к шляху на Крупярку, и подались. А тут и немец возвернулся.

– Да-а, дела… – протянул Илья.

– Да что же я! Господи! – шлепая босыми ногами, вокруг которых путалась длинная широкая рубаха, Мотя метнулась к печи. – Картошка еще, небось, не простыла. – Она загремела заслонкой, вытащила чугунок.

– Не могу я, Мотя. Спешу. Не один я. Со мной еще двое. Комиссар и старшина. Да и в лесу еще люди. Мы к фронту идем. А к тебе за провизией. Может, дашь хоть чего…