Текст книги "Пейтон-Плейс"
Автор книги: Грейс Металиус
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 28 страниц)
ГЛАВА XIX
Все, что было известно людям о том, как бороться с лесными пожарами, было сделано в Пейтон-Плейс в первую неделю сентября. Были устроены встречные пожары, но они оказались бесполезными, так как покрытые лесами холмы горели одновременно в нескольких местах. Утомленные двадцатичетырехчасовой сменой мужчины, сгибаясь под тяжестью насосов, выстроились на асфальтовой дороге, идущей через холмы, и терпеливо ждали, когда огонь доберется до их позиции. Другие, более опытные мужчины сражались на неасфальтированных дорогах, где с двух сторон их окружали высокие, охваченные огнем деревья, и везде борьба была бессмысленна, так как силы были слишком неравны. Пожар, окруживший Пейтон-Плейс летом 1939, не поддавался контролю по той простой причине, что горящий лес всегда не поддается контролю. Слишком много огня на слишком большой территории и слишком мало людей и техники, плюс ветер, которого как раз достаточно для того, чтобы огонь разгорался сильнее, и очень, очень мало воды. Единственным источником воды, который не иссяк в засуху 39-го, была река Коннектикут.
– Когда огонь достигнет реки… – говорили люди и замолкали. Если пожар будет продвигаться на запад, он неминуемо дойдет до реки и остановится, но на востоке не было реки, которую по глубине и ширине можно было бы сравнить с Коннектикут.
– Если бы пошел дождь… – это был единственный выход, и об этом знали все. Огонь подбирался все ближе к Пейтон-Плейс, до города уже оставалась всего одна миля. Все смотрели вверх на безоблачное сентябрьское небо и говорили: «Если бы пошел дождь».
Магазины и прочие заведения в городе не работали либо открывались на два часа в день, на время, когда люди возвращались с пожара. Фабрика была закрыта вообще и не только нехватка текстильной продукции заставляла Лесли Харрингтона сыпать проклятьями и мерить шагами свой кабинет. В северной части Новой Англии было заключено джентльменское соглашение, по которому наниматель продолжает платить своим работникам в то время, пока они борются с пожаром, – так, будто они выполняют свою обычную работу. Лесли бесился из-за чрезмерно высокой цены пожара и из-за того, что он никак не мог повлиять на ситуацию. Как бы он ни злился и ни ругался, этим пожар было не остановить. К концу первой недели сентября Лесли Харрингтон был единственным здоровым мужчиной в Пейтон-Плейс, который ни разу не побывал на холмах.
– Пожар и так обходится мне не дешево, – говорил он. – Я переплатил в сотни раз за право сидеть и смотреть это шоу.
К тому же приближался День труда, и Лесли было чем заняться. Помимо фабрики, Харрингтон владел небольшим луна-парком. В городе ходила старая, заезженная шутка о луна-парке Лесли. Рабочие с фабрики говорили, что Лесли держит их на работе все лето, чтобы иметь возможность вытянуть из них деньги на колесе фортуны и других аттракционах, где были наиболее высокие ставки. Лесли перешел во владение луна-парком после того, как выкупил в городском банке право пользования аттракционами. Истинный владелец – Джесси Уитчер – любил виски и женщин, как он сам говорил, гораздо больше, чем оплачивать счета, и банк уже собирался лишить его права пользования луна-парком. Позиция Джесси совсем не вызывала симпатий у банкиров, особенно в Пейтон-Плейс, где все помнили Уитчеров. Пир или голодуха – вот кто такие Уитчеры и всегда такими были. Банк уже был на грани того, чтобы послать к Джесси Уитчеру Бака Маккракена с соответствующей бумагой, когда вмешался Лесли Харрингтон.
– Ради всего святого, Лесли, у тебя, наверное, ум за разум зашел, – сказал Чарльз Пертридж. – Луна-парк! Для чего? Ты влипнешь – это точно. Уитчер будет платить тебе не больше, чем он платил банку.
– Я знаю, – признал Лесли.
– Ну вот. Оставь эту затею, Лесли. Что, черт возьми, ты будешь делать с этим луна-парком? Это не стоит того, чтобы вкладывать туда деньги.
– Разве я не имею права, как любой другой, купить что-нибудь ради собственного удовольствия? – закричал Лесли, злой от того, что ему приходится объяснять неразумность своего предприятия адвокату, который всегда считал его практичным и расчетливым. – Черт возьми, Чарли, имею я право иметь что-нибудь просто так, или нет? Для некоторых это игрушечные железные дороги или марки, а для меня это луна-парк.
Лесли воинственно выставил вперед подбородок, на случай, если Пертридж начнет смеяться или критиковать, но Пертридж, пацифист по натуре, не сделал ни того, ни другого. Он составил протокол о лишении права пользования, и вскоре Лесли Харрингтон стал единственным владельцем луна-парка, впоследствии названного «Шоу 1000 аттракционов». Джесси Уитчер был весьма доволен. Он все еще работал в своем любимом луна-парке как управляющий Лесли, только теперь безо всяких хлопот, которые его осаждали как владельца.
С тех пор, как шесть лет назад Лесли стал владельцем луна-парка, шоу – именно так обычно называл его Харрингтон – разыгрывалось в Пейтон-Плейс на каждый День труда, что шокировало Уитчера в первый раз и шокировало до сих пор.
– Это не дело устраивать луна-парк в День труда, – сетовал Уитчер. – День труда не шутка, это длинный уикенд. Нам бы установить аттракционы под Манчестером или где-нибудь еще, где мы сможем собрать много людей. Здесь недостаточно народу, чтобы собралась приличная толпа.
– Фабрика закрыта в День труда, – сказал Лесли. – Так что я смогу сделать несколько никелей в любом случае.
– Но в другом месте вы можете сделать доллары вместо никелей, – возразил Уитчер.
– Мне нравится смотреть, как делаются деньги, – сказал Лесли. Уитчер пожал плечами и установил свои аттракционы на пустом поле за фабрикой, которое также принадлежало Харрингтону.
Уитчер не протестовал после первого года работы в качестве управляющего шоу, но, когда в 1939 году он приехал в Пейтон-Плейс в пятницу перед Днем труда и увидел пустые улицы, закрытые магазины и пожар на холмах за городом, он сразу направился к Лесли Харрингтону.
– На этот раз, – сказал он, – дело не в нескольких никелях. Дело в том, что мы потеряем деньги. Нет ничего печальнее и дороже в этом мире, чем луна-парк без людей. А в этот уикенд в Пейтон-Плейс не будет людей.
– Они придут, – сказал Лесли. – Принимайся за работу.
Уитчер почесал глаза, воспаленные от дыма, который, казалось, был везде. Он висел и над полем, где Уитчер, кашляя, выкрикивал приказания грузчикам, разгружающим фургоны. Сквозь дымовую завесу Джесси посмотрел в сторону пожара.
– Смахивает на танцы на чьих-нибудь похоронах, – буркнул он.
Как ни странно, но люди стали прибывать. Возможно, для Уитчера это и смахивало на танцы на похоронах, но для усталых от огня и ослабших от дыма жителей Пейтон-Плейс луна-парк был глотком свежего воздуха, оазисом веселья среди совсем не веселого окружения. Пришла и Эллисон Маккензи. Доктор Свейн сказал, что ей было бы не плохо выйти из своей комнаты и побывать среди людей. У нее все еще был бледный и измученный вид, но она пришла в сопровождении Констанс и Майка Росси. Родни Харрингтон пришел с яркогубой девицей из Уайт-Ривер, которая с обожанием смотрела на него. Кэти Элсворс пришла со своим подстриженным под ежик приятелем по имени Льюис. Он постоянно улыбался, и у него было открытое лицо. У Льюиса имелось честолюбивое стремление добраться до верхов медицинского концерна в Уайт-Ривер, где он сейчас работал на складе. Многие говорили, что Льюису не потребуется много времени для реализации своих надежд. Это относилось, конечно, к его улыбчивости, склонности к грубым шуткам и манере приветствовать людей, сильно хлопая их между лопаток. Если другие находили его неискренним и шумным, Кэти считала его деликатным, веселым и прекрасным.
Вечером в День труда пустырь за фабрикой больше не пустовал. Пришли все горожане за исключением Нормана Пейджа. Это была толкающаяся, хохочущая толпа, веселящаяся с таким накалом, что Сету Басвеллу даже стало не по себе.
– Видимо, их девиз – весело провести время или умереть, – мрачно сказал он Майку.
С земли было невозможно увидеть верхние сиденья «чертова колеса». Сквозь повисший в воздухе дым были видны только светящиеся лампочки по краю колеса. Колесо вращалось, и казалось – люди медленно уплывают в другой мир. Глядя на эту картину, Эллисон вспомнила название одной пьесы, которую она как-то прочитала, – «Внешний предел» – и содрогнулась.
– Прокатитесь на «чертовом колесе», – выкрикивал Уитчер. – Поднимитесь и вдохните опять свежий воздух. На высоте, куда вас поднимет гигантское колесо удовольствия, нет дыма.
Люди пронзительно хохотали, толкались, не верили Джесси, но катались на «чертовом колесе». Детишки терли красные глаза и осипшими голосами, сквозь плач, просили родителей покатать их на карусели, подростки визжали на «доджеме» и «ветряной мельнице», а взрослых мучила отрыжка после «мертвой петли». Эллисон погрузилась в звуки и зрелища, которые ее окружали, и задрожала еще больше.
– Мы лучше отведем тебя домой, – сказал Майк.
– О, не надо! – воскликнула Кэти Элсворс, у них с Эллисон неделю назад состоялось слезное примирение. Кэти повисла на руке Луи и сказала: – О, не уводите ее домой! Пойдем с нами, Эллисон. Мы еще не были в «доме смеха». Пошли!
– Ветер! – крикнул кто-то из толпы. – Ветер становится сильнее. Будет дождь!
Толпа зашумела, Сет Басвелл запрокинул голову и, хотя он не мог увидеть небо, почувствовал свежий ветер.
– Может быть, – сказал он.
– Пошли, Эллисон. Мы еще не были в «доме смеха». Идем с нами!
Кто-то, проталкиваясь мимо Эллисон с огромным шаром сладкой ваты на палочке, задел пушистой массой ее щеку. Однажды, еще в детстве, играя в прятки, Эллисон вбежала в сарай и наткнулась на паутину, она прилипла к ее лицу точно так же, как сладкая вата. Эллисон казалось, что ей снится дурной сон, хотелось вырвать, но она не могла, потому что не могла проснуться.
– Прохладительные напитки прямо здесь!
– Прокатитесь на «чертовом колесе» и еще разок вдохните свежий воздух!
– Поднимайтесь, поднимайтесь, джентльмены. Три круга за 25 центов.
– Вы можете выиграть чудесную французскую куклу для своей леди, мистер. Попытайте счастья.
– Мороженое. Орешки. Кукурузные хлопья. Сладкая вата.
– «Колесо фортуны» крутится и крутится, и никто не знает, где оно остановится.
И надо всем этим музыка в ритме вращающейся по кругу и одновременно качающейся вверх-вниз карусели. Эллисон схватилась за свободную руку Кэти, как утопающий за соломинку.
– Пошли с нами, Эллисон! Пошли!
– Конни, мне кажется, она неважно себя чувствует.
Эллисон побежала с Кэти и Луи, сзади постепенно затихал голос зовущего ее Майка.
«Дом смеха» «Шоу 1000 аттракционов» был обычным домом ужасов, который является неотъемлемой частью любого луна-парка. Родители, знающие по опыту, что их дети, если им разрешат войти в «дом смеха», выйдут оттуда с криками, обходили его стороной, но от школьников и молодежи тут не было отбоя. «Дом смеха» гарантировал каждому парню, что не пройдет и секунды, после того как он войдет в него, как его девушка прижмется к нему или «Шоу» возвращает деньги. Джесси Уитчер страшно гордился «домом смеха». Этот аттракцион помог ему обанкротиться. Здесь было все – неожиданно появляющиеся чудовища, кривые зеркала, запутанные лабиринты смутно освещенных коридоров, вызывающий смех и румянец стыда ветродуй. Уитчер был влюблен в «дом смеха». Обычно он лично руководил им, следил, чтобы все механизмы были смазаны и не давали осечки.
– Нет ничего хуже, – говорил он Лесли Харрингтону, – когда эффект, рассчитанный на испуг, происходит на какую-то секунду позже.
Но на этот раз выдался лихорадочный уикенд. В этом году не существовало рабочих рук, на которые мог бы рассчитывать Джесси во время установки луна-парка. Все мужчины и более или менее сильные мальчишки, которые могли принести хоть какую-нибудь пользу, были заняты на пожаре. Уитчер, как позднее он объяснял Лесли Харрингтону, был везде, как «чертов москит». Он следил за тем, чтобы установили «дом смеха» и привели всю технику в порядок. Остальные детали он доверил исполнителю, который во время шоу кидал ножи в свою жену, и хилому пареньку шестнадцати лет, который мечтал работать механиком в передвижном луна-парке. Уитчер не возражал против того, чтобы нанять мальчишку. «Дом смеха» заглатывал людей, и на выходе, где работал ветродуй и откуда неслись пронзительные взрывы смеха, парень без сомнения вовремя нажимал нужные кнопки. В четыре часа Уитчер решил проверить, все ли в «доме смеха» в порядке. За весь уикенд у него не было для этого свободной минуты, однако, когда он направлялся к своему любимому аттракциону, кто-то окликнул его, и он пошел помочь наладить «колесо фортуны», которое немного разладилось и к тому же было любимым аттракционом Лесли Харрингтона. Как Джесси объяснял позднее, потом начали прибывать люди, и у него уже не было шанса проверить «дом смеха».
В девять часов Кэти и Льюис втащили Эллисон в «дом смеха». Они шли гуськом – впереди Льюис, который вел их через освещенные слабым пурпурным светом лабиринты. Кэти, нервно хихикая, вцепилась сзади в рубашку Луи, а Эллисон шла сзади, держась за ленту на платье Кэти и чувствуя, что начинает потеть в этом маленьком, узком помещении. В лабиринтах было людно и жарко, и, когда они вошли в комнату кривых зеркал, Кэти запрыгала от счастья.
– Посмотри на меня! – кричала она, прыгая от зеркала к зеркалу. – Я не больше фута ростом и широкая, как амбар!
– Ты только посмотри! У меня треугольная голова!
– О, смотри! Это, наверное, машина, которая приводит все в движение. Смотри, как вертятся все эти шестеренки. О! Посмотри, какой большой вентилятор. Это, наверное, из-за него дует такой ветер на выходе!
Вся техника была установлена на земле под полом, но была видна через квадратный люк. Люк был достаточно большой, чтобы туда мог спуститься взрослый мужчина, и находился в углу комнаты с кривыми зеркалами. Рядом с люком ничего не было, и Кэти, возможно, и не заметила бы его, если бы не танцевала от восторга перед рядом высоких кривых зеркал. Потом ни Льюис, ни Эллисон не смогли сказать, что же привлекло в этот угол Кэти. Это не мог быть звук работающей машины – свидетельствовал позже Джесси Уитчер, – вся техника была в отличном состоянии, хорошо смазана и работала совершенно беззвучно. Кроме того, говорил он, «дом смеха» сделан из фанеры и, естественно, звукопроницаем, поэтому в дом наверняка проникал шум с других аттракционов и машину просто невозможно было услышать. К тому же в этот момент поднялся ветер и загремел гром, так что никакой звук не мог привлечь Кэти к люку. Она была слишком любопытна и беспечна, поэтому и произошел несчастный случай. О да, конечно, люк должен быть закрыт. Обычно так и есть. Если кто-нибудь посмотрит, можно увидеть петли для крышки. Но, в конце концов, Джесси Уитчер один и он не может быть везде одновременно и успевать проверить сразу все. Не так ли? Девчонке просто не надо было подходить к люку. Ей там просто нечего делать. Она была в «доме смеха», не так ли? Вот она и должна была веселиться, а не совать свой нос туда, куда не надо.
– Ой, вы только посмотрите! – кричала Кэти. – Как здорово вертятся все эти шестеренки!
– Смотри, Луи! Смотри, Эллисон! – Кэти подошла поближе, наклонилась, чтобы получше рассмотреть, и упала в люк.
Подростки начали спешно выходить из комнаты, они знали, что в результате этого происшествия их могут привлечь, как свидетелей. Луи и Эллисон стали хохотать, как хохочут над пьяным, удачно шагнувшим перед движущимся грузовиком, или над старушкой, поскользнувшейся на льду.
Луи присел на корточки и попытался дотянуться до руки Кэти, но рука больше ей не принадлежала. Эллисон пошла к выходу из «дома смеха», она смеялась, смеялась, смеялась и не могла остановиться. Она захлебнулась от смеха, когда на выходе ветродуй поднял ей юбку выше головы, и она все еще смеялась, когда к ней подбежал Майк. Она смеялась, вцепившись в край юбки, и наконец разрыдалась.
– Кэти провалилась в люк! – кричала она и никак не могла восстановить дыхание. – Кэти провалилась, и у нее оторвалась рука, прямо как у куклы.
Ветер задул сильнее. Он дул порывисто и забивал Майку песком глаза. Юбки женщин, спешащих попасть домой до того, как начнется дождь, смешно раздувались ветром, и они казались толстыми и уродливыми.
– Сет! – крикнул Майк против ветра, и редактор, не услышав его, уходил все дальше.
Толпа разделила Майка с Констанс, и он зло выругался. Он прислонил Эллисон к стене «дома смеха», – она так смеялась, что просто не могла устоять на ногах, а сам побежал к пареньку, который мечтал стать механиком, и велел ему отключить технику.
– Но я не знаю как, – сказал паренек, и Майк оставил его стоять с открытым ртом и побежал искать в толпе Джесси Уитчера.
Наверху, на холмах, упали первые капли дождя. Мужчины возвращались в Пейтон-Плейс, вокруг них набирали силу дождевые потоки.
– Дождь, – без надобности говорили они друг другу.
Часть третья
ГЛАВА I
Наиболее точное из тех определений, что давал Кенни Стернс «бабьему лету» в северной Новой Англии, – «чудное времечко». Для Кенни это была еще и хлопотливая пора. До зимы надо было успеть сделать немало дел: газоны должны быть подстрижены в последний раз, газонокосилки смазаны и убраны на зиму, а также надо сжечь листья и последний раз щелкнуть садовыми ножницами над живыми изгородями. Кенни Стернса «бабье лето» радовало не своей красотой и последним, уходящим теплом, – в эту короткую пору он всегда ходил раскрасневшийся от удовольствия, что хорошо выполнил сезонную работу. В октябре 1943-го в пятницу днем Кенни шел по улице Вязов и оглядывал газоны и кусты, за которыми ухаживал в течение прошедших весны и лета. Казалось, он замечает каждую травинку и каждую веточку и разговаривает с ними, как разговаривал бы с замечательными, хорошо воспитанными детьми.
– Привет, газон конгрегационалистов. Прекрасно выглядишь сегодня, – улыбаясь, с обожанием сказал Кенни.
– Добрый день, маленькая зеленая изгородь. Надо тебя подстричь, да? Завтра утром посмотрю, что можно для тебя сделать.
Старики, пустившие корни на скамейках напротив здания суда, греясь в последних теплых, солнечных лучах года, открыли сонные глаза и посмотрели на Кенни.
– Идет Кенни Стернс, – сказал один из них и вытащил из кармана золотые часы. – Направляется к школам. Должен успеть до трех.
– Глянь-ка, как он раскланивается, улыбается и разговаривает с этой изгородью. У него не в порядке с головой. И никогда не было в порядке.
– Я бы так не сказал, – отозвался Клейтон Фрейзер, который к этому времени ослаб и постарел, но все еще любил поспорить. – С Кенни все было в порядке до того несчастного случая. Он и сейчас в порядке. Может, пьет немного больше, но он не единственный, кто пьет в этом городе.
– Несчастный случай, ну ты и сказал! Это был вовсе не несчастный случай, когда Кенни рубанул себе ногу. Это было, когда все эти ребята спустились в его подвал и остались там на всю зиму, а потом все перепились, устроили драку и поножовщину. Вот тогда Кенни и не повезло с ногой.
– И вовсе не на всю зиму, – порывисто возразил Клейтон. – Ребята оставались в подвале Кенни не больше пяти-шести недель. И не было никакой пьяной драки. Кенни упал со ступенек, когда у него в руках был топор, и повредил себе ногу. Вот что тогда случилось.
– Это его версия. Я слышал другое. В любом случае – какая разница? Это не отучило Кенни пить. Не думаю, чтобы хоть раз за десять лет от него не пахло спиртным. Не удивительно, что его жена ведет себя так, как она себя ведет.
– Джинни никогда нельзя было назвать хорошей девушкой, – сказал Клейтон и сдвинул старую фетровую шляпу на глаза. – Никогда. Это первая причина – почему пьет Кенни.
– Может, и так. Но нельзя упрекать ее в том, что она не изменилась, если он не собирается изменяться тоже.
– Джинни должна немного измениться, я вам скажу, – Клейтон Фрейзер, как всегда, хотел, чтобы его слово было последним. – Она с самого рождения занимается тем, чем занимается, а Кенни, по крайней мере, родился трезвым.
Никто из присутствующих не нашел подходящего способа продолжить разговор, и поэтому они повернулись и молча наблюдали, как Кенни Стернс свернул на Кленовую улицу и исчез из вида. И никому из них не пришло в голову, что они годами, день за днем, наблюдают, как Кенни Стернс сворачивает на Кленовую улицу и исчезает из виду.
– Привет, двухголовые Квимби, – сказал Кенни темно-красным астрам. – Нет, так не пойдет. Подождите-ка минутку.
Кенни долго стоял напротив дома по Кленовой улице, который он помогал красить прошлой весной. Он почесал свою загорелую, задубелую холку. Шторы на окнах были закрыты ровно наполовину, это и освежило память Кенни. Он повернулся к астрам и церемонно поклонился.
– Извините, – сказал он. – Привет, двухголовые Картеры, прошу прощения. – Какое-то время он, задумчиво нахмурясь, стоял на месте. – Не знаю, но я бы предпочел, чтобы меня называли Квимби, пусть даже по ошибке.
Счастливый оттого, что ему удалось, как он считал, нанести сильнейшее оскорбление Картерам, Кенни продолжил свой путь к школам. У живой изгороди, разделяющей школы, Кенни остановился и посмотрел вверх, на колокольню. Вот и он! Сверкает и подмигивает ярче духового оркестра на октябрьском солнце.
– Привет, моя прелесть! – обратился Кенни к школьному колоколу. – Сейчас я к тебе приду!
Начищенный колокол одобрительно блестел и подмигивал, пока Кенни подходил к главному входу в начальную школу. Кенни так стремился на встречу со своим колоколом, как не стремился ни к чему другому.
Знает ли об этом колокол, думал Кенни. Конечно, он знает. Вот каким черным, без любви и заботы, он стал, когда произошел тот несчастный случай. А теперь, когда Кенни вернулся, колокол просто сияет!
– Думал, я умер тогда, а, прелесть моя? – спросил Кенни.
Много народу тогда посчитали, что он умер, подумал Кенни. Даже старина Док. О, потом-то они все это отрицали, но Кенни помнил, как они тогда говорили. Он помнил, как над ним склонился Док, как будто это было только вчера.
– Если я когда-нибудь видел мертвого, то он мертв, – сказал Док, а Кенни ответил:
– Вот уж черта с два! – но его никто не услышал.
Двое здоровых парней уложили его во что-то типа кровати и понесли. Они отволокли его в больницу, Кенни помнил. Все эти сестры тоже думали, что он умер, Кенни орал им, что это не так, но они не слышали его, как и Док. Джинни думала, что он умер или, во всяком случае, умирает.
– Он умер, Док? – Кенни ясно слышал, как она спрашивает Дока.
– Ты, сука, я не умер! – кричал Кенни, но она не слышала его.
– Думала, я умер, да? – говорил ей потом Кенни. – Ну, так я не умер и не собирался умирать. Такого парня не убьешь ударом топора по ноге!
– Клянусь Иисусом, это точно! – гремел Кенни, обращаясь к своему колоколу. – Чтобы убить такого парня, надо что-нибудь посерьезнее, чем какой-то чертов порез!
Голос Кенни легко проник через открытое окно в класс, где мисс Элси Тронтон вела урок. Еще не стихло эхо от голоса Кенни, мисс Тронтон постучала по краю своего стола, пытаясь восстановить порядок, который всегда нарушали реплики Кенни.
«Он снова пьян, – бессильно подумала мисс Тронтон. – С Кенни что-то надо делать. Я должна вынести это на школьный комитет. В один прекрасный день он свалится с колокольни или упадет вниз головой в лестничный пролет, и это будет конец Кенни. Печальный конец напрасно прожитой жизни».
Позднее мисс Тронтон припоминала свои мысли в ту конкретную пятницу, но в этот момент у нее больше не было на это времени. Она постучала по краю стола и задала свой вечный вопрос о том, кто хочет провести с ней тридцать минут после уроков. Наконец в классе восстановилась тишина, но с каждым днем мисс Тронтон становилось все труднее и труднее держать в железных руках своих учеников. В большинстве случаев она могла, как советовали ей молодые, сообразительные учителя, обвинить в этом родителей своих учеников. Плохое поведение в классе, говорили молодые умницы учителя, является прямым отражением обстановки в доме ребенка. За последние четыре года мисс Тронтон привыкла к слову, которое не было популярным во времена, когда она училась в Смит-колледже. Это слово – «комплекс». У каждого ребенка есть хотя бы один комплекс, говорили молодые умницы учителя, и именно этот комплекс – источник плохого поведения ученика в классе. В большинстве случаев мисс Тронтон нормально воспринимала все эти новые теории, но иногда, особенно, когда она чувствовала себя усталой, как это всегда бывало по пятницам, мисс Тронтон воспоминала времена, когда ей не составляло труда заставить ученика, есть у него комплекс или нет, вести себя хорошо, пока он находится в ее классе. В такие дни, как этот, мисс Тронтон понимала, что стареет и что она действительно очень и очень устала.
– Можешь читать до конца урока, Джо, – сказала она, взглянув на часы. Было без десяти три.
Джо Кросс встал и начал читать вслух отрывок из «Приключений Тома Сойера». Читал он хорошо, четко произнося слова, но без выражения, как читают мальчики в начальной школе, когда их вызывают читать вслух перед своими сверстниками. Мисс Тронтон прикрыла глаза, к происходящему в классе была подключена только та часть ее мозга, которая сигнализирует опытному учителю о неправильно произнесенном слове.
Вот перед вами, думала мисс Тронтон, ребенок, у которого должен быть весь набор комплексов из этих книг. Вечно пьяный негодяй-отец, который бросил его, мать, покончившая жизнь самоубийством, постоянное отсутствие нормальной, здоровой пищи, достойного жилья и одежды – до тех пор, пока ему не исполнилось девять лет. И тем не менее, после того, как его жизнь наладилась, похоже, что у него гораздо меньше комплексов, чем у других детей. Он самый сообразительный мальчик в классе, нарушает дисциплину реже, чем все остальные, а вне школы ругается и дерется не больше других. Комплексы? Хм. Просто я старею, вот и все. Хотела бы я, чтобы они были такими же послушными и сообразительными, как Джо Кросс.
Этого не знали ни Джо, ни его одноклассники, но он был любимцем мисс Тронтон. Именно образ Джо всплывал у нее перед глазами, когда она расслаблялась и начинала думать об отставке. Если бы я смогла научить хотя бы одного ученика. Когда мисс Тронтон предавалась своим самым заветным, тайным мечтаниям, перед ее глазами всегда вставал Джо. У мисс Тронтон каждый год был другой любимец – это правда. Это не был Джо в прошлом году, и это не будет Джо в будущем году, но на тот короткий период, пока он учится в восьмом классе, именно с ним связывала мисс Тронтон свои надежды.
Тогда, в 39-м, для Селены и Джо были плохие времена. После самоубийства Нелли дети Кроссов – Селена, которой еще не исполнилось шестнадцати, и худой от недоедания девятилетний Джо – остались совсем одни. Как только похоронили Нелли, кто-то – и многие в Пейтон-Плейс считали, что это были Роберта и Гармон Картеры, – уведомил об этом Департамент, занимающийся вопросами быта населения штата. И вскоре перед дверью в хижину Кроссов появились люди из этого Департамента. Селена и Джо в это время были в загоне для овец. Увидев остановившиеся перед своим домом длинные черные машины с печатями штата, сияющими на дверцах, и коротко подстриженных женщин в строгих костюмах с дипломатами в руках, что было действительно редкостью в Пейтон-Плейс, Селена сразу почувствовала неладное. Люди из Департамента открыли незапертую дверь и шагнули в хижину, а Селена схватила Джо за руку и повела его к Констанс Маккензи. Констанс, испугавшись, как бы детей не нашли у нее, спрятала их в подвале своего дома и связалась с Сетом Басвеллом и Чарльзом Пертриджем. Именно Сет в конце концов вычислил старшего из детей Лукаса Кросса, сводного брата Селены – Пола.
Пол Кросс прибыл в город на собственной машине в компании своей жены, с которой встретился и поженился в северной части штата. Жену Пола звали Глэдис, и она существенно повлияла на события. Многие в Пейтон-Плейс были готовы и хотели критиковать ее, так как Глэдис была грудастой блондинкой с настолько заметно крашенными волосами, что даже дети обсуждали это. Некоторые говорили, что Глэдис из тех потерянных женщин, что болтаются в Вудсвилле и готовы составить компанию любому дровосеку с деньгами, но мисс Тронтон знала о ней только то, что рассказывал Джо, и то, что она узнала от Сета Басвелла и Мэтью Свейна.
Глэдис, судя по тому, что говорил Мэт Свейн, вошла в хижину Кроссов, огляделась вокруг и сказала: «Боже, ну и дерьмовый же это домишко!»
На следующий день весть о том, что Пол вернулся домой, облетела весь Пейтон-Плейс. Он быстро нашел хорошую работу на лесопилке, и через две недели в хижине Кроссов появился водопровод. Через год это была уже не хижина, а дом с удобствами и спальней для каждого. Все, что осталось от Лукаса Кросса, – загон для овец, который он построил и где теперь держал овец Джо. Джо ужасно гордился тем, что одна из его овец всего за один год на трех ярмарках штата взяла три главных приза.
– Пол, наверное, спятил, если позволяет жене вбухивать все деньги в дом, который даже ему не принадлежит, – говорили некоторые в Пейтон-Плейс. – Этот дом и земля все еще принадлежат Лукасу Кроссу.
– Лукас, должно быть, умер, – таково было мнение большинства горожан. – Иначе он давно бы уже вернулся.
Пол Кросс, которого никто никогда не мог заподозрить в таких благородных чувствах, как любовь к родственникам, немало удивил город, вернувшись домой, чтобы помочь брату и сводной сестре. В декабре 1941-го, на следующий день после Пирл-Харбора, Пол удивил всех еще больше: он оставил работу и ушел добровольцам в армию.
– Ну, теперь мы посмотрим, – сказал Пейтон-Плейс, сфокусировав свое внимание на Глэдис. – Очень скоро она сбежит и оставит детей Кросса без присмотра.
Но Глэдис, по-новому поджав губы, но оставаясь все той же грудастой яркой блондинкой, жила в Пейтон-Плейс, пока Селена не закончила среднюю школу. Через две недели после того, как Селена приступила к работе в «Трифти Корнер» в должности управляющего, Глэдис уехала из Пейтон-Плейс в Техас, чтобы присоединиться к Полу.
«Комплексы? Хм, – подумала мисс Тронтон, глядя на Джо, который торопился домой накормить овец и приготовить ужин для сестры. – Покажите мне мальчика, столь же верного своей матери, как Джо сестре».
Над ее головой первый раз весело ударил колокол Кенни, и класс загудел.
– Тишина! – приказала мисс Тронтон. – Можешь прекратить читать, Джо. Вы все ведет себя тихо, пока я вас не отпущу.
С последних парт раздалось недовольное бурчание, но она проигнорировала его.
