Текст книги "Пейтон-Плейс"
Автор книги: Грейс Металиус
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 28 страниц)
ГЛАВА X
В Пейтон-Плейс были, конечно, те, кто оставался спокоен во время шумихи, вызванной судом над Селеной Кросс, – как центр урагана. Среди них была Констанс Росси, которая после первого потрясения снова приступила к работе в «Трифти Корнер». На все вопросы, а их было немало, она отвечала:
– Я вернулась только на время. Как только выяснится это недоразумение, Селена сразу приступит к работе.
Для того чтобы покончить с выяснением того, что Констанс называла – «недоразумение, которое случилось с Селеной», Констанс взялась оплатить все услуги официальных служб, которые могли понадобиться девушке.
– Хотя я не понимаю, – говорила она Майку, – зачем ребенку нужен адвокат. Если она и убила Лукаса, а я ни на секунду в это не верю, у нее была на то причина. Лукас был жуткая скотина. И всегда таким был. Я помню, Нелли рассказывала, что он бил ее и детей. Это был ужасный человек.
– Может, и так, – отвечал Майк. – Но своим молчанием Селена только причиняет себе вред. Ей следовало бы открыться своему адвокату, хоть немного, но Дрейк говорит, что из нее не выжать ни слова.
Это правда. К тому, что она убила Лукаса щипцами для камина, когда они оба находились в гостиной, а потом одна, без чьей-либо помощи, несмотря на то, что говорил Джо, оттащила Лукаса в загон и закопала его там, Селена отказалась что-либо прибавить. Она дала показания в день ареста, и все усилия Питера Дрейка заставить ее объяснить, почему она это сделала, оказались напрасными. В Пейтон-Плейс говорили:
– Я не верю, что она убила его. Если бы она это сделала, она бы сказала почему.
– Если это не она, откуда она знает, где его закопали?
– И почему они нашли кровь на полу в доме? Как бы ты ни скреб, не выскребешь следы крови, если кто-то их ищет.
– Да. Если она этого не делала, откуда тогда кровь?
– Мне тогда показалось странным, что Джо захотел избавиться от овец в январе. Январь – плохое время, чтобы забивать скот. Мне всегда казалось, что это странно.
– Он сделал это, чтобы никто не пытался совать свой нос в загон. Хотя глупо, конечно. Было бы умнее с его стороны оставить овец на месте.
– Ну, я бы так не сказал. Всегда найдется какой-нибудь любопытный сукин сын, любитель повертеться вокруг чужого скота. Если бы это я закопал своего старика в загоне, мне было бы не очень-то приятно, что какой-то любопытный тип вертится вокруг и ходит прямо по могиле.
– Помнишь, как Селена попыталась провалить закон о зонах на городском собрании? Держу пари, это потому, что она не хотела, чтобы кто-нибудь болтался у ее загона.
– Ну, а я не дал бы и цента за все, что вы тут говорите. Я не верю, что она это сделала. Она кого-то покрывает.
– Но кого? Никому не надо было убивать Лукаса.
– Да. Это правда.
– А почему тогда она не говорит зачем?
Зачем? Этот вопрос был на устах практически у всех. Тед Картер, предварительно убедив Дрейка, что Селена назовет ему имя истинную причину, навестил ее.
– Это я сделала. Что тут еще говорить? – мрачно сказала Селена. – Я убила его, и на этом все кончено.
– Послушай, Селена, – немного раздраженно сказал Тед. – Дрейк должен знать причину, если он защищает тебя. Если есть хорошая причина, он сможет привести в оправдание временное помешательство и спасти тебя от петли.
– Когда я убивала его, я была такой же нормальной, как и в эту минуту, – сказала Селена. – Я знала, что я делаю.
– Селена, ради Бога, будь благоразумна. Без причин тебе предъявят обвинение в убийстве первой степени. Ты знаешь, каково наказание за такое преступление в этом штате?
– Повешенье.
– Да, – сказал Тед, и у него перехватило дыхание, – повешенье. Ну, а теперь будь умницей и скажи мне, почему ты это сделала. Лукас грозил избить тебя? Он грозил выгнать вас с Джо из дома? Почему ты это сделала?
– Я убила его, – сказала Селена ровным голосом, который она выработала за последние дни, – вот и все.
– Но ты ведь не хотела этого делать, правда? Может, ты хотела испугать его и ударила сильнее, чем хотела? Разве не так все было?
Селена на минуту задумалась и попыталась вспомнить, как это было. «Хотела ли я убить его?» – тупо думала она и старалась вызвать в памяти момент удара и то, что она думала в ту секунду, но все, что она помнила, – это страх.
– Я убила его, – сказала она. – Когда я ударила, я била со всей силы. Я не жалею, что он умер.
Тед встал и холодно посмотрел на нее.
– Послушай, тебе лучше быть благоразумной и побыстрее сменить мотив, если ты хочешь выпутаться из всего этого. Подумай об этом. Завтра приду.
– Нет, ты не придешь, – сказала Селена, когда он уходил, но она сказала это тихо и Тед не услышал ее.
В эту ночь Тед не мог уснуть. Меньше чем через две недели он закончит университет и его заберут в армию младшим лейтенантом. Если война еще будет продолжаться, что весьма вероятно при таком положении вещей, его пошлют куда-нибудь для дополнительного обучения. Но голова Теда не была занята этими реалиями. Он думал о будущем, о том, как он закончит учебу и приступит к работе. Как далеко может продвинуться человек, делая юридическую карьеру, если его жена – убийца, думал он. Конечно, он любит Селену и, возможно, всегда будет любить, но какой шанс у них вдвоем? Тед не один час в ту ночь провел, обдумывая свой план, но так и не нашел в нем местечка для жены с темным прошлым. Даже если Селена невиновна – а как это может быть, если она признала свою вину, – всегда найдутся люди, которых это заинтересует. Что же касается оправдания из-за помешательства, пусть даже временного, выхода все равно нет. На помешательство в Пейтон-Плейс смотрели неодобрительно и считали позором. Тед знал, для Селены было гораздо лучше, если бы в городе ее считали убийцей, чем помешанной. Оправданное убийство? Сидя в темной комнате, Тед покачал головой. Возможно, Лукас был пьяница, бил детей и жену, был самым безответственным из отцов, но он платил по счетам и занимался своим делом. А то, что Лукас даже не был отцом Селены, было только хуже для нее в Пейтон-Плейс. Если бы она была плоть и кровь Лукаса, было бы гораздо лучше. А так Тед знал, что будет говорить город. Лукас женился на Нелли, когда Селена была еще младенцем, но он заботился о ней, как о своем собственном ребенке. Кроме ярлыка убийцы, на нее повесят еще и ярлык неблагодарной. Тед Картер кусал ногти. Он хорошо представлял себе лица присяжных, если Дрейк попросит признать убийство оправданным. Если адвокат предпримет такую попытку, Селене лучше повеситься прямо сейчас. Тед сел на кровать и двумя руками сжал голову, онемевшими пальцами массируя неожиданно разболевшуюся голову. И даже если, по какой-то счастливой случайности, Питеру Дрейку удастся вытащить Селену, какая жизнь их ожидает в Пейтон-Плейс. Люди запомнят это навсегда. Вон идет жена Картера. Она убила своего отца. Ну, он даже не был ее настоящим отцом. Он был больше, чем отец. Он растил ее, хотя и не был обязан это делать. Она не была его дочерью. Вон идет жена Картера. Жена этого молодого адвоката по фамилии Картер. Лучше держаться подальше от парня, который женился на убийце.
Но в эту ночь голова Теда была занята не только будущим, его осаждали воспоминания. Он вспомнил поцелуи, разговоры, мечты и надежды. Он видел холм, на который смотрела Селена, тот, на котором они решили построить дом, состоящий практически из одних окон, и вспомнил споры о том, сколько детей смогут жить в таком доме. Тед вспоминал все годы, когда мысль о том, что он будет жить без Селены, была равнозначна мысли о смерти.
– Ты, я и Джо, – говорила Селена, смеясь у его щеки так, что он чувствовал ее дыхание. – Только мы, и больше никого.
Селена немного изменилась в последнее время, это правда. Она чаще бывала резкой и неразумной. Но так на многих женщин подействовала война. Иногда казалось, что ее раздражает, что он не где-то в окопах, как ее сводный брат Пол. Но Тед не очень-то из-за этого волновался. Закончится война, и Селена перестанет раздражаться и станет такой, как прежде.
– Теодор Картер, эсквайр, – говорила Селена, и глаза ее светились от счастья. – Мистер и миссис Картер – оба эсквайры. О, Тед, как я тебя люблю.
Уже рассвело, когда он уткнул мокрое лицо в подушку. «Но мой план, Селена, – думал он. – Как же мой план? Какой шанс будет у нас в Пейтон-Плейс?» – тихо спрашивал он и все это время знал ответ и знал, что он должен делать. Наконец Тед заснул. Он не пришел к Селене на следующий день. Вскоре после того, как началось слушание по делу Селены Кросс, он написал матери, что не может в данный момент уехать из университета.
Селена не ждала Теда на следующий день после того, как видела его в последний раз. И все же горькая улыбка играла у нее на губах в ту ночь.
«Я знала, что он не придет. Больше я не являюсь частью его плана. Он не может позволить себе роскошь не обращать внимания на то, что говорят вокруг. Клянусь – я могу. Если у меня больше ничего нет, у меня есть это. Меня не волнует, что они говорят».
Селена думала о том, что еще совсем недавно она бы не вынесла и мысли о том, что Тед может бросить ее в трудную минуту, но в начале лета 1944-го это оказалось совсем не важно. Все было не важно, Селену только волновало, что же теперь будет с Джо. В том, что ее признают виновной и повесят, она не сомневалась.
– Если бы ты только сказала – почему, – снова и снова говорил ей Питер Дрейк. – Может, тогда я смог бы помочь тебе. Помоги мне помочь тебе.
«Но что я должна сказать? – думала Селена. – Должна ли я говорить о том, что я боялась, что снова забеременею от Лукаса?» Она подумала о Мэтью Свейне, которому дала торжественное обещание хранить молчание, она подумала о лицах своих друзей и соседей, когда она скажет правду о Лукасе. Никто не поверит ей. Почему они должны верить? Почему она молчала столько лет? Почему она не обратилась в полицию, если Лукас насиловал ее? Потому что те, кто живет в хижинах, никогда не обращаются в полицию, подумала она, криво усмехаясь.
Они занимаются своими делами и зализывают свои раны. Она вспомнила, как шериф Бак Маккракен приходил в среднюю школу побеседовать с учениками.
– А теперь я бы хотел, чтобы вы все запомнили: полицейский – ваш друг, – заключил он свое выступление, и Селена вспомнила глаза других детей из хижин в этот момент.
Друг, поцелуй меня в задницу, говорили эти глаза. Занятой парень. Лезет во все дела, кроме своих.
«Я никогда не скажу, – твердо решила Селена. – Не скажу, даже если они потащат меня на виселицу. Они никогда не узнают почему. Пусть спрашивают. Они никогда этого не узнают».
Из всего населения Пейтон-Плейс только одного человека не мучил этот вопрос. Это был д-р Мэтью Свейн, и он прекрасно знал почему. Доктор не работал со дня ареста Селены. Он сказался больным и отсылал всех клиентов к д-ру Биксби в Уайт-Ривер.
– Он, должно быть, болен, – говорила Изабелла Кросби, – всем, кто ее слушал. – Он даже не одевается по утрам и просто сидит весь день напролет. Сидит, смотрит перед собой и ничего не делает.
Это было не совсем так. Очень часто в течение дня и всегда ночью Мэтью Свейн заставлял себя пройти в столовую к серванту, где хранилось спиртное, и возвращаться к креслу, где он проводил большую часть времени. Он размышлял, говорил сам с собой и все это время знал, как он должен поступить.
«Теперь круг замкнулся, – говорил он себе, глядя на полный бокал. – Началось с Лукаса, Лукасом и закончилось. Почти, но не совсем. Вначале я уничтожил жизнь, теперь я должен поплатиться за это своей».
По ночам, когда он действительно сильно напивался, Док доставал из потаенного места фотографию своей покойной жены Эмили.
«Помоги мне, Эмили, – просил он, глядя в добрые, глубокие глаза на фотографии. – Помоги мне».
Вокруг фото было много суеты, сразу после смерти Эмили. Была сделана большая фотография в серебряной раме, которая должна была всегда стоять в его кабинете.
– Я думала, вы захотите, чтобы портрет стоял там, где он стоит, – благочестиво сказала Изабелла Кросби. – Я думала, вы захотите, чтобы она была здесь, чтобы вы вспоминали о ней.
– Вы что думаете, мне нужна фотография, чтобы помнить? – взревел доктор и резким движением руки сбросил фото Эмили со стола. – Вы думаете, мне нужно что-то, чтобы напоминать?
Крик был всего лишь способом спрятать слезы, и Док много кричал в дни после смерти Эмили. Изабелла, конечно, не теряла времени и по всему городу трезвонила о поведении доктора.
– Взял и сбросил портрет со стола, – говорила Изабелла. – Кинул его так, что треснуло стекло и погнулась рамка, и еще кричал на меня. Бедняжка Эмили, всего неделю в могиле. Вы видели, как он вел себя на похоронах? Не проронил ни слезинки, не бросился к могиле или что-нибудь еще. Он даже не поцеловал бедняжку в щеку перед тем, как священник закрыл гроб. Подождите, вы увидите. Он снова женится, не пройдет и шести месяцев.
Доктор бережно отложил в сторону последнюю фотографию Эмили. «Я действительно расклеился от пьянки, – подумал он, – если жду помощи от старой фотографии.
Сначала был уничтожен ребенок, – думал он, – потому что не было выхода. Потом уничтожена Мэри Келли сознанием собственной вины, которую я не имел права взваливать на ее плечи. Потом Нелли, потому что я не смог контролировать ни себя, ни свой язык, а теперь Лукас уничтожен Селеной, потому что у меня не хватило смелости уничтожить его самому…»
Вечером перед судом над Селеной доктор прошел по дому, собирая пустые бутылки. Он целый час отмокал в горячей ванне, а потом принял холодный душ. Он вымыл свои великолепные седые волосы, побрился и позвонил Изабелле Кросби.
– Где вы, черт возьми, пропадаете? – проревел он в телефонную трубку. – Сейчас лето. Мой белый костюм не отглажен, а я должен в девять утра быть в суде.
Изабелла, которая утро за утром безуспешно пыталась попасть в дом доктора, зло повесила трубку.
– Ну, что ты на это скажешь? – спросила она свою сестру оскорбленным тоном.
ГЛАВА XI
В тот же вечер в Пейтон-Плейс вернулась Эллисон Маккензи. Она вышла из поезда в полдевятого и решила пешком пройти до дома.
– Здравствуйте, мистер Родес, – сказала она станционному смотрителю, входя в здание вокзала.
– Здравствуй, Эллисон, – сказал он так, будто она уезжала из города за покупками в Манчестер. – Надоел большой город?
– Немного, – признала Эллисон, а про себя подумала: «О, если бы вы знали, мистер Родес, как надоел. Я устала, сыта по горло и готова умереть».
– Есть на что посмотреть в Нью-Йорке, да? – спросил Родес. – Подвезти тебя домой? Я закрываюсь.
– Я подумала пройтись пешком, – сказала Эллисон. – Давно я не гуляла по Пейтон-Плейс.
Родес внимательно посмотрел на ее.
– Завтра утром город будет на том же месте. Лучше я подвезу тебя. Ты выглядишь немного устало.
Эллисон слишком устала, чтобы спорить.
– Хорошо, – сказала она, – мой багаж на улице.
Они ехали по Железнодорожной улице, и Эллисон тупо смотрела в окно. Он не изменился, подумала она. Не изменились ни камни, ни травинки, ни дома. Все так же.
– Слышала о Селене Кросс? – спросил Родес.
– Да, – ответила Эллисон, – это главная причина моего приезда. Думаю, из этого может выйти неплохой рассказ.
– О? – спросил Родес. – Все еще пишешь рассказы для журналов? Жена всегда их читает. Ей нравится.
– Да, все еще пишу для журналов, – сказала Эллисон и подумала, что мистер Родес тоже не изменился, такой же любопытный, как и всегда.
Она подумала, что бы он сказал, если рассказать ему о романе, который она писала целый год и который оказался недостаточно хорош. Он был бы рад. Мистер Родес всегда радовался чужим неудачам.
– Как ты узнала о Селене? – спросил он. – Тебе позвонила мама?
– Нет. Прочитала в газете.
Мистер Родес остановил машину.
– Ты хочешь сказать, что об этом печатали в нью-йоркских газетах? Они все знают – там, в Нью-Йорке?
– Нет, конечно, нет. В Нью-Йорке есть человек, который торгует ностальгией. У него киоск на Бродвее, он продает копии провинциальных газет. Как-то я проходила мимо и увидела заголовок в «Конкорд Монитор» четырехдневной давности.
Родес хохотнул.
– Наверное, сильно разволновалась, увидев что-то о Пейтон-Плейс в центре Нью-Йорка.
«Нет, совсем нет, мистер Родес, – сказала про себя Эллисон. – Я была слишком занята мыслями о другом, чтобы интересоваться Пейтон-Плейс. Понимаете, я только что провела весь уикенд в постели с мужчиной, которого люблю и который оказался женат».
– Да, – сказала он вслух, – очень разволновалась.
– Да, здесь из-за этого такая суматоха, – сказал Родес. – На улицах просто не протолкнуться. Полно репортеров, туристов и просто любопытных из Уайт-Ривер. Суд завтра. Ты пойдешь?
– Думаю, да, – сказала Эллисон. – Завтра, возможно, Селене понадобится каждый друг из тех, что у нее есть и были.
Родес хохотнул, и Эллисон показалось, что в смехе старика было что-то непристойное.
– Никто и не думает, что она сделала это. По крайней мере, не сама. Ну, вот твой дом. Подожди минутку, я помогу тебе донести вещи.
– Не беспокойтесь, – сказала Эллисон, выходя из машины, – Майк выйдет за ними.
– Да, Майк, – Родес снова хохотнул. – Этот грек, за которого вышла твоя мать. Как тебе нравится, что теперь он твой отец?
Эллисон холодно посмотрела на него.
– Мой отец умер, – сказал она и пошла по дорожке к дому.
Констанс и Майк вскочили от удивления, когда в гостиную вошла Эллисон.
– Привет, – сказала она, стоя у дверей и стягивая перчатки.
Они подбежали к ней, начали целовать и спрашивать, ужинала ли она.
– Но, дорогая, почему ты не сообщила нам, что приезжаешь? Майк встретил бы тебя на станции.
– Мистер Родес подвез меня до дома, – сказала Эллисон. – В поезде я съела сэндвич.
– Что-нибудь случилось? – воскликнула Констанс. – Ты такая бледная, у тебя измученный вид. Ты не заболела?
– О, ради всего святого, мама, – нервно сказала Эллисон. – Я просто устала. Долгая дорога, в поезде было жарко.
– Хочешь выпить? – спросил Майк.
– Да, – благодарно сказала Эллисон.
Что-то не так, подумал Майк, смешивая для нее «Том Коллинз». Что-то случилось. Она выглядит так же, как в детстве, когда убегала от чего-то неприятного. Мужчина?
– Я пыталась дозвониться до тебя насчет Селены, – говорила Констанс, – но девушка, с которой ты делишь свою квартиру, сказала, что ты поехала к кому-то в гости в Бруклин. Как зовут эту девушку? Никак не могу запомнить.
– Стив Вэлейс, – сказала Эллисон, – и я не делю с ней свою квартиру. Она делит со мной свою.
– Стив, – сказала Констанс, – вот так имя. Разве ты не говорила мне, что ее зовут Стефания?
– Да, – ответила Эллисон, – но так ее никто не зовет. Она ненавидит, когда ее так называют. Бедняжка Стив. Надеюсь, она сможет найти кого-нибудь, с кем разделить свою квартиру. Я не вернусь обратно.
– Что-то случилось? – тут же спросила Констанс.
– Я уже говорила тебе, мама, ничего не случилось, – сказала Эллисон и расплакалась. – Просто я устала и мне надоел Нью-Йорк. Все, что я хочу, это чтобы меня оставили в покое!
– Я пойду постелю тебе, – сказала Констанс, которая никогда не могла разобраться в настроениях Эллисон.
Майк сел и прикурил сигарету.
– Я могу помочь? – спросил он.
Эллисон вытерла глаза и высморкалась, потом взяла свой бокал и залпом выпила его наполовину.
– Да, – сказала она напряженным голосом. – Вы можете помочь мне. Вы можете оставить меня в покое. Вы оба. Или это слишком большая просьба?
Майк встал.
– Нет, – мягко сказал он, – это не слишком большая просьба. Но постарайся запомнить, что мы любим тебя и будем рады выслушать, если ты захочешь что-нибудь сказать.
– Я иду спать, – сказала Эллисон и, перед тем как опять расплакаться, успела убежать наверх.
Позднее Констанс и Майк лежали в постели и слышали ее приглушенные рыдания.
– Что произошло? – взволнованно спросила Констанс. – Я пойду к ней.
– Оставь ее в покое, – сказал Майк и положил руку на руку жены.
Но Констанс не могла заснуть. Через некоторое время она потихоньку от Майка поднялась в комнату Эллисон.
– Что произошло? – шепотом спросила она. – У тебя неприятности, дорогая?
– О, мама, не будь такой глупой! – сказала Эллисон. – Я не ты. Я никогда не была такой глупой, чтобы у меня были неприятности из-за мужчины. Уйди и оставь меня в покое!
И Констанс, которая совсем не имела в виду беременность, когда говорила о неприятностях, дрожа, вернулась обратно и попыталась согреться под боком у Майка.
ГЛАВА XII
В девять часов, теплым июньским утром начался суд над Селеной Кросс. Зал был забит горожанами и фермерами, председательствовал судья Энтони Элдридж. В то утро приезжий наверняка в панике оглядывался бы по сторонам, думая, что он, очевидно, перепутал день или месяц, так как улица Вязов в это время была пуста и все магазины закрыты, как в воскресенье или во время праздников. Скамейки напротив здания суда, где в летнее время пускали корни старики, опустели. Суд над Селеной Кросс, как позднее описывал эти события Томас Делани из бостонской «Дейли Рекорд», начался с удара.
«Удар», по Делани, это то, что Селена отказалась от своих показаний и просила признать ее невиновной.
Девица, которая называла себя Вирджиния Вурхес, придвинулась к Томасу.
– Проклятье, – прошептала она. – Они собираются выпутаться благодаря временному помешательству.
Девицу звали не Вирджиния Вурхес, а Стелла Орбах, но она писала статьи для приложения к бостонской «Американ Санди» под псевдонимом Вирджиния Вурхес. Ее статьи всегда были под одним и тем же заголовком: «Свершилось ли правосудие?» Селена села, и Вирджиния удрученно вздохнула.
– Проклятье, – бормотала она, – хорошенькая история.
– Заткнитесь, ладно? – шепотом попросил Делани, но зал суда загудел, и она не услышала его просьбы.
Повсюду слышался шепот:
– Невиновна?
– Но она сказала, что сделала это!
– Она знала, где похоронено тело!
Чарльз Пертридж, выступающий в качестве окружного прокурора, говорил, невзирая на шум.
– В наши обязанности входит не обвинение невиновного, – говорил он, – а осуждение совершившего преступления.
Он говорил мягко и будто извинялся за свое присутствие в этом зале. После его слов ни у кого не осталось сомнений в том, что он на стороне Селены и надеется, что Питеру Дрейку удастся доказать ее невиновность.
– Бог ты мой, – бурчала девица, называвшая себя Вирджиния Вурхес, – это же полное фиаско. Вы слышали когда-нибудь нечто подобное?
За спиной Пертриджа, во втором ряду, не слушая своего мужа, беспокойно ерзала Марион Пертридж.
Это, конечно, неблагодарно, со стороны Селены, изменить показания и намеренно выставить Чарльза в глупом виде. Он много работал над этим делом, это был первый случай убийства в его практике, и он отдал ему много сил. Не то что он хотел быть тем, кто обвиняет Селену. Совсем нет. На самом деле, подумала Марион, поджимая губы, похоже, что ее Чарли прилагает больше стараний, чтобы выгородить Селену, чем Питер Дрейк. Но даже если и так, Чарльз – окружной прокурор, а убийству нет оправдания, так что он должен обвинять. О, Марион пыталась объяснить ему, какое внимание привлекает слушание по делу об убийстве, особенно открытое. И что это значит для прокурора. Селена сделала это, она призналась и не должна рассчитывать, что, если она изменит показания, Чарльз проглотит это. Это просто лишний раз доказывает, мрачно рассуждала Марион, что чем больше ты делаешь для этих хижин, тем меньше они это ценят. То, что Джо и Селена жили в доме, который уже нельзя было назвать хижиной, ничего не меняло для Марион. Посели ты их хоть в Букингемский дворец, они все равно останутся тем, кем были. Только посмотрите на эту девицу! Вырядилась, как на танцы.
Марион Пертридж шмыгнула носом: она начала простужаться, но терпеть не могла пользоваться носовыми платками. Глядя на Селену, она небрежно провела указательным пальцем под носом.
На Селене было платье в бледно-лиловую полоску – Марион готова была поспорить, что оно стоило по крайней мере двадцать пять долларов, – и пара чулок «паутинка», которые Марион тут же определила как чулки с черного рынка. На Селене также были новые туфли, и Марион было интересно, использовала ли Селена на их покупку талон, выдававшийся всем в военное время, или Констанс Росси купила их у знакомого коммивояжера.
«Я всегда говорила Чарльзу, что Конни Маккензи еще та штучка, но он не слушал меня. Я думала, он поймет меня, когда она связалась с этим Росси. Анита Титус говорила мне, что в ее доме происходит что-то ужасное. Могу поспорить, они вынуждены были пожениться. У Конни, наверное, потом был выкидыш. Мне всегда не нравилось, что они так дружны с Селеной. Чего здесь можно ожидать? Птички одного полета. Вы только посмотрите на эту девицу! Серьги в суде! Селена из тех, кто поднимет юбку прежде, чем займет место, чтобы давать показания. Маленькая неблагодарная девчонка, – хочет сделать из Чарльза дурака. В конце концов, я всегда хорошо обращалась с Селеной. Когда у нее не было ни цента, я давала ей разную работу, а когда они с Джо были помладше, я всегда находила занятие для Нелли. А сколько мы заплатили Лукасу, Господи, прими его душу, за кухонные шкафчики. Невероятно, но мы заплатили, сколько он просил. Вы думаете, Селена помнит добро? Ну, Чарльз ей покажет. Он проследит, чтобы она ответила за убийство. Он скорее увидит ее повешенной, чем даст выкрутиться после всего этого!»
– …доказывает, что Селена Кросс ударила Лукаса Кросса в целях самозащиты и, следовательно, это оправданное убийство.
Марион Пертридж выпрямилась на своем месте, будто кто-то уколол ее булавкой. Это был голос Чарльза Пертриджа, он говорил о предварительном следствии и о новых доказательствах. Марион стало жарко, она вся покрылась потом.
«Но это невозможно, – искренне думала она, – он отказывается от своего шанса. Нет никаких новых доказательств. Он бы мне раньше сказал. Он все это придумал, чтобы спасти шею Селены».
Марион вытащила носовой платок и вытерла виски. Именно в этот момент ее осенила мысль, что Чарльз страстно влюблен в эту красотку подсудимую. Она огляделась по сторонам, ей казалось, что все вокруг улыбаются и хитро смотрят в ее сторону. Они жалеют ее, потому что Чарли отказался от своего шанса попасть в одну из этих юридических книг из-за этой похотливой Селены.
«Я убью себя», – подумала Марион, и это решение успокоило ее. Стало легче дышать, и она откинулась на спинку скамьи. Ее глаза, как ядовитые иглы, пронзали затылок Селены.
Потом, когда суд окончился, Томас Делани сказал, что в зале суда не было ни одного человека, который хотел бы, чтобы Селену признали виновной, но он не знал о Марион. Делани думал, что он открыл место, где никто не бросит камень в упавшего, но он не видел Марион, которая не могла простить отклонения от норм, которые она сама придумала. Делани родился и вырос в большом городе и не понимал, что в маленьких городках злоба чаще направлена на одного человека, чем на группу людей, нацию или страну. Не то чтобы он не знал, что такое предвзятость и нетерпимость, – его самого бесконечное количество раз называли Ми-ком, – но ему казалось, что и кличка, и злоба были скорее направлены на его предков, чем на него, как на личность. Клейтон Фрейзер пытался объяснить ему, как это бывает, но Томас Делани был реалист, он хотел увидеть живые примеры, услышать злословие собственными ушами и посмотреть на результаты своими глазами.
– Я ведь рассказывал тебе о Сэмюэле Пейтоне, не так ли? – спрашивал Клетон Фрейзер. – И времена, и люди не очень-то изменились с тех пор. Ты когда-нибудь замечал, что больше всего ненавидят люди, которые хотят что-то иметь или что-то сделать?
– Я не знаю, о чем конкретно вы говорите, – отвечал Делани.
– Ну, я знаю, о чем я говорю, – запальчиво сказал Клейтон. – Ничего не могу поделать, если не могу сказать об этом красиво. Я не работаю в криминальной газете.
Делани рассмеялся.
– Скажите мне некрасиво, что вы имеете в виду.
– Ты когда-нибудь замечал, какая женщина больше других осуждает девчонку, которая гуляет и весло проводит время? Это та женщина, которая слишком стара, слишком страшная и толстая, чтобы самой заниматься этим. Всегда больше других осуждает тот, кто сам бы хотел это сделать. Когда-то здесь жил парень, ему до смерти надоела его жена, долги и работа. Он сбежал, вот что он сделал. И дольше всех и громче всех кричал об этом Лесли Харрингтон. А еще когда-то жила в наших местах вдова, у нее был дом возле железной дороги. Симпатичная женщина. Она заставляла каждого мужчину в городе держать руки в карманах. Она не была проститутка, как когда-то Джинни Стернс. У нее был класс, да. Когда-то я читал книжку об этих французских куртизанках. Так вот она такой и была. Куртизанка. Дорогая, гордая и красивая. Никому из женщин не нравилось ее соседство. Но больше других кричала и наконец вынудила беднягу Маккракена выдворить вдову из города Марион Пертридж. Жена старины Чарли.
– Я слишком долго проработал в криминальной газете, – сказал Делани, – ваши притчи выше моего понимания. Что вы хотите мне сказать?
Клейтон Фрейзер сплюнул.
– А то, что, если Селену признают невиновной, найдется тот, кто будет недоволен. Интересно, кто будет кричать громче и дольше всех?
«Чарльз все прекрасно знает, – думала Марион Пертридж. – Честь твоих отца и матери. Это же так просто, тут не о чем спорить. Если он считает, что есть причина, оправдывающая убийство отца, пусть даже отчима, он, наверное, спятил под старость лет или думает, что спятили все остальные».
Марион призналась себе, что ей было бы легче, если бы у Чарльза текли слюни и он мочился бы в постель, чем если бы он страстно увлекся Селеной. Люди жалеют женщину, у которой болен муж, но женщина, чей муж бегает за молоденькими девицами, автоматически становится предметом насмешек.
– Нет причин освобождать зал суда, – сказал Чарльз, и Марион зло посмотрела на него. – Селена здесь среди друзей и соседей.
И если ее друзья и соседи не услышат каждое слово новых показаний, подумал Сет Басвелл, сидящий в первом ряду, в их умах навсегда останется тень сомнения, действительно ли невиновна Селена. Умница Чарльз. Черт возьми, хотел бы я знать, о чем он говорит. Когда я вчера разговаривал с Дрейком, дела для него обстояли из рук вон плохо.
Эллисон Маккензи, которая сидела с Констанс и с Майком в средних рядах зала суда, услышав произнесенное Пертриджем слово «друзья», приложила пальцы к губам.
«Друзья! – потрясенно подумала она и немедленно начала пытаться послать Селене предупреждение. – Не давай им себя одурачить, Селена, – сконцентрировавшись, как могла, думала она. – Не верь их красивым словам. У тебя нет друзей в этом зале. Быстрее! Встань и скажи им это. Я знаю. Однажды они то же самое говорили и мне в этом самом зале. Но я не поверила. Я встала и сказала правду, а те, кого я считала своими друзьями, смеялись и сказали, что я лгу. Даже те, кто не знал меня, сказали, что лгу, когда они ограбили Кэти, чтобы спасти Харрингтона.
