Текст книги "Пейтон-Плейс"

Автор книги: Грейс Металиус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 28 страниц)

Однако организации, которая могла бы усмирить гнев толпы, не существовало. К тому времени, когда конгрегационалисты на своем собрании решили обратиться в надлежащие инстанции, останки Нелли Кросс начали разлагаться, и в толпе протестантов не было ни одного человека, который бы не понимал этого. В конце концов Нелли Кросс похоронил человек по имени Оливер Рэнк. Это был проповедник религии настолько новой в Пейтон-Плейс, что ее все еще называли «сектой». Название церкви, во главе которой стоял мистер Рэнк, было следующим: евангелистская церковь пятидесятников Пейтон-Плейс. Те же, кто не посещал службу в этой церкви, называли ее «Кучка Святых Роллеров с Фабричной улицы» Оливер Рэнк пришел к Селене Кросс и освободил ее от всех забот, связанных с ритуалом захоронения усопших. Через два дня после того, как Нелли покончила с собой, она нашла покой на холмике за зданием, которое прихожане Рэнка использовали как церковь. Из-за близкого соседства с фабрикой на этой земле почти не росла трава. В воздухе здесь почти всегда висели дым и сажа, а земля была твердой и голой.

На следующий день видели, как из дома католического священника вышел преподобный Фитцджеральд – он ходил исповедоваться к отцу О'Брайену. В тот же день Фитцджеральд подал в отставку, и Маргарет Фитцджеральд начала собирать свои пожитки, чтобы вернуться к своему отцу в Уайт-Ривер. В Уайт-Ривер, как говорила Маргарет, всем известно, какую позицию она занимает в религиозных вопросах.

– Ну что ж, – говорил Сет Басвелл Мэтью Свейну, – теперь, возможно, все встанет на свои места в Пейтон-Плейс. Пока это продолжалось, было тяжелое время, но теперь все кончено.

Д-р Свейн посмотрел на холмы, где все еще бушевал огонь.

– Нет, – сказал он, – еще не конец.

ГЛАВА XVIII

Эллисон Маккензи оставалась в больнице пять дней. Первые два из пяти она находилась, как сказал доктор Свейн Констанс, в состоянии шока. Она отвечала на вопросы, когда ее спрашивали, ела, когда перед ней ставили еду, но после этого в ее сознании не оставалось воспоминаний о том, что она делала или говорила.

– С ней все будет в порядке, – говорил доктор Констанс. – Она просто ускользнула на какое-то время из реальности в мир теней. Это прекрасное место, очень уютное. Природа специально придумала его для уставших от борьбы, страха или горя.

На третий день Эллисон вышла из этого состояния. Когда Док приехал в больницу, он обнаружил, что она лежит на кровати, уткнувшись лицом в подушку, чтобы заглушить свои рыдания.

– Успокойся, Эллисон, – сказал он, нежно поглаживая ее по затылку.

Док присел на край ее кровати, эту привычка сестра Мэри Келли считала верхом непрофессионализма, но для многих пациентов это являлось синонимом комфорта.

– Расскажи мне, что случилось, Эллисон, – сказал Док.

Она перевернулась на спину и закрыла руками красное, распухшее от слез лицо.

– Это я сделала! – рыдала она. – Я убила Нелли!

Слова полились неудержимым потоком, Эллисон плакала и линчевала себя, а доктор молчал, давая выход агонии горя и стыда. Когда она закончила, Док взял обе руки в свою и наклонился вытереть ее мокрое лицо носовым платком.

– Действительно, очень жаль, – сказал он, вытирая щеки Эллисон, – когда у нас нет возможности исправить допущенную ошибку, потому что уже слишком поздно. К несчастью, это то, что случается с большинством из нас, так что ты не думай, Эллисон, что тут ты одинока. Ты плохо поступила, сказав все это своему другу Нелли, но ты должна отбросить мысль о том, что ты ее убила. Нелли была больна страшной, неизлечимой болезнью, поэтому она это и сделала.

– Я знала, что она больна, – всхлипывая, сказала Эллисон. – Она говорила мне, что у нее во всех жилах гной и что эта болезнь называется как-то вроде триппера. Она говорила мне, что это Лукас ее заразил.

– У Нелли был рак, – сказал доктор, и Эллисон не посмотрела на него, прищурившись и разоблачая его ложь, как Селена. – Ей ничем нельзя было помочь, и она знала это. Я бы не хотел, чтобы ты говорила кому-нибудь еще то, что говорила тебе Нелли о своей болезни. Она это придумала, чтобы скрыть правду. Она не хотела, чтобы кто-нибудь знал, чем она больна на самом деле.

– Я не скажу, – пообещала Эллисон и отвернулась от Свейна. – Мне так плохо, я бы вообще никогда ни с кем не говорила.

Док рассмеялся и повернул ее к себе.

– Моя дорогая, это не конец света, – сказал он, – очень скоро ты начнешь забывать.

– Я никогда не смогу забыть, – сказана Эллисон и снова начала плакать.

– Нет, сможешь, – мягко сказал Док. – Есть много высказываний о времени и о жизни, и большинство из них превратилось в банальности. То, что писатели называют клише. Если ты собираешься стать писателем, Эллисон, ты должна избегать их, как чумы. Но ты знаешь, когда люди смеются над банальностью таких выражений, я все время думаю, что, может быть, именно из-за их правдивости эти выражения повторяли столько раз, что мудрые слова заездили и стали называть банальностью. «Время залечивает все раны» – это так избито, что, боюсь, многие посмеялись бы, услышав это от меня. И все же я знаю, что это правда.

Доктор говорил тихо и спокойно. Эллисон показалось, что он совсем забыл о ее присутствии и говорит сам с собой. Для Эллисон в ее возрасте было удивительно, что кто-то, кроме нее думает о том, что стоит размышлений.

– «Время залечивает все раны», – повторил доктор. – Вся жизнь – как времена года, она кроится по определенному образцу, как и время, и у каждой жизни своя модель, от весны – через зиму – снова к весне.

– Я никогда об этом так не думала, – перебила его Эллисон. – Я часто думала о жизни, как о временах года, но, когда приходит зима, жизнь, как и год, заканчивается. Мне не понятно, когда вы говорите «снова к весне».

Док Свейн слегка покачал головой и улыбнулся.

– Я думал, – сказал он, – о второй весне, которую приносят в жизнь человека его дети.

– О, – сказала Эллисон, больше желая высказаться, чем слушать. – Иногда я думала о жизни человека как о дереве. Сначала на нем маленькие зеленые листочки – это когда ты маленький, потом они становятся большими – это когда ты становишься старше, как я сейчас. Потом наступает пора «бабьего лета» и осени, листья становятся такими яркими и красивыми – это, когда ты действительно вырос и можешь делать все, что хочешь. Потом листья исчезают – это зима: ты умираешь, и все заканчивается.

– А как же следующая весна? – спросил доктор. – Она приходит, ты знаешь. Всегда. Я и сам думал о деревьях, – улыбаясь, признал он. – Когда я вижу дерево и у меня есть время остановиться и подумать, я всегда вспоминаю стихотворение, которое прочитал однажды. Я не помню его названия и имени человека, который его написал, но в нем говорилось о дереве. Там была такая строчка: «Я смотрел, как на Древе Вечности распускаются цветки времени». Может быть, это тоже банально, но иногда от этих слов мне становится спокойнее, спокойнее, чем от выражения «время залечивает все раны», немного по-другому, конечно. Иногда, когда я думаю обо всех нас, проживающих свою жизнь, как цветок на Дереве под названием Вечность, мне становится так хорошо на душе.

Эллисон больше ничего не говорила. Она закрыла глаза и задумалась о стихотворении д-ра Свейна, и вдруг стало не так важно, что Норман не пришел навестить ее в больнице и что мама наговорила ей много жестоких, оскорбительных вещей.

«Я смотрел, как на Древе Вечности распускаются цветки времени», – подумала Эллисон. Она спала, когда Мэтью Свейн прикрыл за собой дверь и вышел в коридор.

– Как она по-вашему, Док? – спросила сестра Мэри Келли.

– Прекрасно, – ответил он. – Еще до конца недели она сможет вернуться домой.

Мэри Келли внимательно посмотрела на Свейна.

– Вам самому надо бы поехать домой, – сказала она. – У вас измученный вид. Ужасно то, что произошло с Нелли Кросс, не правда ли?

– Да, – сказал доктор.

Мэри Келли вздохнула.

– А пожар все не утихает. Отвратительная была неделя.

Когда доктор выходил из больницы, он увидел свое отражение в застекленных дверях. На него смотрело усталое, изборожденное морщинами лицо. Мэтью Свейн отвернулся.

Так как Эллисон пробыла в госпитале до следующей пятницы, она избежала присутствия на неприглядных похоронах Нелли и не заметила первых намеков на последствия этих событий в Пейтон-Плейс. Норману Пейджу повезло меньше. Он был вынужден присутствовать на мрачных похоронах Нелли вместе матерью, которая пошла туда скорее в знак протеста против поведения преподобного Фитцджеральда, чем из желания удостовериться, что Нелли Кросс наконец обрела покой. Потом часто в мельчайших деталях вплоть до конца недели Норман был вынужден выслушивать мнение Эвелин о священнике конгрегационалистов. Мать Нормана терпеть не могла «морально и духовно слабых» людей. Что бы это значило, обиженно думал Норман, сидя па бордюре тротуара напротив дома мисс Гудэйл на Железнодорожной улице. Он помнил времена, когда ужасно боялся мисс Эстер Гудэйл, а Эллисон смеялась над ним и, стараясь напугать еще больше, говорила, что мисс Эстер ведьма. Норман подтолкнул веточкой толстого жука. Ему так хотелось навестить Эллисон в больнице, но ее мама, так же как и его, не позволила бы ему это сделать. Он скучал по Эллисон. За то короткое время, когда они были «лучшими друзьями», Норман и Эллисон рассказали друг другу о себе все. Норман даже рассказал ей о своих родителях, по крайней мере то, что он о них знал, а он никогда никому об этом не рассказывал. Эллисон не смеялась.

– Я не верю, когда говорят, будто моя мама вышла замуж за папу потому, что думала, что у него много денег, – рассказывая он Эллисон. – Я думаю, они оба были одиноки. Первая жена моего папы умерла очень, очень давно, а моя мама никогда не была замужем. Конечно, он был гораздо старше моей мамы, и люди говорят, что он должен был хорошенько подумать, прежде чем жениться на ней, но я не понимаю, как старость может сделать человека менее одиноким. Ты знаешь, что «девочки Пейджа» мои сестры? Не настоящие, конечно, а наполовину. Их отец и мой – один и тот же человек. «Девочки Пейджа» ненавидят мою маму. Она сама мне говорила, но она никогда не понимала почему. Я думаю, это потому, что они завистливые. Когда моя мама вышла замуж за папу, она была моложе их и, конечно, очень красива. Они ненавидели ее и делали все, чтобы папа тоже ее возненавидел. Мама говорит, они говорили папе о ней ужасные вещи. Они даже не впустили ее в дом, и папа был вынужден купить маме другой. Это тот, в котором мы живем сейчас. Когда появился я, как говорит мама, стало еще хуже. «Девочки Пейджа» начали всем говорить, что я не папин сын, что моя мама была с другим человеком, но моя мама никогда ничего не говорила. Она сказала, что никогда не унизится до споров с такими людьми, как «девочки Пейджа» и что она не будет грызться из-за человека, как собаки из-за кости. Может быть, поэтому мой папа и переехал к «девочкам Пейджа», а не остался с нами. Мама говорит, что папа был «морально и духовно слаб», – не знаю, что это значит. Она никогда больше о нем не рассказывала, и я его совсем не помню. Когда он умер, «девочки Пейджа» пришли сказать об этом маме. Они не называли его ее мужем, или моим папой, или своим отцом. Они сказали: «Окли Пейдж умер», а моя мама сказала: «Упокой Господи его морально и духовно слабую душу» и закрыла перед ними дверь. После того как папа умер, был ужасный спор из-за его денег. Но тут уж «девочки Пейджа» ничего не могли поделать. Папа оставил завещание, как распорядиться деньгами, и маме досталась большая часть. Поэтому, говорит мама, сейчас «девочки Пейджа» ненавидят ее еще больше. Они до сих пор говорят, что мама вышла замуж за папу из-за денег, а мама – потому что была одинока, а одинокие люди совершают ошибки. Она говорит, что рада, что так сделала, потому что теперь у нее есть я. Мне кажется, я – это все, что она получила от этого брака, не считая денег.

Эллисон не смеялась. Она расплакалась, а потом рассказала Норману о своем отце, который был красивый, как принц, самый добрый и самый внимательный джентльмен в мире.

Без Эллисон будет совсем плохо, безутешно думал Норман.

Он зло раздавил жука, с которым играл. Это несправедливо! Они с Эллисон не сделали ничего ужасного, хотя его мама прилагала все свои силы, чтобы он признал это. Когда он сознался, что целовал Эллисон несколько раз, мама разрыдалась, ее лицо стало красным, но она продолжала давить, стараясь вырвать из него признание, что он делал что-то еще. Норман сидел на раскаленной от солнца Железнодорожной улице, и его лицо пылало, когда он вспоминал некоторые из вопросов мамы. В конце концов она отхлестала его и заставила пообещать, что он больше никогда не будет встречаться с Эллисон.

– Норман!

Это была миссис Кард, которая жила по соседству с мисс Эстер. Норман помахал ей рукой.

– Заходи, выпьешь лимонаду, – позвала миссис Кард. – Такая жара!

Норман встал и перешел через улицу.

– Лимонад – это хорошо, – сказал он.

Миссис Кард растянула в улыбке широкий рот и показала все зубы.

– Пошли за дом, – сказала она. – Там попрохладнее.

Норман прошел за ней через дом на задний двор. Миссис Кард была беременна, Норман слышал, как мама говорила своим приятельницам, что срок уже восемь с половиной месяцев. Она, конечно, просто громадная, подумал Норман, какой был там ни был срок. Он задумался, почему мистер и миссис Кард так долго ждали и не заводили ребенка. Они были женаты уже десять лет, и только сейчас миссис Кард забеременела в первый раз.

Норман слышал, как некоторые люди дразнили мистера Карда.

– Уже пора, – говорили они.

Но мистер Кард не обижался, у него была репутация добродушного человека.

– По мне – когда бы ни случилось – хорошо! – отвечал он.

Однако Норману было жаль миссис Кард, особенно когда она со стоном опускала себя в шезлонг на заднем дворе.

– Ну и ну! – сказала миссис Кард и рассмеялась. – Не нальешь, Норми? Я просто расклеилась.

Она всегда звала его Норми и общалась с ним как со своим ровесником, хотя Норман знал, что ей тридцать пять. В присутствии миссис Кард Норман скорее ощущал дискомфорт, чем легкость. Он знал, что мама не одобрила бы то, что миссис Кард обсуждала с ним некоторые вещи. Она доходила до того, что обсуждала с ним беременность так, будто говорила о погоде. Однажды она взяла на руки свою кошку, которая ждала котят, и настояла на том, чтобы «Норми» потрогал раздутое животное и почувствовал «всех малышек, спрятанных у нее в животе». Норману от этого стало нехорошо. Однако он настолько заинтересовался Клотильдой – так миссис Кард звала свою кошку, – что в конце концов настоял на том, чтобы мама разрешила ему взять котенка. Миссис Кард пообещала, что он первый сможет выбрать себе малыша из потомства Клотильды.

Норман налил в стакан лимонад и подал его миссис Кард. Он обратил внимание, что миссис Кард не позволяла себе распускаться. Несмотря на беременность, ее ногти были тщательно обработаны и покрыты красным лаком.

– Спасибо, Норми, – сказала она. – На столе печенье, угощайся.

Норман потянулся к печенью и в этот момент услышал слабое «мяу».

– Где Клотильда? – спросил он.

– Заснула на моей кровати, непослушная девочка, – ответила миссис Кард. – Но я просто не могу согнать ее, когда она забирается на мебель. Она вот-вот родит, и я прекрасно понимаю, что она чувствует.

Миссис Кард рассмеялась, но даже сквозь ее смех Норман расслышал тихое мяуканье. Украдкой, чтобы миссис Кард ничего не заподозрила, он повернулся и посмотрел на высокую зеленую изгородь, что отделяла задний двор миссис Кард от такого же двора мисс Эстер Гудэйл. Это кота мисс Эстер слышал Норман, а он знал, что кот никогда не бывает там, где нет мисс Эстер. Неожиданно мурашки пробежали у него по спине.

«Да она наблюдает за нами! – потрясенно подумал Норман. Мисс Эстер наблюдает за нами через изгородь! Что она еще может делать у себя на заднем дворе, если не наблюдать?»

Но на заднем дворе миссис Кард ни мисс Гудэйл, ни кому-либо другому не за чем было наблюдать. Ее кот тихо мяукал через равные промежутки времени, как мяукают коты, когда трутся о ноги человека, который не обращает на них внимания, поэтому Норман был абсолютно уверен, что мисс Эстер сидит и за чем-то наблюдает. Норман никогда не был слишком любопытным ребенком и никогда, как он говорил, «не совал свой нос во все дыры». Но сейчас ему вдруг нестерпимо захотелось узнать, почему мисс Эстер наблюдает и, самое главное, за кем. В ту же минуту он вспомнил, что сегодня пятница, а по пятницам в четыре часа дня мисс Эстер покидает свой дом и отправляется в город. Он залпом допил лимонад.

– Я должен идти, миссис Кард, – сказал Норман. – Мама ждет меня дома к четырем часам.

Он отбежал по улице подальше за дом мисс Эстер, так чтобы в случае, если миссис Кард пройдет в дом и захочет посмотреть в окно, она не смогла бы его увидеть. Потом он сел на тротуар и стал ждать четырех часов.

Норман не пытался, а может, просто не мог разобраться в своих чувствах. Это было какое-то бешеное желание увидеть и узнать, оно было настолько громадным, что Норман знал, что не успокоится, пока не увидит и не узнает. Норману повезло, что в этот раз он осознал размеры своего желания, потом же ему никогда не удавалось этого сделать. Годы спустя, испытывая неопределенные желания, Норман попросту отбрасывал их в сторону. Никогда больше он не ощущал такого нестерпимого желания, как в эту пятницу 1939 года.

«Я должен узнать», – говорил себе Норман и больше ни о чем не мог думать. В четыре часа, когда он увидел, как из дома вышла мисс Эстер и направилась вниз по улице, сердце его заколотилось в предчувствии, будто он был на пороге мирового открытия. Норман переждал, пока она исчезнет из виду, и, не оставив себе времени, чтобы подумать или испугаться, перебежал улицу и вбежал в ворота мисс Гудэйл. Впервые в жизни он оказался не на тротуаре напротив ее дома, а за воротами.

Трава вокруг дома мисс Эстер давно не подстригалась. Когда Норман обходил коттедж, она доходила ему до пояса. Дойдя до задней террасы, он остановился и внимательно изучил все вокруг. На террасе, кроме выкрашенного в зеленый цвет плетеного кресла-качалки, ничего не было. Оно было повернуто к живой изгороди, отделяющей задний двор мисс Гудэйл от двора миссис Кард. От волнения у Нормана звенело в ушах, потихоньку он поднялся на террасу. Норман сел в кресло и посмотрел на изгородь. В ней была брешь шириной, может быть, около двух дюймов, сквозь эту брешь он увидел миссис Кард, сидящую в шезлонге. Миссис Кард курила и читала книжку в яркой обложке. Время от времени она опускала руку и почесывала свой непомерно большой живот. Сердце у Нормана упало от разочарования.

Если это все, мисс Эстер, должно быть, и вправду сумасшедшая, как о ней говорят в городе. Только действительно сумасшедший человек может наблюдать, как миссис Кард читает, почесывается и курит. Должно быть что-то еще, не может быть, чтобы это было все.

Норман долго сидел в кресле мисс Эстер и ждал, когда что-нибудь произойдет, но ничего так и не случилось. В кронах деревьев не переставая гудели жуки, в воздухе висел запах дыма, он шел от горящего в трех милях от города леса, но с каждой минутой пожар приближался все ближе и ближе. Это был сонный, сонный запах дыма. Норман встрепенулся. Слишком поздно он услышал, как бьют часы на здании городского банка на улице Вязов. Они пробили пять раз, и следующее, что услышал Норман, – звякание щеколды на воротах мисс Эстер Гудэйл.

Не думая ни о чем, кроме того, что его не должна заметить мисс Эстер, Норман скатился с террасы. Под террасой было небольшое пространство, высотой около ярда, Норман заполз туда и лег на живот. Норман молил Бога, чтобы мисс Эстер не спустилась и не посмотрела вниз, тогда она сразу бы его заметила, и один только Бог знает, что бы она сделала в этом случае, Никогда не знаешь, как поведет себя сумасшедший, а человек, который проводит время, глядя в брешь в изгороди, за которой ничего не происходит, – нестоящий сумасшедший. Норман услышал, как хлопнула дверь, а потом скрипнуло кресло. Очевидно, мисс Эстер не собиралась подходить к краю террасы и заглядывать вниз. Норман слышал ее шепот, когда она привязывала своего кота к креслу, и подумал, как долго она собирается оставаться на террасе. Возможно, до темноты. К соседним воротам подъехала машина. Это мистер Кард вернулся домой. Норман повернул голову и посмотрел в брешь в изгороди. От пота хотелось чесаться, острые, сухие травинки кололи лицо и щекотали в носу. Ему вдруг нестерпимо захотелось чихнуть и так же нестерпимо захотелось в туалет.

– Привет, малышка! – Это мистер Кард вышел из-за угла на свой задний двор.

Мисс Кард выронила книжку и протянула к нему руки. Мистер Кард сел на край шезлонга рядом со своей женой.

– Мой дорогой бедняжка, – сказала миссис Кард, – ты такой горячий и вспотевший. Выпей-ка лимонад.

Мистер Кард расстегнул рубашку, а затем снял ее. Он подошел к столу налить себе прохладительный напиток, плети и грудь его блестели от пота.

– Жарко, – сказал он. – В магазине можно окочуриться от жары. Душно, как в петле. – Когда он пил, его кадык ходил вверх-вниз. Потом мистер Кард с легким стуком поставил стакан на стол.

– Мой бедняжка, – сказала миссис Кард и пробежала пальцами по его груди.

Мистер Кард повернулся к ней, и Норман даже со своего места заметил, как он изменился. Плечи мистера Карда, его шея, спина, все тело напряглись, и миссис Кард тихонько рассмеялась. Мистер Кард чуть слышно вскрикнул и уткнулся в шею жене. На террасе над Норманом мяукнул кот. Кресло-качалка, на котором сидела мисс Эстер, не издавало ни звука. Если бы Норман не был уверен в обратном, он бы поклялся, что на террасе нет никого, кроме кота мисс Эстер. Он не мог оторвать глаз от Кардов. Мистер Кард расстегивал широкое, прямое платье миссис Кард. В следующую секунду Норман увидел огромный живот миссис Кард, весь в голубых венах, ему показалось, что его вот-вот вырвет. Мистер Кард с любовью провел рукой по животу жены, он ласкал его и даже, наклонившись, поцеловал. Он обхватил ее загорелыми, покрытыми черными волосами руками, и тело миссис Кард по контрасту с ними казалось удивительно белым. Норман вцепился руками в траву и изо всех сил зажмурился. От желания поскорее убежать ему было физически плохо. Почему мисс Эстер не встанет и не уйдет в дом? Она вообще когда-нибудь уйдет? Мистер Кард теперь держал в руках груди миссис Кард, и Норман заметил, что они тоже разбухшие, покрытые голубыми венами. Как же ему отсюда выбраться? Если он выскочит и попробует убежать, мисс Эстер может погнаться за ним. Она высока, следовательно, у нее длинные ноги, и, если она постарается, вполне возможно, что она его поймает. И что она тогда с ним сделает? Если она действительно сумасшедшая, как о ней говорят, от нее можно всего ожидать. Не мог Норман и ворваться сквозь изгородь во двор Кардов. Они были так дружелюбны, поили его лимонадом и даже обещали дать ему любого, на выбор, котенка Клотильды. Что же они о нем подумают, когда узнают, что он за ними шпионил? Норман снова посмотрел в щель. Мистер Кард стоял на коленях, уткнувшись лицом в плоть жены, миссис Кард лежала, откинувшись в шезлонге, слегка раздвинув ноги, и беззвучно улыбалась.

«Я должен выбраться отсюда! – в отчаянии думал Норман. – Поймает меня мисс Эстер или нет, я должен выбраться!»

Он немного приподнял голову, так чтобы его глаза были на уровне террасы, и тут он понял, что может не волноваться – мисс Эстер за ним не погонится. Напряженно выпрямившись и сцепив руки, она сидела в кресле и стеклянными глазами смотрела в брешь в изгороди, над ее верхней губой выступили капельки пота. Гладкошерстный, жирный черный кот, тихо мяукая, терся о ее ноги, стараясь привлечь к себе внимание. Норман вскочил и побежал. Мисс Эстер так и не повернула голову в его сторону.

– Что случилось с твоей рубашкой, Норман? – спросила Нормана мама, когда он вернулся домой. – Она вся зеленая от травы.

Норман никогда не обманывал свою маму. Правда, были вещи, о которых он ей не говорил, но он никогда ей не врал.

– Я упал, – сказал он. – Бежал по парку и упал.

– Боже мой, Норман, сколько раз я говорила, что ты не должен бегать по такой жаре?

Позже, после ужина, Эвелин заметила, что у них кончился хлеб и послала Нормана к Татлу. По пути из магазина домой Норман проходил мимо дома мисс Эстер Гудэйл, – это было в короткий, быстро проходящий период между сумерками и наступлением темноты. Он как раз поравнялся с домом, когда услышал самый страшный звук из всех, что когда-нибудь слышал. Норман положил буханку на тротуар и вернулся к дому мисс Гудэйл. В нем была какая-то пугающая уверенность, он точно знал, что он там увидит, но ноги сами несли его вперед.

Мисс Эстер сидела в своем плетеном кресле-качалке. С тех пор как Норман видел ее днем, она не изменила своего положения, но ее осанка приобрела новое качество, – она будто окостенела. Норман взглянул на кота, который, как безумный, воевал с веревкой, связывающей его с окоченевшим трупом в кресле. Кот прыгал, изворачивался, но не мог освободиться от мисс Эстер, и все это время он издавал ужасные, пронзительные звуки.

– Замолчи! – прошептал Норман со ступенек террасы. – Замолчи!

Но перепуганное животное его даже не заметило.

– Замолчи! Замолчи! – голос Нормана поднялся почти до крика, но кот не обращал на него внимания.

И когда Норман больше уже не мог этого выносить, он бросился на кота и сцепил руки у него на шее. Кот сопротивлялся изо всех сил, он царапал Норману руки, но тот не чувствовал боли, – казалось, просто кто-то кисточкой проводит красные полоски на его руках. Норман сжимал и сжимал горло кота, и, даже когда понял, что кот уже мертв, он все равно, рыдая, сжимал его горло и все время повторял:

– Замолчи! Замолчи!

Мисс Эстер нашел мистер Кард. Они с женой вечером ходили в кино, и, когда, вернувшись, он открыл заднюю дверь, чтобы выпустить Клотильду, кошка сразу побежала на задний двор мисс Гудэйл.

– Господи Иисусе! Вы бы только это видели! – говорил позднее мистер Кард. – В кресле сидела мисс Эстер, прямая, как палка, и мертвая, как гвоздь, и этот кот со сломанной шеей, все еще привязанный к креслу. Чего я не могу понять, так это почему кот не царапался, когда она его душила? На ней не было ни единой царапины!

– Ну теперь-то уж, наверное, все позади, – сказал Сет Басвелл, разделяя выпивку со своим усталым другом Мэтью Свейном.

– Говорят, смерть приходит троицей, – сказал Док, улыбаясь и как бы не придавая серьезности своим словам.

– Суеверная болтовня, – зло сказал Сет, зло, потому что боялся, что его друг прав. – Просто были плохие времена, но теперь все позади.

Мэтью Свейн пожал плечами и отпил из бокала.

У себя дома, в туалете, склонившись над унитазом, стоял Норман, – его рвало, а рядом Эвелин поддерживала его за голову.

– Я подрался, – сказал Норман, когда Эвелин спросила его о глубоких царапинах на руках.

– Твой маленький животик расстроен, дорогой, – нежно сказала она. – Я поставлю тебе клизму и уложу в постель.

– Да, – тяжело дыша отвечал Норман. – Да, пожалуйста, – в его голове все смешалось: Эллисон, Карды, мисс Эстер и ее кот.

На холмах за Пейтон-Плейс бушевал неусмиренный огонь.