Текст книги "Пейтон-Плейс"
Автор книги: Грейс Металиус
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 28 страниц)
ГЛАВА VII
Лукас всю свою жизнь, как и его отец и дед, жил в Пейтон-Плейс. Он не знал, откуда пришли его предки, но это его и не волновало, он попросту никогда над этим не задумывался. Он был бы ошарашен глупостью спрашивающего, если бы ему задали подобный вопрос, и наверняка ответил бы, пожав плечами:
– Мы всегда жили в этих местах.
Лукас работал лесорубом на общинных землях северной Новой Англии. Профессиональные лесопромышленники относились к лесу с уважением, они сознавали, что до них целые поколения людей вырубали его, не задумываясь о консервации или посадках молодняка. Новые лесопромышленники были терпеливы и щепетильны в своем деле. Такие, как Лукас, смотрели на них как на палочку-выручалочку. Когда твои дела совсем плохи и срочно нужны наличные, всегда пригодится навык работы лесорубом. Профессионалы с презрением относились к таким, как Лукас, и давали им второстепенную работу, например – погрузка бревен на грузовики и их разгрузка на лесопилке. В северной Новой Англии Лукаса называли лесорубом, но, если бы он жил в другой части Америки, его вполне могли бы называть бродягой, пьянчугой или отбросом общества. Он принадлежал к огромному братству людей, которые не имели конкретной работы, производили на свет вместе со своими женами-неряхами немыслимое количество детей и многочисленными семьями селились в полуразрушенных, ветхих хибарах.
В эру свободного образования лесорубы северной Новой Англии учились очень мало, либо не учились вообще, и часто их наниматель вынужден был платить наличными, так как его работники были не в состоянии подписать чек. Все, что знал лесоруб, он знал благодаря инстинктам, услышанным разговорам и, гораздо реже, благодаря наблюдениям. Большую же часть времени он посвящал дешевому вину и низкопробному виски. Жил он в шатких деревянных домах, обшитых просмоленной бумагой, без воды и канализации. Он пил, бил жену и измывался над детьми, но у него было одно достоинство, которое, как он считал, перевешивало все его недостатки, – он платил по своим счетам. Задолжать – это было единственным и главным грехом для таких, как Лукас Кросс. Именно тем фактом, что эти люди оплачивают свои счета, традиционно прикрывался житель маленького городка северной Новой Англии, когда сталкивался с проблемами, возникающими из-за обитателей хижин, живущих по соседству.
– Нечего из-за них волноваться, – мог бы сказать кому-нибудь, и особенно туристу из столицы, житель Новой Англии. – Они оплачивают счета, занимаются своими делами и платят налоги. От них нет никакого вреда.
Такое отношение было заметно также по добропорядочным рабочим и служащим, которые отвернулись от бедствующих семей лесорубов. Конечно, жаль, если несчастный ребенок умер от холода или недоедания, но совсем не обязательно из-за этого тревожить осиное гнездо. Правительство было удовлетворено состоянием вещей, так как обитатели хижин, которые как гнойные нарывы распространились по всему телу Новой Англии, никогда не требовали дополнительной помощи. Лукас Кросс отличался от большинства лесорубов тем, что у него была работа, которой он занимался, когда его задабривали виски или определенной суммой денег. Он был искусным плотником и столяром-краснодеревщиком.
– Ничего подобного в своей жизни не видел, – говорил Чарльз Пертридж вскоре после того, как ему удалось уговорить Лукаса сделать для миссис Пертридж кухонные шкафчики. – Лукас пришел не пьяный, а так, слегка выпивший. Его рулетка выглядит как часы за два доллара. Ну, какое-то время он сидел и разглядывал стены нашей кухни, потом, ругаясь себе под нос, он начал все измерять, а потом уж чертить и пилить. Прошло еще немного времени, и я увидел кухонные шкафы, лучше которых вы не найдете во всем Пейтон-Плейс. Вот посмотрите.
Шкафчики были сделаны из сучковатой сосны, они сияли, как атлас, и до миллиметра точно занимали место между окнами кухни миссис Пертридж.
За несколько лет Лукас Кросс сделал большую часть «отделочных» внутренних работ в домах по Каштановой улице, а все, что не сделал он, было сделано еще его отцом.
– Отличные столяры эти Кроссы, – говорили горожане и добавляли: – Когда трезвые.
– Моя жена хочет, чтобы Лукас, когда закончит свою работу в лесу, сделал буфет для нашей столовой.
– Сначала ей придется выбить из него хмель. Заработав деньги в лесу, он всегда уходит в такой запой, что чертям тошно, а потом уж снова ищет работу.
– Все из хижин одинаковые. Немного поработают, потом пьют, но гораздо дольше, опять работают и опять пьют.
– Нечего из-за них волноваться. От них нет никакого вреда. Они оплачивают свои счета.
– Хочу понять почему лесорубы пьют, – сказал как-то Сет Басвелл, пребывая в редком для него философском настроении. – Кто-то может предположить, что у них не хватает фантазии. Мне интересно, о чем они думают. Без сомнения, они надеются и мечтают, как и каждый из нас. И тем не менее получается, что их волнуют только виски, секс и пища.
– Прислушайся к себе, старина, – сказал д-р Свейн. – Когда ты так говоришь, становится понятно, что ты получил образование в старом, добром Дартмуте.
– Извини, – сказал Сет и снова заговорил с произношением, характерным для этих мест Возможно, пренебрежение «р» и проглатывание окончаний было достаточно лицемерным занятием со стороны Сета, но его отец, несмотря на свое произношение, заработал кучу денег и благодаря ему же собрал необходимое количество голосов на выборах.
– Может, они и действительно безвредные ребята, эти наши лесорубы, – сказал Сет. – Что-то вроде дрессированных животных.
– Только не Лукас Кросс, – сказал д-р Свейн. – В нем есть что-то подлое. Эти крути вокруг глаз, – от них мне становится не по себе. Он похож на шакала.
– Лукас такой же, как все, Док, – утешительно сказал Сет. – Тебе мерещится то, чего нет.
– Будем надеяться, что это так, – ответил Док. – Но я в этом сомневаюсь.
ГЛАВА VIII
Селена спала на раскладушке, которая служила ей кроватью и обычно стояла в той стороне комнаты, что считалась кухней в хижине Кроссов. Тринадцатилетняя Селена была хорошо развитой девочкой для своего возраста, ее короткая и часто поношенная одежда не могла скрыть уже сформировавшиеся грудь и бедра юной школьницы. Большая часть одежды Селены перешла ей по наследству от детей состоятельных родителей и была передана Селене дамами, занимающимися благотворительной деятельностью при конгрегациональной церкви. У Селены были длинные, темные, вьющиеся волосы, темные, чуть раскосые глаза, красные, припухлые, четко очерченные губы и поразительно белые зубы. Глядя на гладкую, золотистую кожу Селены, можно было подумать, будто она живет в краях, где круглый год светит теплое солнце, чего, конечно, не скажешь о Новой Англии с ее бесконечно длинными зимними месяцами.
– Вдень она пару золотых сережек, – говорила мисс Тронтон, – и каждый подумает, что именно так выглядит молоденькая цыганка.
Селена была мудрым ребенком. Этой мудрости ее научили нищета и несчастья. В тринадцать лет она смотрела на безнадежность как на старого, упорного врага, неизбежного, как смерть.
Иногда, глядя на свою мать Нелли, она думала: «Я выберусь отсюда, я никогда не буду такой, как она».
Нелли была невысокой, вялой женщиной. Однообразная пища, которая состояла в основном из картошки и хлеба, привела к нездоровой полноте. Ее редкие, жирные волосы обычно были завязаны неряшливым узлом на не очень чистой шее. Руки ее, узловатые и грубые, с поломанными, грязными ногтями, были вечно вымазаны в саже.
«Я выберусь отсюда, – думала Селена, – я никогда не позволю себе так опуститься».
Но безнадежность всегда стояла рядом, она всегда была готова подтолкнуть локтем в бок и сказать:
– О, неужели? И как же ты собираешься выбраться отсюда? Куда ты пойдешь, и кто там будет за тобой присматривать?
Когда Лукаса не было дома или когда он бывал трезв, Селена была полна оптимизма: «О, я смогу. Так или иначе, но я обязательно выберусь».
Но чаще всего все было как в этот вечер. Селена лежала на раскладушке и слушала храп старшего брата Пола, доносившийся от кровати у противоположной стены, и аденоидальное дыхание младшего брата Джо, который спал на такой же раскладушке, как и у нее. Но эти звуки не могли заглушить более громкие, идущие со стороны двуспальной кровати. Селена лежала тихо и слушала, как Лукас и Нелли совершают акт любви. Лукас занимался этим молча. Хрюкает, как свинья в огороде, думала Селена, а дышит как речной пароход на Коннектикуте. Нелли же не издавала ни звука. Селена слушала, закусив нижнюю губу, и мысленно умоляла: ради Бога, быстрее. Лукас хрюкал все сильнее и дышал все громче, тревожно визжали старые пружины двуспальной кровати, быстрее, быстрее. Наконец Лукас взвизгнул, как теленок в руках мясника, и все кончилось. Селена уткнулась в пахнущую плесенью подушку без наволочки и беззвучно заплакала.
«Я выберусь, – зло подумала она, – я обязательно выберусь отсюда».
Безнадежность – старый враг Селены – даже не стала ничего говорить, она просто была рядом.
ГЛАВА IX
Эллисон Маккензи никогда не бывала в доме Селены. Обычно она спускалась вниз по грязной дороге до дома Селены и на улице ждала, когда выйдет ее подруга. Эллисон часто задумывалась, почему никто из Кроссов никогда не приглашает ее в дом, но она не осмеливалась спросить об этом Селену. Однажды она спросила об этом свою маму. Констанс утверждала, что Селена стесняется своего дома, и больше Эллисон никогда не заводила разговор на эту тему. Констанс, кажется, не могла понять, что Селена была абсолютно уверена в себе и что это именно она, Эллисон, всегда стесняется и стыдится самой себя. В основном Селена выходила из хижины сразу, как только замечала Эллисон, иногда она появлялась из загона, пристроенного к дому, в котором Лукас держал несколько овец. Если Селена была в загоне, она всегда кричала Эллисон: «Подожди минутку, я только помою ноги», но почему-то никогда не предлагала Эллисон подождать в доме. Маленький братишка Селены всегда хвостиком бегал за сестрой, но в этот субботний день Селена вышла из дома одна.
– Привет, Селена, – тепло приветствовала ее Эллисон: антиобщественные настроения прошлого дня были забыты.
– Привет, малышка, – ответила Селена странным, глубоким голосом, который Эллисон считала необычайно интригующим. – Чем займемся сегодня?
Это был риторический вопрос. По субботним дням девочки всегда медленно прогуливались по городским улицам, разглядывали витрины магазинов и воображали, что они взрослые леди, мужья которых известные люди. Они тщательно изучали товары всех магазинов Пейтон-Плейс, оценивая, сравнивая и выбирая вещи для себя, для дома и для своих детей.
– На маленьком Кларке этот костюмчик будет смотреться просто восхитительно, миссис Гейбл, – говорили они друг другу.
Или беспечно:
– С тех пор как я развелась с мистером Поувеллом, у меня пропал всякий интерес к одежде.
Вместе они тратили все до последнего центы, которые Эллисон удавалось выпросить у Констанс, покупали дешевую бижутерию, журналы с фотографиями кинозвезд и сливочное мороженое с фруктами. Иногда и у Селены было немного денег, которые она зарабатывала, выполняя разную мелкую работу для местных домохозяек, и тогда они отправлялись в кинотеатр «Яока» посмотреть какой-нибудь фильм. Позже они заходили в аптеку Прескотта, усаживались у фонтанчика содовой, жевали сэндвичи с помидорами и салатом латук и пили кока-колу. Здесь, вместо того чтобы изображать жен кинозвезд, они начинали играть в состоятельных домохозяек Пейтон-Плейс, которые, совершая дневную прогулку, решили выпить но чашечке чая, пока их детишки мирно спят в колясках у входа в аптеку. Эллисон держала соломинку так, будто это была сигарета, и вела беседу так, как в ее представлении это делали взрослые.
– Когда мистер Бин решил открыть свой кинотеатр, – сказала Эллисон, – у него было недостаточно денег для подобного предприятия, и он занял солидную сумму у ирландца по имени Келли. Поэтому театр так и называется – «Яока»: я обязан Келли, – она изящным жестом убрала с языка воображаемую крошку табака и выпустила струйку воображаемого же дыма.
Эллисон, которая знала множество городских историй и анекдотов, доставляло огромное удовольствие пересказывать их, естественно приукрашивая при этом. Селена была благодарным слушателем, она никогда не скупилась на восклицания типа: «О!», или «Боже мой!», или «Не может быть!».
– Подумать только! А мистер Бин расплатился с мистером Келли? – спросила Селена.
– О, конечно, – сказала Эллисон, но в следующую секунду ей в голову пришел лучший вариант ответа. – Нет, постойте-ка. Он ведь так и не вернул долг мистеру Келли. Он сокрылся с фондами.
Селена забыла о своем персонаже и негодующе спросила:
– Сокрылся с фондами? Что ты имеешь в виду?
Когда Эллисон использовала в своих рассказах слова, неизвестные Селене, та всегда считала, что это удар ниже пояса или что ее подруга просто выдумывает их на ходу.
– О, ну знаешь, – сказал Эллисон. – Сокрылся – это смылся. Да, мистер Бин сокрылся со всеми фондами, и мистер Келли так никогда и не получил назад свои деньги.
– Ты все это выдумала, Эллисон Маккензи! – возразила Селена: игра во взрослых была окончательно забыта. – Я только вчера видела мистера Вина на улице Вязов. Ты все придумала!
– Да, – смеясь сказала Эллисон. – Да, придумала.
– Скрылся, – строго сказала миссис Прескотт из-за фонтанчика содовой. – Никогда он не скрывался. Вот так рождаются сплетни, юная леди. Возмутительный вымысел. Растет, делится на части и снова растет.
– Да, мадам, – кротко сказала Эллисон.
– Сплетни, как амеба, – продолжала миссис Прескотт, – растут, делятся и снова растут.
Эллисон и Селена еле сдержались, чтобы не прыснуть от смеха, бросили свои сэндвичи и выбежали из аптеки. Миссис Прескотт неодобрительно смотрела из окна на истерически хохочущих девчонок.
Долгий субботний день подходил к концу, и они отправлялись домой к Эллисон. Там они часами наслаждались, нанося друг другу на физиономию ничтожно малое количество косметики, которую им удавалось добыть, продавая купоны журналов компаниям, предлагающим бесплатные образцы.
– Я думаю, «синяя слива» – твой цвет помады, Селена.
Селена, чьи губы теперь напоминали отборный виноград сорта «конкорд», отвечала:
– «Ориенталь-2» – это для тебя, просто шикарно!
Эллисон разглядывала в зеркале то, что можно было бы назвать бледной индианкой:
– Ты действительно так считаешь? Не просто, лишь бы что-то сказать?
– Нет, правда. У тебя так глаза делаются больше.
Игру надо было заканчивать до прихода Констанс: она имела обыкновение так говорить о том, что косметика придает юной девушке дешевый вид, что Эллисон просто физически ощущала, как испаряется радость субботнего дня, и настроение уже было испорчено на весь вечер.
По субботам Селена всегда оставалась на ужин у Маккензи. Констанс обычно готовила что-нибудь незамысловатое – например, вафли, яичницу-болтунью и сосиски. Для Селены это был роскошный ужин, как, впрочем, и все в доме Маккензи было для нее роскошным и прекрасным, чем-то, о чем можно было только мечтать. Она часто удивлялась и даже злилась, пытаясь понять, что так мучает Эллисон и почему она чувствует себя несчастной в этом доме, ведь у нее такая прекрасная, великолепная мама и своя бело-розовая спальня.
Так всегда две подруги проводили субботу, но в этот день какое-то внутреннее беспокойство и непреодолимое желание противоречить не дали Эллисон ответить стандартно на вопрос Селены: «Чем займемся сегодня?»
– О, я не знаю, – сказала Эллисон. – Давай просто прогуляемся.
– Куда? – практично спросила Селена. – Не можем же мы все гулять и гулять и никуда не идти. Пошли в магазин твоей мамы.
Селена любила ходить в «Трифти Корнер». Иногда Констанс разрешала ей рассматривать поближе дорогие, блестящие платья и снимала их с белых, смягченных поролоном плечиков.
– Нет, – решительно сказала Эллисон, которая готова была идти куда угодно, только не в магазин своей матери. – Тебя всегда тянет туда, где мы уже были сто раз. Давай пойдем куда-нибудь еще.
– Ну, куда же? – раздраженно спросила Селена.
– Я знаю одно место, – быстро сказала Эллисон. – Я знаю самое лучшее в мире место. Но это секрет, и ты не должна никому говорить, что я тебя туда водила. Обещаешь?
Селена рассмеялась.
– Где же это? – спросила она. – Не собираешься ли ты показать мне замок Самюэля Пейтона.
– О нет! Я бы никогда туда не пошла. Я бы испугалась, а ты?
– Нет, – спокойно сказала Селена. – Я бы не испугалась. Мертвецы не могут сделать тебе ничего плохого. Это живых надо опасаться.
– Ну, все равно, я говорила не про замок. Пошли, я покажу тебе.
– Хорошо, – сказала Селена. – Но если это какие-то глупости, я сразу разворачиваюсь и иду в город. Я гладила для миссис Пертридж, и она заплатила мне доллар и двадцать пять центов, а в аптеку Прескотта пришли новые «Фотопьесы» и «Серебряный экран».
– Ну, пошли же, – нетерпеливо позвала Эллисон.
Взявшись за руки, девочки прошли через весь город и вошли в Мемориальный парк. Эллисон выбирала дорогу, она чувствовала радостное возбуждение, – такое часто случалось с ней перед Рождеством, когда у нее для кого-нибудь был приготовлен особый подарок, – и еще ту особенную радость, когда делишься с лучшим другом чем-то очень дорогим для тебя.
– Вон идет Тед Картер, – почему-то шепотом сказала Эллисон, хотя Тед был в противоположной стороне аллеи и не мог ее услышать. – Сделаем вид, что не замечаем его.
– Почему? – громко спросила Селена. – Тед хороший парень. Почему я должна делать вид, будто не вижу его?
– Потому что он положил на тебя глаз, – прошипела Эллисон.
– Ты спятила.
– Нет. Тебе нечего с ним делать, Селена. Тед Картер из ужасной семьи. Однажды я слышала, как мама и миссис Пейдж говорили о его родителях. Миссис Пейдж сказала, что миссис Картер ничем не лучше обыкновенной таскухи!
– Ты хочешь сказать – потаскухи?
– Тс-с, – прошептала Эллисон. – Он тебя услышит. Я не знаю, что имела в виду миссис Пейдж, но, когда моя мама услышала это, она вся покраснела, так что это, наверное, что-нибудь ужасное, как вор или убийца!
– Да, наверное, что-то типа этого, в своем роде, – сказала Селена, растягивая слова, и вдруг расхохоталась. – Привет, Тед, – сказала она мальчику, который к этому времени уже почти поравнялся с ними. – Что ты здесь делаешь?
– То же, что и вы, – улыбаясь, сказал Тед. – Просто прогуливаюсь.
– Ну, тогда пошли с нами, – предложила Селена, не обращая внимания на Эллисон, которая незаметно толкала ее локтем в бок.
– Не могу, – сказал Тед. – Пора возвращаться, я обещал маме зайти в бакалею.
– Ну, не можешь, так не можешь, – сказала Селена.
– Пошли, – шепнула Эллисон.
– Пока, Тед, – сказала Селена.
– Пока, – отозвался Тед. – Пока, Эллисон.
Девочки пошли дальше через парк, а Тед зашагал в город. Дойдя до конца аллеи, он повернулся и посмотрел назад.
– Эй, Селена, – крикнул Тед.
Девочки повернулись, и он помахал рукой.
– Еще увидимся, Селена.
– Конечно! – крикнула в ответ Селена и тоже помахала рукой.
Тед свернул с аллеи на улицу и скрылся из виду.
– Увидимся! – в бешенстве сказала Эллисон. – Вот видишь! Что я тебе говорила. Он положил на тебя глаз.
Селена остановилась и посмотрела на свою подругу. Она смотрела долго и не отрываясь, взгляд у нее был тяжелый.
– Ну и что? – наконец спросила она.
День получился неудачным. Впервые за все время их долгой дружбы девочки не смотрели друг другу в глаза.
«Что происходит?» – думала Эллисон, не в состоянии понять человека, который остается равнодушным, когда кругом такая красота.
«И что ее мучает?» – размышляла Селена, не в состоянии понять человека, которого не радует и у которого не вызывает любопытства каждый новый «поход в город». «Ну, у Эллисон голова всегда забита всякими странными идеями, – подумала Селена. – То она хочет остаться совсем одна, то мечтает над фотокарточкой своего отца».
В конце концов, отец Селены тоже умер, но никто никогда не видел, чтобы она витала в мечтах перед глупой карточкой. Селена даже и не знала, как выглядел ее отец. Он погиб во время какого-то несчастного случая на лесоповале за два месяца до ее рождения, и у Нелли не осталось фотографии в рамочке, чтобы показывать ее своей дочери. Лукас Кросс – единственный отец, которого знала Селена. Он был вдовцом, у него был один сын от жены, которая умерла во время родов. Лукас женился на Нелли, когда Селене было всего шесть недель. Пол не был ее родным братом, как, впрочем, и Джо, но Селена никогда подолгу об этом не раздумывала. «Если бы Эллисон была на моем месте, – думала Селена, – уверена, она бы без конца говорила о своих братьях по матери, об отчиме и всем таком прочем. Интересно, что ее все время мучает?»
Эллисон раздумывала над тем, станет ли когда-нибудь Селена той девочкой, которая, как говорит Констанс, «сводит с ума всех парней». Она определенно хочет побыстрее вернуться в город. Может, она надеется встретить в одном из магазинов Теда Картера? Поднимаясь по склону холма за парком, Эллисон хмурилась собственным мыслям, Селена плелась позади.
Когда они добрались до вершины холма, Селена в расплывчатых выражениях дала понять, что ей ни капельки не нравится «Конец дороги».
– Здесь просто крутой спуск, – сказала Селена после того, как Эллисон показала ей доску с красными буквами. – Поэтому здесь и поставили этот знак. Если бы его не было, могли бы погибнуть люди.
Эллисон готова была расплакаться. Ей казалось, что ее несправедливо отхлестали по лицу. Как будто она подарила кому-то норковую шубу, или бриллиантовый браслет, или еще что-то настолько же дорогое и прекрасное, а ей сказали: «О, у меня столько всего этого, просто не знаю, куда девать».
– Это просто деревья, – прокомментировала Селена несколькими минутами позже и отказалась от дальнейшей прогулки через лес. – Зачем мне гулять по этому старому лесу? Возле нашей хижины полно деревьев, я сыта ими по горло.
– Ты вредная, Селена, – закричала Эллисон. – Самая обыкновенная, вредная, ненавистная девчонка! Это особое, секретное место. Кроме меня, здесь никто никогда не был, и я привела тебя сюда, потому что думала, что ты мне друг.
– О, не будь таким ребенком, – сердито сказала Селена. – И что значит – никто, кроме тебя, здесь не был? Сколько я себя помню, ребята всегда привозят сюда девчонок на машинах.
– Ты врешь! – крикнула Эллисон.
– Я не вру, – возмутилась Селена. – Спроси кого хочешь. Тебе всякий скажет.
– Ну, это просто неправда, – сказала Эллисон. – Для чего сюда приезжать вечером? Вечером в лесу не погуляешь.
Селена пожала плечами.
– Забудь об этом, малышка, – подобрев, сказала она. – Не злись на меня. Ну, пошли в город.
– Ты уже в сотый раз говоришь это, – раздраженно сказала Эллисон. – Хорошо. Пойдем в город.
Нельзя сказать, что Констанс Маккензи приветствовала дружбу своей дочери с падчерицей Лукаса Кросса. Раз или два она предпринимала нерешительные попытки положить конец их дружбе. Но, придя домой с работы и застав в слезах Эллисон, которая утверждала, что теперь, когда ей не дают встречаться с Селеной, она осталась совсем одна, Констанс отступала. Она никогда не могла ответить на вопросы Эллисон о Селене так, чтобы Эллисон была полностью удовлетворена услышанным.
– Я никогда не говорила, что мне не нравится Селена, – оправдываясь, говорила она. – Это просто… – в этом месте она останавливалась, пытаясь найти нужные слова.
– Просто что, мама? – настаивала Эллисон.
Констанс пожимала плечами, не в силах говорить о том, что именно беспокоит ее в Селене.
– В городе так много хороших детей… – сказала она однажды и запнулась, встретившись глазами с Эллисон.
– Почему ты думаешь, что Селена не хорошая?
– Я не говорила этого, – сказала Констанс, безвольно опустила плечи и окончательно сдалась. – Пустяки, не обращай внимания.
Так и продолжалась дружба Эллисон и Селены, и ничто не могло ее омрачить до той самой субботы, когда их желания оказались абсолютно противоположными и ни одна из девочек не могла понять другую.
Вместе они прошли вверх по улице Вязов, а потом по другой стороне вниз. Они как всегда разглядывали витрины магазинов, но игра, которая раньше их так забавляла, не получалась.
– Пошли в магазин твоей мамы, – сказала Селена.
Но Эллисон, чувствуя себя обманутой оттого, что ее заставили провести такой чудесный день вдалеке от любимого места, отказалась.
– Если очень хочется, иди одна, – сказала Эллисон, прекрасно понимая, что без нее Селена в «Трифти Корнер» не пойдет.
Наконец они обошли все прилавки в пятидесятицентовом магазине, с восторгом рассматривали бусы из фальшивого жемчуга, повздыхали над бесконечными рядами косметики, послушали популярные песни у музыкального прилавка и уселись у фонтанчика содовой. Девочки съели по огромной порции бананового мороженого, и Эллисон почувствовала, как к ней возвращается хорошее настроение.
– Хочешь, теперь пойдем в мамин магазин, – предложила она.
– Да нет, мне все равно, пошли к тебе домой.
– Нет, правда. Я знаю, ты хочешь пойти в магазин, я не против, честно, пошли.
– Ты не должна идти туда из-за меня.
– Но я хочу, Селена. Правда.
– Хорошо. Если ты действительно хочешь.
Они скомкали бумажные салфетки, сделали из них маленькие шарики, кинули их в пустые вазочки из-под мороженого, и вдруг напряжение и непонимание, царившие весь день, исчезли и все опять встало на свои места.
Девочки вошли в магазин, и Констанс махнула им рукой из-за прилавка трикотажного отдела.
– Пришла новая партия платьев, – сказала она. Там, на второй вешалке.
Селена повернулась и, как будто пребывая в трансе, двинулась в направлении сияющих платьев. На движущейся вешалке, казалось, вывесили сотни платьев, и каждое было лучше предыдущего. Селена не могла от них оторваться, у нее сводило пальцы от желания прикоснуться к прекрасной материи.
Эллисон встала у витрины и смотрела на улицу. Так бывало всегда. Она вынуждена была, как ей казалось, часами наблюдать за движением по улице Вязов, пока Селена не пересмотрит все товары в «Трифти Корнер».
Констанс обслужила посетителя и направилась к Селене, намереваясь снять с вешалки одно из новых платьев и показать его девочке, и замерла на месте, увидев застывшее выражение лица Селены. С полузакрытыми глазами, открыв рот, она стояла напротив вешалки, погрузившись в мир своих грез. От жалости у Констанс сжалось горло. Она понимала девочку, которая так смотрит на великолепные платья. У Эллисон такое выражение появлялось, только когда она читала свои книжки.
– А вот, – громко сказала Констанс и неожиданно удивилась сама себе, – как раз твой размер. Померь, если хочешь.
Она сняла с вешалки белое платье. Селена с такой благодарностью посмотрела на нее, что Констанс почувствовала идиотское пощипывание в глазах.
– Вы это правда говорите, миссис Маккензи? – прошептала Селена. – Я действительно могу дотронуться до него?
– Ну, я не знаю, как ты можешь померить платье, не дотронувшись до него при этом, – резко ответила Констанс, надеясь, что ей удалось скрыть охватившее ее волнение.
Через несколько минут, когда из примерочной появилась сияющая Селена, даже у Эллисон перехватило дыхание.
– О, Селена! – воскликнула она. – Ты так прекрасна. Ты похожа на сказочную принцессу!
Нет, подумала Констанс, неожиданно осознав, что именно ее все время беспокоило в Селене. В тринадцать лет она выглядела как великолепная, чувственная, дорогая женщина.
Позже Селена шла по грязной дороге домой. Ее еще согревали воспоминания о политых маслом и сиропом оладьях Констанс, о кофе с настоящими сливками, она все еще видела перед собой чудесную гостиную Маккензи с огромными креслами и проволочными подставками для журналов, полными выпусков «Американского дома» и «Дома Леди». Селена с раздражением думала о своей подруге, которая с мечтающим видом разглядывала фотографию и шептала: «Ну разве он не прекрасен? Это мой папа».
«Он умер, брось эти глупости, малышка», – хотелось сказать Селене, но она промолчала, потому что это могло не понравиться миссис Маккензи, а Селена ни за что на свете не хотела расстраивать мать Эллисон.
«Я выберусь отсюда, – как заклинание, повторила Селена, подойдя к хижине Кросса. – Я обязательно выберусь, а когда выберусь, всегда буду носить такую же красивую одежду и говорить таким же мягким голосом, как миссис Маккензи».
Засыпая, Селена вспоминала, как блестели и переливались в отсветах камина волосы Констанс. И хотя она ни на секунду не вспомнила о Теде Картере, он вспоминал перед сном ее лицо, то, как она улыбается ему и говорит: «Ну, тогда пойдем с нами».
«Черт, если бы с ней не было это напыщенной мисс Эллисон Маккензи, бакалея могла бы и подождать», – подумал Тед, переворачиваясь на другой бок.
– Селена, – прошептал он в темноте. – Селена, – он пробовал на вкус ее имя, и оно таяло у него на языке.
Сердце Теда учащенно забилось, он ощутил страх, и странное предчувствие одновременно, и что-то еще, почти боль.
