Текст книги "Пейтон-Плейс"
Автор книги: Грейс Металиус
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 28 страниц)
ГЛАВА XIX
Генри Маккракена нашел д-р Мэтью Свейн. Док возвращался домой после вызова и заметил что-то в канаве у дороги. Он тут же остановил машину и вышел. При свете фар он увидел человека, лежащего без движения лицом в грязи. Это был Генри, он был невероятно грязный, из глубокой раны во лбу сочилась кровь, но, как позже говорил Док, Генри еще дышал и вонял до самых небес. Д-р Свейн быстро осмотрел его, подхватил под руки, перекинул через плечо, дотащил до машины и уложил на заднее сиденье. Док отвез Генри в больницу Пейтон-Плейс и передал его в руки двух медсестер, которые раздели и помыли Генри, проклиная свою судьбу над каждым невыносимо воняющим дюймом тела Маккракена.
– Веселее, девочки, – сказал д-р Свейн, зашив рану Генри. – Дайте этому парню как следует выспаться, и вы с ног собьетесь, стараясь услужить ему.
Сестры посмотрели на слюнявый рот Генри, на его небритое лицо. Повязка придавала ему немного ухарский вид.
– Вы невыносимы, Док, – сказала сестра Мэри Келли, которая не славилась оригинальностью своих замечаний.
– Не я, он, – сказал Свейн.
Мэри скорчила рожу в спину удаляющемуся доктору.
– Отправляйтесь домой и ложитесь спать, Док, – сказала она ему вдогонку. – Ине подбирайте больше таких, как этот.
– Не дури мне голову, Мэри, – сказал доктор. – Я знаю, ты любишь их, просто сгораешь от страсти. Спокойной ночи!
Мэри Келли покачала головой.
– Этот Док, – сказала она сестре Люси Элсворс, – сам не понимает, что говорит. Знаю его всю жизнь и никак не могу привыкнуть. Еще когда я проходила здесь практику, я была так обескуражена его вечным подтруниванием, что чуть все не бросила.
– Он подтрунивал над тобой из-за этого парня? – спросила Люси.
Люси сравнительно недавно прибыла в Пейтон-Плейс и еще не имела возможности ознакомиться с городскими легендами и анекдотами. Ее муж устроился на работу на здешней фабрике, и она жила в Пейтон-Плейс еще только полгода. Джон Элсворс был летуном, его вечно не устраивало то, что он имеет, и он постоянно искал лужайку с более зеленой травой. Когда Люси выходила замуж за Джона, она уже имела специальность медсестры, и была очень довольна этим обстоятельством, так как ей всегда приходилось работать, чтобы прокормить себя и Джона, а потом и родившуюся у них дочь. Люси часто говорила, что, если бы не Кэти, она бы ушла от Джона. Но ребенку нужен отец, а у Джона, может, и есть недостатки, но он хороший папа для малышки, а что еще может требовать женщина? Кэти было уже тринадцать, она училась в восьмом классе, и Люси иногда говорила, что, когда девочка подрастет, подрастет достаточно, чтобы понимать что к чему, они уйдут от этого неугомонного Джона.
– Док дразнит всех и по любому поводу, – сказала Мэри Келли. – Тебя это еще не коснулось, потому что ты новенькая, но подожди, скоро он к тебе привыкнет, и ты поймешь, о чем я говорю.
– А что произошло, когда ты чуть не бросила эту работу? – спросила Люси.
– О, Генри здесь совсем ни при чем, – печально сказала Мэри, поправляя простыню на худых ногах Маккракена. – Это было из-за большого черного негра, который однажды лежал в нашей больнице. Он попал в ужасную автокатастрофу, и его привезли сюда, потому что это была ближайшая больница. Это был первый черный, которого я видела так близко. Док собирал его по частям всю ночь, а потом положил в палату к другим больным, – все другие, конечно, были белые. Ну, каждое утро, выходя из палаты, Док шептал мне на ухо: «Мэри, присматривай за этим черным парнем», а я все время спрашивала почему. Я тогда очень серьезно относилась к работе и старалась узнать обо всем как можно больше. «Пустяки, – говорил доктор, – просто не спускай с него глаз, этот парень очень отличается от мужчин, которых тебе когда-либо приходилось видеть». Док любит всех – белых, черных, зеленых, если такие есть на свете, его совсем не волнует, какого цвета у человека кожа. «Что вы имеете в виду, чем отличается? – спросила я Дока. – Это вы о том, что он черный?» – «Нет», – сказал Док. Тут я должна была бы понять, что он меня разыгрывает, но я была слишком молодой и мне казалось, что больница не место для шуток, кроме того, доктор тогда меня еще ни разу не разыгрывал.
«Нет, Мэри, – сказал Док. – Ты меня удивляешь. Такая умная девушка». Я чуть не расплакалась, я подумала, что, может, что-то проглядела, забыла что-нибудь, что мы проходили на курсах. «О чем вы?» – спросила я. Док наклонился мне к самому уху и прошептал: «Мэри, разве ты не знаешь, что, когда негры пердят, из них выходит черный газ?» – «Очень приятно услышать такое от своего учителя», – сказала я. О, я знала, что должна уважительно разговаривать со всеми врачами, даже с Доком, но он вывел меня из себя и мне было уже все равно. Док даже не улыбнулся, он удивленно посмотрел на меня и сказал: «Я не шучу, Мэри. Я бы никогда не стал обманывать такую симпатичную девушку. Просто я хотел предупредить тебя, на случай, если тебе еще когда-нибудь придется присматривать за черным». Ну, я была такой дурой, что поверила ему. Так всегда с Доком. Он может нести всякую чушь, врать человеку прямо в глаза, и каждый поверит, что бы он не говорил. И, должна тебе сказать, я наблюдала за этим черным парнем. Он ни разу не пукнул – я уже не говорю о чем-нибудь другом, – чтобы я не оказалась в это время у его кровати, стараясь увидеть хоть что-то. Я наблюдала за ним несколько дней. Наконец, однажды утром, Док, встретив меня в коридоре, сказал: «Ну, что я тебе говорил?» – «О чем это вы?» – спросила я, и он удивленно посмотрел на меня. «Как, Мэри, разве ты не видела?» – «Не видела что?» – спросила я. «Ну-ка, пойдем быстрее», – сказал он и за руку отвел меня в палату. Конечно, там ничего не было, доктор с невинным видом огляделся вокруг и задумчиво сказал: «Хм. Странно, наверное, все выдуло в окно». – «Что?» – взволнованно спросила я. «Сажу», – сказал доктор. Тут я начала заводиться, думая, что он намекает на то, как мы, практикантки, следим за палатой. «Какую сажу?» – спросила я. «От этого черного парня, – сказал Док. – Минуту назад я был в этой палате, этот черный перднул, и вся комната почернела от сажи!»
Люси Элсворс расхохоталась так громко, что Генри зашевелился во сне, и Мэри предупреждающе приложила палец к губам.
– Ш-ш-ш. Не вижу ничего смешного в этой истории, – сказала она. – Я думаю, это было жестоко по отношению к молоденькой девушке.
Зажав рот носовым платком, Люси выскочила в коридор. Мэри вздохнула и выключила свет в комнате Генри.
ГЛАВА XX
Доктор Мэтью Свейн, проезжая мимо дома Кенни Стернс, сбавил скорость. Надо посмотреть, подумал он, не вывалилось ли из подвала еще какое-нибудь тело. Увидев открытое окно в подвал и черные, развевающиеся на ветру занавески, Док вырулил на обочину и затормозил.
«Боже мой, – подумал он, – если они там заснули с открытым окном, у Мэри все палаты будут забиты больными алкоголиками». Свейн вышел из машины и медленно подошел к окну. Он решил заглянуть внутрь и проверить, все ли в порядке, а потом захлопнуть окно, если никто из них не в состоянии это сделать.
«Со стороны это можно принять за благородный жест, а правда заключается в том, что я просто не могу упустить шанс заглянуть в этот подвал». Док наклонился и посмотрел в окно. «Интересно, – спросил сам себя Свейн, – как они живут в такой вони уже шесть недель?»
– О, Бог ты мой! – воскликнул доктор.
Кенни Стернс весь в крови лежал возле лестницы, ведущей из подвала.
– Он мертв, черт меня подери, – сказал доктор. – Если я когда-нибудь видел человека, умершего от потери крови, то это Кенни Стернс в эту минуту.
Доктор выпрямился и быстро пошел в соседний дом, чтобы по телефону вызвать скорую помощь.
Через несколько минут улица напротив дома Кенни Стернса заполнилась народом, и, когда прибыла машина скорой помощи, водитель и его помощник вынуждены были пробивать себе путь через толпу к подвалу Стернса. Телефоны не умолкали во всем городе. Все, кто уже спал или читал журналы возле камина, поспешили выйти из дома на холод и присоединиться к толпе, наблюдающей за тем, как «Док вытаскивает пьянчуг из подвала Кенни».
– В тюрьме происходит все точно так же, – сказал д-р Свейн Сету Басвеллу несколькими минутами позже. – Кто-то может назвать это grape-vine, но мне всегда казалось, что это похоже на две гигантских антенны. Никто не признается в том, что сказал хоть слово, но через минуту после происшедшего, об этом уже знают абсолютно все.
Он посмотрел на группу стариков, которых в такой холод можно было увидеть на улице, только когда они направлялись в магазин Татла или возвращались оттуда.
– Ради Бога! – взревел доктор. – Проваливайте отсюда, дайте пройти!
К машине поднесли косилки и осторожно поставили внутрь, толпа загудела.
– Бедняга Кенни.
– Он умер?
– Господи! Посмотри, сколько крови!
– Я слышал, он хотел бритвой перерезать себе горло.
– Вскрыл вены разбитой бутылкой.
– Они переругались и схватились за ножи. Перепились, конечно.
Скорая помощь четыре раза подъезжала к подвалу. Первым увезли Кенни, последним – Лукаса.
С краю толпы, крепко держа за руку маленького брата, стояла Селена Кросс. Когда из подвала вытащили кричащего, ругающегося, воюющего с воображаемыми насекомыми Лукаса, Сачена почувствовала, как Джо прижался к ней, зарылся головой в юбку. Водитель скорой помощи и его помощник заломили Лукасу руки и, крепко держа его за холку, тащили через газон напротив дома Стернса.
– А вот и Лукас Кросс! Осторожно!
Толпа веселилась, наблюдая эту картину Лукас упирался ногами в землю, изо всех сил сопротивляясь медбратьям, которые тащили его к машине.
– Осторожно! – кричал он и прятал лицо в белые халаты.
– Все в порядке, Лукас, – успокаивал его д-р Свейн. – Все будет хорошо. Иди с этими ребятами, они тебе помогут.
Лукас, не узнавая, посмотрел на доктора.
– Осторожно! Не давайте им подобраться ко мне! Они съедят меня живьем!
Джо Кросс заплакал, но глаза Селены оставались сухими, она с ненавистью смотрела на Лукаса.
«Ничтожество, – подумала она. – Трясущийся ублюдок. Пьянь. Как бы я хотела, чтобы ты подох».
– Осторожнее, – крикнул кто-то из толпы. – Он вырывается!
Лукас вырвался из рук одного из медбратьев и пнул второго в пах. Потом он начал бегать по газону, шатаясь, хлопая себя по плечам и ляжкам и одновременно пытаясь закрыть лицо руками.
– Осторожно! – кричал он в толпу. – Они все покрыты плесенью!
Толпа взревела, Селена сплюнула сквозь зубы.
– Хоть бы ты сдох, сукин сын, упал бы сейчас и подох.
Джо прижался к ней мокрым от слез лицом.
Чарльз Пертридж выждал, пока Лукас окажется как раз напротив него, и принял беднягу в свои медвежьи объятия.
– Пошли, Лукас, – мягко сказал д-р Свейн. – Пойдем со мной. Все будет хорошо.
Наконец удалось запихнуть Лукаса в машину и захлопнуть за ним дверь, но толпа все еще слышала его крики:
– Осторожно! Осторожно!
Скорая помощь уехала, и Селена потрясла Джо за плечо.
– Пойдем, милый. Пошли, скажем Ма, что мы наконец увидели его.
Они отделились от толпы, и многие повернулись, глядя им в спину.
– Вон идут дети Лукаса.
– Какой позор, ведь у него семья.
– Не понимаю, как его жена терпит все это.
– Дети, вот кого мне жаль.
– Ну, эти, из хижин, все такие.
«Заткнитесь, – хотелось закричать Селене, – заткнитесь, мне не нужна ваша вонючая жалость, просто заткнитесь».
Она шла, подняв голову, будто вокруг никого не было, и так, не поворачивая головы, пошла по улице Вязов, держа за руку маленького брата.
– Я пойду с тобой, – услышала она голос у себя за спиной.
Селена оглянулась.
– Я в тебе не нуждаюсь, Тед Картер, – сказала она, выплескивая на него свою боль и злость на толпу. – Возвращайся на свою колею, твои старики много потрудились, чтобы проложить ее, не сходи с нее, а то скатишься к хижинам.
Тед взял ее за руку, она была холодной и напряженной. Селена вырвалась.
– Ты мне не нужен, – сказала она. – Мне никто не нужен. Прибереги свою вшивую жалость для того, кто в ней нуждается. Понял? Проваливай.
Интуитивно Тед понял, что сейчас ему лучше промолчать. Он обошел Джо с другой стороны и взял малыша за руку. Джо почувствовал себя почти уютно.
– Перестань, Селена, – сказал Джо. – Пошли домой.
Три детские фигурки шли по главной улице Пейтон-Плейс. Молча они дошли до конца заасфальтированной улицы и пошли дальше по замерзшей грязной дороге. Когда они приблизились к хижине Кроссов, Джо вырвался у них из рук.
– Пойду, расскажу Ма, – сказал он и побежал к двери.
Селена и Тед молча, не двигаясь, стояли на дороге. Потом Тед обнял ее за плечи и прижал к себе. Он не целовал ее, просто обнял и не отпускал. Наконец Селена заплакала. Она не шевелилась и не всхлипывала, только по ее горячему, мокрому лицу можно было понять, что она плачет.
– Я люблю тебя, Селена, – шепнул Тед.
Она плакала так, пока не начало ныть все тело. Если бы Тед отпустил ее, Селена просто упала бы на землю. Он взял ее за руку и повел к краю дороги. Селена послушно, как идиот или лунатик, шла за ним. Тед усадил ее на промерзшую землю, сел рядом, обнял, прижал ее лицо к своему плечу и стал гладить по волосам замерзшей рукой.
– Я люблю тебя, Селена.
Он расстегнул пальто и укрыл ее одной полой.
– Я люблю тебя, Селена.
– Да, – пробормотала Селена. Это не был ни вопрос, ни выражение удивления, она просто соглашалась.
– Я хочу, чтобы ты была моей девушкой.
– Да.
– Навсегда.
– Да.
– Я закончу школу, и мы поженимся. Ждать совсем недолго, только четыре года и еще чуть-чуть.
– Да.
– Я собираюсь стать адвокатом, как старина Чарли.
– Да.
– Но мы должны пожениться до того, как я поеду учиться в колледж.
– Да.
Они долго тихо сидели напротив дома Селены. Свет в хижине погас, темнота вышла из леса и окружила их. Селена сидела, прислонясь к Теду, как тряпичная кукла. Когда он поцеловал Селену, ее губы были мягкими, они и не сопротивлялись, и не отвечали ему. Когда он ее обнял, она и не отстранилась от него, и не прижалась к нему. Она просто была рядом и послушна ему.
– Я люблю тебя, Селена.
– Да.
Пошел снег. Мороз спал под напором больших, густо падающих хлопьев снега, которыми вскоре покрылось все вокруг.
ГЛАВА XXI
Эллисон лежала в постели и прислушивалась к звучанию зимы. Снег едва слышно, как сахар, насыпаемый в горячий кофе, шуршал по стеклу в окне ее комнаты, а потом тихонько засыпал весь подоконник. Это было так чудесно, что невозможно было думать об опасности. Ветви гигантских деревьев, обломившиеся под тяжестью снега; сказка об охотнике, обманутом фальшивым теплом белого ковра и умершем от холода; история о чьей-то маленькой собачке, которая потерялась в волшебной, серебряной стране и, попав в сугроб, задохнулась, – все это легко, как боль, стерлось из памяти. Слушая, как снежинки бьются о стекло, Эллисон вспоминала только самое-самое приятное. Она старалась не слышать ветер, который пугал ее своим упорством и силой. Зимние ветра на севере Новой Англии не бывают порывистыми, они дышат, как живые существа, сильно и не затихая. Это дыхание холода и смерти. Эллисон спряталась с головой под одеяло, ей стало страшно, что весна никогда не придет.
Шла вторая неделя февраля, и зима еще долго не собиралась уходить, но у Эллисон было такое чувство, что с приходом весны ее жизнь каким-то чудесным образом изменится. Она постоянно испытывала какое-то смутное беспокойство, но не пыталась выяснить причину его.
В эти дни Эллисон все реже и реже видела Селену Кросс: та то была с Тедом Картером, то подыскивала случайную работу.
– Я откладываю свои деньги, – сказала как-то Селена в субботу днем, когда Эллисон предложила сходить в кино. – Коплю на белое платье из магазина твоей мамы. Я хочу одеть его на выпускной вечер. Тед уже пригласил меня на весенний танец. А ты идешь?
– Конечно, нет, – быстро ответила Эллисон: она хотела, чтобы у Селены создалось впечатление будто она сама решила не идти на вечер, и совсем не хотела, чтобы Селена догадалась о том, что ее никто не пригласил.
– Тед и я, мы будем вместе, – сказала Селена.
– Тед, Тед, Тед! – резко сказала Эллисон. – Это все, о чем ты можешь говорить?
– Да, – просто ответила Селена.
– Ну, а я думаю, что это отвратительно, вот, что я думаю, – сказала Эллисон.
Однако она стала уделять больше внимания своей одежде, и Констанс уже не надо было заставлять ее мыть голову. Эллисон предприняла тайную вылазку в пятидесятицентовый магазин, где приобрела бюстгальтер с резиновыми чашечками. А когда Констанс отметила тот факт, что ее дочь быстро формируется и становится симпатичной девушкой, Эллисон устало взглянула на нее и сказала:
– В конце концов, мама, я ведь не становлюсь моложе, понимаешь?
– Да, дорогая, понимаю, – пряча улыбку, сказала Констанс.
Эллисон раздраженно пожала плечами. Ей казалось, что ее мама с каждым днем становится все глупее и глупее и что у нее несомненный дар говорить не то, что надо, и не тогда, когда надо.
– Что случилось, почему у нас больше не видно Селены Кросс? – спросила Констанс ближе к концу февраля.
Эллисон чуть не закричала, что Селена не появляется в доме Маккензи уже много, много недель, и, если Констанс потребовалось столько времени, чтобы осознать этот факт, она, должно быть, так же слепа, как и глупа.
– Мне кажется… я, что ли, переросла Селену, – сказала она своей матери.
Но сначала без Селены было очень тяжело. Эллисон казалось, что она умрет от одиночества. Гораздо больше субботних дней она проводила в слезах в своей комнате, чем одиноко слоняясь по магазинам. А потом Эллисон подружилась с недавно приехавшей в Пейтон-Плейс Кэти Элсворс и больше не скучала без Селены. Кэти любила читать, гулять, и она рисовала картины. Именно это последнее увлечение Кэти подтолкнуло Эллисон рассказать ей об историях, которые она пробовала написать.
– Я уверена, ты поймешь, Кэти, – сказала Эллисон. – Я имею в виду, как художник художника.
Кэти была маленькой и тихой. У Эллисон часто возникало такое чувство, что, если Кэти кто-нибудь ударит, кости у нее сразу начнут ломаться и крошиться. Часто Кэти вела себя так тихо, что Эллисон и вовсе забывала о ее присутствии.
– Тебе нравятся мальчики? – спросила Эллисон свою новую подругу.
– Да, – сказала Кэти, и ее ответ потряс Эллисон.
– Я хочу сказать – тебе они действительно нравятся?
– Да, – сказала Кэти. – Когда я вырасту, я выйду замуж, у меня будет свой дом и дюжина детей.
– Ну, а я нет! – сказала Эллисон. – Я собираюсь стать великой писательницей. Самой великой. И я никогда не выйду замуж. Я просто ненавижу мальчишек!
Другой вопрос, который беспокоил Эллисон в эту зиму, – мальчики. Часто по ночам она без сна лежала в постели и испытывала очень странное желание погладить себя руками, но как только Эллисон дотрагивалась до своего тела, она тут же вспоминала свой день рождения и то, как ее поцеловал Родни Харрингтон. От этого воспоминания ее бросало в жар, и по всему телу бегали мурашки, или наоборот становилось холодно, до дрожи. Она пробовала представить, что ее целует какой-нибудь мальчик, но лицо, которое всплывало в этот момент у нее перед глазами, всегда принадлежало Родни, и она почти хотела вновь почувствовать его губы. Эллисон прижимала руки к животу, они поднимались выше, к ее маленькой, несформировавшейся груди. Она кончиками пальцев терла соски, пока они не становились твердыми, и от этого ощущала что-то необычное, стесняющее в паху, – это удивляло Эллисон, но было очень приятно. Однажды ночью она попробовала представить, как бы это было, если бы у нее на груди были руки Родни, и лицо ее запылало от жара.
– Я просто ненавижу мальчишек! – сказала Эллисон Кэти, но сама начала практиковать перед зеркалом знойные взоры, и в школе в течение всего дня она чувствовала присутствие сидящего рядом Родни.
– Тебя когда-нибудь целовали мальчики? – спросила она Кэти.
– О да, – мягко ответила Кэти. – Несколько мальчиков. Мне это нравилось.
– Неправда! – воскликнула Эллисон.
– Нет, правда, – сказала Кэти, которая – и Эллисон знала об этом – никогда не обманывала и ничего не приукрашивала. – Да, – повторила Кэти. – А один мальчик даже поцеловал меня взасос.
– О, Боже! – воскликнула Эллисон. – Как он это сделал?
– О, ну, знаешь, когда он целовал, его язык был у меня во рту.
– Ох, – выдохнула Эллисон.
В эту зиму Эллисон и Кэти кардинальным образом изменили круг своего чтения. В библиотеке они начали охоту на книги, у которых была репутация «сексуальных», и, добыв подобный экземпляр, читали друг другу вслух.
– Я бы хотела, чтобы у меня была мраморная грудь, – грустно сказала Кэти, закрывая книгу. – А у меня голубые венки просвечивают через кожу. Наверное, я нарисую девушку с мраморной грудью.
– Кэти просто чудесная, – говорила Эллисон Констанс. – Она такая талантливая, у нее богатая фантазия и все такое прочее.
«О, Господи, подумала Констанс, – сначала дочка пьяницы из хижины, а теперь дочь странствующего рабочего. Ну и вкус у Эллисон!»
Последнее время Констанс очень немного времени проводила с дочерью, она купила соседний с «Трифти-Корнер» магазин и была очень занята расширением своего магазина. Она открыла отдел по продаже мужских рубашек и носков и отдел детской одежды, а с первого марта наняла на полставки Селену Кросс. Констанс наняла также Нелли Кросс, чтобы та три раза в неделю убиралась у нее в доме. Именно в это время Эллисон заметила, что у Нелли появилась привычка разговаривать сама с собой.
– Сукины дети, – злобно атакуя мебель тряпкой, бормотала Нелли. – Все они сучье племя, каждый из них – сукин сын.
И тогда Эллисон вспомнила тот день, когда она стояла на деревянном ящике под окном хижины Кроссов и подсматривала в кухню. Она содрогнулась, вспомнив резкий крик Селены в тот ноябрьский день. Эллисон не могла себя заставить рассказать кому-нибудь эту историю, и она никогда не говорила Селене о том, что она видела то, что происходило на кухне. Потом Эллисон как-то наткнулась на книжку, на обложке которой были нарисованы обнаженная по пояс девушка-невольница со связанными над головой руками и жестокого вида мужчина, избивающий ее хлыстом. Вот о чем думал Лукас Кросс в тот день, решила Эллисон. Он, наверное, так избивал Нелли, что она сошла с ума.
– Сукины дети, – сказала Нелли. – О, привет, Эллисон. Проходи, садись, а я расскажу тебе историю.
– Нет, – моментально среагировала Эллисон. – Спасибо, не надо.
– Отлично, – радостно сказала Нелли. – Тогда ты расскажи мне.
Был холодный, снежный день. Нелли гладила белье на кухне Маккензи. Эллисон сидела в кресле-качалке возле плиты.
– Давным-давно, – начала Эллисон, – далеко за морями жила прекрасная принцесса.
Нелли Кросс продолжала гладить, глаза ее сияли, вялый рот чуть приоткрылся. Потом, когда бы Эллисон ни бывала дома, Нелли всегда улыбалась и говорила:
– Расскажи мне историю.
И всегда это должно было быть что-то новое, иначе Нелли сразу прерывала рассказ:
– Не, эту не надо, ты мне ее уже рассказывала.
– Нелли Кросс, может, и выглядит, как свинья, – говорила Констанс, – но она, безусловно, великолепно содержит дом.
Однажды в марте Нелли пришла к Маккензи утром, когда Констанс еще не ушла на работу.
– Вы, наверное, еще не слыхали про мистера Фирса? – спросила она.
У Нелли была странная привычка хихикать, и в этот момент она хихикнула.
– Упал и умер, да, – сообщила она Констанс и Эллисон. – Разгребал лопатой снег, упал и помер. Я всегда знала, что он так кончит. Сукин сын, вот кто он был. Как и все они. Сукины дети.
– Ради всего святого, Нелли! – возмутилась Констанс. – Попридержите язык.
В то утро мистер Эбнер Фирс, директор школ Пейтон-Плейс, умер от сердечного приступа.
– Стыдно должно быть, – растерянно сказала Констанс.
– Вы уверены, миссис Кросс? – спросила Эллисон.
– Куда как уверена. Одним сукиным сыном стало меньше на этой земле.
В школе мисс Тронтон была бледной, как полотно, но глаза у нее были сухими. Она попросила всех девочек и мальчиков на следующий день принести в школу по десять центов на цветы мистеру Фирсу.
– В это время года у нас времени в обрез, чтобы заменить старого Фирса, – сказал Лесли Харрингтон, который был председателем школьного комитета. – Господи, и чего он не подождал до весны со своим проклятым приступом?
– Незачем богохульствовать, Лесли, – сказала мать Теда Роберта Картер, которая также была членом школьного комитета.
– Брось, Бобби, – сказал ей Харрингтон.
Теодор Яновский, рабочий с фабрики и третий член школьного комитета, беспристрастно кивал головой. Предполагалось, что избрание Яновского укомплектует школьный комитет Пейтон-Плейс представителями всех слоев населения города, но за два года своей работы в комитете он так и не вынес ни одного предложения. Тактику определял Харрингтон, иногда он и миссис Картер спорили, а потом вдвоем принимали решение. Время от времени они обращались к третьему члену комитета:
– Вы не согласны, мистер Яновский?
– Согласен, – неизменно отвечал он.
– Мы должны связаться с одним из учительских агентств в Бостоне, – решил Харрингтон. – Может, они смогут подыскать кого-нибудь. Ну а теперь, я предполагаю, нам надо скинуться на венок старине Эбнеру, черт бы его побрал.
Только к апрелю, который не принес с собой и намека на перемену погоды, бостонское учительское агентство предложило человека, который был достаточно квалифицирован, чтобы стать директором школ Пейтон-Плейс. Звали его Майкл Росси, родился он в Нью-Йорке.
– Росси! – взревел Харрингтон. – Черт возьми, это еще что за имя?
– Греческое, я думаю, – сказала миссис Картер.
– Я не знаю, мистер Харрингтон, – сказал Яновский.
– Аттестован он великолепно, – сказала миссис Картер. – Хотя мне кажется, он немного ненадежен. Посмотрите, какие причины он называет в связи с последним увольнением: «Решил поехать в Питсбург подзаработать на сталелитейном заводе побольше денег». Лесли, я думаю, нам здесь такой человек не нужен.
– Кроме того, что он грек, он еще и работяга с завода. Черт возьми, в этом бостонском агентстве, наверное, все посходили с ума.
Теодор Яновский ничего не сказал и на этот раз, но впервые почувствовал непреодолимое желание двинуть Лесли в челюсть.
– А как насчет Элси Тронтон, – предложила миссис Картер. – Один Бог знает, как долго она проработала в школе. Она знает это дело до мелочей.
– Тронтон слишком стара, – сказал Харрингтон. – Практически, она готова выйти на пенсию. Кроме того, директорская работа – не женское занятие.
– Ну, тогда, – ледяным голосом сказала Роберта Картер, – у нас нет выбора. Или Росси, или никто.
– Ради Бога, не гоните Роберта, – сказал Харрингтон.
Школьный комитет медлил до середины апреля. Потом они получили из Департамента образования официальную бумагу, коей их информировали о том, что школа не может работать без руководителя, и поэтому школьный комитет Пейтон-Плейс должен незамедлительно принять меры и урегулировать ситуацию, сложившуюся в Пейтон-Плейс. Тот факт, что мистер Фирс преподавал также в трех классах английский язык, предмет, требующийся на всех уровнях, по мнению Департамента, должен заставить школьный комитет Пейтон-Плейс в самые короткие сроки найти замену мистеру Фирсу. В тот же вечер Лесли Харрингтон заказал телефонный разговор с Питсбургом за счет Майкла Росси.
– Вы будете оплачивать разговор с Лесли Харрингтоном? – спросила телефонистка.
– Какого черта, – ответил Росси. – Кто этот Харрингтон?
– Одну минутку, – пропела телефонистка.
Когда она передала Харрингтону вопрос Росси, тот проревел в ответ, что он председатель школьного комитета в Пейтон-Плейс, вот кто он, и, если Росси хочет получить работу в этом городе, ему лучше оплатить разговор. К несчастью, телефонистка, пока Харрингтон говорил, держала линию открытой, и только она собралась передать ответ Лесли в более вежливых выражениях, взревел сам Росси.
– Идите к черту, Харрингтон, – орал он в трубку. – Если вы не можете позволить себе оплатить междугородний разговор, вы не можете позволить себе нанять меня, – и он швырнул трубку на рычаг.
Через две минуты телефон Росси снова зазвонил, и телефонистка сообщила ему, что на линии мистер Харрингтон и разговор оплачен из Пейтон-Плейс.
– Ну? – спросил Росси.
– Послушайте, мистер Росси, – сказал Лесли Харрингтон. – Давайте спокойно обсудим это дело.
– Деньги ваши, – сказал Росси. – Начинайте.
На следующий день весь город гудел от разговоров о том, что Лесли нанял грека и тот теперь будет директором школ.
– Грека? – скептически вопрошал Пейтон-Плейс. – Господи, разве не достаточно того, что на наших фабриках работают целые колонии поляков и канадцев? Неужели нельзя обойтись без грека?
– Дожили! – сказала Марион Пертридж. – Не знаю, о чем только думала Роберта Картер. Видимо, теперь у нас на очереди открытие круглосуточного фруктового магазина на улице Вязов!
– Мне повезло, что он будет единственным греком в городе, – сказал Кори Хайд, владелец самого крупного ресторана в Пейтон-Плейс. – Знаете, что происходит, когда грек встречает грека? Они видят друг друга и тут же открывают ресторан!
– На этот раз ты вляпался, Лесли, – сказал Джаред Кларк. – Нанять грека! И что на тебя нашло?
– Ничего на меня не нашло, – зло отвечал Харрингтон. – Это единственный человек с достойной квалификацией, которого мы смогли добыть. Он получил звание магистра в Колумбийском университете и все такое прочее. Он нам подходит.
Лесли Харрингтон ни тогда, ни после не признал, что был вынужден нанять Майкла Росси. И он никогда никому не говорил о том, что ему пришлось чуть ли не умолять Росси приехать в Пейтон-Плейс. Лесли и себе не мог объяснить, почему он так поступил.
– Сколько вы платите? – спросил Росси и, услышав ответ, сказал: – Вы шутите? Работайте сами.
Лесли поднял зарплату до 400 долларов в год и предложил оплатить дорогу в Пейтон-Плейс. Росс и потребовал трехкомнатную квартиру с отоплением и приличными соседями и, кроме того, железный контракт не на год, а на три.
– Я уверен, что школьный комитет полностью примет ваши условия, – сказал Лесли Харрингтон. К концу разговора он весь вспотел, а когда повесил трубку, почувствовал себя ослабшим и выжатым, как лимон.
«Я вам устрою, мистер Независимый Грек Росси», подумал Харрингтон. Но впервые в жизни он испугался, и сам не знал почему.
– Квалифицирован или нет, – сказал Джаред Кларк, – а на этот раз ты вляпался.
Мнение Джареда разделял весь Пейтон-Плейс, за исключением Мэтью Свейна и мисс Элси Тронтон.
– Для ребят хорошо иметь у руля такого молодого парня, – сказал Док. – Это их немного встряхнет.
«Магистр из Колумбийского университета», – подумала мисс Тронтон. Молодой человек, образован и не боится. Она вспомнила декана Смит-колледжа. Вы еще увидите, восторженная мисс Тронтон. Вы увидите!
