Текст книги "Пейтон-Плейс"

Автор книги: Грейс Металиус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 28 страниц)

– Майк, – сказала Констанс и накрыла его ладонь своей. – Скоро я скажу о нас Эллисон. Я должна быть очень осторожна, она никогда не думала о том, что я могу выйти замуж. Но скоро я скажу ей. Просто чтобы посмотреть, как она это воспримет.

– Терпеть не могу настаивать, – сказал Майк. – Но как скоро?

Констанс на минуту задумалась.

– Завтра вечером, – сказала она. – Приходи на обед.

– Моральная поддержка, да?

Констанс рассмеялась:

– Да. Кроме того, если ты будешь присутствовать при этом, я просто не представляю, как она сможет отказаться от такого великолепного отчима.

– Я слышал, но не верю, – сказал Майк и подал знак официанту. – Хотя я из тех, кто любит торжествовать заранее.

– Я просто скажу: «Эллисон, я не становлюсь моложе. Скоро ты вырастешь и оставишь меня. Мне пора подумать о том, с кем я буду коротать старость».

– Протяни еще немного, у нас и этого почти не останется.

– Чего?

– Старости.

Они взялись за руки и улыбнулись друг другу.

– Мы хуже, чем дети, – сказал Майк. – Сидим, взявшись за руки, и мечтаем.

– Кстати, о детях, – сказала Констанс. – Разве не ужасно то, что произошло с Бетти Андерсон?

– Все зависит от того, что ты имеешь в виду под словом «ужасно». – Подошел официант и поставил бокалы на стол, Майк выпустил ее ладони из своих. – Ужасно, что она осталась с короткой соломинкой в руках, да. Ужасно, что пацану Харрингтона это сошло с рук, да. Особенно ужасно то, что Лесли сделал, то, что он сделал, да. Но в других отношениях – не так уж ужасно. Ничего неожиданного, если уж на то пошло.

– Ради всего святого, Майк, – сказала Констанс. – Ты ведь не хочешь сказать, будто не считаешь ужасным то, что пятнадцатилетняя девчонка и шестнадцатилетний парень встречаются и… – Констанс запнулась, подыскивая правильную фразу, – и занимаются этими вещами, – закончила она.

– Именно это я и хотел сказать, – улыбнулся Майк.

– Ты что, действительно сидишь здесь и говоришь, что, если мы поженимся и Эллисон сделает что-нибудь и у нее будет проблемы, и даже, если ей повезет и она не… – Констанс остановилась и не могла найти нужных слов, чтобы закончить свою мысль.

– Если Эллисон или какой-нибудь другой подросток гуляет и, открываю кавычки, – занимается этими вещами, – закрываю кавычки, я не могу сказать, что считаю это чем-то ужасающим, как ты этого от меня хочешь, – сказал Майк, скрестил руки на груди и откинулся на стуле.

– Ради Бога, Майк. Это ненормально для ребенка в этом возрасте. С подростком чего-то не так, если он так много думает о сексе.

– Что ты подразумеваешь под «так много»?

Одной из немногих вещей, которые раздражали в Майке Констанс, была его привычка ставить под вопрос каждое слово в ее аргументах. Скорее чаще, чем нет, как открыла для себя Констанс, Майк, заставляя слово за словом объяснять, что именно она имеет в виду, превращал все ее доводы в неразумные и безосновательные.

– Под «так много», – сухо сказала Констанс, – я подразумеваю только то, что я сказала. Именно из-за того, что пятнадцатилетняя девушка слишком много думает о сексе, она позволяет какому-нибудь парню, типа Харрингтона, увезти ее из дома и делать с ней все, что он захочет. Если бы Бетти не думала слишком много для ее возраста о сексе, она бы даже не могла понять, для чего парень хочет увезти ее из города и что он может сделать. Ей бы никогда это в голову не пришло.

– Оу, – сказал Майк, прикуривая сигарету. – Ты запуталась!

– Нет! Это ненормально для пятнадцатилетней девочки быть такой умной, как Бетти. Хотя, по-видимому, она оказалась не так уж умна.

– Я склонен думать, что, если бы Бетти в пятнадцать лет не думала о сексе, ее можно было бы назвать ненормальным ребенком, а не наоборот. Я думаю, что любой нормальный подросток, – сказал Майк и указал сигаретой на Констанс, – «нормальный» – твое слово, не мое, – совсем не мало думает о сексе.

– Хорошо, – неохотно уступила Констанс. – Но думать и делать – разные вещи. И что бы ты ни говорил, ты не заставишь меня поверить, что вполне хорошо для таких детей, как Бетти Андерсон и Родни Харрингтон, гулять и заниматься друг с другом этими вещами.

Майк приподнял одну бровь.

– Черт возьми, что ты имеешь против словосочетания «половые сношения»? – спросил он. – Это хорошее, употребимое словосочетание. Однако ты скорее сломаешь себе голову в поисках заменителя, чем используешь его.

– Как бы ты это ни называл, я все равно думаю, что это плохо для детей.

– За последние несколько минут, – сказал Майк, – ты назвала то, что произошло между Бетти и Родни, «ужасным», «ненормальным» и вот теперь это «плохо». Я не собираюсь защищать на каждом углу прелюбодеяние и незаконнорожденных детей в каждом доме, и по этим причинам я признаю, что не думаю, будто это «хорошо». Но, так как я знаю, что к пятнадцати, шестнадцати годам, а зачастую и раньше, подросток физически готов заниматься сексом, я никогда не скажу, что Бетти и Родни «ненормальные». И, так как мне известно, что такой подросток уже достаточно знает и испытывает огромную, природную тягу к сексу, следовательно, я не могу согласиться с тобой, когда ты говоришь, что то, что сделали Бетти и Родни, «ужасно.

– Огромная, природная тяга, – усмехнулась Констанс. – Теперь ты решил обрушить на меня Фрейда и будешь рассказывать о том, что секс стоит в одном ряду с едой, питьем и пищеварением.

– Во-первых, Фрейд никогда ничего подобного не говорил, но оставим это. Во-вторых, я, естественно, не ставлю секс в один ряд с теми вещами, о которых ты говорила. Я ставлю его на второе место после инстинкта самосохранения.

– О, – Констанс сделала нетерпеливое движение. – От вас, мужчин, меня просто тошнит. Предполагаю, ты испытал на себе эту огромную, природную тягу лет в пятнадцать-шестнадцать.

– В четырнадцать, – сказал Майк и рассмеялся, увидев выражение лица Констанс. – Мне было четырнадцать. Это была девчонка из нашего дома, она жила на том же этаже, что и я, я поймал ее в туалете в конце коридора. От нее пахло вареной картошкой, и все вокруг воняло испражнениями, и мне нравилось это. Могу даже сказать, что я купался в этом, и мне ужасно хотелось вернуться туда еще.

– Это вторая вещь, которая меня в тебе раздражает, – сказала Констанс. – Первая – это то, как ты разделываешься с моими аргументами, а вторая – это то, как ты стараешься быть намеренно грубым. Тебя не волнует ни то, что ты говоришь, ни то, кому ты это говоришь. Мне кажется, ты ночи не спишь, все стараешься придумать что-то особенно шокирующее.

– Ошибочное суждение, – сказал Майк. – Что я тебе сделал?

– Не говори так, как ты говоришь. В этом нет никакой необходимости, и это совсем не красиво.

– Боже! – воскликнул Майк. – Еще и красиво! Кое-что из того, что я говорю, может быть, совсем не «красиво», но это правда. Возможно, это было некрасиво с моей стороны вступать в половые сношения с малышкой Сейди в коридорном туалете, но так все и было. Это случилось, и я рассказал тебе правду. И моя реакция была именно такой, как я сказал. А ты? Предполагаю, ты, пока не вышла замуж, и думать не думала о сексе, а затем отдала мужу свою невинность и ласкала его, не думая ни о каком пыле.

В какой-то момент Констанс заколебалась. Это был очень удобный случай. Она могла улыбнуться Майку в ответ и сказать: «Дело в том, что он не был моим мужем». Это был подходящий момент открыть правду – до того, как она поговорит с Эллисон. Констанс посмотрела на ожидающего ответ Майка, и желание открыться улетучилось.

– Дело в том, – сказала она, – что так все и было. И потом ничего не изменилось. Секс всегда был тем, что я из благосклонности ему позволяла.

– Ну, ты и врунья, – сказал Майк.

Констанс почувствовала, как у нее похолодели руки и ждала, что он скажет дальше. Вот это и случилось. Сейчас он посмотрит на нее с презрением и скажет: «Он никогда не был твоим мужем. Ты просто лгунья. Он был твоим любовником, и ты родила от него ребенка. С тобой случилось то же, что и с Бетти и Родни, не говоря о том, что ты была постарше и могла быть умнее.

– Ну, ты и врунья, – сказал Майк. – Не хочешь ли ты, чтобы я поверил, будто ты отдалась мне из благосклонности?

– С тобой по-другому, – сказала Констанс и торопливо допила свой коктейль. – Но все равно, ты никогда не заставишь меня признать, – она нервно рассмеялась, – что заниматься этим хорошо для детей.

Если Эллисон когда-нибудь сделает что-нибудь подобное – я убью ее.

– Есть старая, бородатая история в этом духе. – Подошел официант, Майк. Встал и, когда официант ушел, положил счет на чек. – О женщине, которая одевала на свою маленькую дочурку новое платье. Женщина сказала малышке, что, если та будет гулять и упадет в грязь, она убьет ее. Девочка пошла гулять, упала в грязь, и мама убила ее.

– Это шутка? – спросила Констанс, беря его за руку, когда пошли к машине.

– Не думаю, – сказал Майк.

Констанс удобно откинулась на спинку переднего сиденья.

– Может, я выразилась чересчур резко, – сказала она. – Но о том, что я не допущу, чтобы Эллисон вела себя как Бетти, я говорила серьезно. К счастью, мне не надо этого делать. Эллисон не такая. Сомневаюсь, чтобы она когда-нибудь думала об этом. Ее нос вечно в книжке, а голова в облаках.

– Ну, тогда тебе надо повнимательнее следить за тем, что она читает, – сказал Майк. – Как сказала одна четырнадцатилетняя особа, в которой пробудились чувства ко мне: «В конце концов, мистер Росси, Джульетте было только четырнадцать». Смотри, как бы Эллисон не начала представлять себя Джульеттой. Или еще хуже того – мадемуазель де Моцин.

– Это кто? – спросила Констанс. – Французское имя?

– Это название очень известного романа французского писателя по фамилии Гаутер, – сказал Майк и расхохотался.

– Теперь ты смеешься надо мной, потому что мое литературное образование оставляет желать лучшего. Ну и ладно. Я не волнуюсь из-за Эллисон, в шестнадцать лет она все еще любит читать сказки.

– Я думал, ей еще пятнадцать.

– Ну, осенью ей будет шестнадцать, – сказала Констанс и прикусила губу от досады, что допустила такой промах. – А осень уже совсем скоро.

– Я бы не сказал. – Школа откроется чуть больше, чем через две недели.

– Завтра я поговорю с ней о нас, – сказала Констанс. – Может быть, следующим летом…

– Конечно, – сказал Майк и нажал на акселератор.

Машина плавно выехала на дорогу в Пейтон-Плейс.

ГЛАВА XV

На следующий день, в субботу, началось то, что Сет, вспоминая позднее это время, называл «плохая пора 39-го года». Засуха все еще царила в Пейтон-Плейс. Августовское солнце испепеляло бесплодную землю, в воздухе стояла такая тишина, которая возникает, только когда все – мужчины, женщины и дети – с ожиданием смотрят на холмы, окружающие город.

В эту субботу рано утром через Пейтон-Плейс проезжал неизвестный никому человек. Он припарковал свою машину на улице Вязов и вошел в ресторан Хайда. Кори Хайд – руки в боки – стоял в конце ресторана и смотрел в окно. Рядом с ним, держа в руке чашку кофе, стоял Клейтон Фрейзер и тоже смотрел в окно. Незнакомец вытянул шею и посмотрел в окно через их головы, но, кроме гряды холмов и желтых, неподвижных деревьев на их вершинах, он ничего не смог увидеть.

– Кофе, – сказал незнакомец. На какую-то секунду спина Кори напряглась, и потом он повернулся.

– Да, сэр. Сейчас, – сказал он.

Клейтон Фрейзер, шаркая, прошел к стулу в конце стойки. Кори поставил перед незнакомцем чашку с блюдцем и ложкой.

– Это все, сэр? – спросил Кори.

– Да, – ответил тот. Кори оставил его и снова занял свой пост у окна.

Этот незнакомец отличался от большинства проезжающих через северную Новую Англию и тех, кто приезжал туда на лето, тем, что был чувствителен и восприимчив. Незнакомец являлся представителем писателя и отправлялся в Канаду, провести там отпуск со своим клиентом номер один – плодовитым писателем, имеющим слабость к алкоголю. Он почувствовал, что город, в котором оказался в то утро, охвачен каким-то напряженным ожиданием. Незнакомец хлопнул ладонью по стойке.

– Что на вас всех здесь нашло? – спросил он. – Все ведут себя так, будто ожидают второго пришествия. Не больше пяти минут назад я остановился на автозаправочной станции, а хозяин настолько предался наблюдениям и ожиданию чего-то, что мне пришлось приложить немало усилий, чтобы выяснить, сколько я ему должен. Чего все ждут?

Кори и Клейтон, вздрогнувшие, когда незнакомец хлопнул ладонью по стойке, тем не менее испугались не настолько, чтобы напрямую ответить на его вопрос.

– Вы куда направляетесь? – спросил Клейтон Фрейзер.

– Канада, – ответил незнакомец и почувствовал облегчение от того, что смог получить хоть какой-то ответ в этом утомляющем своей настороженностью месте.

– На машине? – спросил Клейтон, который только теперь заметил припаркованный у ресторана «кадиллак».

– Да, – сказал незнакомец. – В моем распоряжении две недели, и я подумал, что неплохо было бы проехаться в машине. Теперь я жалею, что не поехал поездом. Всю дорогу от Нью-Йорка стоит страшная жара.

– Хм, – хрюкнул Клейтон. – Нью-Йорк, э?

– Да, – ответил незнакомец.

– Далековато.

– Во всяком случае, большая часть пути позади, – сказал незнакомец и сделал маленький глоточек кофе. – Через три часа пути отсюда уже должна быть канадская граница.

– Да, – сказал Клейтон. – Вам не составит труда доехать до нее за три часа. Если вы поедете быстрее, мистер, вы управитесь меньше чем за три часа.

Незнакомец улыбнулся, глядя на морщинистое, небритое лицо не очень-то опрятного старика.

– А почему я должен торопиться, – спросил он приятным голосом, а сам думал о том, что из этого мог бы получиться недурной анекдот, который он мог бы рассказать своим приятелям в Нью-Йорке. Ему следует порепетировать этот гнусавый выговор и, вернувшись, он опишет друзьям колоритного жителя северной Новой Англии, с которым ему довелось беседовать. – Почему я должен торопиться, старина? – шутливо спросил он.

Клейтон Фрейзер с легким стуком поставил на стойку чашку с кофе и несколько секунд тяжело смотрел на незнакомца.

– Езжайте быстрее, мистер, – сказал он. – Постарайтесь перебраться через эти холмы как можно быстрее. Может, у них в Канаде был дождь.

Незнакомец рассмеялся. Бог мой, прямо как в книжке дешевого автора. Переваливай через эти холмы, незнакомец, или ты – мертвая собака.

– Что вы имеете в виду? – спросил он, проглатывая смех с остатками кофе. – Какое отношение имеет дождь в Канаде к быстроте моего продвижения в этих местах?

– У нас здесь нет дождя, – сказал Клейтон, повернулся и посмотрел в окно. – Нет с июня.

– О, – незнакомец был несколько разочарован. – Именно этого все и ждут? Все ждут дождя?

– Пожара, – сказал Клейтон Фрейзер, не поворачиваясь к незнакомцу. – Все ждут, когда начнется пожар, мистер. Если вы не дурак, вы поедете быстро. Вам надо перебраться через холмы, пока не начался пожар.

Несколькими минутами позже незнакомец замер, взявшись за ручку дверцы своего автомобиля. Прищурившись, он посмотрел на холмы за Пейтон-Плейс. Деревья на холмах были странного желтоватого цвета. Нездоровый оттенок, подумал незнакомец, просто безобразный. Так как он был восприимчивый человек, к нему закралось предчувствие возможной опасности. Он посмотрел на желтые холмы и представил быстро движущуюся красную полоску. Он мог представить, как она быстро, жадно, почти весело движется в сухом, абсолютно сухом безмолвии вокруг Пейтон-Плейс. Незнакомец сел в машину и двинулся в путь. Позднее, заметив, что стрелка на спидометре показывает «75», он посмеялся над собой, но не снизил скорость.

Ожидание царило везде, но так или иначе это субботнее утро началось так же, как и бесчисленное количество других прошедших суббот.

Эллисон Маккензи и Кэти Элсворс провели ночь вместе и теперь, когда Констанс ушла на работу, завтракали в кухне Маккензи. Они ели яйца и тосты и пили кофе. Желтая скатерть на столе была вся залита солнечными лучами. Нелли Кросс гремела в раковине тарелками, намекая, что им пора закругляться и уходить, но девочки не обращали на нее внимание.

– Я живу в Пейтон-Плейс дольше, чем где-нибудь еще, – сказала Кэти, задумчиво откусывая тост. Она засмотрелась на яркий алтей на фоне белого забора. В Пейтон-Плейс уже недели стояла жара, но газоны и цветы у дома Маккензи, благодаря неутомимости Джо Кросса, который их поливал, так как Констанс наняла его именно для этой цели, были самыми яркими на Буковой улице. – Я никогда не хотела менять место, – продолжала Кэти. – И отсюда мы не уедем. Моя мама сказала папе, что мы не тронемся с места.

– А я уеду, – сказала Эллисон, – закончу школу и уеду сразу, как только смогу. Я собираюсь поступить в Барнард-колледж в Нью-Йорке.

– А я нет, – сказала Кэти. – Я никогда не уеду отсюда. Я выйду замуж за Луи и буду всегда жить в Пейтон-Плейс, и у меня будет огромная семья. Знаешь что?

– Что?

– Мы с Луи после свадьбы собираемся купить дом.

– А что тут такого особенного? Когда люди женятся, они всегда покупают дом.

– А у нас никогда не было своего дома. С тех пор как я родилась, мы жили в девятнадцати разных домах и ни один не был нашим. Мама хочет купить дом, который мы сейчас снимаем, но у папы не очень хорошо обстоят дела с деньгами. Так говорит мистер Хамфри из банка. Мне кажется, он все равно бы дал папе денег, но мистер Харрингтон не позволит ему. Он говорит, что из-за моего папы не стоит рисковать.

– Купите дом как у Нелли, – посоветовала Эллисон, специально повышая голос, чтобы Нелли наверняка услышала. Она не забыла того, что говорила Нелли о Нормане и Эвелин Пейдж.

– И сколько стоит такой дом? – серьезно спросила Кэти.

– О, практически ничего не стоит, – ответила Эллисон, все так же без надобности громко. – Бог ты мой, любой может купить такой дом. Луи может стать пьяницей и ханыгой, он может бросить тебя, ты можешь превратиться в сумасшедшую старуху, и все равно у тебя будет такой дом. Любой может иметь хижину, даже спятившие люди, которым взбрело в голову, что они лучше всех остальных.

Наконец Кэти поняла, что оказалась в центре конфликта. Она сначала посмотрела на Нелли, потом на Эллисон.

– Ты злая, Эллисон, – спокойно сказала она, – и жестокая.

– Как и многие другие люди, – выкрикнула Эллисон, пристыженная тем, что ее поймали, но она уже не могла повернуть назад. – Например, те, кто обзывает ни в чем не повинных людей и распространяет о них грязные слухи. Я предполагаю, они не злые и не жестокие!

– Ты должна подставить другую щеку, – целомудренно сказала Кэти, радуясь своей правоте за чужой счет. – Преподобный Фитцджеральд говорил об этом тысячу раз, я это слышала, и ты тоже.

– Может, и так, – зло кричала Эллисон. – Но я где-то читала, что надо вырвать глаз своему обидчику. Это как раз подходит к людям, которых ты считаешь своими друзьями, а они становятся на сторону твоего врага.

– Если ты имеешь в виду меня, Эллисон Маккензи, так и говори. Не будь такой маленькой змеей.

– О, – от гнева у Эллисон перехватило дыхание. – Теперь я еще и змея? Ну, так я действительно говорила о тебе, Кэти Элсворс. Вот. Я думаю, что ты безмозглая и глупая, с этими твоими арендованными домами, с твоим тупым приятелем Луи и постоянными разговорами о женитьбе и детях, детях, детях!

– Хорошо, – вставая, сказала Кэти и достигла того, что она с удовольствием называла «холодное спокойствие». – Хорош о! Я очень рада, что выяснила, что ты думаешь обо мне, пока это не зашло слишком далеко! До свидания!

Оскорбленно дергая бедрами, Кэти величественно подошла к двери из кухни. Она не объяснила, что имела в виду, говоря: «Пока это не зашло слишком далеко». Да и Эллисон не стала этим интересоваться. Это был замечательно выполненный уход, и обе девочки воспринимали его, как должное. Кэти, задрав нос, пошла по Буковой улице, напрасно надеясь, что Эллисон наблюдает за ней. Эллисон разрыдалась.

– Посмотри, что ты наделала! – сказала она Нелли Кросс. – Если бы не ты, моя лучшая подруга не обиделась бы на меня. Это из-за тебя я плачу, и теперь у меня будут красные глаза. Я должна упаковать сэндвичи и через час встретиться с Норманом. Что будет, если он увидит меня такой растрепанной, с красными глазами? Ответь мне.

– Хм, – сказала Нелли. – Он, наверное, посмотрит на тебя и сразу побежит к своей мамочке. И как только Эвелин увидит его, она сразу начнет расстегивать свое платье.

Для Нелли тоже существовали вещи, которые она не могла простить. Во-первых, она не могла простить Эллисон то, что та постоянно выискивала возможность покритиковать Лукаса, а он, с тех пор как покинул Пейтон-Плейс, превратился в глазах Нелли в ходячую добродетель. И вторая причина нежелания Нелли простить Эллисон была в том, что Эллисон что-то сказала. Нелли не могла вспомнить точно, что именно говорила Эллисон, но стоило ей подумать об этом, шишка у нее на голове сразу начинала пульсировать. Она и сейчас пульсировала. Нелли повернулась к Эллисон и хихикнула.

– Можешь поспорить на свою жизнь, милая, – сказала она, – Эвелин только и ждет, когда к ней подбежит ее сопливый пацан, чтобы скорее покормить его.

– Я ненавижу и презираю тебя, Нелли Кросс, – в истерике кричала Эллисон. – Ты просто спятила. Ты сумасшедшая, как Эстер Гудэйл, даже хуже. Я скажу маме, чтобы она больше не пускала тебя сюда.

И тут Нелли вспомнила вторую причину, по которой она не могла простить Эллисон. Девчонка говорила, что она сумасшедшая, вот что, подумала Нелли. Она понимала, что в этом было что-то злонамеренное.

– Ты сумасшедшая, и тебя надо упрятать в дурдом в Конкорде, – высоким голосом от злости и вся в слезах от боли кричала Эллисон. – Я не виню Лукаса за то, что он убежал и оставил тебя. Он знал, что ты закончишь дурдомом. И я надеюсь, что так и будет. Ты заслужила это!

Эллисон, рыдая, выбежала из кухни и поднялась к себе в комнату. Нелли стояла возле раковины и невидящими глазами смотрела в окно.

– Это неправда, – наконец сказала она. – Здесь нет ни на йоту правды. Лукас не из-за этого так поступил.

В голове у нее начало пульсировать, а пена в раковине вдруг стала густой и скользкой, как гной.

Эллисон без движения стояла посреди своей комнаты. В груди все сжималось от злости, и она специально медленно вдыхала и выдыхала воздух, пока не стало легче, потом она прошла в ванную и приложила влажное полотенце к глазам. Я не позволю, решила она, никому не позволю испортить мне день. Вернувшись в комнату, она припудрила лицо и немного подкрасила губы помадой, которой ей разрешала пользоваться Констанс, потом она спустилась на кухню. Молча, не глядя на Нелли, которая все еще стояла возле раковины, Эллисон начала делать сэндвичи. Упаковав корзину для пикника, она села у окна и с мрачным видом стала ждать Нормана. Когда же она наконец услышала звонок его велосипеда, Эллисон подхватила корзину и, не сказав ни слова, вышла из кухни. Спуская велосипед с террасы, Эллисон старалась греметь им на каждой ступеньке как можно громче.

Норман и Эллисон поровну разложили свой груз по багажникам и укатили.

– Я надеюсь, ты не встал сегодня не с той ноги, – сухо сказала Эллисон. – Все вокруг, кажется, именно так и сделали.

– Но не я, – сказал Норман и улыбнулся. – А кто все?

– О, Кэти и Нелли. И моя мама тоже, как мне кажется. Даже если это не так, к ужину она будет так же взвинчена, как и другие. Так жарко.

– И сухо, – добавил Норман, когда они сворачивали с улицы Вязов на шоссе. – Я слышал, как мистер Фрейзер говорил, что милиция штата поднята по тревоге на случай пожара. Посмотри.

Он показал на восток в сторону холмов, и Эллисон посмотрела в этом направлении.

– Я знаю, – сказала она. – Целыми днями все только и ждут. Может, завтра будет дождь.

Ярко-голубое небо с упрямым солнцем сияло, как полированная эмаль, – на него было невозможно смотреть. В этой режущей глаз голубизне не могло выжить ни одно облако.

– Дождя не будет, – сказал Норман.

Он особенно об этом не задумывался, просто все в городе так говорили. Фермеры, давно потерявшие надежду спасти урожай, с бесстрастными лицами стояли напротив городского банка. Их лица не изменились с весны, когда они засевали свои поля. Но было понятно, откуда взялась серая пыль в складках на шее и в глубоких морщинах, идущих от носа ко рту. Фермер не может долго стоять и смотреть на свою выжженную землю, чтобы немного не запылиться. Фермеры стояли напротив банка и ждали, когда придет Декстер Хамфри и займет свое место за столом в отделе заемов. Они смотрели на небо и говорили: «Дождя не будет». Они говорили это таким же тоном, как и тогда, когда целую неделю шел дождь и они высказывали свое мнение о погоде на следующий день.

– Да, кажется, дождя не будет, – сказала Эллисон и опустила черные очки на мокрую переносицу. – Давай немного потолкаем, Норман, слишком жарко, чтобы крутить педали.

Наконец они добрались до поворота реки, что было не менее трудно, чем в прошлый раз, но этот день был каким-то особенным. Они как бы смутно чувствовали, что субботние дни юности редки и драгоценны, и оттого, что никто из них не мог объяснить или описать свое чувство, они яснее и четче воспринимали эти короткие, быстро проходящие моменты, когда были вместе. Они купались, ели, читали, Норман расчесывал длинные волосы Эллисон. Он прижимался к ним лицом и говорил, что они похожи на шелк. Потом они изображали из себя Робинзона и Пятницу.

– Давай останемся на целый день, – предложила Эллисон. – Я взяла много продуктов, так что нам будет что поесть.

– Давай останемся до темноты, – поддержал Норман. – У нас обоих на велосипедах есть фары, мы легко сможем вернуться домой.

– Мы сможем посмотреть, как встает луна, – с энтузиазмом сказала Эллисон.

– Если бы она вставала с нашей стороны, – практично заметил Норман. – Луна встает не со стороны Вермонта, а с противоположной стороны.

– Ну, мы можем представить, – сказала Эллисон.

– Да, можем, – согласился Норман.

– О, какой прекрасный день! – воскликнула Эллисон, протягивая вперед руки. – И как только можно быть злым и вредным в такой день!

– Я таким не был, – сказал Норман.

– А я была, – сказала Эллисон, и солнце на какой-то момент стало не таким ярким. – Я вела себя просто отвратительно с Нелли Кросс. В понедельник я все улажу.

Стыд Эллисон тут же отступил перед ее благородным решением. Солнце опять засветило ярче, и Эллисон взяла Нормана за руку.

– Давай побегаем, – счастливо сказала она. – Мне так хорошо. Кажется, я могу бегать часами и совсем не устану.

У Эллисон не было ни малейшего предчувствия, что это последний день ее детства.

В то время как Эллисон и Норман бегали по песчаному пляжу реки Коннектикут, Нелли Кросс отошла от раковины и села на пол в кухне Маккензи. Она очень устала, хотя у нее было ощущение, что с тех пор, как ушла Эллисон, прошло только несколько минут. Нелли казалось, что ее голова выросла до ненормальных размеров, и она, чтобы голова не упала и не разбилась на чистом линолеуме, осторожно придерживала ее руками. Нелли облокотилась о шкаф. Она не находила ничего странного в том, что жарким субботним днем сидит на полу в кухне: ее ноги устали от долгого стояния, и им нужен был отдых. Она скрестила руки на груди и вытянула ноги.

Ничего страшного не случится, думала Нелли, если она позволит себе немножко подумать о Лукасе, может, от этого станет получше. Иногда это помогало.

Но как раз в эту минуту оказалось, что она не может ясно думать о Лукасе. Что-то еще происходило в ее ужасно огромной, заполненной гноем голове.

Нет, она не обвиняла в этом Лукаса. Это не его вина, что он пошел и подхватил триппер от какой-то проститутки, и кому же еще, кроме своей жены, он мог передать свою болезнь. Если мужчина не может передать болезнь своей жене, кому же еще он может ее передать, чтобы избавиться от нее?

Но было что-то еще. Что – она должна была вспомнить. Но что это было? Нелли Кросс, не шевелясь, сидела на полу, она широко раскрыла глаза, а потом плотно их зажмурила. Она сжала губы, пытаясь вспомнить. Под носом выступил пот. Наконец она пожала плечами.

От этих стараний нет никакой пользы. Напрягая свою бедную голову, она просто не могла вспомнить то, что хотела. Это было что-то о ребенке, но больше она ничего не могла вспомнить. Она помнила, как, извиваясь и переворачиваясь с боку на бок, лежала в постели и в ней была эта боль. Док Свейн тоже был там, впрочем, он всегда там, где он нужен. Кажется, он оставался там всю ночь, но она не могла припомнить, видела ли его при дневном свете. Хотя все нормально, днем он ей и не был нужен. К утру все прошло, и она слышала крик малыша Джо. Странно, но крик шел с улицы. Она отлично видела, как он вошел и кричал, что его Па ушел. И тогда она увидела этот гной первый раз. Это было как раз после того, как вошел Джо, потому что потом она поднялась и вышла на улицу по нужде. Тогда она увидела это первый раз. Он бежал, как река, густой и желтый. Тогда она поняла, что в ту ночь получила от Лукаса не ребенка. Это был триппер, вот что она получила. Получила его от своего мужа, как всякая порядочная женщина. Хотя странно. Иногда она была готова поклясться, что это было что-то о том, что будет ребенок. Она была уверена, она точно помнила, доктор говорил о ребенке. Ребенок Лукаса, сказал Док. Она слышала, как он это говорил ясней ясного. Ребенок Лукаса. Если бы она только могла вспомнить, когда это было. Это не могло быть очень давно, потому что тогда была такая же жара, как сейчас, и очень долго не было дождя. Лес сухой, как порох, говорил ей Лукас, и готов взорваться в любую минуту. Док, наверное, говорил о засухе и всем остальном. Они ждали Селену, но она не появилась. Болтается где-нибудь с этим ублюдком Картером, сказал Лукас. Лукас был хорошим отцом и к Селене относился как к своей собственной дочери. Но Селена все не приходила и не приходила, а потом стало темно. И она не была с молодым Картером, потому что он заходил за ней. Лукас страшно разозлился, когда узнал, что она не с Тедом. Шляется где-то с каким-нибудь другим ублюдком, сказал Лукас, и потом Джо и Тед ушли ее искать. Боже, как болит голова! Она подняла руки и расставила их как можно шире, но не смогла обхватить свою голову. Она становилась с каждой секундой все больше и больше…

Эллисон была права. Ее голова скоро треснет пополам, и вся эта чертова муть выльется на чистый линолеум. Но Эллисон ведь не об этом говорила. Если бы она только могла точно вспомнить. Нет. Эллисон говорила что-то о Лукасе. Как всегда, что-нибудь злое. И ты не можешь даже сказать этой маленькой всезнайке. Она вечно талдычила ей, что если мужчина бьет женщину, это еще ничего не значит Мисс Всезнайке было все равно. Такие, как она, всегда думают, что знают все на свете. А Нелли говорила ей. Она говорила ей, что, если женщина не интересует мужчину, он просто поворачивается к ней спиной, но, если он о ней думает, он хочет поучать ее и бьет. Ну, когда-нибудь Эллисон поймет. Они все поймут. Они поймут, что Лукас – хороший человек, он шлялся и никого не заражал триппером, кроме своей жены. Странно, но она могла поклясться, что речь шла о том, что будет ребенок. Ребенок Лукаса. И все-таки этого не могло быть, потому что Лукас бы никогда не ушел, если бы она ждала ребенка. Он часто ее бил, и это показывало, что он заботится о ней, ведь так? И потом, там был Джо, он уже вырос и что-то кричал, так что ни о каком ребенке не могло быть и речи. Хотя, странно, она слышала слова Дока ясней ясного.