Текст книги "Пейтон-Плейс"
Автор книги: Грейс Металиус
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 28 страниц)
ГЛАВА IX
Прежде чем войти в дом, преподобный Фитцджеральд посмотрел на окна второго этажа. В окнах наверху горел свет – это означало, что Майкл Росси дома.
Может быть, надеялся Фитцджеральд, ему удастся уговорить Майкла спуститься вниз на террасу и поговорить немного.
В темноте холла первого этажа священник улыбнулся сам себе. Два года назад он и близко не подошел бы к Майклу, не говоря уж о том, чтобы приглашать его вниз для разговора. Преподобный Фитцджеральд был очень зол, когда Лесли Харрингтон попросил сдать квартиру над апартаментами священника. Он вежливо отказал, а Лесли Харрингтон так же вежливо настаивал. Квартиру на втором этаже в доме рядом с церковью построили гораздо раньше, чем конгрегациональная церковь купила его для своего священника. Квартира предназначалась для женившегося сына первого владельца дома. С тех пор как дом купила церковь, она пустовала. Естественно, как вежливо заметил преподобный отец Лесли Харрингтону, владелец фабрики не может ожидать, что священник после стольких лет спокойной жизни с радостью воспримет идею поселить кого-то у него над головой. Харрингтон же, если он начинал думать, что ему в чем-либо препятствуют, не мог долго оставаться вежливым. В нем была некоторая вульгарность. Тогда, два года назад, он закончил тем, что сказал священнику, что тот вообще должен быть счастлив, что имеет крышу над головой и что именно благодаря таким бескорыстным и верным прихожанам, как Лесли, священник живет так, как он живет.
– Мы были благородны с вами, – сказал Лесли Харрингтон. – Мы сделали так, что у вас есть дом с отоплением, машина и жалование. Все, что вы можете сделать, это не вредить самому себе. Мне нужна эта квартира наверху для нового директора, и она нужна сейчас.
Вот, подумал преподобный Фитцджеральд, вот вам и Лесли Харрингтон. То, что он не может получить благородным способом, он получает с помощью грязных угроз. Для Харрингтона было типично вот так напрямую говорить о своих постоянных и щедрых пожертвованиях церкви. Какую защиту мог выбрать против такой тактики зависимый священник? Как мог он сказать Харрингтону, что боится, что кто-нибудь будет жить так близко от него? Предполагается, что священник обязан жить в непосредственной близости от других. Как бы это прозвучало, если бы он сказал Харрингтону, самому богатому стороннику конгрегациональной церкви Пейтон-Плейс, что преподобный Фитцджеральд боится, что кто-то будет жить рядом с ним? Нет, этого нельзя было делать. Как выразился про себя священник, его руки были связаны, а уста опечатаны. Он рассмеялся, похлопал по плечу Лесли Харрингтона и сказал владельцу фабрики, чтобы тот не волновался по пустякам. Он, преподобный Фитцджеральд, скажет Нелли Кросс убраться наверху и приготовить квартиру для мистера Росси, который должен прибыть в Пейтон-Плейс через три дня.
Когда приехал Майкл, преподобный отец выждал, пока уйдет Лесли, и выставил свои условия.
– Послушайте, мистер Росси, – сказал он, – я не желаю, чтобы наверху пили, курили и включали на всю катушку радио.
Майкл рассмеялся.
– Вы живете внизу, падре, – сказал он не очень приятным тоном, – а я наверху. Таким образом, вы не узнаете, напиваюсь ли я каждый вечер до полусмерти, а я не узнаю, поклоняетесь ли вы в тайне каким-нибудь идолам или нет.
У преподобного Фитцджеральда отвисла челюсть. То, что сказал Майкл, не было правдой, но было не так уж далеко от нее.
– Фитцджеральд? – поинтересовался Майкл в тот вечер, более двух лет назад. – Ирландец, не так ли?
– Да.
– Оранжист, а?
– Нет.
На этом беседа закончилась, но священник-конгрегационалист еще не одну неделю ломал голову над тем что на уме у Майкла.
Франсис Джозеф Фитцджеральд, рожденный и воспитанный в католической вере, вырос в многоквартирном доме в восточном Бостоне. Когда он уже приближался к двадцати, ему доставляло удовольствие говорить, что он оставался католиком, пока не научился читать. После этого, говорил Франсис, он обнаружил в католицизме слишком много дыр, чтобы эта религия могла удовлетворить интеллигентного, образованного человека. Фитцджеральд отверг дырявую Римскую церковь и стал протестантом. Новая религия настолько отвечала всем его запросам, что он решил стать священником. Это было непросто. Франсис обнаружил, что протестантские богословские школы не горят особым желанием принять бывшего католика, ирландца по фамилии Фитцджеральд. Но, как бы там ни было, он достиг своей цели. Он не только закончил хорошую школу: вы пускаясь, он был одним из лучших в своем классе, и, когда Франсис был посвящен в духовный сан, учителя возлагали на него большие надежды и искренне желали ему успехов на выбранном поприще.
Думая об этом теперь, Франсис Джозеф Фитцджеральд не мог вспомнить, когда именно он начал интересоваться католической религией, с которой в юности распрощался с такой легкостью. Фитцджеральд знал, что это началось двадцать лет назад, когда он приехал в Пейтон-Плейс, но он не мог вспомнить точно тот момент, когда протестантизм стал для него недостаточен. Если бы было можно вспомнить момент, рассуждал преподобный отец, можно было бы получить ответы на все эти бесконечные вопросы. Но случай, безусловно, был, в этом Фитцджеральд был абсолютно уверен, произошло что-то тривиальное, что тогда даже не привлекло его внимания, но осталось в сознании, превратилось затем в гнойную язву на его вере. Мозг Фитцджеральда ослаб в поисках ответа, язык его болел от желания говорить, но он не мог, конечно же, обсуждать эти вопросы с женой.
Маргарет Фитцджеральд, урожденная Маргарет Банкер, единственная дочь священника конгрегациональной церкви Уайт-Ривер, ненавидела католицизм яростной, нехристианской ненавистью. Это Франсис понял вскоре после того, как женился. Если быть точным, он понял это через неделю после свадьбы, когда они с женой еще проводили медовый месяц в Белых Горах.
– Пегги Фитцджеральд, – смеясь, сказал он тогда, и, как позднее вспоминал Фитцджеральд, это была его единственная попытка пошутить с женой. – Пегги Фитцджеральд, – сказал он с резким ирландским акцентом, что не составляло для него особого труда, – напоминает мне мою матушку, ирландскую девушку из графства Галуэй.
Миссис Фитцджеральд это не забавляло.
– Ты никогда от этого не избавишься, да? – злобно прокричала она ему в лицо. – Ты всегда будешь ирландцем, черным ирландским католиком из бостонских трущоб. Не вздумай когда-нибудь еще называть меня Пегги! Меня зовут Маргарет, заруби себе это на носу!
Франсис Джозеф был потрясен.
– Мою мать звали Маргарет, – защищаясь, сказал он, и ирландский акцент без следа исчез из его речи, – а отец всегда звал ее Пегги.
– Твоя мать, – сказала Маргарет так, будто старушка Фитцджеральд была оборотнем. – Твоя мать!
Итак, естественно, когда преподобный Фитцджеральд начал сомневаться и одновременно бояться своих мыслей, он не мог обратиться к своей жене в поисках утешения, которое способна дать дискуссия. Пока не приехал и не занял квартиру наверху Майкл Росси, он продолжал работать, спрашивал себя и сам пытался найти ответы.
Стараясь обойти каждую скрипучую доску и надеясь не разбудить тихонько похрапывающую в задней спальне апартаментов Маргарет, преподобный отец поднимался на второй этаж. Маргарет не любила Майкла, она говорила, что он слишком шумный, слишком темный, слишком нахальный, слишком большой и проявляет слишком мало уважения к конгрегациональной церкви. Истинная причина ее нелюбви к Майклу заключалась в том, что она не могла его запугать. Когда миссис Фитцджеральд использовала тактику, которая превращала преподобного отца в уступчивого и безответного олуха, Майкл только смеялся над ней.
Директор школ Пейтон-Плейс сидел в своей гостиной, развалясь в легком кресле. Кроме спортивных трусов, на нем ничего не было, в руке он держал высокий, запотевший бокал.
– Присоединяйтесь, – сказал он священнику, когда тот постучал и вошел в комнату.
– Я подумал, может, вы захотите спуститься на террасу и немного побеседовать, – застенчиво сказал Фитцджеральд. Он всегда стеснялся, когда видел обнаженного человека, и теперь тоже говорил, отведя глаза от Майкла.
– Мы не можем спуститься на террасу, – сказал Майк. – Там мы можем разбудить миссис Фитцджеральд, которая уже около часа так мирно похрапывает. Присаживайтесь и выпейте немного. Если уж на то пошло, здесь так же прохладно, как и на террасе.
– Спасибо, – усаживаясь, сказал Фитцджеральд. – Но я не пью.
– Что? – изумился Майк. – Непьющий ирландец? Никогда о таком не слышал.
Фитцджеральд натянуто рассмеялся. Майк говорил не очень-то тихо, и он боялся, что Маргарет проснется. Она терпеть не могла, когда ее мужа называли ирландцем. Если бы она услышала Майка, она бы наверняка поднялась наверх и утащила Франсиса спать.
– Хорошо, – сказал он. – Я, пожалуй, выпью. Но только совсем немного.
Майк вышел в маленькую кухню и вернулся с таким же высоким и полным бокалом, как и его собственный.
– Вот, – сказал он. – Для вас это будет в самый раз.
Фитцджеральд очаровывал Майкла. Священник представлял собой совершенный тип человека в состоянии войны со своим окружением и с самим собой. Часто, глядя на Фитцджеральда, Майк удивлялся, как преподобному отцу удалось продержаться так долго и не сломаться физически, не перегореть психически. Он спрашивал о священнике Конни Маккензи, но она не согласилась с его мнением о том, что с Фитцджеральдом что-то определенно не так. С ним все в полном порядке, говорила она, может, он не такой одаренный, как другие проповедники, но он хороший человек, добросовестный и правоверный. Когда Майк смотрел на Фитцджеральда, он удивлялся силе той разрушительной тенденции в человеке, которая, ради сохранения того образа, что он создал для окружающих, доводила его до крайности.
Еще будучи молодым, Майк понял, что существуют два типа людей: те, кто создают и сохраняют для себя дорогие и порой мучительно скучные раковины, и те, кто этого не делают; те, кто живут в постоянном страхе, как бы их раковина не разбилась и все не увидели ту слабость, что прячется под ее створками, и те, кто не разбиваются и не делаются жестче. Майк много раздумывал над этим и в конце концов пришел к незатейливому сравнению души с босой ступней. Некоторые люди могут свободно ходить босиком, и от этого их ноги грубеют и становятся жестче, другие же не могут сделать и шага, чтобы не наступить на битое стекло. Но большинству, улыбаясь, думал Майк, таким, как Лесли Харрингтон, преподобный Фитцджеральд и Конни Маккензи, и в голову не придет снять обувь. Лесли Харрингтон разыгрывает из себя крутого, преуспевающего бизнесмена, чтобы спрятать посредственный ум и боязнь оказаться бессильным. Констанс Маккензи под одеждами холодной девы скрывает страстную, жаждующую любви женщину. И вот Франсис Фитцджеральд изображает непьющего священника-конгрегационалиста, а сам тоскует по белому воротничку и ежедневной порции вина ирландского священника. Майку хотелось пробить кулаком фальшивую вывеску Лесли Харрингтона, он хотел уничтожить в Констанс желание обороняться, но по отношению к Фитцджеральду он чувствовал только жалость.
Почему этот бедняга не бросит все, что у него есть, думал Майк, и не побежит исповедоваться к ближайшему священнику?
– Мы не видели вас в церкви в прошлое воскресенье, – говорил Фитцджеральд. Боюсь, все, что я говорил, никак на вас не подействовало. Вас невозможно обратить в веру.
Фитцджеральд гордился тем, что удерживал религиозные беседы с Майком на безличностном, интеллектуальном уровне.
– Конечно, – продолжал Фитцджеральд, – когда речь заходит о том, чтобы в церкви было побольше прихожан, мы – протестанты – оказываемся в невыгодном положении. У нас нет, как у католиков, хлыста, чтобы держать в страхе наших прихожан. Если католик пропускает мессу, он совершает грех и тем самым только вредит самому себе, если же протестант не приходит в церковь, все, что мы можем сделать, – это надеяться, что увидим его в следующее воскресенье.
– Это только одна точка зрения, – сказал Майк. – С другой стороны, меня не интересует религия, которая кому-нибудь по какой-либо причине угрожает хлыстом.
Фитцджеральд был изумлен.
– О, – сказал он, качая головой. – Я думаю, ваше мнение ошибочно, мистер Росси. Я действительно так думаю. Знаете, вот тут я полностью согласен с нашими друзьями католиками – церкви нужна сильная власть над людьми.
Фитцджеральд постоянно утверждал, что согласен с философией католиков только в одном определенном вопросе, но Майк знал, что до конца вечера преподобный отец назовет еще дюжину пунктов, по которым он согласен с католиками, начиная с контроля над рождаемостью и заканчивая отказом хоронить самоубийц в освященной земле.
Чего же стоит религия, любая религия, горько думал Майк, если она может сделать с человеком то, что она сделала с Фитцджеральдом.
Где-то Фитцджеральд потерял из виду свой смысл жизни. Он потерял его в гуще навороченных человеком противоречий и теперь воевал с собственным разумом, пытаясь отыскать его. Преподобный отец перечислил Майку все заповеди, включая и ту, что он называл – «служение Господу». Он указал на все различия между заповедями католиков и протестантов.
– А теперь я спрашиваю вас, мистер Росси, каким образом протестанты собираются усилить свою церковь, если они отказываются объявить вне закона контроль над рождаемостью? Боюсь, тут католики нас опередили. Посмотрите, сколько детей каждое воскресенье ходит в церковь святого Иосифа. Их в два раза больше тех, что приходят ко мне. Если мы хотим иметь результат, мы должны привлекать их, пока они молоды, у нас должно быть много молодых прихожан.
Дай мне ребенка, пока ему нет семи, подумал Майк, и он навсегда на моей стороне. Если так говорят фашисты – они негодяи и похитители детей, если так говорит церковь – это называется наставление ребенка на путь истинный.
– Послушайте, преподобный отец, – сказал Майк, когда священник на секунду иссяк. – Почему вы раздуваете разницу в церемониях и в правилах до такой большой проблемы? Это ведь глупо, не так ли? Если бы я пригласил вас и отца О'Брайена и затеял дискуссию на тему – сколько ангелов может станцевать на острие иголки, вы бы оба подумали, что я спятил. Не глупо ли тогда спорить из-за того, как будет крещен ребенок, погрузят ли его в воду целиком или покропят голову несколькими каплями? И считать ли грехом употребление в пищу мяса по пятницам?
Преподобный Фитцджеральд побледнел. После того как Майк произнес имя отца О'Брайена, он не слышал ни слова.
Они заодно, подумал Фитцджеральд. Если бы это было не так, Росси никогда бы не произнес его имя.
Фитцджеральд резко встал и опрокинул то, что оставалось у него в бокале. Он сбежал из комнаты прежде, чем Майк успел посмотреть на него так, посмотреть так, как смотрит отец О'Брайен. Так смотрят на грешника.
Ты сбился с пути, говорил этот взгляд. Ты преступил, и ты обречен.
– Это ты, Фран? – спросила Маргарет Фитцджеральд.
Майк подошел к двери, чтобы услышать ответ Фитцджеральда, но никто не отозвался. В самом низу лестницы, согнувшись, стоял человек, и Майк слышал только его тяжелое дыхание.
ГЛАВА X
На следующее утро, когда Майк покинул свою квартиру, преподобного Фитцджеральда нигде поблизости не было видно. Это было странно, так как по субботам, а это было субботнее утро, священник усердно трудился на маленьких цветочных грядках возле дома. Майк, внимательно прислушиваясь, стоял на террасе. Город был полон утренних звуков. Где-то жужжала газонокосилка, издалека доносился скрип роликов об асфальт. Откуда-то со стороны Железнодорожной улицы чуть слышались звуки разыгрываемой кем-то гаммы, а сзади, из квартиры преподобного Фитцджеральда, долетал неровный стук пишущей машинки. В общем, подумал Майк, нормальное субботнее утро. Но где же Фитцджеральд? Не хватало щелканья садовых ножниц священника. Майк пожал плечами и спустился со ступеней террасы. Это его не касалось. Если священник проводил время, вырезая бумажных кукол в одеждах Папы, – это не должно заботить Майка.
В другое время, в другом месте Майк нашел бы человека, наделенного властью, пошел бы к нему и сказал: «Ваш священник болен. Он не может вести за собой людей, он потерял свой путь». Но в Пейтон-Плейс субботним июльским утром Майк только пожал плечами и пошел на улицу Вязов. Через год после того, как он переехал в Пейтон-Плейс, на городском собрании он научился искусству не совать свой нос в чужие дела – это был не легкий опыт. Тогда он предпринял попытку высказать свое мнение о делении города на зоны. Когда он закончил, встал какой-то мужчина и смерил его взглядом с головы до ног.
– Ваша фамилия есть в списке голосующих в этом городе, мистер?.. – Он произнес свой вопрос медленно, растягивая слова, а конец вообще проглотил, будто забыл фамилию директора школ.
И тогда Майк понял. Он понял, что привилегией прямо критиковать и вносить поправки пользуются только старые жители, а под «старыми жителями» города подразумеваются люди, чьи бабушки и дедушки родились в Пейтон-Плейс. Майк посмеялся над этим обстоятельством, но более попыток критиковать и вносить предложения не предпринимал. Он удовлетворился увиденным и сознанием того, что на первом для него городском собрании приобрел двух друзей – Сета Басвелла и Мэтью Свейна.
Теперь, проходя мимо здания, в котором помещалась редакция «Пейтон-Плейс Таймс» Майк заглянул в большое окно, отделяющее кабинет редактора от улицы. Сет сидел за своим столом, а напротив, на стуле для посетителей, сидела Эллисон Маккензи. На ней было накрахмаленное хлопчатобумажное платье и, кроме того, белые перчатки. Удивленному Майку удалось непринужденно махнуть рукой Сету, и он пошел дальше в «Трифти Корнер».
Очень многим в Нью-Йорке, подумал он, и многим в Питсбурге нелегко было бы поверить, что Майкл Росси наконец влюблен. Не просто влюблен, но и обольщен тридцатипятилетней вдовой у которой есть дочь пятнадцати лет и которая за два года благосклонно позволила ему, может быть, дюжину раз провести с ней ночь. Более того, он хочет жениться на этой вдове, но она уже второй год тянет с ответом. Майк улыбнулся. Есть мужчины, которые готовы вечно ждать любимую женщину, но он никогда не принадлежал к их числу. Есть также мужчины, которые не претендуют на свою женщину физически, пока они законным образом не оформят отношения. Но и к их числу Майк никогда не принадлежал. Майк весело признал, что он, как говорили в Пейтон-Плейс, повязан и совсем потерял голову. Он готов ждать Конни, даже если на то, чтобы принять решение, ей потребуется пятьдесят лет.
– Вот такой он я, – сказал Майк, входя в «Трифти Корнер».
– Какой? – рассмеялась Констанс, отложила в сторону газету и подошла приветствовать его.
– Повязан и совсем потерял голову, – сказал Майк и наклонился поцеловать ее запястье.
Констанс потрепала его по затылку.
– Хорошенькие вещи происходят в деловой части города среди бела дня, – шепнула она.
Он мог с такой легкостью делать такие мелочи, как, например, целовать ее запястье или кончики пальцев, что это вовсе не казалось принужденным или заранее спланированным. Однажды он поцеловал ее ступню, и Констанс мгновенно ощутила сильнейший прилив сексуального желания. Первое время ее смущали его непривычные ласки, они напоминали Констанс любовные сцены из упаднических романов. Казалось, подобные проявления нежности не соответствуют мужчине таких размеров и такого темперамента, как Майк.
– С тобой вся проблема в том, – говорил ей Майк, – что все твои представления о мужских ласках взяты из книг в тонкой обложке и из голливудских фильмов.
Констанс тогда посмеялась и решила, что это глупо с ее стороны – реагировать на поцелуй в запястье как на что-то необычное.
Теперь же она не смеялась. Она провела кончиками пальцев по его коротким, жестким волосам на затылке и хрипловатым голосом сказала:
– И я тоже.
– Что?
– Повязана и совсем потеряла голову, – сказала Констанс.
– Хватит, – сказал он, – а то я забуду, что сейчас утро рабочего дня и я нахожусь в отделе женской одежды «Трифти Корнер». Где кофе?
– Все готово, – сказала она. – Сейчас будет.
Констанс принесла на один из пустующих прилавков чашки и блюдца, а Майк пошел в заднюю комнату за кофейником. Оперевшись о прилавок, они пили кофе и ели каштаны.
– Я видел Эллисон в кабинете Сета, – сказал Майк. – Что она там может делать?
– А ты не помнишь, что ты ей посоветовал пару месяцев назад? – спросила Констанс. – Ты сказал, что для начала писательской карьеры лучшее место – газета. Она отправилась просить у Сета работу.
Майк рассмеялся.
– Ну, когда я это говорил, я совсем не имел в виду «Пейтон-Плейс Таймс», – сказал он, – однако для начала это неплохо. У Эллисон фантазия побогаче моей, если она решила обратиться к Сету. Я думаю, на что-нибудь она его уговорит.
– Мне так не кажется, – сказала Констанс. – Писание статей на светские темы для еженедельной газеты маленького городка – это совсем не то, что я хочу для Эллисон.
– А что же ты тогда хочешь?
– О, – неопределенно произнесла она. – Колледж, на какое-то время хорошая работа, а потом брак с преуспевающим человеком.
– Может, Эллисон этого не хочет, – предположил Майк. – У нее талант, а я твердо верю в то, что если есть талант, его необходимо развивать.
– Чтобы писать о том, что мистер и миссис Те-то нанесли визит мистеру и миссис Тем-или-Другим, большого таланта не требуется. Это я о репортажах, которые печатает Сет.
– Это для начала – сказал Майк. – И потом, как я уже говорил, – «Пейтон-Плейс Таймс» – совсем не то, что я имел в виду, когда советовал Эллисон поработать в газете. Но на пока подойдет.
– Я не собираюсь волноваться на этот счет, – сказала Констанс. – Ей еще два года учиться в средней школе. Этого времени достаточно, чтобы Эллисон выкинула из головы глупости о писательстве.
Майк улыбнулся и решил не говорить Констанс о тех многочисленных его знакомых, которые писательство как профессию считали ничем иным, как глупостью.
– Сегодня суббота, – сказал он. – Может, поедем вечером в Манчестер и поужинаем?
– Хорошо, – сказала Констанс. – Но мне придется задержаться. Как я буду рада, когда Селена поправится и вернется к работе.
– Прелесть в работе и в жизни учителя, как и жены учителя, – это длинные каникулы каждый год. Если бы ты была моей женой, ты бы оставила работу и могла бы пойти со мной в «Скобяные товары Мадгетта», полюбоваться рыболовным снаряжением. А я, может быть, даже купил бы тебе удочку и спиннинг.
– Прекращай, бездельник, – рассмеялась Констанс, – пока не договорился до того, о чем потом сам будешь жалеть.
– Заскочу за тобой в шесть.
– Прекрасно.
Она смотрела на высокую фигуру мужчины в спортивной рубашке с открытым воротом, в рыжевато-коричневых широких брюках и в миллионный раз думала о том, как Эллисон отнесется к тому, что Майк будет ее отчимом. Мысли Констанс завертелись вокруг Шестнадцатилетней дочери, которая думает, что ей пятнадцать, и которая в свои годы должна быть поумнее и не считать упорно работу писателя целью своей жизни.
В кабинете Сета Басвелла Эллисон Маккензи нервно возилась с «молнией» на своем портфеле. После долгих душевных метаний и продолжительных дискуссий они с Кэти Элсворс выбрали шесть рассказов из того, что они назвали «Лучшее из Эллисон Маккензи». Эллисон вытащила их из портфеля и передала редактору «Пейтон-Плейс Таймс».
Сет откинулся в кресле и читал, прикусив нижнюю губу. В своих рассказах Эллисон слегка завуалированно описывала местные характеры, и Сет прикусил губу, чтобы спрятать улыбку.
Братишка! Если это поместить на первой полосе, будет настоящая сенсация.
Мисс Эстер Гудэйл у Эллисон была ведьмой, которая в тайне хранила останки своего возлюбленного у себя на чердаке. «Девочек Пейджа» юная Маккензи превратила в религиозных фанатичек, бедняга Клейтон Фрейзер оказался старым распутным злодеем. Лесли Харрингтон у Эллисон был диктатором, но он плохо кончил, а доктор Свейн был блестящим, решительным человеком, который всю свою жизнь посвятил служению Добру. Марион Пертридж Эллисон изобразила как клубную леди с тайным пороком. По Эллисон, Марион была скрытой алкоголичкой.
«Братишка!» – повторил про себя Сет Басвелл, откладывая в сторону последний рассказ Эллисон.
– Что у тебя на уме, Эллисон? – спросил он. – Ты ведь знаешь, что на меня работает много корреспондентов вне города и они приносят мне внешние новости, а местный материал я готовлю сам?
– Я и не думала писать на светские темы, – начала Эллисон, и Сет облегченно вздохнул. – Я думала, может, я смогу писать для вас каждую неделю по короткому рассказу. В Пейтон-Плейс есть много вещей, о которых можно писать.
«Господи, спаси мой тираж», – подумал Сет, глядя на рассказы Эллисон у себя на столе.
– Какие рассказы? Фантастические?
– О нет, – сказала Эллисон. – Реальные истории. О том, что интересует общество, и тому подобное.
– А ты никогда не думала об исторической рубрике? – спросил Сет. – Ну, знаешь, улица Вязов – какой она была пятьдесят лет назад – в таком духе?
– Нет, об этом я не думала, – ответила Эллисон, и в ее голосе появился энтузиазм. – А это прекрасная идея! Мы можем назвать рубрику – «Пейтон-Плейс тогда и сейчас», а вы поместите ее в рамочке на первой полосе.
«Этого ребенка ничто не сдерживает, – подумал Сет, – в рамочке на первой полосе, и всего-то!»
– Мы можем попробовать, – осторожно сказал он. – Будем публиковать материал несколько недель, а там посмотрим, как пойдет.
– О, мистер Басвелл! – подпрыгнула на месте Эллисон. – Когда? Когда мы начнем?
«Это атака», – подумал Сет.
– Напиши что-нибудь на этой неделе, – сказал он. – А в пятницу я попробую.
– О, спасибо, мистер Басвелл. Я начну прямо сейчас. Пойду домой и сразу начну думать над этим.
– Подожди минутку, – сказал Сет. – Ты разве не собираешься спросить, сколько я буду тебе платить?
– Платить? – воскликнула Эллисон. – Вам не надо мне платить. Я буду работать даром, это для меня привилегия.
– Это не разговор, Эллисон. Если такой человек, как ты, пишет, он должен рассчитывать на оплату своего труда. Я буду платить тебе по два доллара за статью, которую напечатаю.
В какой-то момент Сету показалось, что девочка вот-вот разрыдается, либо с ней случится истерика. Она побледнела, потом порозовела, а потом стала еще бледнее.
– О, спасибо, – задыхаясь, сказала она. – Спасибо, мистер Басвелл.
– И, Эллисон, – окликнул он девочку, которая уже направлялась к двери. – В этот уикенд будет слишком жарко для писания статей. Подожди до понедельника, может, до этого пойдет дождь.
Эллисон выбежала из редакции Пейтон-Плейс и налетела на мужчину, который оказался Майклом Росси. Если бы он вовремя не подхватил ее, она бы растянулась на асфальте.
– Я получила работу, – кричала Эллисон. – Я буду писать, мистер Росси. За деньги. В газете!
Через ее голову Майк заглянул в кабинет Сета. Редактор склонился над оставленными Эллисон рассказами и на этот раз не скрывал улыбки.
– Отлично, – сказал Майк, посмотрев в лицо Эллисон, которое опять стало белым. – Это надо отметить. Каждый, кто первый раз получил работу, должен это отметить. Пойдем к Прескотту, я куплю тебе кока-колу.
Все еще поддерживая Эллисон за трясущийся локоть, он отвел ее в аптеку. Нормальный цвет лица вернулся к Эллисон, но она все еще не могла справиться с собой и стучала зубами.
– Исторические статьи, – говорила она. – И за деньги. Прямо как настоящий писатель.
Глядя на возбужденную, дрожащую Эллисон, Майк вдруг почувствовал себя очень старым.
– Я собираюсь начать прямо сейчас, сегодня днем, – говорила она. – Нет, подожду до завтра. Я обещала Норману, что сегодня днем поеду с ним на пикник. Ну, разве не смешно, мистер Росси? Я совсем забыла про пикник и только сейчас вспомнила. Я так разволновалась из-за работы. Погодите, я расскажу Норману! Он просто умрет! Вы знаете, он тоже пишет. Стихи. Мне надо торопиться. Я обещала Норману, что принесу ланч. Просто с ума сойти! Только сейчас вспомнила про пикник!
«Глупости, да?» – подумал Майк, вспоминая слова Констанс. Если молодая девушка так взволнована от того, что получила работу и будет теперь писать за деньги, что забыла о такой романтической вещи, как пикник с молодым человеком, к этому больше нельзя относиться как к дурачеству.
– Спасибо за «коку», мистер Росси, – сказала Эллисон, и в следующую секунду ее накрахмаленная юбка мелькнула в дверях.
Черт возьми, подумал Майк, все еще чувствуя себя старым. Это ожидание уже тянется достаточно долго. Сегодня я снова поговорю с ней. Еще два года ожидания – это слишком много. Мы не становимся моложе.
