Текст книги "Пейтон-Плейс"
Автор книги: Грейс Металиус
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц)
ГЛАВА XXVII
Двадцатое июня было для мисс Тронтон самым тяжелым днем в году. Это был день выпуска, и к его концу она чувствовала радость, сожаление и слабость одновременно. Церемония окончилась, и мисс Тронтон сидела в аудитории, счастливая от того, что все ушли и она наконец осталась одна. Скоро придет со своими швабрами и ведрами Кенни Стернс и начнет наводить здесь порядок, но на эти несколько минут все стихло. Мисс Тронтон устало огляделась вокруг.
Наскоро сделанные деревянные скамьи, сколоченные как трибуны на стадионе, возвышались на пустой сцене. Еще совсем недавно они были спрятаны под белыми юбками тридцати двух девочек и черными брюками сорока мальчиков, которые в том году закончили начальную школу и перешли в среднюю. Только три смятых программки и одна потерянная перчатка напоминали о том, что несколько минут назад на этих скамьях сидели школьники. К черному бархатному занавесу за скамьями были приколоты высокие буквы из золоченого картона: КЛАССЫ ВЫПУСКА 1937 – ВПЕРЕД! В какой-то момент этого вечера девятка отцепилась от занавеса и висела теперь под кривым углом, придавая комичный вид тому, что организовывалось с предельной серьезностью.
Может быть, подумала мисс Тронтон, кому-нибудь со стороны весь вечер покажется комичным. Конечно, попытки скрипучего оркестра школы Пейтон-Плейс исполнять музыкальные произведения на профессиональном уровне имеют свои комичные аспекты.
Да, думала мисс Тронтон, многим, особенно декану Смит-колледжа, это покажется смешным.
Но мисс Тронтон это совсем не забавляло. Когда семьдесят два ученика, и среди них сорок, которых она учила весь год, встали и хором запели: «Альма матер, тебе поем нашу песню», мисс Тронтон переполняли чувства, которые кто-то мог назвать «сентиментальными», а те, кто помоложе, из «бестактного поколения», возможно, назвали бы «банальными». Выпуск для мисс Тронтон – время грусти и время радости, но в большей степени для нее это было время перемен. В этот вечер перемены для мисс Тронтон заключались не только в простом переходе из одной школы в другую, – она относилась к этому как к концу эпохи. Слишком многие се девочки и мальчики переставали быть детьми в этот вечер. С ее места в зале, в первом ряду, они выглядели такими выросшими и изменившимися. У многих из них, чтобы насладиться последними днями детства, впереди оставалось только одно лето. Осенью они станут старшеклассниками и уже будут считать себя взрослыми. Мисс Тронтон слышала, как Родни Харрингтон говорил о том, что он провалился в Нью-Хэмптоне, так, будто он избежал Дартмура, а не частной приготовительной школы, и еще она слышала, как многие девочки жаловались, что родители не отпустили их в летний лагерь.
Как быстро летит время, думала мисс Тронтон и понимала, что ее мысль не нова. В этот вечер она, казалось, была напичкана клише, – так было после каждого выпускного вечера. Фразы типа – «лучшие годы в их жизни» и «жаль, что молодые не понимают своего счастья» постоянно вертелись у нее в голове.
В аудиторию, хромая, вошел Кенни Стернс, два ведра позвякивали у него в руке. Мисс Тронтон выпрямилась и взяла свои перчатки.
– Добрый вечер, Кенни, – сказала она.
– Здрасте, мисс Тронтон. А я думал, уже все ушли.
– Я уже ухожу, Кенни. Аудитория сегодня просто чудесная, правда?
– Конечно. Это я сколотил скамейки. Хорошо простояли, а?
– Просто отлично, Кенни.
– И эти буквы тоже я прицеплял. Убил уйму времени, чтобы повесить их прямо. Когда я их вешал, эта девятка не была такой кривой.
– Нет, не была, Кенни. Это случилось во время церемонии.
– Ну, мне пора начинать. Эти скамейки надо спустить вниз сегодня вечером. Двое ребят придут мне помочь.
Мисс Тронтон поняла его намек.
– До свидания, Кенни, – сказала она.
– До свидания, мисс Тронтон.
Выйдя на улицу, мисс Тронтон посмотрела вверх – небо было абсолютно черным, луны не было, и она подумала, что небо так густо усыпано звездами, что для луны просто не нашлось места. Мисс Тронтон вдохнула поглубже тонкий аромат июньского воздуха, и ее угнетенное состояние бесследно исчезло. Осенью придут новые ученики, и, может быть, они будут подавать большие надежды, чем ушедшие в этом году.
Часть вторая
ГЛАВА I
С того выпускного вечера прошло два года. Для Эллисон они пролетели незаметно. Учиться в средней школе было трудно, но это стимулировало умственную деятельность и заставляло думать гораздо больше, чем в начальной школе. Со временем Эллисон начала спокойнее воспринимать себя и окружающий мир, и хотя у нее все еще бывали периоды страхов и обид, они стали менее болезненными и случались все реже, и еще в ней развилось ненасытное любопытство. Два года назад Эллисон довольствовалась ответами, которые давали на ее вопросы книги, но теперь ока старалась получать их от людей. Эллисон спрашивала всех, к кому осмеливалась подойти, но больше всего любила задавать вопросы Нелли Кросс.
– Как вы вообще пришли к тому, что вышли замуж за Лукаса? – спросила она как-то Нелли. – Вы все время ругаете его и говорите так, что можно подумать, будто вы его ненавидите. Как получилось, что вы вышли за него?
Нелли оторвала глаза от медного подсвечника, который она в этот момент чистила, и молча посмотрела в пустоту. Она молчала так долго, что любой, кроме Эллисон, подумал бы, что Нелли не услышала или проигнорировала вопрос. Но Эллисон знала, что ни то, ни другое не было правдой, она научилась быть терпеливой с Нелли.
– Не думаю, что я вообще приходила к этому, как ты говоришь, – наконец сказала Нелли. – Замужество с Лукасом никогда не было тем, к чему я пришла. Это просто то, что иногда случается.
– Ничего никогда просто так не случается, – уверенно сказала Эллисон. – Существует определенная закономерность, причина и следствие, и это относится ко всем и ко всему.
Нелли улыбнулась и поставила подсвечник на камин в гостиной Маккензи.
– Ты так хорошо говоришь, милая, – сказала она. – Очень хорошо, со всеми этими большими словами и все такое. Тебя слушаешь, как музыку.
Эллисон старалась не подавать вида, что ей приятен такой отзыв, но чувствовала она то же, что и когда мистер Росси ставил ей «А» по композиции. Искреннее и абсолютное уважение Эллисон со стороны Нелли служило основой их дружбы, хотя Эллисон этого и не признавала, – она говорила, что «просто любит» Нелли Кросс.
– Сейчас вот я подумала, – сказала Нелли, – похоже, была причина. У меня была Селена. Совсем кроха тогда. Всего шесть недель от роду. Мой первый муж, Куртис Чемберлейн, погиб, его завалило бревнами. Свалились с грузовика эти бревна, вот что, и насмерть завалили старину Куртиса. Ну, после этого я родила Селену, а потом сразу встретила Лукаса. Он тоже был один. Его жена умерла, когда рожала Пола. В то время казалось, это неплохая идея, я имею в виду – выйти за Лукаса. Он был один с Полом, а я одна с Селеной. Женщине плохо быть одной и мужчине тоже. И потом, что мне было делать? Работать я тогда не могла, я ведь только родила малышку, а Лукас заботился обо мне.
Нелли захихикала, и на какой-то момент Эллисон испугалась, что Нелли, как она это часто в последнее время делала, отклонится от темы и начнет нести всякий бред, но Нелли прекратила свой дикий смех и продолжила:
– Ну и дура же я была, – сказала она. – Со сковородки попала прямо в ад. Лукас вечно пил, дрался и бегал за бабами. И мне стало еще хуже, чем было.
– Но разве вы не любили его? – спросила Эллисон. – Хотя бы сначала?
– Ну, мы с Лукасом долго не были женаты. Пока я не забеременела от него. Того первого я потеряла, – выкидыш, как сказал Док. Лукас напился тогда, что чертям тошно стало. Сказал, что я все еще горюю о Куртисе. Так он сказал, но это была неправда. В общем у меня снова была семья, потом появился Джо, и Лукас больше не психовал из-за Куртиса. Некоторые говорят, начинаешь любить мужчину, родив от него ребенка. Не знаю. Может, ты об этом и говоришь, может, эта любовь и держит меня с Лукасом. Я могла уйти. Все равно я всегда работала, а он всегда пропивал почти всю свою зарплату, так что его деньги ничего не меняли.
– Но как вы можете жить с ним? – спросила Эллисон. – Почему вы не убежали от него, ведь он бьет вас и детей?
– Ну, милая, если мужчина бьет, это еще ничего не значит, – Нелли опять хихикнула, и в этот раз у нее помутнели глаза. – Это все остальное. Мужики и бабы. Даже если мужик оставляет бабу одну, он еще не плохой. Я могу порассказать тебе историй, милая, – Нелли скрестила руки на груди, и голос у нее вдруг стал певучим. – Я могу порассказать тебе историй, милая, которые совсем не похожи на твои.
– Какие? – прошептала Эллисон. – Расскажите? Какие?
– О, когда-нибудь он свое получит, – прошептала Нелли, подстраиваясь под Эллисон. – Он получит свое, сукин сын. Все они в конце получат свое, сукины дети. Все.
Эллисон вздохнула и встала. Если уж Нелли начинала бормотать себе под нос и сыпать проклятьями, ничего разумного от нее уже было не добиться. Она могла заниматься этим весь день напролет. Именно эта черта Нелли заставляла Констанс Маккензи часто говорить о том, что с Нелли что-то нужно делать. Но Констанс так ничего и не предпринимала, а Нелли, эксцентричная она или нет, оставалась лучшей домработницей в Пейтон-Плейс. Но Эллисон не волновала невнятность выражений Нелли, ей не давала покоя манера Нелли все время намекать на что-то. Она, как рыбак, забрасывала удочку и, только Эллисон проглатывала наживку, сразу подсекала. Раньше Эллисон пыталась пробиться через стену недосказанного, но потом поняла, что заставить Нелли говорить – безнадежное дело.
– Что бы вы могли мне порассказать, Нелли? – спросила бы она, а Нелли скрестила бы руки на груди и захихикала.
– О, я бы тебе порассказала, милая… – но она никогда не рассказывала, а Эллисон была слишком молода, чтобы посочувствовать человеку, не способному поделиться своим горем. Она просто пожимала плечами и резко заявляла: «Ну, хорошо, если вы не хотите рассказывать мне…»
– Ну, хорошо, если вы не хотите рассказывать мне, – сказала Эллисон и в этот день, – я пойду погуляю, а вы оставайтесь одна.
– Хе-хе-хе, сукины дети, – сказала Нелли.
Эллисон нетерпеливо вздохнула и вышла из дома.
За два года Пейтон-Плейс совсем не изменился. На улице Вязов стояли все те же магазины, и принадлежали они все тем же людям. Любой человек, побывавший здесь два года назад, мог бы подумать, что он был в Пейтон-Плейс только вчера. Был июль, скамейки возле здания суда были оккупированы стариками, которые относились к ним как к своей собственности.
– Ну, эти старики сидели здесь все время, – мог бы сказать приезжий, взглянув на них.
Сильно припекало солнце. Эллисон шла вниз по улице Вязов. Старики лениво проводили ее сощуренными глазами.
– Вон идет Эллисон Маккензи.
– Да, немного подросла, а?
– Чтобы догнать свою мать, ей надо бы еще подрасти.
Старики рассмеялись.
– А красотка эта Конни Маккензи. И всегда была такой.
– О, не знаю, – сказал Клейтон Фрейзер. – Меня никогда не привлекали скуластые женщины.
– Ради Бога, кто же смотрит на ее скулы.
Старики опять рассмеялись. Клейтон прислонился спиной к горячей стене здания суда.
– Есть мужчины, – сказал он, – которые обращают внимание не только на сиськи и задницу.
– Отлично. Назови хоть одного.
– Майкл Росси, – ни секунды не колеблясь, сказал Клейтон.
– О, боги! Этого грека не привлекает в Конни Маккензи ничего, кроме ее мозгов.
– В эти жаркие ночи им просто не о чем поговорить, кроме литературы и живописи.
– Этот большой черный грек даже и не замечает, что Конни фигуристая блондинка!
Клейтон Фрейзер надвинул на глаза свою старую фетровую шляпу.
– Что бы вы там все ни говорили, – сказал он, – а я готов поспорить на всю пенсию за шесть месяцев, что Майкл ни разу не положил и пальца на Конни Маккензи.
– Я на стороне Клейтона, – изображая крайнюю серьезность, сказал один из стариков. – Я тоже готов поспорить, не положил ли Майкл Росси на нее все остальное!
Старики расхохотались и посмотрели в сторону уходящей Эллисон.
Трава в Мемориальном парке за шесть недель непрекращающегося солнцепека выгорела и стала бледно-коричневой. Деревья стояли как парализованные, ветра не было, и ни один лист в пыльных, зеленых, забитых цикадами кронах не шелохнулся. Они терпеливо ждали дождя. Эллисон лениво поднималась по склону, начинающемуся за парком. Несмотря на то, что на ней были только шорты и блузка без рукавов, Эллисон казалось, что на ней масса лишней одежды, одиночество тяжелым грузом давило на плечи. Кэти Элсворс звала ее пойти искупаться на Луговой пруд, но Эллисон представила толпу кричащих, брызгающихся, играющих молодых людей и отказалась. Теперь она сожалела об этом, солнце пекло в затылок, и Эллисон с большим трудом поднималась к «Концу дороги». Кроме треска цикад и скрипа собственных подошв о каменистую землю, она ничего не слышала, и ей казалось, что она совсем одна в этом сухом, выжженном мире. Эллисон свернула с тропинки и приблизилась к месту, где стояла доска с большими красными буквами. Увидев там стоящую без движения человеческую фигуру, она испытала почти физический шок.
Эллисон беззвучно подошла ближе, и человек повернулся, почувствовав, что больше не один.
– Привет, Эллисон, – сказал Норман Пейдж.
– Привет, Норман.
Он был в теннисных шортах цвета хаки, коленки у Нормана были такие же острые, как скулы и локти. Норман был единственным мальчиком в Пейтон-Плейс, который ходил в шортах, остальные мальчишки ходили в бумажных брюках, и увидеть их ноги можно было только тогда, когда они надевали плавки.
– Что ты здесь делаешь? – спросил Норман, будто только что проснулся.
– То же, что и ты, – недовольно ответила Эллисон. – Ищу прохладное местечко, где можно прийти в себя от этой жары и побыть одной.
– Отсюда кажется, что река сделана из стекла.
Эллисон облокотилась о доску, отделяющую «Конец дороги» от спуска.
– Кажется, она совсем не двигается, – сказала она.
– Кажется, во всем городе ничего не двигается.
– Он похож на игрушечный городок, сделанный из картона.
– Я как раз об этом подумал, когда ты пришла. Мне казалось, что во всем мире, кроме меня, никого не осталось.
– Да? И я тоже об этом думала! – воскликнула Эллисон, поворачиваясь к Норману.
Норман смотрел прямо перед собой, темный локон прилип к влажному лбу, кожа на висках, казалось, была прозрачной, красиво очерченные губы были слегка приоткрыты, длинные ресницы отбрасывали еле заметную тень на бледные, худые щеки.
– И я тоже! – повторила Эллисон, и на этот раз Норман повернулся и посмотрел на нее.
– Раньше я думал, – сказал он, – что никто не может думать точно так же, как я. Но это не всегда так, да?
– Да, – сказала Эллисон и опустила голову, их руки лежали на доске совсем рядом. – Да, это не всегда так. Я тоже так раньше думала, и это меня беспокоило, из-за этого я чувствовала себя странной и ни на кого не похожей.
– Я думал, что только я один из всего города прихожу сюда, – сказал Норман. – Это было что-то вроде секретного места для меня, и я никогда никому об этом не говорил.
– Я тоже так думала, – сказала Эллисон. – Я никогда не забуду тот день, когда мне сказали, что это не так. Я так разозлилась, и мне было так противно, будто кто-то заглянул ко мне в окно.
– Взбешен, – сказал Норман, – Это хорошее слово. Я был именно взбешен. Как-то днем я видел здесь Родни Харрингтона и Бетти Андерсон. Я бегом бежал до самого дома и плакал.
– Здесь есть одно место, могу поспорить, о нем никто не знает. Даже ты.
– Расскажешь?
– Идем, я покажу тебе.
Эллисон впереди, Норман следом, они углубились в лес. Низкие ветки кустов царапали ноги, через каждые несколько фунтов они наклонялись, чтобы сорвать чернику. Норман достал чистый носовой платок, завязал по углам узелки, и они вместе с Эллисон заполнили его ягодами. Наконец они вышли на открытую поляну в глубине леса. Это было золотое море лютиков. Эллисон и Норман молча стояли в абсолютной тишине, нарушаемой только трескотней цикад, и ели ягоды из платка Нормана. Потом он наклонился и сорвал несколько лютиков.
– Подними-ка подбородок, Эллисон, – смеясь, сказал он. – Если цветы будут отражаться у тебя на коже, значит, ты как масло и будешь толстой.
Эллисон рассмеялась и закинула голову назад. Ее светло-каштановые волосы были убраны в хвост и раскачивались за спиной.
– Хорошо, Норман, – сказала она. – Проверь-ка, не собираюсь ли я растолстеть.
Норман держал Эллисон пальцами за подбородок, и они еще долго смеялись, глядя друг другу в глаза. Норман немного подвинул руку, и уже вся его ладонь была на щеке у Эллисон.
– У тебя все губы синие от черники, – сказал он.
– У тебя тоже, – сказала Эллисон, не отстраняясь от него.
Он тихонько поцеловал ее, не дотрагиваясь, только подняв вторую руку к ее щеке. Лютики, которые он так и не выпустил из руки, как бархат, касались их лиц.
ГЛАВА II
Доктор Мэтью Свейн и Сет Басвелл сидели в редакции «Пейтон-Плейс Таймс» в кабинете Сета. Док вертел в руках белую соломенную шляпу и потягивал специальное летнее изобретение Сета, состоящее из джина, льда и грейпфрутового сока.
– Как говорят, – заметил Сет, – 99 градусов в тени, а тени нет и в помине.
– Ради Христа, не надо о погоде, – сказал доктор. – Я и так должен быть благодарен, что очень немногие болеют в этом месяце.
– Ни у кого нет энергии, чтобы заболеть, – сказал Сет. – Слишком жарко, чтобы даже подумать о прорезиненных простынях в твоей больнице.
– Господи! – воскликнул Док и привстал с кресла, увидев машину, промчавшуюся по улице Вязов. – Не будем каркать, иначе нам придется отскребать молодого Харрингтона с дороги.
– Если это случится, в этом будет виноват Лесли. Какой идиотизм – покупать шестнадцатилетнему парню двухместный автомобиль с откидным верхом за три тысячи долларов.
– Тем более Родни Харрингтону, – сказал д-р Свейн. – У этого парня мозгов не больше, чем у блохи. Может, это и хорошо, что он вылетел из Нью-Хэмптона. Здесь хотя бы Лесли сможет за ним присматривать, хотя вряд ли это что-то меняет.
– Ты разве не знаешь? – спросил Сет. – Лесли заставил проректора взять его. Я не знаю, как он протолкнул пацана в эту школу, но Родни осенью туда отправляется.
– Не думаю, что он там долго продержится, – сказал доктор. – На прошлой неделе я видел его в Уайт-Ривер. Он набил в машину целую компанию, и все они пили. Лесли чуть на свернул мне голову, когда я сказал ему об этом. Сказал мне не лезть не в свое дело и дать парню перебеситься. Перебеситься в шестнадцать лет. Насколько я помню, я был значительно старше, когда пришла пора перебеситься.
– Мне не нравится этот парень, – сказал Сет – Я люблю его не больше, чем Лесли.
Две фигуры появились в большом окне кабинета Сета. Девочка подняла голову, посмотрела внутрь и махнула рукой сидящим в кабинете, но мальчик был слишком поглощен девочкой и не поднял головы. В руке у него был букет лютиков, он нес его так, будто давно забыл о нем.
– Эллисон Маккензи и мальчик Пейджа, – сказал доктор. – Интересно, его мать знает, что он гуляет?
– Она поехала в Уайт-Ривер сегодня днем, – сказал Сет. – Я встретил ее, когда выезжал оттуда.
– Тогда понятно, почему Норман идет с девочкой по улице, – сказал Свейн. – А Эвелин, наверное, отправилась в Уайт-Ривер на консультацию к Джону Биксби. С тех пор, как я сказал ей, что у нее нет никаких болезней, кроме эгоистичности и дурного характера, она и близко ко мне не подходит Странно, – сказал он после небольшой паузы, – как по-разному проявляется ненависть. Посмотри на «девочек Пейджа», они здоровы, как лошади, обе, а посмотри на Эвелин, у нее вечно что-нибудь болит.
– А ты посмотри, как ненависть проявляется в Лесли Харрингтоне, – сказал Сет. – Он ненавидит весь мир и заставляет всех мириться с ним.
– Я бы хотел, чтобы пацан освободился от нее, пока не поздно, – сказал Док, все еще думая о Нормане Пейдже. – Может, он найдет для себя хорошую девчонку, как Эллисон Маккензи, тогда это будет противодействием влиянию Эвелин.
– Ты хуже старухи, Мэт, – смеясь, сказал Сет. – Выпей.
– Слушай, тебе не стыдно? – спросил Док и протянул руку за стаканом. – Сидишь тут и целый день хлещешь джин?
– Нет, – не задумываясь, ответил Сет. – Совсем нет. Этот – за Нормана Пейджа, долгих ему лет жизни, пусть он женится на той, что не даст Эвелин проглотить его.
– Я не думаю, что он достаточно силен, чтобы противостоять ей, – сказал Свейн. – Она ждет от него слишком многого – любви, восхищения, со временем финансовой поддержки, беспрекословного подчинения, даже секса.
– О, прекрати, – сказал Сет. – На тебя дурно действует погода. Не надо мне рассказывать, что Эвелин спит со своим сыном.
– С тобой сложно говорить, Сет, – с ложной суровостью сказал Док. – Так как говоря о сексе, ты имеешь в виду только мужчину и женщину в постели. А это не всегда так. Позволь рассказать тебе один случай. Однажды я видел молодого мальчика с тяжелейшим случаем обезвоживания. Это произошло оттого, что ему часто ставили клизмы, в то время как он в них совсем не нуждался. Секс, причем СЕКС заглавными буквами.
– Господи, Мэт! – воскликнул Сет, «в ужасе» расширив глаза. – Ты думаешь именно это свело старину Окли в могилу? Клизмы?
– Не надо спешить с выводами, – возразил Док. – Я не говорил, что этот случай имеет что-то общее с Эвелин и Норманом. И Окли умер не от клизм. Каролин, Шарлотта и Эвелин до смерти засекли его своими языками.
– Пожалуй, я больше не буду тебе наливать, – сказал Сет. – Это делает тебя мрачным, а сегодня слишком жарко для подобных настроений и всего прочего.
– Не считая выпивки, – сказал, вставая, Свейн. – А я не имею намерений напиться к четырем часам дня в пятницу. Мне пора.
– Увидимся вечером? – спросил Сет. – Сегодня собирается вся банда, значит, будет хороший покер.
– Я приду. И прихвати свою чековую книжку: чувствую, сегодня мне повезет.
